Метла

Глава вторая. Всё начинается сегодня

1

Сонин начальник очень походил на полярного медведя. К абсолютно белым волосам и ресницам, большому росту и весу (бабушка Сони сказала бы уважительно: «корпулентный мужчина»), он носил светлые пушистые свитера с объёмными воротниками под самое горло. Такой вот твой лучший друг — большой белый медведь. Но это впечатление обманчиво. Константин Александрович вполне способен обеспечить своим подчинённым, как не очень удачный, так и совершенно паршивый день. О том, что начинался паршивый день, Соня поняла, едва переступив порог не очень любимого заведения.

В помещении теснилось много людей, гораздо больше, чем обычно. Служащие, курьеры, водители отдела маркетинга, вооружённые цветными маркерами, старательно пыхтели над стопками бумаг.

— Быстро включайся, — рявкнул начальник на Соню. Он прохаживался по офису, как учитель, наблюдающий в классе за учениками, которые пишут диктант. Прошмыгнув на место рядом с рослой коллегой Эллой, Соня схватила пачку листовок с отпечатанными объявлениями и тихо прошептала:

— Что случилось в Датском королевстве?

Рослая коллега Элла еле заметно улыбнулась, оценив шутку, и пояснила:

— Милочка текст флаера набрала, отправили, чтобы сделать листовки, в типографию. Вчера тысячу штук получили, а там огромными буквами «придлагаем» через «и». Вот сидим теперь, вручную исправляем. Решили, что так дешевле будет, чем снова тираж в типографии заказывать.

— Однако! — Соня оглядела стопки флайеров.

— Ну да, — кивнула Элла и прыснула, — исправляй весело, с выдумкой и огоньком. Чтобы казалось, так и задумано.

Секретарша Милочка, старательно делающая вид, что она не имеет никакого отношения к этому переполоху, всем своим существом втянулась в компьютер. Соня с удовольствием представила секретаршу старой, запущенной и некрасивой. Не то, чтобы она относилась плохо лично к Милочке, просто такие женщины с капризным выражением лица всегда умудрялись занимать в жизни те места, на которых бы хотелось находиться самой Соне. Например, ей бы хотелось самой делать, а не исправлять ошибки других. Тогда бы освобождалась масса времени, которую она расточительно тратит впустую. Исправляя чужие ошибки.

— Вы! Софья!

Она услышала гневный окрик и поняла, что уже несколько минут нагло и в упор смотрит в сторону начальника.

— Вам тут летний лагерь что ли! — раздражённо продолжил Константин Александрович. — Напоминаю, что рекламу мы должны распространить, как можно быстрее. А кто против, пожалуйста! На его место всегда можно найти молодого человека, который будет иметь более продуктивную мотивацию для работы в маркетинговой кампании в режиме многозадачности...

Она попыталась сжаться и принять привычную защитную позу, но, к своему ужасу, продолжала буравить большого белого медведя глазами. Отчего он сам как-то сник, съёжился, растерялся, не ожидая от всегда прячущей глаза под его взглядом Сони такого вызова.

— Тысяча листовок, — громко и странным, будто не своим голосом сказала Соня. — Тысяча исправленных флайеров.

В офисе воцарилась мёртвая тишина. Весь маркетинговый отдел, который тоже никак не ожидал такой непочтительности от Сони, поднял головы от исправляемых листовок. В воздухе витало изумление. «Довели» — послышался чей-то шёпот. У Сони перехватило дыхание, но овладевший ей бес неповиновения не дал стушеваться.

— Вот что я вам скажу... — она резко встала, офисное кресло на колёсиках от толчка покатилось в другой угол офиса. Краем глаза Соня уловила, что его задержал на ходу кто-то из работников.

— Насколько я понимаю, это Людмила Сергеевна имеет продуктивную мотивацию?

Тут же весь отдел, как заворожённый, разом повернулся в сторону Милочки, которая безрезультатно попыталась вжаться в кресло и стать совершенно незаметной.

— И кого вместе меня вы наметили для стратегического и тактического планирования лонча нового продукта? — Сонин вопрос так и повис в мёртвой тишине.

— С помощью какого кандидата реклама корма для куриц победит смысл жизни? Ведь маркетинг — наш Бог, так, Константин Александрович? У меня для вас плохая новость: маркетинг по Котлеру больше не актуален, а мир развивается гораздо быстрее, чем движется креативная мысль всех сотрудников нашего агентства, вместе взятых. В принципе, мне все равно, что делать за деньги, которые вы платите. Только я не буду исправлять ваши листовки вручную. Из принципа.

Соня, не выдержав собственного накала, пулей устремилась за дверь, оставив живописно застывшую группу коллег в полном недоумении.

В вестибюле она прислонилась к стене, перевела дух и вдруг расхохоталась.

— И чего это я вдруг Котлера вспомнила, не с утра он будь упомянут? — приговаривала, давясь смехом, Соня.

2

Дома, как всегда, присутствовала полная иллюминация и орал телевизор. Соня с порога привычно крикнула в пространство комнат из коридора:

— Привет, привет, от старых штиблет.

И только потом заметила на зеркале в прихожей записку. Из неё следовало, что муж с друзьями в сауне, дочь — на школьной вечеринке. Записка отправилась в мусорную корзину. Соне вдруг действительно всё стало безразлично. Она решила, что отныне будет жить одним моментом, наслаждаясь каждым днём.

Выключив ненужный свет и приглушив крик телевизора, Соня подошла к большому зеркалу. Она смотрела на себя и прямым, и боковым зрением, ощущая какой-то странный восторженный дискомфорт. Женщина, которая отражалась в зеркале, была одновременно и похожа, и непохожа на неё.

«Взгляд», — поняла Соня. Она прекрасно знала, что глаза у неё светло-карие, чуть близорукие и от этого всегда немного растерянные и испуганные. У отражения же глаза казались густо болотными и затягивающими. Этот взгляд можно назвать каким угодно — роковым, наглым, высокомерным, но ни в коем случае не забитым и не сентиментальным.

Раздался громкий стук, Соня вздрогнула. Что-то упало на кухне, а когда она осторожно заглянула туда, поняла, что свалилась метла — вчерашний странный подарок, о котором она совсем забыла. Соня наклонилась, чтобы её поднять. В комнате вдруг сам собой вывернулся на полную громкость телевизор, и она чуть не упала от неожиданности, но вместо этого сильнее вцепилась в древко.

И вдруг Соня, увлекаемая метлой, от которой она не могла оторвать руки, закружилась по комнате. Это было странно, но захватывающе. Всё неистовей наворачивались круги, словно метла накручивала на себя пространство. Летели в Соню дома, сжимались к ней улицы, сходились железнодорожные линии, прокладывали воздушные пути самолёты. И в танце этом диком, словно первобытном, шаманском, где каждое движение вдруг начало приобретать значение, метла незаметно, тонко, вибрировала у Сони в руках.

Увлечённая ритмом и внутренним содержанием своего разгульного танца, Соня и не заметила тот момент, когда на стене в комнате вдруг появилась очень странная картина. Из ниоткуда, постепенно проявляясь, возник смутный образ. Он расползался по стене, как мокрое пятно. Непонятный: то ли мужчина, то ли женщина. Лысое бесполое Оно, тощее, длинное, с двумя отвисшими сосками, в руках держало мяч. Треугольные глаза напряжённо светились в сумраке глубоко синим.

И эта фигура тоже… танцевала. Она дёргалась, судорожно простирая руки, хотела выбраться на свободу, но не могла, а только отчаянно шевелилась большим пятном на освещённой стороне стены. Чья-то сверхчеловеческая воля, воля творца, не отпускала её, не давала тронуться с места, и прикованный уродец словно выбрал Соню в качестве своего освобождения. Как только Сонина тень касалась застывшей картины, размытый образ становился чётким, каждое воздушное прикосновение делало его всё более живым. Словно уродец пил Сонин танец, наполняя электричеством неудовлетворённого желания пространство, впитывал в себя движения, наливался ими.

Соню охватило ощущение самой горькой, самой сладкой, самой безответной любви. Любви к себе. Лысое чудовище начало биться в сладострастных судорогах, мяч выкатился из его-её ладоней. Оживший рисунок протянул руки к Соне в отчаянной попытке быть замеченным, и тогда метла изо всех сил пыхнула жаром в его сторону.

Соня, прекратив свой странный танец, отбросила раскалившуюся метлу в угол, дуя на обожжённые ладони. На глазах они краснели, кое-где уже надувались маленькие прозрачные волдыри. «Что за чёрт?», — подумала Соня, но так как сегодня с ней случилась не единственная странность, она решила просто не обращать внимания.

3

Лёля ворвалась в кафе, как маленькое, но очень грозное цунами, швырнула сумку на стойку и сначала попыталась вынести мозг официантке.

— У вас есть чай на травах? — как-то слишком уж раздражённо и раздражающе для несколько захмелевшей Сони прорычала она, — Не заваренные пакетики в чайнике, а настоящие травы? Листья смородины и мяты подойдут.

Потом повернулась к Соне и обвинительным тоном произнесла:

— Что с тобой, подруга? Ты с ума сошла? Мне вчера звонила Элла с твоей работы, звонил твой муж, и звонила твоя дочь. А мне они звонили, потому что ты им не отвечала. Ты чего учудила?

— Ничего не учудила, — все ещё благодушно произнесла Соня. — Ну да, на звонки не отвечала. И что с того?

Соня посмотрела на злую Лёлю через бокал с прозрачным полынным напитком.

— Ну, нахамила ты начальнику, а что потом, Соня? — не унималась Лёля. — Куда ты пойдёшь? Раскладывать карты и плакаться о своей никчёмной жизни? В этой фирме у тебя хоть стабильность была.

— Лёль, — угрожающе ласково начала Соня. — Я очень давно живу в этом аду, который ты называешь счастьем стабильности. Заметь, я много лет без тени возражения втюхивала по телефону спутниковые антенны. Представляясь организацией помощи пенсионерам. Потом мы сделали ребрендинг... Ребрендинг, Лёль!

— Ты не о... — попробовала гнуть свою линию Лёля, но новая Соня не позволила себя перебить.

— Я говорю о том, что мы стали осуществлять маркетинговые стратегии. И теперь занимаемся анализом рынка, выбором целевой аудитории и управлением маржинальностью продукта. Мы добавку к корму для куриц продаём, Лёль. Со всем полагающимся к этому великому делу менеджментом лидеров мнения по направлению. А знаешь, что я думаю на самом деле?

Соня эффектно сделала ещё глоток из бокала, и, кажется, окончательно захмелела.

— Если я и завтра на работу не выйду, ещё сотня, а, может, тысяча куриц останутся вполне себе здоровыми и счастливыми без этой добавки.

— Раз кто-то покупает эту вашу добавку, значит, она ему нужна, — у Лёли оставалось все меньше и меньше аргументов.

— Лёль, а ты курица, чтобы рассуждать, что для неё лучше? Сначала включи в свой рацион нашу «Курочку Рябу», а потом мы поговорим, хорошо? А лучше, вот, смотри…

Соня достала из-под стола большую корзину, из которой выпирали наборы косметики, коробочки дорогих духов, флаконы шампуня, баночки и тюбики. Глаза Лёли загорелись. Она даже забыла, что минуту назад отчитывала неправильную Соню.

— О? — только и смогла сказать Лёля.

— Это то, что происходит со мной последнее время. Всё, чего бы мне хотелось даже в самых дальних и неосознанных мечтах как-то странно исполняется. Вот сейчас бегу на встречу к тебе, покупаю по пути гламурный журнальчик, а продавщица вслед кричит: «Вам купон на бесплатную косметику к журналу полагается». Купон беру и вижу: боже мой, это ж такая фирма! Срочно дую в их ближайший корнер, и — вуаля! — мне выносят вот это... Хотя, вообще-то, новость дня — совсем не корзинка. Она просто приятный бонус.

Лёля как заворожённая, практически уже не слушая Соню, погрузилась в изучение корзинки:

— Ты смотри, какие тут бренды! Две моих зарплаты.

— Лёль, ау! Ты слышишь, что я тебе говорю?

Лёля нехотя вынырнула из благоухающей корзинки.

— Да?!

— Лёль, я тебе говорю, что эта халявная роскошь - мелкие цветочки. Мелочь это на фоне всего остального. Вчера мне позвонили из маминого родного города. Умер то ли троюродный дедушка, то ли внучатый дядюшка. Наследники квартиру продают. Мне тоже какая-то часть полагается.

Лёля оторвалась от разглядывания баночек и коробочек.

— Конечно, наследство — это хорошо, но я, в первую очередь, тебе всё-таки соболезную.

Соня подняла на Лёлю несколько растерянные глаза:

— Лёль, тут дело в том, что соболезновать как-то немного поздно. Дедушка лет двадцать назад умер... Меня тётка тогда ещё с похорон выгнала. Будто я эту квартиру делить пришла. Я обиделась тогда и больше с ними не общалась много лет как. На самом деле у меня и претензий на эту квартиру никогда не было. Чужая квартира, чужое наследство. А тут его внуки — я, Лёль, даже и выговорить-то не могу, кем они мне приходятся — вдруг звонят и говорят: "Мы решили квартиру продать и наследство честно поделить. Приезжайте".

— История логике подвластная с трудом, — задумалась осмотрительная и подозрительная Лёля. — А вернее, совсем неподвластная. В чём подвох?

Соня поёрзала на мягком диванчике:

— Не знаю я, Лёль. Странно это всё. Может, они сон увидели все одновременно. Ну, как бы дедушка им явился и говорит: «Ай-я-яй, что ж вы про Соню-то забыли...».

Лёля посмотрела на Соню с видом «Сама-то поняла, какую глупость сказала?». Соня так же молча, только гримасой, отсемафорила подруге: «А что я ещё могу думать?». И тут же вслух произнесла:

— В общем, я сегодня лечу в другой город. Какие-то бумаги подписать должна. И деньги получить.

4

Под очередную сводку криминальных новостей Соня тащила за собой сумку по огромному залу аэропорта. Сумка, в которую она собрала только самое необходимое на три дня, почему-то ужасно оттягивала руку. Поэтому Соня очень обрадовалась, когда увидела, что у стойки с нужной ей компанией совсем нет очереди. Ринулась туда, но тут же сникла: «бизнес-класс». Её место, как всегда, оказалось в огромной толпе с кучей чемоданов и маленькими, постоянно орущими детьми.

«Ночь не обещает быть томной... Поспать не удастся, а как бы мне хотелось», — печально подумала Соня. Когда (не очень скоро) подошла её очередь, оператор устало посмотрел в паспорт и на Соню, поставил штамп в посадочный талон, и заучено, но довольно галантно произнёс:

— Счастливого пути.

Соня достала телефон. Она собиралась доложить мужу, что скоро должны объявить её посадку, но вдруг в долгие гудки врезался разговор, очевидно, совершенно не предназначенный для её ушей. Говорили двое — мужчина и женщина, и Соня уже совсем было собралась выйти из этого случайного диалога, как вдруг поняла, что это её муж разговаривал с незнакомой ей женщиной.

— Мы же с тобой договорились, чтобы этим не заниматься, — произнёс мужской голос и странно задышал в трубку.

— Чем? — тихо переспросила женщина.

— Скучаниями.

Женский голос прозвучал даже отчаянно грустно:

— Я стараюсь, но у меня это плохо получается. Мне много чего хочется. И так мало что из этого получается.

— Вы все эгоистки, — самодовольно сказал мужчина, голос которого казался очень похожим на голос Сониного мужа. — И вам этого всего хочется до определённого этапа. Я женщин ненавижу. Поэтому позволь тебя считать нимфой.

— Я думаю, что не очень похожа, — женщина явно начала кокетничать.

— Просто не все тебя раком видели. Ты мне вчера снилась, кстати.

Соню передёрнуло от грубости фразы, но она не в силах отсоединиться от этого странного диалога, продолжала слушать дальше.

— Надеюсь, что не раком, — голос женщины из грустного превратился в вызывающий.

— Нет, я видел твоё лицо. Ты ко мне повернулась, хотя, да, стояла раком.

Они захохотали в унисон.

— Она уехала сегодня, — отсмеявшись, произнёс мужчина. — Так что скоро увидимся. И всё тебе будет...

Связь прервалась. Потянулись долгие гудки. Соня оторопело смотрела на потемневший экран телефона, пытаясь что-либо понять в этой ситуации. Потом решила назначить её ошибкой соединения, но перезванивать мужу почему-то не захотела.

Она зашла в самолёт в общей толпе пассажиров, торопившихся скорее из осенней уже сумеречной промозглости воздуха в тёплый салон. Вообще-то она любила и аэропорты, и самолёты. Её нисколько не пугала замкнутость пространства. Это было просто маленькое чудо. Закрыть глаза, открыть — и ты уже в совершенно иной реальности. В аэропорту и люди становились какими-то другими, словно все эти улетающие и прилетающие выключались из времени и пространства. Эти две категории — пространство и время — переставали для них на какой-то момент существовать, они оставались только сами по себе, абсолютные единицы, без навязанных им земных ограничивающих законов. Волшебство, к которому все привыкли настолько, что перестали замечать его.

Соня посмотрела в посадочный талон, все ещё не понимая, что за непривычное место обозначено на нем. Поймала взгляд улыбающейся стюардессы:

— А где …

Симпатичная девушка с туго скрученным узлом на голове, все так же лучезарно и чуть отстранённо улыбаясь, кивнула в самое начало самолёта.

Стюардесса положила рядом с ней плед, подушку и запечатанные тапочки. Развернула карту вин. Соня посмотрела на эти странные подарки судьбы, внезапно понимая, что ей крупно повезло, и кричащие дети не помешают ей выспаться. Горя желанием немедленно с кем-то поделиться своим открытием, она тут же вытащила мобильный:

— Лёль, слушай, кажется, меня по ошибке в бизнес-класс посадили. Ну, я же не буду сопротивляться, правда?

Послушала, довольная, несколько секунд уханья Лёли, выключила телефон и сняла ботильоны. Распечатала пакет и надела тапочки. Завернулась в плед и полистала карту вин. Затем, решив: она сделала, всё, что могла, Соня откинулась на кресло и заснула.

5

Лёля неистово готовила ужин, вне себя от переживаний за происходящее с Соней. Потому что твёрдо знала — случайных удач не бывает. Ты получаешь то, что тщательно готовишь. Если хорошее прилетает неожиданно, жди расплаты. Судьба — та ещё торговка. Если она и даёт что-то просто так — это аванс. И чем будешь расплачиваться, одному Богу известно. Впрочем, может, Лёля и завидовала немножко Соне, но в этом она не призналась бы даже себе.

— И тогда она мне заявляет: я, мол, хочу жить, как хочу! — кричала Лёля Аркадию из кухни, громыхая посудой, — Будто кто-то не хочет жить так, как хочет. Кто себе только может это позволить? Это бунт, Аркадий. Просто натуральный бунт.

— Не ломай ей крылья. Вдруг у неё получится? — лениво отвечал Аркадий, отвлекаясь от экрана монитора.

От возмущения Лёля выскочила из кухни, воинственно вытянув вперёд руки с большой овальной тарелкой:

— С чего бы вдруг? У недотёпы Сони? Она сама свои крылья обломала. Вернее, позволила обломать. Много лет назад. А сейчас про золотую рыбку лепечет и про желания, которых есть у неё в наличии.

Аркадий, обладавший энциклопедическим мышлением, секунду пролистал файлы у себя в голове, нашёл нужный и повернулся к жене:

— Сюжет Золотой рыбки Пушкин взял у братьев Гримм. А те, в свою очередь, подсмотрели его в народной сказке. Так что это истинное и глубинное стремление представителя любого народа — иметь того, кто бы выполнял желания. Только ты в этом даже себе никогда не признаешься.

— А ты бы хотел? — пошла Лёля «ва-банк».

Аркадий ухмыльнулся:

— А ты как думала? Конечно. Но в теме моей диссертации, — кивнул на экран компьютера, — даже Золотая рыбка с налёта не разберётся.

Лёля скептически хмыкнула, и ретировалась на кухню, потому что именно в этот момент зазвонил её мобильник. Она бросила взгляд на экран брызжущего бодрой мелодией телефона, удивилась, так как номер был незнакомый. А незнакомые номера беспокоили Лёлю крайне редко. Только какие-то компании, нечестным образом заполучившие базу данных и намеревающиеся продать Лёле что-нибудь эдакое, совершенно ей не нужное. Как рекламщики проникают в жизнь порядочных людей, Лёля очень хорошо знала от Сони. Поэтому она ответила голосом строгим и официальным, чтобы на той стороне эфира сразу поняли, что с ней им будет совсем непросто:

— Слушаю. Да, это я. Что вы хотели?

Но услышав ответ, Лёля растерянно опустилась на стул.

— Ты? В городе?

И в этот момент все, что строила долгие годы Лёля тщательно, по правилам, при взаимном уважении и интересе, пошло трещинами, разлетелось мелкими осколками и полетело к чертям. Оставалось только молиться, чтобы никого больше этими осколками не задело. Но Лёля не умела молиться.

Поэтому она просто растеряно произнесла пару фраз, типа «Я не могу сейчас» или «Когда ты объявился?», затем взяла себя в руки и сказала ещё несколько слов голосом уже твёрдым, а затем и вовсе отключила телефон.

Когда Лёля зашла в комнату, вид у неё все равно был несколько сконфуженный, хотя виноватой себя она перед Аркадием не чувствовала ни с какой стороны. Он тоже уловил напряжённую паузу, спросил шутливо:

— Кто это тебя так поздно хочет?

Лёля подхватила поданный ей пас и так же с иронией в голосе ответила:

— Ревнуешь? А вот не зря. Это старый поклонник.

— Насколько старый? — снисходительно полюбопытствовал Аркадий

— Десятилетней выдержки. Мы тогда с тобой ещё не познакомились. На самом деле он или Миша, или Гриша, но все в нашей компании звали его Клодом.

— И почему бы это? — в голосе Аркадия зазвучали уже язвительные нотки.

— У художников свои причуды.

— Насколько я понимаю, это из студенческой поры, когда тебе хотелось быть богемой?

— Меня в эту тусовку затащила, кажется, Соня. В юности она мечтала профессионально танцевать. А я тогда даже стихи пробовала писать. Скоро бросила.

Лёля скривилась, отгоняя воспоминания:

— Глупости это всё...

Аркадий игриво привлёк её к себе, явно забыв о диссертации.

— Почему же глупости? Почитай мне. Нет, правда, я не шучу. Пожалуйста, почитай...

Лёля вдруг рассердилась:

— Нет. Нет. И нет. С этим покончено. Точка.

6

Она ходила вокруг студии Клода уже минут тридцать. Знала, что все равно сделает это, но никак не могла собраться с мыслями, чтобы перешагнуть порог. Уговаривала себя, не очень в это веря, что просто скажет Клоду оставить её в покое, не звонить больше, не пытаться встретиться. Но как разумная взрослая женщина понимала, что всё гораздо проще: она очень хочет увидеть Клода.

Одиннадцать лет прошло с того момента, как он просто пропал. Но до сих пор при воспоминании перехватывало дыхание, подкашивались ноги, сердце падало в бездну, из которой (Лёля это точно знала), сердца не возвращаются. Или возвращаются изрядно побитые. Как фармацевт, она уважала химию, которая происходит в её организме, но была категорически против процессов, которые провоцировал Клод. Поэтому когда-то раз и навсегда, отревевшись и отстрадавшись, она приказала организму молчать. И оно, Лёлино естество, молчало, пока не раздался вчера этот дурацкий, совершенно не нужный звонок. Десять лет молчало.

Лёля навернула ещё круг по чистой, высушенной ветром мостовой и, заставив себя разозлиться, нажала кнопку звонка. Послышались торопливые шаги, замок щёлкнул, дверь отворилась и Клод, как соскучившийся по хозяевам щенок, радостно бросился к ней, лепеча без остановки милый вздор. Лёлю закружило, завертело, куда-то потащило, срывая плащ. Она резко остановила этот фейерверк эмоций. Молча, только движением руки отстранила от себя повзрослевшего, но явно не поумневшего Клода. Посмотрела со стороны внимательно.

Всё так же изящен и красив. Даже лучше, чем раньше, в смысле обманчивого благородства. Точёный профиль, когда-то бывший невнятным юношеским припухлым подбородком, сейчас подтянулся, обозначился совершенно. Глаза, вокруг которых уже наметились мужественные морщины, приобрели загадочную значимость. И... Лёля с первой же минуты, вдохнув забытый запах, опять хотела только одного — прижаться к этому человеку. Чувство это ничего хорошего не сулило.

Не здороваясь, Лёля отрывисто и строго произнесла:

— Надеюсь, это ненадолго. Ты о чём-то хотел поговорить? Говори. А потом я пойду.

— Почему ты такая сердитая? Я вот очень рад тебя видеть, — глаза Клода блестели неподдельной радостью.

Лёля огляделась. В студии царил бардак. Причём Бардак с большой буквы. Все ещё закрытая пыльными чехлами мебель; пустые мольберты, уныло отсвечивающие серыми остовами; тюбики с давно высохшей краской, разбросанные по полу. Везде валялись скомканные тряпки непонятного назначения и происхождения, а на небольшом столе явно со вчерашнего вечера вперемешку громоздились остатки закуски, пустые и начатые бутылки из-под спиртных напитков. В углу кучей навалились блокноты с эскизами, карандаши, одиночные носки и почему-то шерстяная шапочка. И именно от вида этой шапочки Лёлю передёрнуло до глубины души.

Клод подскочил к небрежно застеленному для ночи дивану (простынь сбита на край, одеяло в пододеяльнике собрано в комок, одежда вокруг постели разбросана в беспорядке), накинул на весь этот разгуляй замызганный клетчатый плед. Лёля, не снимая плаща, осторожно села на край дивана. Клод всё с тем же ясным сиянием в глазах смотрел на неё:

— Давай начнём с того, что мы очень рады друг друга видеть.

Лёля удивилась:

— Ты не находишь это странным?

— Что именно? — горячо затараторил Клод. — Что я соскучился по тебе, нашёл твой номер телефон и очень волновался, когда его набирал?

— То, что ты пропал неожиданно на одиннадцать лет, а потом вдруг объявился, как ни в чём не бывало. И ещё ведёшь себя так, будто имеешь на меня какие-то права.

Клод присел рядом с Лёлей, попытался её обнять, в голосе появились игривые нотки:

— А я не имею?

Лёля сбросила с плеча его руку:

— Абсолютно никаких.

Клод погрустнел:

— Лёль, я не мог… Ты не представляешь.… В общем, я получил тогда предложение, от которого не мог отказаться. И уехал за границу.

Лёля вспомнила тот ужасный год, когда она чуть не покончила с собой от тоски по его запаху и этим сильным, но изящным запястьям, и откровенно произнесла:

— Я бы последовала тогда за тобой на край света. Ты это знал.

— Не мог, пойми, я не мог… — очень тоскливо протянул Клод, и вдруг без всякого перехода зашептал на ухо, будоражаще и едва касаясь губами:

— Можно я тебя поцелую?

Лёля ещё нашла в себе силы отрицательно дёрнуть головой, но вдруг глаза её выхватили из всей картины этого дня чувственные запястья Клода, и её потянуло, закружило, опять перехватило дыхание. Запрет получился совсем не убедительный, и Клод воспринял это как сигнал. Не обращая внимания на её сопротивление, он захватил в капкан рук её талию. Отстраняясь, Лёля открыла шею, и тут же Клод впился в её шею губами. Это был последний штрих к его личной картине «Возвращение Лёли». Она позорно капитулировала. Теперь Клод жил везде — вокруг неё, над ней, в ней. Падая в свой малодушный позор, последнее, что слышала Лёля в ватной тишине, это горячий шёпот Клода:

— Только тебя... Только ты... Все это время... Всегда.

Ну, и ещё слышала Лёля, как кровь клокотала в висках.