Метла

Глава двадцать восьмая. Всё готово, чтобы рвать ткань

1

Лес был как лес — тёмный, густой и очень страшный. В светлые пятна, которые высвечивал во тьме фонарик, попадались лишь коряги на плотном слое опавшей листвы, да ветви деревьев, каждая из которых перепуганной заранее Соне казалась живой мохнатой лапой. Лунный свет почти не проникал в это сумрачное царство.

Леший всё-таки отправился с ней в это очень неоднозначное приключение. Несмотря на прямо исходившее от него желание хорошенько проучить растяпу и отправить её одну — пусть выкручивается.

Сначала они брели без особой цели, просто там, где легче было пройти. Потом вдруг Соня сначала смутно, а потом всё сильнее услышала какой-то зов. Она посмотрела на Лешего. Он шёл, как ни в чём не бывало. Значит, ничего не слышал. И Зреть молчала, мерно подпрыгивая в кармане Сониного плаща. Кто-то звал её извне.

— Мне кажется, нам нужно туда, — всё ещё виновато обернулась она к Лешему, и указала на плотную стену кустарника. — Я просто уверена…

— Хм, — ответил Леший, и Соня пошла через эти кусты напролом за своим невнятным внутренним голосом, а её непривычно беспрекословный спутник отправился следом.

Они вышли на небольшой клочок пустоши прямо в гуще леса, границы которого словно чётко обозначил невероятный смерч, повалив деревья ровным кругом. В самом его центре прямо на земле сидела очень красивая и очень странная девушка. На её коленях, не подавая никаких признаков жизни, покоился...

— Это же Оголтелый Упси, — с ужасом, которого никогда Соня не слышала в его голосе, произнёс Леший. — Что с ним случилось?

Инсанта подняла глаза, заметила их, показала рукой на Сонину метлу, которая лежала чуть в стороне от неё.

— Мне кажется, — с дрожью в голосе сказала Соня, — она хочет, чтобы я подошла одна. Но я боюсь, Леший.

Уже одно то, что эта девушка сидела на земле ночью в лесу, ноги её были босы, и она смотрела с такой любовью и нежностью на чудовище, которое лежало на её коленях, не вызывало у Сони особой симпатии. И лицо её...

Такую девушку в подружках Соня ни за что не хотела бы иметь, это точно. Но Леший подтолкнул её к воплощённому ужасу и показал знаками, что будет поблизости. Соня осторожно приблизилась.

— Он мёртв, — вдруг сказала красавица. — И перед смертью он сказал, что я должна поговорить с тобой.

Соня молча смотрела на неё, думая, что здороваться уже поздно.

— Кто ты? — от растерянности глупо спросила она.

А что ещё сказать, не знала. Тогда девушка заговорила сама, с трудом подбирая слова, но в то же время, желая выговориться, словно молчала столетия.

— Я — инсанта. Меня звали когда-то Агнес, — произнесла она, — и меня сожгли на костре, как ведьму. В четырнадцатом веке.

— Тогда многих сожгли, — ляпнула Соня, и осеклась, понимая, что беседа не получается. Её слова прозвучали ужасно... Бесцеремонно и равнодушно. Да что там — просто дико.

Но девушка кивнула.

— Для доносчиков наступал настоящий праздник, когда в наши края приезжал дознаватель, их у нас называли «ищейка колдовства». На всех перекрёстках кричали нанятые им люди, чтобы жители спешили донести на скрытых ведьм. И ты знаешь, как они испытывали на колдовство? У них были особые шила, острия которых ускользали внутрь рукоятки. Обвиняемой завязывали глаза, и жадный обманщик делал вид, что колет ей кожу. Если ты не почувствовала укола, значит, виновна. За каждую распознанную ведьму «ищейка» получал по два флорина.

— Зачем ты мне... — Соня хотела спросить, зачем она ей это рассказывает, но Агнес продолжала, не обращая на неё абсолютно никакого внимания. Так же как она уже не обращала внимания на лежавшего на её коленях мёртвого друга, машинально гладила его застывшей навеки маске темно-розового кенгуру.

— «Видите, кровь не течёт, — говорил он, — это стигмат дьявола». Нас было три подруги, и всех нас сдали этому ублюдку.

— Кто и зачем? — спросила Соня, осознавая, что Агнес являлась ведьмой ещё в меньшей степени, чем она сама.

— Нет, никто из нас не был, — покачала головой девушка. — На меня донесла соседка, которой очень нравился мой жених. И никто, даже он, не вступился за меня. Я всегда старалась быть доброй и заботливой девушкой. Ухаживала за стариками, сидела с маленькими детьми, когда меня просили, помогала всем, кто нуждался в моей помощи. «Ты ангел, Агнес», говорили они мне, а потом жадно смотрели, как огонь подбирается к моим ногам. С такими же выражениями лиц, с какими они смотрели театр на городской ярмарке.

Агнес передёрнулась, и лицо её исказилось ненавистью. Она тут же опомнилась и опять кивнула на мёртвое существо в маске кенгуру, которое лежало у неё на коленях.

— Это он сказал, чтобы я обратилась к тебе. Не знаю, почему. Он не успел договорить. И ещё сказал, что мы совсем никому не нужны. Его убили просто за то, что он был чужой химерой.

Соня заставила себя посмотреть на вытянутую латексную темно-розовую морду.

— А кто он?

— Мой друг, — просто ответила Агнес, — был.

И Соне пришлось удовлетвориться этим ответом. От паники её удерживало незримое, но ощутимое присутствие Лешего.

— Он передал, что это ты сотворила его. Почему-то ему было важно, чтобы знала. И ещё он передал, чтобы ты держалась за соломинку, когда все уйдут. Из соломинки иногда вырастает урожай. Вот так.

Девушка погладила Упси по неподвижной голове.

— Без него тебе сложно теперь будет.

— Почему? — Соня не могла понять, какое отношение странное существо могло иметь к лёгкости или сложности человеческого бытия.

— Он помогал отделиться фантазии от реальности. Быстро и качественно.

Агнес замолчала, явно не желая развивать эту тему. Кивнула на лежащую около неё метлу:

— Ты можешь забрать свои крылья. Мне они не нужны.

Соне стало её очень жалко. Она осторожно подняла прохладное древко, немного постояла, прикидывая, как она может выразить своё сочувствие этому нетипичному призраку, посмотрела на Упси и спросила:

— Наверное, нужно его похоронить?

Красавица покачала головой:

— Сейчас придёт моя сестрёнка, и мы все сделает сами.

— А ты... Как ты чувствуешь себя сейчас?

Агнес грустно улыбнулась:

— Как и всегда. Обиженной на всех людей. Желающей мести, и все время подавляющей в себе это желание. Иногда это не получается, и я делаю нехорошие вещи. Все время чувствую запах горелого жареного мяса. Ненавижу этот запах, он сводит меня с ума.

Агнес передёрнулась.

— Он вышел на нас, на потерянных. Мне пообещали покой в обмен на.… Как это он сказал? Лояльность.

— Кто? — тут же спросила Соня, потому что уже совсем ничего не понимала.

— Специалист по связям с общественностью.

Агнес показала глазами на небо, потом на землю, и опять превратилась в соляной столб. Соня потопталась на месте.

— Тогда.… До свидания? — неуверенно спросила она, крепко сжимая метлу в руках, словно боясь, что она опять исчезнет.

— Мы больше не увидимся, — сказала инсанта. — Мне и так было невероятно сложно встретиться и поговорить с тобой.

— Но почему? — удивилась Соня. — Я же тут часто бываю. В доме у Лешего.

— Я не твоя химера, — загадочно сказала Агнес. — Это он меня придумал. Ему и решать, куда мне ходить и с кем разговаривать.

2

— Ну, и как ты себе это представляешь? — голос Сони был обвинительным совершенно. Они с Лешим уже битый час пытались пристроить манекен на метлу. На первый взгляд, кукла казалась хрупкой и изящной, но при более близком контакте получалось, что она тяжёлая и громоздкая. Жанна с тревогой в глазах наблюдала, как они елозят манекен головой по земле, но благоразумно молчала. У Сони время от времени просыпалось второе дыхание, и она начинала выдвигать идеи, причём, одна была круче другой. Но, к сожалению, все они терпели крах при соприкосновении с реальностью. А проще сказать, Алиса не желала пристраиваться на метле. Сейчас манекен печально блестел, прислонённый к дереву, весь обмотанный прозрачным скотчем, которым Соня и Леший пытались прикрепить непослушную куклу к древку. Манекен заваливался то в одну, то в другую сторону, увлекая за собой метлу. Соне даже страшно было представить, как это будет выглядеть в полёте. Если вообще удастся взлететь.

— Это все из-за вас, из-за вас, — у неё перехватило дыхание от беспомощности и неудач. Леший с Жанной переглянулись, и протянули ей, стоящий наготове поднос с пиццей. Соня, не глядя, взяла кусок и принялась задумчиво жевать, разглядывая замызганный манекен. Жанна молча сделала знак Лешему, на какое-то время исчезла из поля зрения, затем вернулась. Она катила за собой старую коляску на роликовых полозьях.

— От девочек осталась, — объяснила она.

В коляске Алиса уселась очень крепко. Они примотали её все тем же скотчем, затем толстым канатом укрепили коляску на метле.

— Ну, Соня, давай, — с волнением произнёс Леший. — Ещё ничего больше пакета с пирожками не удавалось пронести через границу. Посмотрим, какая из тебя выйдет контрабандистка.

Соня представила, что у неё на лице могли бы быть очки, и глянуть строго на Лешего поверх них было бы очень кстати. Но очков, увы, не было, и она постаралась вложить этот презрительно-уничижительный взгляд в голос:

— Вот тут ты, Леший, совсем меня не успокоил.

Она села на метлу и потихоньку тронулась с места. В принципе, равновесие держать было возможно. Соня осмелела и сделала небольшой круг над двором. Все получилось. Она приземлилась, стараясь учитывать дополнительную помеху, болтающуюся за метлой, и это получилось тоже. Коляска приземлилась ровно и твёрдо. Соня, махнув рукой друзьям, уже уверенно начала набирать высоту.

Сначала лететь было довольно привычно. Коляска с куклой тянула Соню немного назад, но вполне терпимо, если учитывать направление ветра. Соня постепенно расслабилась, и даже начала думать о чём-то своём, когда вдруг атмосфера начала сгущаться. В самом прямом смысле слова. Воздух становился все более вязким и даже, как ей показалось, липким. Словно Соня оказалась вдруг в большой банке со сгущёнкой, сначала немного разбавленной водой, но густеющей прямо на глазах. При мысли о сгущёнке у неё возникло желание непременно позавтракать, но дело принимало всё более трагический оборот, и мысли о ломте хлеба, щедро намазанным сгущённым молоком вприкуску к горячему чаю, быстро её покинули. Липкий ветер сжал со всех сторон, не давая двигаться.

Волосы обхватили тугим, давящим обручем затылок и виски, руки, судорожно сжавшие древко метлы, онемели, она уже не чувствовала пальцев. «Попала», — подумала Соня, кляня себя за мягкосердечность и безрассудность, и ненавидя всех, кто втравил её в эту историю. Она зависла между небом и землёй на тонком древке с тянущим вниз грузом, и с паническим ужасом понимала, что даже не может представить, что будет дальше.

Ощущение полной беспомощности длилось несколько минут, которые Соне банально, но справедливо показались вечностью. Затем чья-то большая тень накрыла обессилившую от страха женщину, и Соня увидела стремительно пикирующего явно к ней сверху орла. Или коршуна, она не очень разбиралась в видах птиц, а вернее, совсем в них не разбиралась, поэтому подумала первое, что пришло в голову. Испугаться онаа не успела, потому что орёл как-то противоестественно и по мультяшному махнул ей крылом, мол, следуй за мной, и плотно прижав крылья, упал в вязкую субстанцию прямо перед Соней. От его стремительного движения повеяло свежим ветром, и метла чуть подалась вперёд. Потом ещё немного. И ещё немного. Орёл словно вкручивался в тугую массу, позволяя метле преодолевать её с меньшим напряжением. Так шаг за шагом, сантиметр за сантиметром Соня на метле и с коляской, прикрученной толстым канатом, проходила невидимую, но очень ощутимую границу между мирами, о которой она раньше даже не задумывалась.

Тёмное небо зачиналось рассветом, свет тающей дымкой проникал даже в это безмолвное месиво из времени и пространства. Сосредоточенная тяжёлым движением Соня не уловила тот момент, когда вдруг, словно пробка из бутылки, она вылетала с другой стороны незримой стены. Птица, самоотверженно пробившая ей путь, камнем рухнула вниз, метла же с пассажиркой и прицепом промчалась дальше. Соня успела только кинуть взгляд на умирающую птицу, сердце её зашлось в благодарности и невозможности помочь, как ветер потащил всю её халабуду в начинающийся рассвет.

3

Клод налил в стакан радостно-солнечный апельсиновый сок, поднёс к губам Алисы. Девушка благодарно посмотрела на него и приоткрыла рот. Часть сока попала на предварительно завязанный на шее фартук. Клод вытер салфеткой пролитые капли.

— Ты обязательно придёшь в себя, — чуть тронул губами её щеку, потрепал светлую макушку, развернул специально купленное для неё кресло в сторону окна студии. Солнечный свет из-за занавесок мягко упал на лицо Алисы. Уголки её губ чуть дрогнули, будто она изо всех сил старалась улыбнуться. Клод заметил это движение, и заговорил совсем счастливый:

— И знаешь, что? Я теперь очень хорошо понимаю новорождённых. Как сложно душе, которая долго летала вне тела, приспособиться к новым условиям. Вот они же, младенцы, и голову-то сначала держать не могут. Да-да, я сам видел очень маленького ребёнка, у которого голова свешивалась на шее, как у дохлой курицы. Ты смеёшься? Я чувствую, что ты смеёшься. Ты считаешь, что нехорошо младенцев сравнивать с дохлыми курицами? Я абсолютно с тобой согласен.

Клод засмеялся немного нервно, но постарался скрыть напряжение.

— Ты сейчас, как тот новорождённый, правда? И мы начнём все сначала. Ты научишься заново ходить, бегать, танцевать. Мы поедем в Венецию...

Тут лицо Алисы дрогнуло, и Клод, не отрывающий от него взгляда, сразу заметил, как мрачная тень легла в углу глаз. Он сбился:

— Нет. Нет, конечно, мы не поедем в Венецию. А знаешь, что? Мы купим дачу за городом. И посадим там фиалки. Они чудесно пахнут, когда становится темно. Моя мама выращивала на балконе фиалки, и я помню этот ночной аромат, что доносился с открытого балкона. Правда?

Лицо Алисы просветлело, и Клод довольный, что угодил ей, опять принялся мечтать:

— Мы ещё огурцы там посадим. И гамак повесим. Будем валяться на гамаке, и прямо с него срывать огурцы, только протянув руку. Я подрядился в ландшафтную бригаду загородные дома расписывать. Ты думаешь, что это ниже моего достоинства? Нет, Алиса, я понял, что великого художественного таланта у меня нет. Но есть ты. И тебя нужно обязательно поднять на ноги...

Клод ещё долго мурлыкал девушке какие-то милые глупости, вне себя от счастья, что огромное, непонятное чувство вины свалилось с его плеч, и он снова может жить, стремиться, надеяться на лучшее.

Он не стал передавать Алисе свой ужас, когда Соня несколько дней назад разбудила его под утро телефонным звонком и жутко трагическим голосом приказала явиться к ней немедленно. Когда Клод зашёл в её комнату, он увидел на полу безвольное тело манекена, но какое-то по-человечески обмякшее, по живому тяжёлое. Вне всякого сомнения, это была Алиса. Но… без сознания, в коме, в летаргическом сне? Он кинулся к ней, тело было тёплое, такое знакомое и долгожданное, что на глазах у Клода, помимо его воли, появились слезы. Он даже не обратил внимания, что она была пыльной и замызганной, словно её изрядно поваляли по земле.

— Тень была вне себя от восторга, — сказала Соня, — когда я приволокла эту куклу сюда.

— Но где ты её нашла? — с недоумением спросил Клод.

Соня ответила честно, впрочем, не раскрывая неважных, на её взгляд, деталей:

— В подвале у моих знакомых завалялась.

И Клод посмотрел на неё как-то очень странно. Но промолчал.

— В общем, — продолжала Соня, — тень плясала вокруг этого манекена так неистово, что я думала, она ещё раз сошла с ума. И так-то не совсем нормальной была. А потом она, набравшись духа, нырнула разом в куклу и.... Кукла обмякла, свалилась и больше не встаёт. Поднять я её не могу, но она дышит, я проверяла.

Клод, державший неподвижную Алису за руку, кивнул. Соня посмотрела на него жалобно:

— Клод, забери её, пожалуйста, а? С меня на сегодня хватит. Я спать хочу. И, знаешь, по-моему, я устала быть всем нужной. Сможете без меня прожить до утра, ладно? Или, знаешь, что, лучше вообще до вечера. А потом мы что-нибудь придумаем...

Клод кивнул ещё раз, приноровился взять Алису на руки, и тут её ресницы задрожали, она с усилием, медленно открыла глаза, и с немым удивлением, все ещё не двигаясь, посмотрела на них.

С тех пор прошло уже несколько дней, и Клод был готов дать руку на отсечение, что Алисе становится лучше с каждым днём. Она все так же, парализованная, совершенно не могла двигаться, и Клоду приходилось её мыть, кормить жидкой кашей, бульонами и соками из ложечки и детской поилки, утром одевать и сажать в кресло, а вечером раздевать для сна. Но в глубине глаз её загорались светлые лучики, когда он пытался шутить, взгляд становился все более осмысленным, и он готов был поспорить, что она его уже узнает. Иногда он наблюдал на её лице нечеловеческое напряжение, словно она пыталась подчинить себе непокорные мышцы, связки, сухожилия. Клод был уверен, что Алиса борется. И победит.