Метла

Глава двадцатая. Катание на мёртвых каруселях

1

Когда мастер Савой углублялся в работу, то уходил в неё с головой. Его огромный стол, заваленный заготовками — деревянными болванками, листами с эскизами, инструментами для резьбы в творческом беспорядке, — как огромный остров раскинулся в самой середине мастерской. Высился, мешая проходу к самодельным полкам с ажурной резьбой, плотно покрывших все стены. На полках жили и готовые, и ещё недоделанные фигурки странных животных, силуэты людей и совсем уже непонятных существ, обитавших только в бурной фантазии их творца. Сам же мастер Савой с обручем вокруг головы и в ремесленном фартуке, чем-то поразительно напоминающий умельцев из Бажовских сказок, что-то мурлыкал, уютно вертел в руках небольшую деревяшку, из которой на глазах вырастала статуэтка. Получалась хорошенькая девочка с косичками и в сарафанчике.

Мастер Савой вздрогнул от внезапного стука входной двери, с трудом выбрался из вневременного и внепространственного состояния души. В мастерскую зашёл его сын Данила, высокий и статный, ему приходилось пригибаться, чтобы не удариться лбом о притолоку. Мастер Савой сидел спиной к двери, но по одному скрипу двери и шороху шагов знал, что это сын. Он почувствовал, что Данила, остановившись на пороге, выразительно смотрит в его спину большими серыми глазами. Мастер понял, что что-то случилось, но по своему обыкновению, отодвигал все, что «случилось» на потом. Он вообще предпочитал не связываться с тем, что «случилось», предоставляя всем случаям разбираться самим с собой.

Данила прошёл в комнату, сел напротив Савоя:

— Пап, я уже несколько ночей слышу плач.

Мастер Савой недовольно махнул рукой:

— Тебе кажется.

— Пап, нужно уничтожить эту куклу, — Данила кивнул на фигурку в руках мастера.

Мастер Савой испугался, быстро прикрыл собой статуэтку, словно боялся, что у него немедленно, прямо сейчас, отберут его игрушку.

— Нет же, нет, говорю. Тебе кажется.

Сын покачал головой:

— Это началось, когда ты начал над ней работать. Сомнений нет. Плач я слышу. И ты слышишь. Не будь эгоистом. Знаешь же, что будет потом, если мы не остановим это. Вернее, не знаешь, чем это может обернуться.

Мастер Савой, отвернув от сына куклу, продолжил что-то поправлять на её лице, уже совсем ушёл в работу, словно уплывая из реальности:

— Всё под контролем...

Данила подошёл к нему и осторожно взял за руки:

— Нет, папа. Если ты начал, то режешь до тех пор, пока работа «убегать» не начинает. До тех пор, пока в ней душа не появится. Ты же не хочешь, чтобы всё повторилось, да?

Мастер Савой вздрогнул. Он опять словно наяву ощутил высокую мокрую траву, больно бьющую по ногам даже сквозь ткань штанов, тёмное, грозящее упасть небо, живой, туго спелёнатый кулёк в руках, который так страшно уронить в этом тяжёлом неуклюжем ритме бега. И ещё один страх: что-то ужасное настолько, что не имеет названия, найдёт, догонит, настигнет, а потом...

Он тогда был гораздо моложе, чем сейчас, на целых тридцать лет, а Данила тогда вообще оттягивал руки тугим тёплым кульком, который в любой момент мог заорать, обнаруживая себя.

Мастер Савой ни за что на свете не хотел, чтобы это повторилось, но с не меньшей силой его тянуло закончить работу. Он схватил стамеску и замахал инструментом у Данилы перед носом, словно предъявляя ему неопровержимые доказательства своей правоты:

— Прошу тебя… Не могу я бросить ремесло. Это как дышать, понимаешь? Я просто не буду её заканчивать. Но ещё немножко, ладно?

Мастер отложил стамеску и опять взял незаконченную фигурку, поставил её на ладонь и принялся рассматривать с невероятной любовью, прищурившись.

— Ты только посмотри, какая она... Ладушка...

2

Лайма вертелась на запретной площадке около заброшенных каруселей. Она была совершенно одна, и это усугубляло её преступный проступок, ибо означало двойное нарушение правил: не подходить к каруселям и не играть на этой площадке одной. Ситуация будоражила в девочке одновременно два противоположных желания: подойти совсем близко и убежать, как можно дальше.

Плюс к этим двум раздирающим её страстям, примешивалась третья: злость на Антона, который сам же назначил здесь встречу, и сам же опаздывал. Поэтому, когда Лайма заметила его фигурку, со всех ног несущуюся к ней с другой стороны улицы, то обиженно поджала губы. Так делала её мама, когда обижалась на кого-нибудь. Она выдержала паузу, пока мальчик шумно втягивал в себя воздух, пытаясь отдышаться, и проворчала:

—Ну, и где ты ходишь?

Антон обрадовался:

— Ага, страшно тебе здесь без меня?

— Вот ещё, — опять поджала губы Лайма. — Просто у меня времени мало. Принёс? Показывай быстрее...

— Вот, — Антон достал из-за пазухи старую, ещё черно-белую групповую фотографию. Дети склонили над ней головы.

— Вот она. Марта. Смотри, — он показал на фото девочку с косичками.

Старая школьная фотография, уже немного пожелтевшая, смотрела на детей незнакомыми лицами их ровесниками, которые уже давно выросли. Лайма с трудом узнала свою маму в девочке, которая сидела рядом с Мартой в первом ряду, послушно сложив руки на коленях и немного хитро поглядывающую в объектив камеры. На секунду у Лаймы в голове пронеслась странная мысль, что она вполне могла бы подружиться с этой девочкой, которая притворялась паинькой, но чёртики в глазах выдавали её истинный нрав. А странной эта мысль была потому, что с мамой, когда она была девочкой, подружиться было невозможно.

Дети так пристально вглядывались в это фото, что странный скрип, раздавшийся со стороны карусели, застал их врасплох. Но что-то ржаво и натужно скрипнуло ещё раз, а потом — ещё, и они начали испуганно озираться.

Антон, стараясь выглядеть храбрецом, произнёс:

— Не бойся. Это ветер.

Лайма глянула на него свысока:

— Вот ещё...

Но тут же, оглянувшись ещё раз, в ужасе пролепетала:

— Антон, это не ветер!

Дети увидели, что карусель медленно, но явно набирала свой круговой ход.

— Они едут задом наперёд, — прошептал Антон, — и лошадь, и лев, и...

— Вон она, — у Лаймы глаза стали похожи на два огромных блюдца.

— Кто? — спросил Антон, хотя уже знал ответ.

— Марта...

И теперь вдвоём уже они увидели, как на набирающих ход каруселях, где звери ехали хвостами вперёд, сидела Марта. На ней был синий летний сарафан, голубая косынка прикрывала шею. Две косы аккуратно заплетены, а лицо... Лицо у девочки, ехавшей на слоне задом-наперёд, было бледно-синего цвета. Марта печально улыбнулась и помахала детям рукой.

Антон и Лайма дружно закричала от ужаса, и со всех ног бросились прочь.

3

Леший с Жанной были заняты бизнесом. Леший вынес за калитку ведро черных, блестящих, крупных слив, которые были готовы вот-вот лопнуть от бурлящего в них кисловато-сладкого сока. Плоды были собраны накануне, и уже успели остыть и набрать прохладу на веранде в тени. Сливовица должна получиться именно такой, как нужно — чуть терпкая, с мягкой кислинкой, со вкусом тени в жаркий день. Расслабляющая и бодрящая одновременно. Чуть пьянящая, бьющая в ноги, но не одурманивающая голову, а дающая мысли глубину и свободу.

Жанна с одобрительной улыбкой посмотрела на ведро, и собиралась перехватить дужку, но Леший отстранил её галантно и понёс ведро сам. Они шли вдвоём до таверны с вёдрами, полными свежих слив, и вели приятные беседы. Правда, сегодня разговор получался тревожный.

Накануне Жанна, возвращаясь домой, среди бела дня застала на крыльце бодрствующего, растерянного Фреда. Он кинулся к ней, щурясь от непривычного солнца, из глаз текли слезы, и он повторял, как умалишённый: «Я не Фред, Жанна. Я его брат. Или я — Фред? Или я брат Альфреда?». Затем он сел на крыльцо и, обхватив голову руками, сказал: «Я не понимаю, что происходит... Во мне словно живут два человека, и я не знаю, кто из них настоящий». Жанна очень испугалась, но постаралась его успокоить. Подняла с крыльца, повторяя, что он — её Фред. Всегда, чтобы ни случилось. Увела в дом, уложила в постель, и, наглухо затворив в доме все окна от пронзительного солнечного света, который доставлял Фреду боль, сидела рядом, баюкала и напевала, поглаживала и уверяла, что всё будет хорошо.

— Я беспокоюсь, — говорила Жанна Лешему. — В нём опять соединяются две личности, и Фред не понимает, кто он на самом деле. И почему в последнее время в нашем маленьком городке происходят эти странные вещи?

Леший остановился на секунду:

— Словно вскрываются старые, тщательно замазанные нарывы?

Жанна кивнула.

— Всё время что-то с кем-то происходит. Я уже боюсь подумать, что ещё ждёт нас в ближайшее время. Чья беда будет на очереди?

Леший уже собирался что-то сказать, когда, словно в подтверждение её словам, на улице раздался крик, и их накрыло ощущение неправильности происходящего. Взрослые тут же увидели двух очень испуганных ребятишек, несущихся навстречу им по улице. Дети бежали без оглядки, громко голося что-то нечленораздельное, с широко открытыми от страха глазами. Леший, быстро поставив ведро на тротуар, успел ухватить за рукав летящего мальчишку.

— Что случилось? Куда вы так бежите?

Антон, переводя дух, смог выговорить только, указывая в направлении каруселей:

— Там… Марта…

Тут же остановилась и Лайма.

— На каруселях, — пояснила она, тоже тяжело дыша.

— Какая Марта? — спросил Леший, все ещё не отпуская рукав мальчика.

— Та.… Которая умерла ... — произнёс Антон.

— ... на каруселях, — добавила Лайма.

А Жанна побледнела и с немым отчаянием посмотрела на Лешего.

В первую очередь нужно было успокоить детей, и взрослые выбрали самый простой и понятный способ. Они развернули Антона и Лайму в таверну.

Там Жанна поставила перед ребятишками блюдо, полное вкуснейших пирожных, и кувшин с соком. Каких сладостей там только не было! Сахарные трубочки с малиновым джемом; хрустящие печеньки с освежающей мятной присыпкой; песочные корзиночки с кисловатыми гроздями красной смородины; пахнущие лесной поляной нежные бисквиты с крупными ягодами земляники; шоколадные пирожные, щедро сдобренными взбитыми сливками...

Дети, уплетая эти самые лучшие антистрессовые лекарства от жизненных невзгод, очень скоро пришли в себя. Жанна только успевала подливать им прозрачный яблочный сок из красивого большого кувшина. Когда большое блюдо уже начало предупреждающе поблескивать белыми проплешинами дна, в таверну вошли Молли, мама Лаймы, и дедушка Антона, за которыми предусмотрительно послала Жанна. Она же и ввела их тихонько в курс дела, встретив за порогом, чтобы не волновать детей ещё больше. Вновь прибывшие так же молча и терпеливо ждали, пока сладкоежки закончат свой пир.

Первым прервал зависшее молчание Антон. Дожёвывая слойку с яблоком, он, важно осмотрев собравшихся взрослых, с ощущением собственной значимости произнёс:

— Она была прямо как на фотографии!

— На какой? — тут же спросила Жанна, которая стояла к детям ближе всех.

Антон полез под рубашку, долго елозил там рукой, пока не понял, что там ничего нет.

— Ой, я, кажется, её потерял, — сконфуженно проговорил он, опуская глаза. Лайма, вытерев руки салфеткой, пришла на помощь другу:

— Это была такая школьная фотография, только старая.

— А вам показаться не могло? — спросил Леший.

Жанна, подойдя к нему совсем близко, прошептала на ухо:

— Сразу двум?

— Нет, — уверенно произнесла Лайма, — я даже птичек на сарафане разглядела. Вышитых таких.

Жанна всплеснула в волнении руками, но осеклась, не желая волновать детей, опустилась на стул. Они с Молли тревожно переглянулись, но промолчали. Леший, оглядев взрослых, кивнул девочке и сказал:

— Вы пока о том, что видели, никому не говорите. Но к каруселям больше сами ни ногой, и других детей не пускайте. Пусть это будет ваше важное задание и наш секрет. Ладно?

Антон и Лайма, не сговариваясь, синхронно кивнули. Антон, держась за руку дедушки, уже с порога, помявшись, обернулся и спросил Лешего:

— А это, действительно, мёртвая Марта была? Она за нами приходила?

— Ничего плохого с вами не случится, — улыбнулся Леший. — Это я вам обещаю.

***

Когда дети, с двух сторон повисшие на дедушке Антона (а он был семейным врачом во многих домах, и дети его знали с рождения), ушли из таверны, уже весело о чём-то щебеча, тайный совет по ЧП в городе продолжил свою работу в таверне.

— У Марты была какая-то болезнь, — говорила Молли, — связанная с нехваткой кальция. Кости были очень хрупкими. Её тщательно оберегали, но дети, сами понимаете, есть дети. Ей тоже хотелось играть с нами, беситься, бегать... Тот день я запомнила навсегда. Эти события просто стоят у меня перед глазами. Марта сидела на карусели, на лошадке...

— Карусели тогда работали? — перебил её вопросом Леший.

— Вовсю. Мальчишки захотели покатать Марту, но механика не было. Тогда кто-то из них полез в механизм сам, но что-то включил неправильно. Карусель начала кружиться в обратном направлении, всё быстрее и быстрее. Ход она набрала моментально. Марта дико кричала от ужаса, вцепившись в лошадку, кто-то пробовал остановить карусель, кто-то побежал за взрослыми. Но скорость стала такой, что Марта выпала из карусели и с огромной силой ударилась о турникет....

Молли закрыла лицо руками, и сдавленно произнесла:

— О, боже… Мы все видели, как от удара её голова просто...

Она начала всхлипывать, зарывшись лицом в ладони. Жанна подошла к ней, обняла, утешая. Молли прошептала:

— Просто… практически ... отлетела от тела.

Леший выдержал паузу, подождал, пока она успокоится и спросил:

— А вы помните, что на ней было надето?

— Я помню, — вмешалась Жанна. — Прекрасно. Это был сарафан с вышитыми птичками по подолу. Авторская работа моей мамы. Она тогда занималась вышивкой на детской одежде. Сама разрабатывала мотивы. Подобных им не было.

— Наши родители сделали всё, — кивнув подруге, продолжала Молли, — чтобы мы забыли про это. Карусели закрыли и всем строго-настрого запретили подходить к ним. Родители Марты уехали из города. Но как такое забудешь? Это на всю жизнь. Жуткая трагедия превратилась в страшную легенду. Правда, я уже давно не слышала, чтобы кто-нибудь вспоминал о Марте...

— Эта страшилка появилась опять в городе недавно? — спросил Леший.

— Да. Вдруг, ни с того, ни с сего, Лайма начала задавать мне вопросы. Представьте, каково мне сейчас? Ведь Марта была моей подругой...

— Близкой? — сочувственно спросил Леший.

— Насколько могут быть близки десятилетние девочки, — уже улыбнулась Молли, вспоминая, — вместе рисовали бумажных кукол, и в тетрадках — домики для них. Помните, такие.… На каждой страничке отдельная комната. Спальня, кухня, бумажная одежда на защипках и все такое... Однажды мы даже поссорились из-за этого. Моя сестра была совсем маленькой тогда. Мама позвала нас пить компот с ватрушками. А когда мы вернулись, навстречу нам ползла моя сестрёнка, а изо рта у неё торчала голова бумажной куклы. У неё зубы резались, она и тащила в рот всё, что увидит. Это была кукла Марты, и она очень расстроилась. Накричала на меня и перестала приходить ко играть. Ирония судьбы. Скоро она лишилась головы, как её бумажная кукла. Иногда мне кажется, что этот случай был... Предупреждением что ли... Родители Марты уехали сразу после того случая. Они жили в особняке на краю Карусельной улицы. Недалеко от новой посудной лавки, сразу за мастерской мастера Савоя. В их особняке так никто и не поселился с тех пор. По-моему, они на продажу его даже не выставляли.

— Я не помню там заброшенных домов, — задумался Леший.

Молли достала симпатичный носовой платок с вензелями по краям, вытерла заплаканные глаза, и поднялась, чтобы идти:

— Они кому-то платят, чтобы за домом следили. Вот только кому, мне неизвестно. Да я и не интересовалась. Это же личное дело, кто и чем на жизнь зарабатывает, верно? Я бы всё равно ни за какие деньги к этому дому не подошла бы.

4

Мастер Савой подрисовывал тонкой кисточкой чёрный носик невиданной зверушке. Он довольно оглядывал её уже — увы — дальнозоркими глазами, вытянув руку так далеко, насколько позволяла ему собственная конституция.

Как всегда, нагибаясь, чтобы не расшибить лоб о притолоку, в мастерскую зашёл сын мастера Савоя, и спросил с порога:

— Папа, ты ничего не хочешь мне сказать?

Мастер Савой, все ещё пребывая в благодушном настроении, погладил новую игрушку, невесомыми движениями, чтобы не размазать краску на мордочке, поставил её на стол:

— А что ты имеешь в виду?

— Папа, я про чёртову куклу...

— А что с ней? — всё ещё благодушно спросил мастер Савой.

Сын подошёл к нему совсем близко, подчёркивая важность своего вопроса, пронзительно заглянул отцу в глаза.

— Папа, в городе что-то происходит. Ты доделал куклу?

Мастер Савой с подозрительной суетой поднёс руку к голове, нахмурил лоб, всплеснул руками...

— Забыл я…

— Папа! — загремел во весь голос Данила.

Мастер Савой сник, то ли от голоса сына, то ли от того, что свершилось что-то действительно нехорошее, и, может быть, он, мастер Савой был этому виной. Стал маленьким и тихим:

— Я честно не хотел... Оно само как-то— раз и свершилось...

— ГДЕ? — опять загремел обычно почтительный сын.

Мастер Савой съёжился, стал совсем маленьким:

— Не знаю... Пропала. Может, обойдётся?

Данила прижал руки к вискам и подошёл к окну. Говорить было больше не о чем. Он пытался убедить себя, что, может, и правда, обойдётся. Но чувствовал, что, увы, нет. Обречённым взглядом Данила смотрел, но не видел, как у соседнего дома Сергей Петрович заканчивал протирать витрину своей посудной лавки.

***

А витрина уже сияла солнечными бликами. Несмотря на это Сергей Петрович несколько раз отходил, чтобы придирчиво посмотреть на неё со стороны. Заметив какой-то только ему понятный непорядок в расстановке товаров за витриной, он бросался в лавку, появлялся в витрине с другой стороны, чтобы всё расставить, поменять местами, убрать выше или ниже. Иногда, впрочем, он оторопело застывал с какой-нибудь чашечкой в руках, словно не понимая, зачем он вообще это делает. Но к этой его странной оторопелости жители города как-то очень быстро привыкли, и даже находили эту особенность милой.

В чисто вымытой витрине посудной лавки Сергея Петровича отражалась издалека часть карусели. У неё был все такой же пустынный и заброшенный вид, странный в интерьере ухоженной улицы. В явно очерченном круге запустения вокруг неё, как всегда, только ветер колыхал заросли бурьяна, скребущие по ободранной платформе.

К чуть поскрипывающим на ветру каруселям, махнув в очередной раз застывшему Сергею Петровичу рукой, подошёл Леший. Он внимательно осмотрел пространство вокруг них, что-то поискал в зарослях травы, и на пыльной, грязной платформе. Обошёл карусели вокруг, чуть в стороне увидел застрявшую между платформой и травой фотографию, которую уронил Антон. Поднял её, всмотрелся внимательно.

— Кто тебя, девочка, разбудил? — сказал Леший живой Марте на фото. — И зачем?

5

Соня после всех тревог этого суетного дня, уютно расположившись в кресле, попивала чай с куском купленного пирога и разговаривала по телефону.

— Да, мам, хорошо. Как только Дашка вернётся — сразу к тебе. А ты думаешь, я не соскучилась? Я её, на самом деле, вижу не чаще, чем ты. Хорошо, хорошо, договорились. Да хватит тебе про моего мужа, а то я не знаю... Лучше вот что мне скажи, — Соня отхлебнула из кружки. — Что, что… Чай пью. Мам, да не хлюпаю я, успокойся, ты меня хорошо воспитала. Тебе показалось...

Соня скорчила рожицу в телефон.

— Мам, вот бабушка Лена… Папина мама, ты же её хорошо знала? Да, я знаю, что вы как подружки были. Удивительно, конечно. Знаешь, я помню, она такая интересная была, ни на кого не похожая... Да ты что! Неужели? А почему ты мне раньше не рассказывала? А, значит, я забыла. А зачем ты ребёнку такие вещи рассказывала, которые ребёнок сразу же забыл? Да не хлюпаю я, мам.… Ой, всё...

Тут Соня почувствовала, что метла, послушно отбывающая своё наказание за шторой, вдруг налилась нетерпением. И поняла, что ей тоже следует поторопиться.

— Всё, всё, мамочка, — быстро протараторила в телефон. — Люблю, целую, меня зовут. Кто, кто.... Кто-то... Всё потом.

Соня радостно подбежала к метле, удостоверилась, что ей не показалось, и начала собираться. По пути достала свои полётные перчатки, упаковала уже отъеденный торт и большую пачку недавно купленного кофе в дорожную сумку через плечо. Подумав, достала из шкафа тёплую пижаму в красный горошек и с бантиками, кинула туда же. Затем в радостном предвкушении, выскочила на балкон.

Потеряв от безнаказанности всякую бдительность, Соня и не заметила даже, как внизу на лавочке, в позе человека, который не знает, что дальше делать и куда идти, сидит грустная Алёна Фёдоровна. Она хотела подняться к Соне, чтобы сказать что-то очень важное про Сергея Петровича или попросить передать что-то важное Сергею Петровичу. Но зайти без приглашения она не могла. Вот так сидела и раздумывала, не слишком ли поздно. Терзаемая сомнениями, Алёна Фёдоровна подняла глаза вверх, на Сонин балкон, который она нехитрым путём вычислила по номеру квартиры, и увидела такое, от чего у неё волосы встали дыбом.

Если бы Алёна Фёдоровна не развивала в себе зачатки магического интеллекта, она ни за что не поверила бы глазам своим, и сочла бы увиденное обманом зрения. Отделившийся от балкона тёмный силуэт на фоне света от луны. Но инопланетянка сразу поверила своим глазам, и была готова поклясться на чём угодно, что они, её глаза, видели Соню на метле. В испуге и от неожиданности она перекрестилась и прошептала вслед стремительно удаляющейся ведьме:

— Ну, Сонечка! Я, конечно, что-то такое чувствовала... Вот, значит, какая у вас там Северная Корея...