Метла

Глава двадцать четвёртая. Игра в куклы

1

Девочка баюкала свою самодельную куклу из перевязанного клочка соломы и грязной тряпочки на месте лица, крошила траву на лист большого лопуха — готовила игрушечный ужин, пела весёлые и грустные песенки, пытаясь развеселить. Но перевязанный пучок соломы не собирался радоваться, и девочка расстраивалась. Лицо куклы, нарисованное углём, опять размазалось, потекли слезами глаза, скривился в печальную гримасу рот.

— Почему ты все время у меня плачешь? — выговаривала она кукле. — Вот придёт мама, нарисует тебе новый ротик, будешь улыбаться.

Ни шороха не слышно, ни дуновения ветра. Только подол длинного платья взметнулся по земле, а когда девочка оторвала взгляд от своей игрушки, то увидела, что прямо перед ней стоит девушка с глазами огромными, но до краёв наполненными печалью. Она жадно смотрела на куклу, которую баюкала маленькая крестьянка в чиненной рубашонке.

— Ты хочешь поиграть? — спросила незнакомку девочка, а так как была совсем не жадной, то протянула своё главное сокровище.

Незнакомая красавица кивнула, радостно засмеялась и взяла куклу. Прижала её к себе, а когда опять показала своей новой подруге, та увидела, что кукла стала настоящей, фарфоровой, словно только что была куплена в магазине. Свет заходящего солнца блестел на её гладких пухлых щеках, глазки, обрамлённые густыми ресницами, стали лукавыми. Хоть и смотрела кукла строго, но её маленький аккуратный рот таил в себе улыбку. На ней был капор, из-под которого выбивались тугие блестящие кудри, а платье из самой настоящей богатой ткани, скрывая фарфоровые ножки, шло большими воланами.

— Она теперь не будет плакать никогда? — радостно закричала девочка.

Незнакомка качнула головой: нет, не будет.

— Она всегда будет радоваться?

Красавица кивнула утвердительно, склонила голову набок, подмигнула девочке и помахала рукой, как будто звала за собой. И тут же, прижимая к себе куклу, пошла прочь со двора. Девочка побежала за ней по улице, казалось, что и догонять-то всего ничего, но девушка все отдалялась и отдалялась, а девочка все бежала и бежала.

В этот день родители последний раз видели свою дочку. Мама забежала за ужином для отца, который задерживался в кузнице. Она потрепала девочку по макушке, строго наказала, чтобы та не забывала о своих вечерних обязанностях, и ушла с узелком, в котором хранил тепло чугунок с картошкой и большой каравай свежеиспечённого хлеба. Больше она свою дочь не видела.

Конечно, семья долго и безутешно искала девочку по всей округе. Вся деревня несколько дней и ночей прочёсывала лес, баграми ворошили неглубокую речушку, вдоль и поперёк прошерстили окружающие деревню поля и луга. Перетряхнули кибитки цыган, табор которых остановился неподалёку от села. Засылали весть о пропаже в соседние деревни, даже в город ездили, спрашивали. Но исчезла девочка. Была, и нет. Никто так и не узнал где она и что с ней.

Родители вскоре от горя один за другим так и ушли на тот свет, а ещё через некоторое время бродяги в этом заброшенном доме обнаружили тёплый камин, и рядом с ним — куклу. Заночевавшие в нежилом здании бедолаги утром так и не проснулись.

После этого дом жители деревни решили снести, разобрали по брёвнышку, а на следующий день он опять стоял на том же месте, как ни в чём не бывало. И в нём опять горел камин, и лежала возле камина всё та же кукла. Много лет к дому никто так и не подходил, пока приезжая издалека семья с больным ребёнком не поселилась в нём.

Прошло несколько десятилетий, почти и памяти не осталось в селе ни о пропавшей девочке, ни о её несчастных, не в срок ушедших на тот свет родителях. А только стали люди поговаривать, что по ночам по улицам ходят две никому не знакомые и очень красивые девушки. Одна — постарше, другая — подросток. Ни с кем в разговоры не вступают, а если кто хочет к ним подойти, то при всём желании сделать этого не может. Вот, вроде, стоят эти прекрасные незнакомки на месте, смотрят так ласково, а сколько не иди к ним, ни на шаг ближе не будешь.

Это было самое первое упоминание о жертве инсанты. С тех пор раз в несколько десятилетий появляется в округе то тут, то там красавица. Ходит, смотрит, улыбается. Что ей надо, зачем ходит, людей смущает, это никому не известно.

— Инсанта ходит, — шептались в поселениях, где вдруг появлялась никому не известная красавица. И родители не спускали глаз с дочек, потому что вместе с загадочной незнакомкой исчезала самая красивая девочка в округе.

Корни этой истории уходят в столь мрачные времена, что перед желающим найти их, разольётся только чёрная, тяжёлая неизвестность. Есть основание считать, что виной появления инсант, были средневековые костры, на которых сжигали предполагаемых ведьм.

Во-первых, до этих повсеместных костров инквизиции никто об инсантах и слыхом никогда не слыхивал. Во-вторых, в пользу этой теории говорит и то, что все, без исключения, инсанты, которых довелось видеть простым смертным (а это хоть и случалось довольно редко, но всё-таки случалось), были безумно красивы.

Души прекрасных девушек, невиновных и невинных, которые из-за злобы и чёрной зависти претерпели страшные, бесчеловечные пытки, отлучённые от надежды на спасение и заживо сгоревшие на костре. Жаждали ли они мщения или просто не могли упокоиться с миром? Из всех таинственных сил, что бродили по земле в те незапамятные времена, инсанты были, пожалуй, самые малоизученные. Про них и страшных сказок не складывали, и вообще старались не упоминать. Может, было стыдно перед ними, невинно обвинёнными. Недолюбившими, недожившими, недоигравшими…

2

В окно светила бледная луна, разрезанная сухими и корявыми ветками деревьев на части, она же и вырывала куски обстановки из полного мрака. Гостиная, залитая этим мертвенным сиянием, была пуста. Только небольшой старый полукруглый диванчик с местами потёртой обивкой, на котором давно никто не сидел, притулился в углу у окна. И камин, в котором, казалось, ещё совсем недавно горел огонь. Около него примостилась аккуратно сложенная кучка дров и лежал старый коврик.

Леший и Соня озирались, пытаясь освоиться в незнакомой обстановке, сын же Савоя, чувствующий себя здесь привычно, сразу направился к выключателю. Леший молча подал ему знак: не надо. Тогда Данила подошёл к камину, подложил дров и разжёг тихий огонь. Это он сделал очень кстати, так как ночь обещала быть прохладной, а сколько времени им тут ещё сидеть в засаде, никто, конечно, точно сказать не мог. Соня и Леший, потоптавшись около занятого делом Данилы, в конце концов, опустились прямо на коврик (он показался им менее безобидный, чем диван, да и сидеть у камина было куда как приятнее и теплее), и принялись ждать.

Так и сидели все втроём на коврике перед камином в старом заброшенном доме. Отблеск разгоревшегося огня заплясал на Сонином лице, и Лешему вдруг показалось, что она на секунду стала похожа на куклу. Он вздрогнул, понял, что смотрит на неё, как заворожённый, не отрываясь. Соня, глубоко задумавшись, погрузилась в созерцание огня, не замечая его взглядов. И чем дальше, тем больше хорошела в мягких отсветах огня, но красотой кукольной, неживой. Притягательностью, которая пугает. Исчезла сеть морщин вокруг глаз уже не юной женщины, овал лица приобрёл кукольную гладкость, фарфором отражались тугие щеки. Леший, пытаясь сбросить наваждение, закрыл глаза, но, когда открыл их вновь, ничего не изменилось. Соня так и сидела куклой.

На самом деле Соня уже практически засыпала. Не подозревая. как её в этот момент видит Леший, она буквально клевала носом, а в голове крутилась незнакомая, но невозможно тягучая и печальная колыбельная песенка. И словно вторя этой песне, звучащей у неё в голове, к мотиву добавился, органично вплетаясь в него, тихий детский плач. У Сони промелькнула мысль, что она совсем заснула, и уже видит какой-то странный сон, когда Леший тихо тронул её за плечо, и даже немного, кажется, встряхнул.

Соня открыла глаза, сразу пришла в себя. Уже в полной реальности услышала, как сквозь потрескивание огня прорывается тонкий плач, идущий откуда-то из-под потолка. У неё помимо воли зашлось сердце. Такой это был плач безнадёжный, обречённый. Страдания одинокого ребёнка, который понял, что к нему никто не придёт. Соня посмотрела на мужчин. Леший и Данила, не сходя с места, напряглись, в глазах их читалась полная боевая готовность.

Дверь чуть скрипнула, огонь в камине метнулся от незримого сквозняка, пробежавшего по полу, и в полосе лунного света, не отбрасывая тени, появилась девочка. Худенькие плечи её вздрагивали, она испуганно озиралась по сторонам, вся фигурка её выражала страх и отчаянье. На девочке был синий сарафан с вышитыми по подолу яркими птичками, руки ощупывали голубую косынку, прикрывающую горло. Соня подавила в себе возглас, вопросительно оглянулась на Лешего и Данилу. Их взгляды растерянно метались по комнате, и Соня поняла, что они девочку не видят.

— Что это? — прошептал Данила, и вошедшая замерла на месте, заметив нежданных гостей.

Соня как можно ласковее сказала ей:

— Не бойся.

И как ни в чём не бывало обратилась к мужчинам:

— Это наша девочка пришла.

— Она здесь? Марта? — спросил Леший, подслеповато щуря глаза в надежде что-нибудь разглядеть.

Соня, стараясь не делать резких движений, кивнула.

— Марта, ты пришла за куклой? — доброжелательно обратилась к девочке.

— Кто вы? — в свою очередь спросила та. Голос у неё был еле слышный, сиплый, слова она проталкивала сквозь горло с большим трудом, словно у неё была тяжёлая ангина.

— Мы... В общем… — начала Соня и беспомощно оглянулась к Лешему. — А кто мы?

— Ты о чём? — не понял тот.

— Марта спрашивает, кто мы…

Девочка следила за разговором, вытянутая, как струнка, чуть наклонив голову, прислушиваясь к любому шороху, готовая в любой момент сорваться и скрыться.

— Так она здесь? — очень глупо и растерянно спросил Леший.

— Да, — Соня сделала еле заметное движение рукой, обозначая место, где стояла Марта. Леший быстро сориентировался, повернулся к невидимой ему девочке.

— Марта, мы пришли тебе помочь.

Марта заметно обрадовалась, с доверчивой готовностью раскрылась:

— Вы поможете мне найти куклу? А то те, другие девочки, не хотят со мной играть, пока у меня не будет своей игрушки. Почему она от меня сбежала?

Соня опять замялась:

— Наверное... Наверное... — она с досадой повернулась опять к Лешему. — Почему кукла от неё сбежала?

— Марта, кукла не будет играть с тобой, — твёрдо сказал Леший. — И никто не будет играть с тобой. Это не твоя кукла. И не твой мир. Ты должна уйти туда, откуда пришла. Иначе тебе будет очень больно.

— Мне и так больно... Очень.

Марта сказала это просто, но на Соню повеяло таким нездешней страданием, которое она даже и представить не могла:

— Она говорит, что ей и так больно.

— Девочка, мне очень тебя жаль, — грустно сказал Леший. — Но ты должна уйти, откуда пришла. Другого выхода нет.

Марта ничего ему не ответила, а только подошла ближе к Соне и заглянула ей в глаза. Соня еле сдержалась, чтобы не отпрянуть — глаза у Марты были пустые. В них не было абсолютно никаких чувств. Это не был взгляд, а просто тёмный провал, за которым угадывалась бесконечная скорбь. Тем более странным был задушенный в горле голос — просящий, обиженный, надеющийся. Такой живой, хоть и приглушенный, выражающий гамму самых разных чувств.

— Но мне…Можно мне игрушку? Хоть что-нибудь? У всех детей есть игрушки.

Соня от отчаянья и жалости сжала руки в кулаки, бессознательно заложила их в карманы. Там вдруг нащупала маленькую пиалочку, которую ей дал Сергей Петрович. Она молниеносно сообразила, достала чашечку из кармана и протянула её Марте.

— Вот. Возьми. У тебя будет игрушка. Ты сможешь приглашать на обед... Кого-нибудь? — последний вопрос был уже обращён к Лешему.

Марта взяла пиалочку осторожно, бережно и трепетно, словно, не веря своему неожиданному счастью. Она с безграничной благодарностью и с такой же безграничной печалью посмотрела на Соню, и безмолвно покинула дом. Пиалочку трепетно несла на вытянутых руках, не отрывая от неё взгляда.

— Она ушла, — Соня обернулась к мужчинам, стоявшим по стойке смирно из страха вспугнуть девочку лишним движением. — Боже, как мне её жалко!

Леший и Данила дружно выдохнули.

— Другого выхода нет, — печально, но с облегчением произнёс Леший. — Если она не уйдёт сейчас, останется призраком. А это невыносимая скорбь для ребёнка, душа которого в ней и осталась.

Он поднял глаза к потолку, где все это время было подозрительно тихо.

— Впрочем, нам осталось ещё найти куклу мастера Савоя.

Соня подняла глаза вслед за ним и вдруг явно почувствовала запах дыма.

— Мне кажется? Или где-то что-то горит? — как можно спокойнее спросила она.

3

Молли открыла глаза. Ощущение было такое, словно кто-то толкнул её, глубоко спящую, среди ночи. Почему-то нисколько не удивившись, словно ожидая, что когда-нибудь это непременно случиться, она увидела, как смотрят на неё неотрывно глаза Марты. Они снились ей много-много лет подряд то в счастливых снах, то в кошмарах. И эта встреча тоже снилась.

— Здравствуй, Марта! Ты пришла, — тихо сказала Молли.

— Я пришла сказать, что не сержусь на тебя больше, — образ Марты на глазах становился все прозрачнее. — Пусть у меня так и нет куклы, но зато есть вот это.

Она протянула Молли маленькую пиалочку.

— Это посудка для кукол. Помнишь, мы мечтали о такой? Все девочки мечтали о такой. И у меня теперь есть.

— Я теперь взрослая, Марта. У меня совсем другие игрушки.

— Знаю. — Вздохнула Марта, все так же любуясь своим сокровищем. — Я видела Лайму. У тебя хорошая кукла. Правильная. Передай ей, что она зря испугалась. Я просто проснулась, увидела детей и захотела с ними поиграть. Потом нашла тебя и пришла. Не понимала тогда. И ухожу опять. Теперь, наверное, насовсем.

— Мне так жаль, Марта, — Молли не знала, что ещё сказать.

Марта поняла её смущение, но не захотела ей помогать.

— Вы все говорите, что вам жаль... Не надо, не говори. Мне от этого не легче.

— Так случилось, — Молли опять вспомнила, что она уже взрослая. — И мы можем только говорить, что нам жаль...

Марта быстрым движением сняла косынку с шеи, и Молли увидела огромную кровавую рану, отделяющую голову от туловища. Она вскрикнула от ужаса. И тут же пожалела, что не смогла сдержаться.

— Вот что у меня, — сказала Марта. И добавила с обидой в голосе:

— Это так трудно, но я пришла к тебе. А ты позвала людей, и вы перенесли меня обратно. Хотя это было так тяжело — прийти к тебе.

Лайма хотела сказать опять «мне жаль», но не стала. Марта, видно, поняла это, посмотрела на неё с благодарностью.

— Есть девочки, которые не умирают. Я их потом видела. И хотела быть, как они. Пришла к ним, а они сказали, чтобы я не трогала их куклу. А мне так хотелось! Они не взяли меня в свою игру. И не потому, что у меня не было игрушек, а потому что я — мёртвая. Теперь я поняла. Одна такая Соня мне это объяснила. И ещё. Если ты увидишь таких девочек, беги со всех ног. Как от хулиганов, которые жили на соседней с нами улице. И Лайме скажи, чтобы их боялась, а не меня.

— Почему? — спросила Молли, все ещё не понимая.

— Потому что они..., — Марта стала совсем похожа на призрак, она всё истончалась и истончалась во время разговора, пока внезапно в один момент не пропала. Молли встала, подошла к спинке кровати, где ещё минуту назад стояла Марта. Ничего. Только светится на полу небольшое пятнышко в лунном свете. То ли прощальный привет, то ли отсвет от блестящего чего-то.

4

К воротам резиденции «Конторы» подъехал большой чёрный автомобиль. Мрачный лес, на минуту зажмурившийся в нечётком свете фар, опять сомкнулся темной мглой, укрывая все тайные дела, которые в нём происходили. Автомобиль, мигнув два раза фарами, остановился перед воротами, гася звук мотора, затихая, как съёжившийся большой зверь, собирающийся впасть в спячку. Из автомобиля вышел Гринат, поморгал, привыкая к темноте, осмотрелся кругом, торопливо и небрежно бросил взгляд на старинные наручные часы. Таких не было ни у кого в мире, потому что он сам придумал их. Как и всё остальное.

Когда Гринат попал в это место, ему показалось, что он бредит. Или пал жертвой белой горячки, хотя предпосылок для такого состояния у него никаких не было. Гринат конечно, пил, при его должности никак нельзя обойтись без этого — встречи, банкеты, переговоры — но, как правило, больше притворялся пьяным, чем действительно позволял себе лишнего. Притворяться не тем, кто ты есть на самом деле, всегда было необходимым условием для процветания в его кругах.

Его тогда, конечно, звали не Гринат, а совсем по-другому, имя это он себе придумал, как позже сочинил и всё остальное, когда обжился в этом странном пространстве.

Всё произошло внезапно, без всяких разумных объяснений, и в то же время на удивление вовремя. История, в которую он впутался, была, конечно, далеко не первая и не самая противозаконная из его достижений, но тогда он впервые попался. И хорошо так попался. Основательно. Наверное, расслабился и потерял бдительность. Или стал стареть и потерял бдительность. Факт в том, что он прокололся, и ожидал что его вот-вот уберут. Только кто, когда и где, Гринат понятия не имел. Ждать этого момента он тоже не собирался, поэтому подготовил всё для отступления. Загранпаспорт на другую фамилию, средства на первое время и немного на потом. Много не получилось, слишком уж внезапно всё произошло.

Этот взгляд он уловил в аэропорту, в очереди на регистрацию. И почему-то сразу понял, что вот он, конец. Вышел из очереди, сначала нарочито не торопясь. Словно вдруг захотел попить или ещё чего. Тот, что прожигал его взглядом поверх толпы, пошёл следом. Гринат ускорил шаг, преследователь предсказуемо — тоже. Гринату всего и нужно было: выскочить из здания аэропорта и затеряться в уличной толпе. Но в системе самосохранения произошёл сбой. Он резко запаниковал, страх накрыл его липкой волной. Это была всего секундная слабость, но её оказалось достаточно.

Гринат дрогнул и побежал. Как неразумного зверя его нёс инстинкт, он же заставил из просторного, заполненного людьми холла свернуть в безлюдный коридор. С двух сторон на него равнодушно взирали закрытые двери служебных помещений, а сзади слышалось чьё-то тяжёлое со свистом дыхание и быстрые шаги преследователя, сливающиеся с его, Грината, отчаянным топотом.

Мысли судорожно метались в голове, перескакивая с одной на другую, но все их перекрывало паническое «Только бы не тупик!». Кто-то сверху услышал безмолвный вопль Грината, и коридор, сделав внезапный поворот, замаячил вдалеке просветом сквозного проёма. Казалось, сердце сейчас расколотит рёбра и выскочит из груди, так сильно оно билось. Но Гринат рванул через грань своих возможностей и в несколько прыжков оказался у выхода.

Большая куча свёрнутых шлангов высилась прямо за проёмом, перекрывая его наполовину. Гринат не успел притормозить или свернуть, со всего размаху врезался в запутанный клубок, остро пахнущий влажной резиной. Что-то с оттяжкой шлёпнуло его по голове, не так, чтобы уж совсем смертельно, но в глазах потемнело. Гринат неуклюже забарахтался в этой темноте, пытаясь освободиться от шлангов, обвивших его руки и ноги. С перепугу ему показалось, что гибкие путы тянут его, распиная, в разные стороны. Он даже услышал, как что-то щёлкнуло в правом предплечье, остро заныли мышцы в паху, затрещали кости в запястьях. Куча всасывала его в неутолимую резиновую утробу, причмокивая от предвкушения.

Новая волна животного страха накрыла Грината, и она была гораздо сильнее той, первой, в холле аэропорта. Первый страх был противный, но вполне объяснимый, и Гринат чётко знал, кого и почему ему нужно бояться. Теперь же его пыталась прожевать куча свёрнутых авиационных шлангов, и это было совершенно необъяснимое явление.

Гринат не помнил, что он делал, чтобы выбраться из этой западни. Кажется, безрезультатно пытался рвать толстые резиновые трубки голыми руками, впивался в них зубами. По крайней мере, когда он задумывался о том дне, у него появлялся горький резиновый привкус во рту.

Может, Гринат, действительно, выбрался сам, а, может, его втянули и отпустили. Только когда он выбрался из-под груды шлангов, вокруг него плотной стеной стояли деревья. Сквозь темноту просачивались пятна крупных звёзд. И это был лес…

Гринат поднял голову, посмотрел на мрачные кроны деревьев. Тогда он испугался, конечно, потому что ничего не понимал. Он и сейчас не много понимает, но знает одно: если хорошенько о чём-нибудь подумать, оно появляется. Не всегда так, как ему бы хотелось. Иногда это что-то принимает довольно зловещие и неожиданные формы. Но у Грината достаточно смекалки, чтобы даже в вывернутом наизнанку образе различить свою фантазию. Оказалось, что он не может выйти за пределы этой странной зоны, но Гринат приспособился. И до недавнего времени всё складывалось совсем неплохо. Удалось даже наладить свой самостоятельный, хотя и очень необычный бизнес. Смутные тени и образы, мелькающие иногда на окраине его леса, не мешали ему. Он пытался связаться с кем-нибудь из этих призраков, но потерпел неудачу. Те, что не были вызваны из глубины его фантазий, не обращали никакого внимания. Словно его здесь и не было. Пока…

Пока в этом царстве воплощённых надежд Грината не возник ещё один настоящий человек. Это была женщина, и её появление он почувствовал сразу. Пространство пошло волнами, стало меняться. В лесу потянуло чужими запахами, а на его окраине на глазах разрасталось самое настоящее поселение.

Когда Гринат очутился в этом лесу, там стоял всего один маленький домишко. В его окнах по вечерам горел свет, и, конечно, «специалист по связям с общественностью» сразу же попытался узнать, кто в нём живёт. Но так и не смог. В доме явно и постоянно происходило какое-то движение, но дверь всегда была наглухо закрыта, а на стук никто не откликался. Предприняв много неудачных попыток, Гринат махнул рукой на затею войти в контакт с хозяином странного дома. У него уже был свой, и не одно здание, а целая усадьба. Он нафантазировал её себе в лесу, взяв за основу загородный посёлок в престижном месте, которым владел его босс. В той, прежней жизни…

Из тьмы леса к ещё неосвещённой резиденции вышла инсанта. Девушка подошла к Гринату, улыбнулась печальными огромными глазами. Гринат в очередной раз удивился, что, несмотря на всю её красоту и невинность, его корёжит от одного её только вида. Такого отвращения у него не вызывал ни несчастный Обрубок, ни одно из тех, довольно жутких существ, с которыми ему приходилось время от времени иметь дело. Из тех, что он, издеваясь, про себя называл «общественностью», так же как себя, ёрничая, «специалистом по связям с общественностью».

Над инсантами никому бы, даже ему, в голову не пришло шутить. Они были совершенно непостижимыми сущностями, и Гринат, хотя никогда никому бы не признался в этом, опасался эту прекрасную тварь. Хуже всего, что ему приходилось притворяться, что он настроен дружелюбно. И Гринат знал, что инсанта прекрасно чувствует его состояние. Она была очень чувствительна. И знала, что он знает.

«Специалист» показал рукой на горло и дунул на ладонь. Инсанта всё так же рассеянно улыбаясь, отрицательно покачала головой.

— Позволь напомнить, — нарушил ночную лесную тишину Гринат, — что тебя никто никогда не жалел.

Девушка приложила руку к тому месту, где у людей, предполагаемо, должно находиться сердце, и тут же подняла эту ладонь к небу. Гринат внимательно проследил за её движениями.

— Слушай, если ты все ещё веришь в эту чушь, то знай, что ты давно уже искупила все свои грехи. Сразу и на много лет вперёд. А эта компания спасателей пусть катится ко всем чертям, они мне уже надоели. Так что решай, ты со мной или нет?

Инсанта, соглашаясь, примирительно положила Гринату руку на плечо. Он незаметно для неё скривился, но прикосновение вытерпел, и даже попытался улыбнуться в ответ. Впрочем, когда девушка развернулась, чтобы уйти, и оказалась спиной к Гринату, на её лице приятельская дружеская улыбка превратилась в зловещий оскал.

Гринат сел в автомобиль, включая зажигание, пробормотал с досадой: «И почему нельзя всё делать самому?», авто въехало в открывшиеся автоматически ворота.

Инсанта же, тихо скользнув в мрак леса, почти тут же появилась перед домом, в окне которого в тёплом едва различимом свете от камина мелькали тени Лешего, Сони и Данилы. Напротив окна на поваленном толстом стволе дерева сидела девочка в длинной белой рубашке, прижимая к себе куклу в капоре. Они улыбнулись друг другу понимающе. Взгляд девочки, обращённый на инсанту, выражал безбрежную любовь и неземное восхищение. Девушка подняла с земли щепку, дунула на неё. Щепка тут же воспламенилась, обратилась в небольшой огненный шарик, который прицельно точно отправился в чуть приоткрытое окно на втором этаже. Инсанта взяла за руку свою протеже, которая всё так же нежно прижимала к себе куклу, и они вдвоём, ступая босыми ногами по сухой пыльной земле, ушли обратно в лес.