Метла

Глава восемнадцатая. Пепел и дым воспоминаний

1

Соня собирала Дашины вещи в рюкзачок, причитая:

— Почему они рекомендовали тебя в этот математический лагерь? Что за олимпиада такая, которая целый месяц длится вдали от дома?

— Радовалась бы, что у тебя дочь — математический гений. А такой шанс выпадает раз в жизни. … Мам, зачем ты эту деревенскую кофту сюда суёшь?

Соня, пытавшаяся контрабандой протащить в рюкзак тёплую кофту из серой толстой шерсти, сконфуженно повертела её в руках:

— Вдруг будет холодно?

— Мам, там благоустроенные коттеджи. И через месяц я вернусь. Мне точно не нужна эта кофта.

Соня отложила в сторону кофту раздора и вздохнула:

— Как ты там будешь? Одна?

— Мы будем жить по две девочки в комнате, — заверила нисколько не опечаленная грядущей разлукой Даша, и тут же у неё радостно заявила:

— И Эрик там будет!

Соня сразу же сделала стойку:

— Какой Эрик? Я не знаю никого из твоих друзей с таким именем... Эрик. Он тоже математический гений?

Даша пожала плечами:

— Мы в реале не виделись никогда. На сайте познакомились. Он из другого города. Только я не поняла из какого. Но он там будет, точно! Потому что тоже выиграл в своей школе олимпиаду. Здорово, правда?

— Здорово, — печально согласилась Соня.

Проводив Дашу на железнодорожный перрон, где под большой картонкой «Матолимпшкола», которую держал патлатый парень в очках, собиралась кучка весёлых, шумных гениев (преобладали девчонки, что вызывало некоторое опасение за будущее науки), Соня возвращалась домой. Патлатый сопровождающий не внушал доверия, хоть Даша ей и шепнула с еле скрытым восторгом в голосе «О, это Митя Клейман, он знаешь, какой...».

Известие о том, что этот патлатый очкарик — самый молодой человек в мире, создавший устройство, предназначенное для такой полезной штуки, как реакция ядерного синтеза, Соню никак не успокоило. Она не знала Митю Клеймана, и теперь боролась с глупым и совершенно непродуктивным желанием каждые пять минут набирать номер Дашиного мобильного, чтобы узнать, на каком этапе жизненного пути находится дочь. И так было понятно, что ближайшие два часа дочь будет находиться в электричке. Печаль Соня решила изводить проверенным способом. По ногам колотился прозрачный пакет с прекрасным содержимым. В колени Соне бился кусок венского пирога из хорошей кондитерской, пакет дорогого зернового кофе, бутылочка с йогуртом и несколько краснобоких яблок. Никакого грязного картофеля и неопрятных пакетов с кефиром.

И это было тем более, кстати, что навстречу Соне в элегантном пальто, с объёмным шарфом вокруг воротника и дорогих перчатках двигался не кто иной, как Клод собственной персоной. Они столкнулись на узком тротуаре лицом к лицу, и сначала даже не узнали друг друга. Но через секунду пришло понимания, что они, кажется, знакомы, а ещё через секунду, что прямо очень знакомы, а ещё через секунду:

— Клод?!

— Соня?! Бог ты мой! Какими судьбами?

Соня глянула на большой конверт в руках у Клода — заказное письмо с французскими штемпелями, и первые секунды радости узнавания сменились глухим раздражением:

— Живу я тут. Всегда. А вот ты, милый друг, откуда нарисовался?

Клод удивился её тону и даже, кажется, расстроился:

— А почему так иронично? Ты не рада видеть старого друга?

— Имей я такого друга, как ты, мне и врагов не нужно, — проворчала Соня.

— Фу, как банально, — скривился старый враг.

Соня, которая вспомнила из прошлого опыта, что лучшая тактика в общении с Клодом, это нападение, выпалила:

— Зачем опять к Лёле полез?

— О, лучшая подруга приняла защитную стойку? — противно засмеялся Клод.

Соня пропустила мимо ушей его ехидство:

— Я тебя тогда предупреждала и теперь опять говорю: отцепись.

— Мы не виделись много лет. И такие твои первые слова при встрече?

Клод засмеялся нагло, хотя и не без обаяния.

— В общем, я предупредила, — Соня сделала пируэт, огибая Клода и демонстративно стараясь не прикоснуться к нему. Он продолжал смеяться:

— А то что? Что будет-то?

Соня бросила небрежно, не оборачиваясь:

— Увидишь.

Все ещё от души веселясь, Клод собрался идти дальше, очень довольный собой и этой встречей, как вдруг на совершенно ровном месте поскользнулся и упал.

Он поднялся не столько злой, сколько удивлённый, долго отряхивал своё элегантное пальто, посматривал по сторонам, не понимая, как это его так угораздило. Потом с досадой посмотрел на пакет, который он ни на секунду не выпускал из рук, увидел, что пакет помялся, и грязно выругался.

— В следующий раз упадёшь в лужу, — крикнула ему издалека Соня. — А потом — со второго этажа. Учти, с каждым разом этаж будет повышаться...

2

Злой Клод, прихрамывая после падения, зашёл в свою студию. Не раздеваясь, только сняв перчатки, он схватил нож со стола и поддел угол большого конверта, стараясь не повредить содержимое. Из конверта на стол упал маленький прозрачный пакетик с какой-то золой. Клод с надеждой посмотрел на него, затем достал из почтового свёртка листы бумаги с отпечатанным на них текстом. В письме на изящном французском, с соблюдением всех правил этикета, говорилось следующее:

«Это пепел, который вы просили. Не сомневайтесь, он с места сожжения того самого манекена. Дело было громким, посмотрите все статьи по теме «Этьен, манекен-насильник». Имя, насколько мне известно, придумала ему хозяйка одного из парижских бутиков, где после и произошли все эти трагедии. Я нашёл девушек, которые работали в то время в бутике. Все продавщицы в один голос говорят, что он изначально внушал мистический ужас. Две из них утверждают, что, когда они переодевали Этьена, его «тело» как бы трепетало от возбуждения. С Натали, которая первая заявила в полицию об изнасиловании, мне встретиться не удалось. Она уехала в провинцию к родителям и не встречается вообще ни с кем. Даже с бывшими коллегами».

Клод не без скрытого садистского удовольствия, в котором он не мог признаться даже сам себе, явно представил, как хорошенькая, молоденькая Натали (он никогда не видел её, но, зная вкусы Этьена, представил очень хорошо) заходит в подсобное помещение. Как девушка пробирается среди коробок с не пригодившейся одеждой, пластиковых частей тела старых муляжей, всевозможного хозяйственного скарба. Она небрежно тащит раздетый манекен по небольшой лесенке, идущей вниз. Там останавливается, задумавшись, куда его сгрузить.

Художник представил её удивление, когда манекен вдруг стал тяжёлым, словно его тело налилось плотью живого мужчины. Почувствовал ужас, когда Натали уронила манекен на пол, а он упал, цепляясь к ней и увлекая за собой. Увидел, как Этьен навалился на оцепеневшую девушку, как зажал ей рот пропахшей сложным силиконом рукой, а свободной стал рвать на девушке одежду. «Она наверняка потеряла сознание, — подумал Клод, — не может быть, чтобы она оставалась в памяти после такого».

Клод набрал в поиске «Этьен, манекен-насильник». Несколько секунд ждал, когда справка загрузится, в нетерпении шагая по комнате, потом с жадным похотливым вниманием приник к экрану.

«Расследование ни к чему не привело. Все решили, что Натали попросту лжёт. Но на всякий случай Этьена убрали на склад. А вскоре на складе обнаружили изуродованное до неузнаваемости тело двадцатилетней продавщицы Эдит. Кто-то воткнул ей между ног металлическую вешалку, и девушка скончалась от разрыва брюшной аорты. Рядом, весь в крови, лежал манекен».

Клод вспомнил надменный прищур Этьена, его блудливую и эгоистичную улыбку, нарочитую капризность и показную чрезмерную манерность, его привычку растягивать слова и строить из себя то, чем тот на самом деле не являлся. Нельзя сказать, что они дружили, у Этьена вообще друзей быть не могло априори, скорее, немного приятельствовали, когда нужно было скоротать время в необременительной компании. Раз или два Этьен, расслабившись и потеряв бдительность, показывал своё истинное лицо. Это было лицо человека с настолько извращённым сознанием, что Клоду, повидавшему довольно много на своём бурном веку, становилось бесконечно жутко и так же бесконечно любопытно. Сквозь правильные черты лица, через капризную гримаску то ли совершенно изнеженного аристократа, то ли гея, вдруг показывался сам дьявол. Усталый, пресытившийся, брезгливый к страстям людским, да и к самим людям — всем, без исключения абсолютно.

Однажды Клод предложил или даже скорее попросил Этьена позировать ему для картины, но тот выдал свой обычный прищур и рассеяно произнёс: «Mon ami, я хочу от вечности гораздо большего, чем оставить своё изображение на куске дешёвого холста». Клод хотел было обидеться: чего этот его холст дешёвый? — но обижаться было лень, и они пошли в ближайшую арабскую кальянную, где помимо классического табака, забивали в кальян кое-что ещё по отдельному прайсу, и провели там очень даже неплохую ночь, насколько он помнил.

— Что же тебя, дружище, так повело-то? — спросил немного обескураженный Клод, бросив быстрый взгляд на прозрачный конвертик с предполагаемым прахом, и продолжил читать, обхватив голову руками.

«На следствии сотрудницы магазина наперебой рассказывали об Этьене совершенно невероятные вещи. Например, некоторые из них утверждали, что манекен под гипнозом вынуждал их заниматься с ними оральным сексом!

В конце концов, Этьена отвезли на городскую свалку и сожгли. Наблюдателям казалось, что лицо пластмассового мужчины выражает муку, как будто он все чувствовал...».

Клод оторвался от экрана, несколько брезгливо взял в ладони мешочек с прахом.

— Что ж, старый сластолюбец, вот, значит, как ты закончил, — сказал он, грустно улыбнувшись мешочку, и в глазах его мелькнуло даже что-то вроде сожаления.

3

Лёля возилась у окошка аптеки. День сегодня получался не очень хлопотным, даже немного смешным, потому что большинство покупателей почему-то хотело презервативы и таблетки от головной боли, причём сразу и вместе. Лёля любила такие забавные ситуации, она даже давно вела толстую тетрадь, куда записывала подобные курьёзы, и веселила гостей, зачитывая вслух из этой тетради за семейным дружеским столом. «Это было так давно», — подумала вдруг Лёля. В другой жизни с Пончиком, Аркадием, дружескими посиделками, большим столом, безмятежностью и лёгкостью отношений.

А что теперь? Лёля кинула взгляд на книгу, которую она купила вчера вечером и собиралась основательно просмотреть. «Демонизм. Зверь апокалипсиса» лежал чуть в стороне от кассового аппарата и даже со стороны выглядел очень зловещим.

Тот момент, когда в аптеку зашёл Давид, Лёля пропустила. Честно говоря, она не сразу и узнала-то его, занятая переставлением каких-то бесконечных бутыльков и тюбиков на витрине. Давид же, неестественно и скованно наклонив шею, как человек во время приступа остеохондроза, сразу же уткнулся в витрину с обезболивающими мазями.

Лёля выждала время, пока посетитель налюбуется ассортиментом и прейскурантом, и вежливо спросила:

— Чем могу помочь?

— Лёля! Я ж говорил, что мы снова встретимся, — всем телом повернулся к ней посетитель, и она сразу же узнала человека, с которым несколько дней назад беседовала на скамейке у памятника известному поэту. Даже, несмотря на что, что шея у него была порядком свёрнута в неестественном направлении.

— Я вижу, что повод для встречи не очень радостный, — кивнула Лёля на перемкнутую шею. — Давно это у вас?

— Вообще-то началось давно, — вздохнул Давид — А конкретно этот приступ — второй день. Пришлось прошвырнуться по лесам, да по этажам полазить. С непривычки что-то потянул.

— Ох, — удивилась Лёля. — Стройку затеяли?

— Можно сказать и так, — ухмыльнулся Давид, но тут же опять перекосился лицом и схватился за шею. — Болит, сил нет.

— «Финалгон» или «Апизатрон», — бодро отчеканила Лёля, — на ночь — две таблетки «Сирдалуда». Если сильные боли, лучше проставить курс блокады в поликлинике по месту жительства. Принесёте рецепт, я вам всё подберу для уколов.

— Нет, — махнул рукой Давид, — блокаду не надо. Вот мази давайте. Есть у вас змеиный яд?

— «Випросал», — Лёля указала на коробочку.

— Вот её давайте.

Давид протянул в окошко деньги и тут же, несмотря на своё состояние, цепко ухватил взглядом Лёлину книгу. Он посмотрел на неё немного насмешливо:

— Никогда бы не подумал, что фармацевта может интересовать подобная литература.

Лёля немного смутилась, и ответила, протягивая ему мазь:

— А, это... Меня просто чисто теоретически заинтересовала одна тема.

— Какая? Не сочтите за навязчивость, просто я, в некотором смысле, тоже интересуюсь подобными темами.

Лёля глянула в большое окно на улицу и, убедившись, что посетителей в ближайшие несколько минут не будет, доверительно произнесла:

— Я почему-то вдруг подумала: а есть ли чувства у ангелов? Могут ли они любить, ненавидеть. Вообще, испытывать что-либо. Такое… Человеческое.

— Для ответа на этот вопрос вам вполне хватило бы Библии, — покачал головой Давид. — В книге Иова прямо говорится, что при сотворении земли «все сыновья Бога громогласно возносили хвалу и восклицали от радости». Значит, чувства у них есть.

— А… у демонов?

— Если они — пусть падшие, но ангелы, то...

Он чуть кивнул, сморщившись от боли, подстёгивая Лёлю к выводу. Лёля не пошла у него на поводу:

— А вот про них не знаю. Не уверена.

Давид придвинулся ближе к окошку, стараясь не потревожить свёрнутую шею. Лёля подумала, что, наверное, из-за этого ситуация стала выглядеть неестественно и даже угрожающе.

— Вообще-то, лучше почитайте Платона, — сказал он. — Рекомендую. Для древних греков даймон был духом, связывавший человека с высшим божеством. У римлян он назывался «гением». В христианском сознании дух разделился на собственно демона и ангела-хранителя.

Лёля удивилась:

— То есть как? Ангел и демон — в одном лице?

— Верно, — кивнул Давид. — Для Платона, Сократа, их последователей «даймон» и был внутренним голосом человека, совестью. Нечто среднее между высшими силами и людьми, исполняющими роль посредников. Так что выводы делайте сами.

Лёля собралась сделать вывод:

— А…

— Ох ты, как вступило! — торопливо перебил её Давид. — Извините, Лёля, мне срочно нужно лечить свой хондроз. И знайте, когда мы встретимся в третий раз, это будет совсем другая история.

Со свёрнутой зловеще шеей и пакетиком с мазью Давид покинул аптеку. Вслед за ним, как всегда, семенили несколько маленьких теней, с застрявшими в положении «вбок» шеями.