Лунные кружева, серебряные нити

ГЛАВА 9

Не лезь в лодку, коли плавать не умеешь.

(воларская народная поговорка)

Мы стояли на палубе. Одной рукой я придерживала свою шляпу, закрывающую меня от мелкого дождика, временами накрапывающего с тяжёлого, налитого свинцом неба, другой — держалась за деревянные перила. Данияр молча смотрел на меня, а я — на пенящееся бунтующее море, по которому ходили большие волны. Они ревели и грохотали, как огромные чудовища, становясь всё выше и сильнее. Их белые гребни разбивались о борт корабля, и солёные брызги долетали до моих ног. Мне безумно нравилось это — чувствовать себя пусть песчинкой, но такой важной и необходимой в этом бескрайнем мире. Корабль медленно вздымался, задирая кверху нос, а затем со стоном опускался, скользя по волне вниз, и казалось, что он вот-вот провалится в бездну. Я сильнее вцепилась в леера, ожидая головокружения. Данияр придвинулся ближе, положив свою руку поверх моей, что заставило меня настороженно оглянуться. Убедившись, что за нами никто не наблюдает, я раскрыла свою ладонь и придвинулась еще ближе.

Ветер тем временем крепчал. Я чувствовала себя, словно на гигантской качели: сначала тебе нравится, и ты получаешь удовольствие от свиста ветра в ушах и раскачивания небосвода, но постепенно эти ощущения приедаются, и хочется спрыгнуть и уверенно пройтись по твёрдой земле. Но, увы, в данной ситуации невозможно было оставить эту опостылевшую огромную карусель.

Вскоре на мостике появился капитан. Судя по тому, как усиленно он пыхтит своей трубкой, можно было догадаться, что он не в духе. Я осторожно высвободила руку и вернула её на холодный влажный поручень.

— Эй, бездельники! — рявкнул капитан в сторону сидящих на ящиках и играющих в кости матросов. — Чтоб вам глаза повылезли! Не видите — буря приближается?! А ну-ка по местам, чтоб вас сожрали морские бесы! Спустить паруса, а то я сам понатягиваю вас меж мачтами, ежели паруса превратятся в лохмотья! Пошевеливайтесь, сухопутные крысы! Закрепить всё по штормовому!

Матросы живо повскакивали со своих мест и заметались по палубе, выполняя приказ капитана. Но тот всё не унимался:

— Штурман! Чтоб мне лопнуть! Отведи этого сморчка в каюту, пока он не свалился за борт! Да поторапливайся! Отменить левый галс! Нос на волну!

— Есть отменить левый галс и нос на волну!

— Куда делся этот проклятый боцман? Чтоб его крабы сожрали!

Данияр сопроводил меня в каюту, ведя «под белы рученьки», так как сохранить равновесие мне было крайне непросто.

— Лад, собери, если не трудно, всё барахло по рундукам, чтоб не каталось по полу. И ложись. Я скоро вернусь.

— Есть барахло по рундукам и ложиться! А мы не утонем?

— Нет, конечно. Это разве шторм? Так, краем зацепило.

Но буря бушевала около суток. Большую часть этого времени я провела на своей узкой и неудобной койке, а меньшую — в обнимку с тазиком. Как назло, у меня начался новый приступ морской болезни. Голова кружилась, временами на лбу выступал холодный пот, и снова мучили приступы тошноты. Шпангоуты так трещали, что казалось, они вот-вот сломаются, и корабль распадётся на куски. Огромные ящики и бочки со страшным треском колотились друг о друга, иногда до меня доходил звук корабельного колокола. Я слышала, как могучие валы, словно огромный молот, с грохотом обрушивались на корабль. В такие моменты я бессознательно хваталась за свой серебряный амулет и подумывала о том, как будут безутешны родители, если корабль пойдёт ко дну.

Данияр почти всегда отсутствовал, помогая команде противостоять стихии. Когда он возвращался на часок, снимая промокший до нитки длинный плащ и бросая его на пол, я вставала с постели, утверждая, что мне надоело валяться. Он улыбался, шутил надо мной, уверял, что всё хорошо, а потом просто падал на койку и закрывал глаза. Я проводила рукой по его лицу и густым тёмным волосам, стирая капли дождя и солёной морской воды.

Спустя сутки море успокоилось. Ветер прекратился, но корабль всё еще качало из стороны в сторону, он трещал, как и раньше. Данияр объяснил, что это — «мёртвая зыбь», которая постоянно следует за бурей и является не менее опасной, чем сам шторм. При сильной зыби могут запросто сломаться мачты и перевернуться судно. Зыбь постепенно прекращалась, море становилось ещё более спокойным, чем было до бури. Вскоре корабль уже легко скользил вперёд по зеркальной водной глади.

На следующий день, когда я полностью пришла в себя, ко мне потянулась вереница болящих. Я растирала спины, лечила ушибы и ссадины, больные головы и апатию. Один из матросов, Аркуш, постоянно ноющий и вечно недовольный всем и вся, заглядывал ко мне раз пять на дню, с просьбой выдать пилюли от зубной боли. На пятый раз я вытащила из медицинского сундука клещи и пригрозила, что в следующий раз вырву ему больной зуб к бесам. Больше я беднягу не видела.

Пару раз заглядывал конопатый худощавый матрос со взъерошенными соломенными волосами, но, как только видел в каюте Данияра, тут же выходил прочь. Наконец, ему довелось застать меня одну, сидящую за столом в неизменном парике и камзоле и разглядывающую оставленную Данияром карту.

— Я не помешал? — глупо заулыбался он.

— Нет-нет. Входите, присаживайтесь. Что у вас? — я привычно посмотрела на него поверх очков.

— Да я так, побалакать о том о сём. Ты, видать, в первый раз в море?

— Ну, допустим.

— А вообще путешествовал?

— Честно признаться, очень мало.

— Значит, и в Галтии не бывал?

— Не бывал. И что?

— О-о-о, ты многое пропустил, приятель. Вот когда сойдём на берег, я тебя в знатный кабачок заведу. Напитки там не ахти — гонят из чего не попадя: свекла, морковка, репа — всё идёт в ход. Дрянь редкостная. Но я знаю, где хорошего рому почти задаром прикупить. Зато какие там цыпочки — закачаешься! Все, как одна — блондинистые и во-о-от с такими дынями! — он показал на себе размер «дынь», и мне стало жалко бедных девушек.

— Вы, как я погляжу, много где побывали.

— Да уж. Вишь — серьга в ухе. Экватор, значит, пересёк и теперь могу безнаказанно класть ноги на стол в портовых кабаках. На какие суда только не нанимался. Даже на военном корвете успел походить. Ну а так, в основном, на торговых, кхе-кхе, вроде этого. Да ещё разок угораздило на разбойничьем. Мы тогда с давластанского побережья кость слоновую вывозили. О-о, какие там девки! Бронзовые, и почти без одёжи. Только шустрые, заразы — не догнать! А в Валибии и бегать не надо: на каждом углу пo три борделя, и все — дешёвые. За один золотой можно хоть дюжину девок прикупить. И такие, знаешь, мелкие, в чёрных волосах цветов понатыкано, а кожа, как снег, белая.

— Ваш рассказ, безусловно, очень познавателен. Но, боюсь, обсудить нам нечего. Я не знаток таких тонкостей.

— Да ты не дрейфь, салага, мы и тебе на берегу подругу найдём… Так я вот к чему веду, уважаемый лекарь… Уж не знаю, где угораздило, да боюсь, не подцепил ли я какой срамной хвори. А то чешуся что-то. Особливо местами.

Не успела я ничего ответить, как матрос поднялся и размотал кожаный шнурок, поддерживающий широкие штаны на тощей талии.

Мои очки свалились на стол, а брови поползли вверх, я сразу же представила себе забавную картину внезапного возвращения Данияра. Интересно, что он скажет, застав меня за таким занятием?

— Ой, погодите, уважаемый! Не утруждайте себя. Уже темнеет, и я не смогу вас осмотреть при тусклом свете этого окошка. Но в любом случае, от этой беды есть у меня одно верное средство, — я потянулась за лежащими в открытом сундуке клещами, прихватив еще и кривозубую пилу.

Конопатый подскочил, как ужаленный, и, на ходу натягивая штаны, выпорхнул за дверь.

Вечером я поведала об этом посещении Данияру. Но, вопреки моим ожиданиям — выхватить шпагу и нестись расквитаться с обидчиком, вызывая его на поединок и защищая мою честь — он просто расхохотался. Это казалось ему таким забавным, что oн долго не мог унять свой дурацкий смех. Я же, поджав губы, многозначительно молчала.

— Ты бы не издевалась над беднягой, а дала бы какое-нибудь «волшебное» средство — зуб морского дракона, например. Матросы, знаешь ли, очень суеверны, а сила самовнушения способна творить чудеса. А то перестанет теперь по борделям ходить, а это, может, у человека — единственное в жизни счастье.

— Вы, мужчины, такие странные. Тоже мне — счастье.

— Лад, ну у каждого оно своё. Вот у меня — ты, — он обнял меня за плечи, прижимая к себе.

— Именно поэтому ты от меня никак не отстанешь?

— Ну конечно. Ты украла моё сердце, теперь мне ничего не остаётся, как следовать за тобой.

— Ой, мужчина, вы такие приятные вещи говорите — нетрудно догадаться, чего вам отчаянно хочется!

— Узнаю свою перчинку, — снова рассмеялся Данияр.

— Спасибо, что не перечницу…

Я уж понадеялась, что «пациенты» от меня поотстанут, услышав рассказ незадачливого матроса о моём непрофессионализме. Да не тут — то было. За ужином капитан в перерыве между обсуждениями морских червей, необходимостью обшивки судна листовой медью и проконопачивания смолистой пенькой, как бы мимоходом завёл беседу о своём ревматизме и «проклятой сырости». Я поняла намёк и пригласила его зайти вечерком.

Данияр зажёг лампу и оставил нас одних. Лечение я проводила, как умела, решив обойтись без Тэодоровых мазей. Грузный капитан в одних подштанниках улёгся на койку лицом вниз, а я стала водить над ним ладонями, прохаживаясь «светом» по каждой косточке и их соединениям. Иногда, чувствуя сильную преграду на пути света, мне приходилось задерживаться на этом больном месте и разминать его ладонями. При этом я говорила, всё, что чувствовала, всё, что только приходило невесть откуда в мою голову. Так, мимоходом, поведала о необходимости растирания больных мест настойкой из бузины, каштанов и берёзовых почек. А при болях в суставах посоветовала прикладывать компресс из луковой кашицы. Ещё настоятельно порекомендовала отказаться от употребления мяса и крепких напитков, чтобы очистить уставший организм; употреблять больше яблок, смородины, сельдерея и черники. А если он хочет победить свой недуг, то на некоторое время необходимо отказаться от выходов в море и погреть кости на солнце где-нибудь в южных широтах.

Капитан покинул каюту довольным, но от меня не ускользнуло такое его смущение и некое замешательство.

Следующий денёк также выдался ясным и солнечным. Данияр много времени проводил в рубке, занимаясь всяческими расчётами, вычислениями и отметками в судовом журнале, поэтому большую часть времени я была предоставлена самой себе. И, уж конечно, я не могла слушаться его, проводя досуг в тесной и тёмной каюте.

Сначала я попалась на глаза долговязому чернобородому боцману, который не оставил меня в покое, пока не провёл для меня экскурсию по судну. От сопровождающегося разъяснениями осмотра бугшприта, брашпиля и разных там талей, бимсов и пиллерсов меня начало клонить в сон. Но я, как воспитанный человек, эту пытку выдержала, ни разу не зевнув, и даже пару раз улыбнулась. При очередном «увлекательном» объяснении, почему старую шлюпку нужно менять на парусную быстроходную гичку с острым носом и транцевой кормой, я вынуждена была откровенно сбежать, завернув за угол.

Гуляя по палубе, я ближе познакомилась с командой. Вежливо отказавшись от предложенного мне кисета с нюхательным табаком, я присела на пустой бочонок и стала слушать распевающего во всю глотку лысого матроса с серьгой в ухе, аккомпанирующего самому себе на раздолбанной гитарке, перевязанной когда-то лиловой, а ныне вылинявшей и обтрепавшейся лентой.

— Хорошо тому живётся,

У кого одна нога –

Тому пенсия даётся,

И не надо сапога!

Далее следовал длинный проигрыш. При этом на лице матроса отображалось столько разнообразных чувств и эмоций, словно он выступал на академическом концерте при дворе его величества.

— Я на палубе сижу,

А на море не гляжу.

Всё мечтаю о любви,

Да где, бес, её возьми?

Остальные матросы совершенно не обращали на исполнителя внимания, занимаясь игрой в кости.

— Рому хлопну я грамм сто,

Хлопну еще двести,

А потом пойду плясать

С морским бесом вместе!

— В Галтии напитков много:

Есть вино и самогон,

Но не нужно нам другого,

Всех родней наш старый ром!

То ли капитан запретил играть на деньги, то ли таковых просто не имелось, но что-то заставляло матросов играть на пинки, затрещины и подзатыльники. И скорее всего, в этом они и находили всю прелесть игры. Самым несносным и жестоким мне показался рослый матрос с обломанными грязными ногтями и пышными бакенбардами, из-за густой растительности на руках и голом торсе напоминавший огромного зверя. Он, перед тем, как лягнуть приятеля, непременно обувал босые ноги в тяжеленные ботинки, с интересом наблюдая, кто же от пинка пролетит дальше.

— Эй, Бык, полегче, хребет сейчас высыплется, — тощий сутулый матрос потирал ушибленное место, а Бык ржал, как конь.

Мне подумалось, что от таких «игрищ» болящих в моём лазарете обязательно прибавится. К тому же, я находила это развлечение более, чем странным, о чём не постеснялась сказать вслух.

Бык одарил меня тяжёлым взглядом исподлобья.

— А ты присоединяйся, салага, — услышала я в ответ от одноглазого матроса со шрамом через всё лицо. — Или кишка тонка?

— Честно признаться, да. А то боюсь, костей не соберу.

— Что ж ты задохлик такой?

— Эй, Петраш, чего к человеку прицепился? — вступился за меня бросивший играть матрос. — Лекарю необязательно атлетом быть.

— Я не с тобой бакланю, так что прикрой люк, чтоб не сквозило, и тренькай дальше.

— Мои песни не для твоих ушей, кальмар ты вяленый!

Одноглазый подорвался с места и подскочил к музыканту, одновременно выхватывая из кармана раскладной нож. Но певец не растерялся, хорошенько и с размаху огрев обидчика гитарой. Остальные матросы подорвались и стали разнимать вцепившихся друг другу в горло. Началась потасовка. Ну, и я, чтобы не отставать от коллектива, подняла с пола швабру и заняла оборонительную позицию.

— Отставить! — услышала я над собой громогласный голос боцмана. — Чего орёте, глотки лужёные? На юте слышно, чтоб вас разорвало!

Он спустился с лестницы и схватил сникнувших матросов за шиворот, как нашкодивших котят.

— Кто начал?

Все молчали.

— Кто начал, я спрашиваю? Сгною в карцере, к бесам!

Я опустила швабру и сделала шаг вперёд:

— Похоже, я…

Он только хмыкнул и ещё раз грозно осмотрел бывших противников:

— Так, ты и ты…

— А я? — нe замедлила я поинтересоваться.

— И ты. Все наказаны. Следуйте за мной на гауптвахту.

Я обежала взглядом корабль, в надежде увидеть Данияра. Но его, увы, нигде не было. То-то он «обрадуется». Вздохнув, мне пришлось тащиться следом за этими головорезами.

Мы послушно проследовали в тёмный чулан с едва проникающим светом между щелями, и вскоре я услышала звук поворачивающегося в замке ключа. Ну, ничего себе — чудесное начало дня!

Двое матросов молча уселись на корточки; я же, ойкнув, приземлилась на пятую точку.

Некоторое время мы сидели молча.

— А ты молодец, салага. Совсем не такой хлюпик, как я думал. Беру свои слова обратно, — наконец нарушил молчание одноглазый, одобрительно кивнув в мою сторону.

Музыкант поднялся и опёрся спиной о стену, скрестив на груди руки:

— Это еще повезло, что капитан вменяемый и боцман не псих… Довелось мне на «Каймане» ходить, там-то Быку спину чуток и покоцали. За любое нарушение дисциплины пороли нещадно.

— Как это — пороли? — не замедлила поинтересоваться я.

— А вот так: привяжут к грот-мачте, всыплют плетей так, чтоб до крови, а потом водичкой морской окатят, чтоб запомнилось.

И запел в полголоса, дополняя рассказ:

— За бортом туман лежит,

Нулевая видимость.

Боцман с розгами бежит,

Шкуру снимать, видимо!

Я поёжилась, представляя, какое наказание могло бы нас ожидать.

— Зато ножичком никто не баловался, — продолжал он. — Команда-то — одно отребье. А таких негодяев в узде держать надо.

— Да, — добавил одноглазый, — боятся — значит уважают. А тут чуток посидим, глядишь — через сутки и выпустят. А может, и к вечеру, если раскаемся… Вот вспомнился мне один случай. Я тогда тоже на губе сидел. Слышу — крик, шум на палубе, а потом — тишина. Я на руках подтянулся, да в оконце выглянул. Гляжу: вдалеке из воды чудище морское выглянуло, маленькая башка с перепонками замест ушей крутится, озирается, а тело дли-и-и-инное такое, кольцами извивается. Ну, я с дуру решил, что смерть моя пришла — конец кораблю. Обхватит, сожмёт кольцами и раздавит судно, как орех. А оно башкой повертело, да и под воду ушло. Вот так, пронесло. Легко отделались. Ну, если не считать, что половина команды штаны намочила.

— А у нас на «Громобое» вся команда, включая капитана, штаны намочила, когда с проклятым кораблём в южных водах повстречались. Вынырнул из тумана старый галеон, а на нём — вся команда на реях болтается. Одни скелеты в лохмотьях. Жуть.

— То не к добру, с бесовским кораблём повстречаться, — одноглазый суеверно скрестил пальцы.

— Так оно и вышло. Налетел на подводную скалу наш «Громобой», и конец ему пришёл. Хвала небу, сами спаслись.

— А может, просто ваши эти штурманы-боцманы-лоцманы перестали бдить? — вмешалась я.

— Конечно. от такого страху достали мы бочонок рому, что для продажи предназначалась, да и раскатили на всех.

— Тогда я даже удивляюсь, что все спаслись.

— А ты что же, в потусторонние силы и проклятия не веришь?

— Верю, конечно. Сама, то есть сам, наблюдал такие явления. А вот скажите, вы про Лунных Дев или Оракулов ничего не слыхали? Где они обитают, не знаете?

Одноглазый отрицательно замотал головой, а певец пожал плечами и присел рядом:

— Не слышал. Может, ты русалок имеешь в виду или сирен, которые под луной песни распевают, да моряков заманивают? Как в той песне: «Прелестница, что ищешь ты под луною полной…»

Мы просидели ещё около часа, матросы всё так же рассказывали невероятные байки о громадных акулах, говорящих птицах и проклятых сокровищах.

При звуке поворачивающегося в замке ключа все притихли. Яркий дневной свет ударил в глаза. На пороге стоял Данияр:

— Так. Петраш и Анастас — по приказу капитана — драить палубу. А ты… лекарь, — он вздохнул, — на камбуз, овощи чистить.

— Да что ж ты за зверь такой, штурман, твою за ногу? — вежливо обратился к Данияру одноглазый. — Не издевайся над парнишкой, пусти с нами палубу драить.

— Всё в порядке, ребята, я заслужил, — я поднялась и постаралась придать себе вид «раскаявшейся грешницы», прикусив губу и глядя исключительно в пол.

Не успела я под конвоем Данияра дойти до камбуза, как он за руку затянул под лестницу. Ругался он шёпотом:

— Ладомира! Ты что вытворяешь? Сижу с капитаном над картами, как входит боцман и докладывает, что на судне нарушение дисциплины в виде драки и поножовщины, а зачинщик — лекарь! Я чуть со стула не свалился! Ты совсем уже стыд потеряла? Ну-ка быстро в каюту, и чтоб не высовывалась!

— Не смей на меня кричать! Всё не так было! — я тоже ругалась шёпотом. — И вообще, отпусти! Я — на кухню, отбывать наказание!

Поправив сползший на бок парик, я громко затопала квадратными каблуками, поднимаясь по деревянной лестнице.

Пока я чистила, крупно нарезала и мелко шинковала лук, морковь, капусту и репу для всей команды на обед и ужин, вошёл капитан. Они обсудили завтрашнее меню, затем кок похвалил меня, сказав, что овощи я чищу мастерски, а режу просто ювелирно. В ответ на мою самодовольную улыбку капитан бросил холодный взгляд и вышел, пыхтя своей вонючей трубкой.

К вечеру я была великодушно прощена и приглашена на ужин. Только из-за сильной усталости поддерживать «светские» беседы совсем не хотелось. К тому же, когда я смотрела на все эти блюда, у меня начинали болеть руки и спина. Я без стеснения положила себе на тарелку фруктов и молча покинула каюту капитана. По дороге заглянула к коку — очень хотелось печенья и тёплого молока. Но ни того, ни другого у него не оказалось. Правда, он насыпал мне горсть сладких сухарей с изюмом. Но есть их я не стала — зубы дороже.

Солнце уже прощалось с морем, потихоньку клонясь к закату, когда ветер совсем стих, и наступил полный штиль. Данияр, как обычно, что-то строчил, сидя за столом. А я наблюдала через круглое окошко, как матросы купаются в море. Некоторые осторожно спускались к воде по верёвочной лестнице, другие — ныряли прямо с деревянных перил, в чём мать родила. Я ужасно завидовала плавающим в синей прохладной воде мореходам, так мастерски разрубающим взмахами рук волны.

— Э-эх, такое веселье, и без нас! Я бы тоже сейчас поплавала…

— Так иди, присоединяйся к своим дружкам. Рому хлебни для храбрости. В кости ты с ними, я так полагаю, уже играла?

Я подошла к нему и склонилась, обвивая руками шею:

— Данияр… Ты — болван.