Метла

Глава двадцать девятая. Соня прощается с метлой

1

Немного покружив над домами и послав воздушные поцелуи в бледнеющие электрическим светом, не спящие в уходящей ночи здания, Соня умело спикировала к своему дому. Первый снег лёг трепетным непрочным слоем на город, и чуть морозный, но ещё влажный воздух колол и гладил одновременно Сонины щеки. Она издалека увидела болтающуюся в приоткрытом окне занавеску, которая приветствовала подлетающую хозяйку. Соня помахала ей рукой, и, давая возможность полюбоваться своей ловкостью, сделала ещё один красивый круг.

Сначала она не поняла даже, что случилось. Балконная дверь оказалась запертой на шпингалет. Она подёргала её, оглядела свои окна с целью как-нибудь, хоть через форточку, попасть в дом. Соня сквозь стекло увидела мужа. Все ещё разгорячённая полётом, в приподнятом настроении, она радостно замахала ему руками. Закричала, надеясь, что он услышит:

— Привет, ты чего не спишь в такую рань?

Машинально поправила задравшуюся на животе блузку, стукнула костяшками пальцев в окно.

Муж стоял в позе бронзового памятника, открыв рот и делая левой рукой какие-то невнятные движения — то ли пытался перекреститься, то ли непроизвольно отгонял от себя видение. Она смотрела на него, широко улыбаясь, счастливая тем, что все открылось само собой, и теперь уже думать о том, что делать дальше придётся не ей, а ему.

Муж постоял ещё немного, молча, затем двинулся к балконной двери. С нарочитым шумом отодвинул защёлку, и шея его при этом стремительно краснела, глаза так же налились кровью, и он почти прохрипел в лицо, проскользнувшей мимо него в комнату Соне:

— Ты… Ты где была всю ночь?

Соня ответила, аккуратно пристраивая метлу в знакомый угол:

— Ты же видел сейчас сам. Летала на метле.

— Доигралась, голубушка, — прошипел он. — Вся эта косметика, тряпки новые… Я догадывался. Какая ты мать? Какая ты жена? Психичка, посмотри, что у тебя в доме делается?

— Не у меня, а у нас в доме, — все ещё дружелюбно удивилась Соня. Она была даже немного польщена, что он ревнует. Соне вдруг захотелось остаться с ним хорошими друзьями. Всё-таки прожили бок о бок много лет. И, собираясь проститься, она не хотела никаких камней за пазухой. Ведь разводятся же некоторые люди мирно, разъезжаются, но остаются в хороших отношениях. Правда, таких случаев она знала не очень много, но ведь были же.

— Ты даже не представляешь, — попробовала быть хорошим другом Соня, — куда меня случайно занесло. Это чудесный небольшой городок, и я чувствую себя там просто превосходно. Там старинный сад, слепая собака, заброшенная танцплощадка. А какие прекрасные люди!

— Совсем с ума сошла? — в голосе мужа прорезался рык. Судя по всему, он всё так же, как раньше, не слушал и не слышал её. — Будешь мне рассказывать о своих похождениях? Посмотри на себя, наркоманка несчастная. Тощая какая стала, в глазах — свет ненормальный! С кем ты вообще путаешься? Что за ублюдки у тебя теперь в друзьях? Соня, по тебе психушка плачет!

В дверях, разбуженная его криком, появилась Даша. Сонно тёрла глаза, прятала лицо от света. Соня бросилась к ней с жалостью и нежностью, вдруг опять резко ощутив давно забытое чувство вины непонятно за что.

— Даш, а ты как здесь? Ты же только через неделю должна приехать?

— Меня папа привёз, — все так же сонно и не понимая происходящего, ответила Даша.

Соня повернулась к мужу:

— Зачем её сорвал?

— Чтобы ты, наконец, поняла, что дома нужно сидеть. С ребёнком.

— Да подожди, — Соня и сама не очень понимала, что происходит. — Вы даже не представляете себе, в какой мир я попала. Это так удивительно. Я просто не знала, как вам рассказать. Но теперь же ты сам видел, ты же сам видел! Столько всего прочитала, столько всего узнала за это время. Была в таких невероятных местах. Даш, я с тобой чуть позже собиралась говорить о переезде в это замечательное место. Послушай…

— Книжки ты читала? — Разъярился ещё больше муж. — И что это были за книжки такие? И с кем ты в этих разных местах шарилась?

Соня, ища поддержки хоть в чём-то, растеряно оглянулась по сторонам. Взгляд её упал на старый, ещё бабушкин сервант, где за пыльным стеклом притулилась рамка для фотографий. Эту рамку она, кажется, купила сама, но совершенно забыла об этом. В тёмно-синем обрамлении светился уютными окнами чужой дом — Соня так и не вытащила демонстрационную картинку. В ту же секунду у неё перехватило дыхание…

— Вот же, — закричала она. — Дом!

Это был дом, в котором жил Леший. Соня даже разглядела Старое Дерево и тень Флика, которая распласталась вдоль стены. Она подскочила к серванту, стёкла жалобно звякнули — с такой силой Соня надавила на них. Схватила рамку, сунула картинку в руки мужа:

— Вот же, смотри! Это оно, то самое! Это дом моего хорошего знакомого…

Соня ещё не понимала, что её слова похожи на бред.

— Я летала над городом, видела старого, как мир слепого пса Флика, и даже рождение человечества. Я была там со Странником, а он и не мужчина вовсе даже, он просто Странник, нигде не задерживается, ходит себе по мирам. И такой странный. Правда, правда. Он мне сначала не понравился, а потом — ничего — таким милым, но очень печальным оказался.

Муж со странным видом переводил несколько ошарашенный взгляд с картинки на Соню.

— Странник, значит? Старый пёс? Мне несколько раз звонили из твоего офиса. Ты с работы уволилась? Слушай, ты нас за дураков держишь? За идиотов? Рождение человечества?

— Ну да, Земля в самом начале времён, — по инерции ещё рассказывала Соня, но из глубины уже нарастало понимание, что все, что она скажет сейчас, будет использовано против неё. Она повернулась к дочери:

— И ты мне не веришь?

Даша похлопала глазами, совсем просыпаясь, и, наслаждаясь напряжением застывшей тишины, произнесла:

— Я тебе верю.

Соня вздохнула с облегчением. Но дальше Даша вдруг сорвалась, как с места в карьер, постепенно переходя в истерику:

— Я так тебе верю, что уже не знаю, куда деться от этой веры. Зачем вы меня из лагеря сорвали?! Что мне тут с вами делать? Вы меня достали уже. Этот придурок, — Даша кивнула на отца, — меня привёз, а тут пыли метровый слой. Я должна это убирать? Носки свои накидал, я вам домработница, что ли? Ты где-то в своё удовольствие шаришься, а я должна за ним мыть посуду? Как я вечером к подруге пойду? У меня совсем не осталось чистой одежды. Уже не говорю про одежду выглаженную. Он отправил меня вчера в магазин, я чуть руки не оборвала тяжёлыми сумками! Я тебе верю. Верю, что пока развлекаешься где-то там, я должна, как раба, надрываться на тяжёлой домашней работе.

Соню ударило шоком.

— Даша, но нельзя же быть такой эгоисткой, — беспомощно бормотала она, понимая, что её никто слышит. Соня несколько раз пыталась прервать истерику Даши, успокаивая себя, что это у дочери возрастное, но под конец фразы не выдержала, сорвалась сама:

— Вот, значит, в чем дело! — так же зашлась в крике. — Я должна вкалывать здесь, как рабыня, пока вы развлекаетесь. Хорошо! Ну и идите вы все…

Уже не чувствуя ничего, кроме переполнявшей её обиды и желания немедленно оказаться как можно дальше отсюда, она рванулась к метле, которая все время их спора спокойненько стояла у окна. Но муж оказался проворнее. Он схватил метлу, и стукнул её об колено. Метла жалобно закричала и переломилась пополам. Соня оглянулась на Дашу, ища поддержки, но уловила в глазах дочери удовольствие от вида ломающегося древка. Она кинулась к метле, но муж грубо оттолкнул её об стену, и Соня упала, корчась от боли в ушибленной руке.

Она медленно поднималась, и с ужасом смотрела, как муж ожесточённо прыгал на поверженной метле — вошедший в раж убийства гиббон. Отломанные щепки летели в разные стороны. Метла уже громко кричала, но, казалось, никто, кроме Сони, этого не слышит. Даша с видом зрителя, запасшегося попкорном, наблюдала за происходящим. Лицо мужа налилось багровым светом, он уже даже выкрикивал что-то нечленораздельное, приплясывая на дровяном месиве. Соне удалось подхватить один из разлетающихся обломков древка. Он тоненько застонал у неё в руках. Прижав в себе всхлипывающий обломок, она выскочила из квартиры, и устремилась вниз по лестнице. Куда она бежала? Всё равно. Только подальше от этого дома.

2

Уже на улице Соня поняла, что не знает, куда идти. К Лёле? Они с Аркадием уехали в тёплые страны. Отдыхать и налаживать отношения. Нестерпимо захотелось обратно к Лешему, и Соня поняла, что никто ей так и не сказал названия города, где он живёт. До сих пор её приносила туда метла.

Воспоминания упёрлись в тоненькую ниточку железной дороги, чуть блестящей с высоты птичьего полёта внизу, и это было уже что-то. По крайней мере, Соня определила своё направление на ближайшие полчаса — конечно же, нужно идти на вокзал. Обломок метлы, который, как ей казалось, все это время чуть всхлипывал в неё в руках, немного потеплел. «Правильно, — подумала Соня, — тепло, ещё теплее, горячо...»

Она не помнила, как дошла до вокзала, баюкая на руках, как ребёнка, кусочек погибшей метлы. Перед глазами стояло лицо мужа — дикое, налитое кровью, искажённое злобной гримасой. И равнодушные глаза Даши, которую волновала только она сама.

Утренний город просыпался простужено в предзимний озноб. Земля, заиндевевшая за ночь, теперь, с первыми лучами солнца начала оттаивать, исходя тонким паром. Соня не чувствовала холода, не замечала взгляды редких прохожих. Кто-то присвистнул ей вслед — среди закутанных в тёплые куртки и шарфы прохожих, она смотрелась странно в футболке и светло-голубых летних джинсах. Всё это время Соня жила, оберегаемая тёплым сном, и не заметила, как осень перевалила за вторую половину.

На вокзале, потревоженные начинающимся днём, собирали свои нехитрые пожитки бомжи. Соня подошла к большой карте и с ничего не понимающим видом, уставилась на неё. Кто-то осторожно тронул её за плечо. Соня открыла глаза и увидела смутно знакомую синявку с большим фиолетовым фонарём под глазом. Та улыбалась ей во всю ширину своего щербатого рта, щедро намазюканного морковного цвета помадой. В её улыбке не хватало, как минимум, три зуба. Больше всего Соню удивило то, что синявка и в самом деле казалась знакомой. Она не успела притвориться, что впервые видит эту пропитую женщину неопределённого возраста, а та уже заметила смутный огонёк узнавания в Сонином взгляде. Закивала черно-седой некрашеной, немытой головой, заплясали пакли вокруг втянувшихся щёк.

— Я… это ... Помнишь, на площадке танцевали? Ты ещё с красавцем была — высоким, интересным таким мужчиной?

Соня улыбнулась криво, но вежливо, чуть кивнула по-королевски головой. И поняла в этот момент, как сильно на самом деле она хочет к Лешему, в его уютный, тихий дом, закрыться там и спать, спать, спать — недели, месяцы, чтобы больше никогда не вспоминать этот кошмар одиночества жизни с совершенно чужими тебе людьми, без любви, понимания, без ощущения своей нужности и неповторимости. Тут ей в голову, наверное, всё-таки от отчаянья, пришла одна мысль:

— Слушай, — быстро спросила она синявку, разочарованно отвернувшуюся восвояси от опять не удавшейся дружбы с Соней, — там, где танцплощадка была, это какой город? Ну, как он называется?

Синявка с явным подозрением посмотрела на Соню:

— Какой такой город? Пустошь — она пустошь и есть. Нет там никакого города за много километров вокруг.

— Да как же? — чуть не заплакала Соня. — Город там небольшой, весь в цветах, с фонтанами, мостиками через маленькую речушку. Лавки всякие разные, таверна у Фреда, волшебные игрушки мастера Савоя, изящная посуда Сергея Петровича. Неужели не помнишь? Совсем недалеко от пустыря. Да как же это, ты не помнишь...

— Э, подружка, тебе, наверное, совсем плохо с холоду, — синявка торопливо сняла с себя длинный, когда-то белый, а теперь безвозвратно замызганный плащ, и накинула его Соне на плечи. Под плащом, кстати, на этот раз у синявки оказалось старенькое, но ещё довольно крепенькое драповое пальто. Вытащив из замурзанного пакета общипанный лисий хвост, накинула она себе его на плечи с видом английской леди, кутающейся в меховое боа, и торжественно отчалила восвояси, бросив Соне через плечо:

— То, о чём ты говоришь, подружка, это, наверное, город Несон, что сгорел несколько лет назад. Там, говорят, и фонтан сгорел, и лавочки все. Ничего там не осталось. Ни пенька, ни верёвочки. Исчезло все. И все жители тоже.

Соня мужественно переборола в себе желание покрутить ей пальцем у виска. Она была благодарна за плащ. Только крикнула вслед:

— И где он был, этот город Несон? В какой стороне?

— А это.… Садись на электричку номер шестнадцать, и езжай до станции Несон. После Березников и выходи. В чисто поле.

Соня хотела спросить её ещё о чём-то, но синявка уже выходила из огромных призрачных дверей вокзала. Соня вздохнула, собрала мелочь, звенящую в карманах брюк, купила у пожилой заспанной кассирши билет до станции, насколько хватило этой мелочи, и телепаясь очень ей большим плащом по пахнущим хлоркой блестящим плитам пола, пошла искать платформу, с которой уходила электричка номер шестнадцать.

3

Уже в поезде Соня, запустив руки в необъятные карманы плаща, обнаружила начатую бутылку с самогоном, закрытую плотно скрученным куском газеты. Оглянувшись по сторонам и убедившись, что она в вагоне совершенно одна, Соня с трудом вытащила самодельную пробку и, закрыв одной рукой нос, прямо из горлышка начала пить вонючую мутную жидкость, удивляясь щедрости синявки. С каждым глотком жизнь становилась всё понятнее и теплее. Колеса поезда стучали, а в кармане, в такт им, волновался теплеющий обломок метлы.

В окне мелькали редкие осенние перелески и уже совсем готовые к зиме поля.

— Не пей вина, Гертруда, — захихикала сразу опьяневшая Соня, — пьянство не красит дам. А я не вино, я совсем даже — самогон. Пью. И еду к Лешему. Останусь теперь там навсегда, и мне будет здорово жить этом пусть и сгоревшем городе... Сгоревшем? Это мы посмотрим ещё...

Соня сделала ещё один глоток из бутылки. Хлопья внезапного первого снега сразу налипли на вагонное стекло, их сносило ветром и они, обиженные, ещё летели какое-то время вслед за поездом, потом отставали, растворяясь в белой круговерти по ту сторону жизни.

Что касается Сони, то вышла она на какой-то слякотной станции совершенно пьяная и в отличнейшем расположении духа. Она уже почти верила в своё прекрасное будущее.

— Так, это мы посмотрим ещё, — бормотала она, пошатываясь на скользкой платформе. Небольшой домик — станция, выглядел довольно-таки заброшенным. Снег прекратился так же внезапно, как начался, и теперь вся земля вокруг стала слякотной и скользкой. В огромном, грязно-сером плаще без всякого подбоя, но с какими-то жёлтыми разводами и бахромой по подолу Соня, как заблудившееся пьяное привидение, отправилась к зданию станции. Дверь была наглухо заперта, и, повертевшись вокруг, она забарабанила в окна. Ответа не получила, и обидевшись, присела на холодные грязные ступени, подумав, что этому плащу уже все равно ничего не повредит.

Она сделала ещё один глоток из бутылки, которую все это время так и держала в руке. К глубокому огорчению Сони, глоток оказался последним.

— Это очень печальное обстоятельство, — резюмировала она, с надеждой заглядывая в узкое горлышко бутылки. — И что теперь делать дальше?

Сквозь головокружение думать было плохо. Соня поднялась и вполне логично пошла вокруг домика станции, посмотреть, что судьба может ей предложить с другой его стороны. С другой стороны домика расстилалась необъятная грязная пустошь, с корявыми, редкими кустиками. Соня выбросила бутылку и легкомысленно шагнула в этот пустырь.

По грязному седому полю она шла довольно долго. Если здесь и был когда-то город, который сгорел, то сейчас и сказать об этом было нечего. Не осталось следов ни пожара, ни города. Давным-давно пепел разметался по белу свету, и теперь парят где-то над землёй пепельные дома, пепельные деревья, пепельные качели-карусели. Соне даже показалось на секунду, что пепельный человек задел её ухо, проносимый ветром вдаль, по своим потусторонним делам — пепельная душа. Словно птицы собираются в стаи пепельные души, чтобы улететь… куда? Соне это неизвестно.

Показалось, что уже слышит она шелестение разговора двух отставших от пепельной стаи, непонятно по какой причине задержавшихся здесь. Над вчерашним городом, над забытым пожарищем, над тенью пепелища парили души, привязанные неизвестным приговором к этому месту, перекликались:

— Да, здесь это было, помнишь, рябинка тоненькая — Алечка посадила…

— Алечка моя, Алечка, — шелестела горестно вторая тень, и даже в тихости шелестения её слышны были надрывные муки.

Соня достала обломок метлы, уставилась на него с надеждой, как на компас, проговорила тоскливо:

— Тёплый. Скажи, как мне открыть эту захлопнувшуюся дверь в чудо?

Он не только уже разогрелся, как следует, но ещё и начал потихоньку светиться. Соня смотрела на него в недоумении, с чувством, что она на пороге тайны, что вот-вот придёт какое-то очень важное понимание. Но понимания не происходило. Она смотрела внутрь себя, изо всех сил, сдавливая голову тугим обручем мысли, но пока все было напрасно.

4

— Смотришь? — прошелестело у неё за спиной, так неожиданно, что она чуть не выронила обломок метлы. Стремительно обернулась. Огромная — то ли собачья, то ли волчья голова, сотканная из колеблющихся обрывков пепла, колыхалась на земле, но была так реальна в своей прозрачности, что Соня просто села, как подкошенная, в холодную грязь. Именно села, а не упала.

Потому что это была та самая голова. Из Сониных детских кошмарных снов. Она стояла — огромная, страшная, немая — посередине знакомого до каждого камешка родного бабушкиного огорода и щерилась на Соню. Молчала. А маленькая девочка Соня во сне, скованная страхом, тоже молчала, не в силах отвести от головы взгляд, и безумно боялась того момента, когда голова заговорит.

Голова с трудом прищурила один глаз и почему-то облизнулась:

— Не так смотришь.

Выпившая и уставшая Соня была настроена решительно. Как человек, которому нечего терять.

— А ты знаешь, как смотреть?

— Я-то знаю, — заухала голова, и вроде как засмеялась. И вроде как издевательски.

— Ну? — потребовала Соня, у которой не было настроения вступать в дипломатические переговоры.

— А что мне за это будет?

— Ты глупая голова, да? Ты что не видишь, что у меня ничего нет?

— Есть у тебя, есть. Ты у себя есть. Давай скажу, что делать, а за это съем потом?

— Думаешь, у меня совсем нет мозгов? Зачем мне знать, что делать дальше, если ты меня всё равно съешь?

— Ну, я же тебя не совсем съем. Это, выражаясь фигурально. Станешь пепельной и всё.

— А что значит, стать пепельной?

Голова, почувствовав, что торг всё-таки пошёл, стала довольной, заговорила быстро-быстро:

— Это здорово, поверь мне. Это как бы я тебе ещё одну услугу оказываю. Ты проходишь меня, просто идёшь в мою пасть, а потом выходишь. И выходишь совсем другой. Без некоторых, совсем не нужных тебе ощущений. Это как бы обряд такой, тайный. Это же в любой мистерии есть. Человек проходит через нечто, как бы заново рождается для новой жизни, становится посвящённым. Можно сказать, что ты просто вступаешь в тайное общество собачьих пепельных голов. Ну, как тебе?

— Я бы не сказала, что очень заманчиво.… А иначе никак?

— Иначе — никак. Или возвращайся назад.

«Вот уж нет», подумала Соня, и с какого-то, непонятного ей самой перепугу тут же и вошла внутрь собачей пасти. Сразу стало сухо и тепло. Серый туман окутал её мягко и вкрадчиво. Соне было хорошо идти внутри этого густого, пахнущего жжёной бумагой тумана. Обрывки сгоревших писем, догорающие рукописи медленно проплывали иногда мимо Сони. И это тоже было хорошо.

«Это никому не нужные воспоминания», — легко подумала она. Так и надо избавляться от тяжкого груза прошлого, запихивая его в пепельную собаку. Теперь она понимала, почему так боялась её в своём счастливом детстве. Тогда у неё не было тяжких воспоминаний, и отдавать собаке было совершенно нечего. Сейчас же она с удовольствием шагала в сером тумане и просто не думала ни о чём. Это тоже было очень приятно.

Изрядно освежённая, уже с довольно ясной головой, Соня вышла в суровую действительность. Собака посмотрела на неё с недоумением:

— Ты что?! Мы же договаривались, что сначала я тебе рассказываю, а потом только съедаю.

— Я заплатила авансом, — засмеялась Соня, — Объясняй, давай!

— Ну, ты странная такая. Обычно все торговаться начинают. И пока ответа на вопросы не получат, ни шагу в мою сторону не сделают.

— Я — лёгкая, — вздохнула Соня. — Поэтому мне так тяжело живётся.

— Ну смотри, лёгкая… — Собака глянула на неё даже с нежностью. — Возьми этот обломок двумя руками, и начинай танцевать с ним. Как раньше.

— Двумя руками? — Соня с недоумением посмотрела на обломок, свободно лежавший в её ладони. — Это будет сложно.

— Вот люди! — Покачала головой собака. — Все им надо полегче. Кто тебе сказал, что будет легко? Метлу не уберегла? А вернуться хочешь. Вот и представляй теперь изо всех сил, что ничего ужасного с тобой за несколько последних часов не случилось.

Соня взяла обломок пальцами двух рук, и ощущая нелепость ситуации и неловкость перед мордой Пепельной собаки, медленно закружилась в подобие танца.

— Эй, давай, давай, зажигай! — бодро прикрикнула собака и тоже начала напевать какой-то сложный мотивчик, покачивая головой. Сначала это ещё больше сбивало Соню, но чем дальше, тем больше врывалась она в ритм песни пепельной собаки. Закружились вокруг танцующей ведьмы корявые кусты, и воздух закрутился в танцующую воронку.

Обломок метлы, поднатужившись, втащил Соню в эту воронку, и они полетели, к полному Сониному восторгу.

— Пока, до встречи! — донёсся до Сони лай пепельной головы, и растаял, словно ветер унёс его. Исчезла и сама голова. Набирая высоту, Соня, уже летящая своей внутренней силой, поглядела вниз, и сердце её забилось сильнее. Там медленно проявлялся город. Сначала зыбкий, туманный, но вот уже приобретают очертания дома, и зеленеют вечным летом деревья. Тусклость набирает яркость, сочность, и Соня увидела картинку полностью. Он оказался празднично цветной, украшенным резными башенками, чудесный сказочный город из самой невероятной Сониной мечты.

И она рванулась к нему, что есть силы. Сжимая в руке уже ненужный обломок метлы, разгребала тугое пространство руками, будто плыла по воздуху по лягушачьи, изо всех сил помогая себе ногами.

Но чем ближе она подбиралась, тем быстрее сказочный город терял очертания. Картина стала зыбкой, задрожали в мареве башни, потеряли чёткость квадратики улиц, расплылись непонятными цветными пятнами дома. Соня вскричала внутри себя: «Нет, нет, не надо!», но город не послушал, растаял, как мираж, исчез, дав ей напоследок полюбоваться собой. Соня рухнула в пустоту. Впрочем, кое-что в пустоте маячило. И это к её великой радости был дом Лешего.