Лунные кружева, серебряные нити

ГЛАВА 21

Никто не возвращается из странствий таким, каким он был раньше.

(галтийская народная мудрость)

— Встава-а-ай, — шептала я Данияру на ушко. — Солнце уже высоко.

— Не-а, — oн зевнул и повернулся на другой бок.

— Поднимайся, кому говорю!

— Ты — злая.

— Ты меня злой еще не видел, поднимайся!

Он, наивный, спрятал голову под подушку. Тогда я подняла её и хорошенько прихлопнула. Сдачи я не ожидала. Но получился нешуточный бой, в результате чего я превратилась в чудо в перьях, не говоря уж о кружащихся в воздухе и оседающих на пол… Теперь Кастусь подвалит за порчу имущества…

Я, как смогла, затолкала перья и остатки подушек под кровать в надежде, в случае чего, свалить всё на мохнатого Опупения.

Прощались мы очень долго, как и со всеми приятными людьми, встречающимися волею судьбы на нашем пути. Обещали заглянуть, если ещё раз доведётся побывать в Галтии, и, в свою очередь, звали в гости в Сторожинец и Белобрег. На прощанье кузнец подарил мне мастерски изготовленную веточку дивной красоты, как настоящую, с тонко выкованными листочками и мелкими цветами, до которых я даже боялась дотронуться, чтобы не сломать — такими хрупкими казались они.

Выехав из Ковани, мы направились по широкому ровному тракту на юг. Красоты природы уже не вдохновляли, я совершенно перестала обращать на них внимание, желая скорее добраться до цивилизации.

Данияр по моей просьбе рассказывал мне о наших общих друзьях, знакомых и родственниках. Я уже точно решила для себя, что нет смысла возвращаться в Обитель, нужно жить дальше, в том мире, который я заново открываю для себя. А ещё мне пришлось заочно, не зная и не помня людей, решать, кого стоит пригласить на свадьбу. Большое и пышное торжество править мы не планировали, чтобы не превращать сие мероприятие в балаган. Но близких родичей уже насчитывалось с полсотни, не говоря о дальних, к обсуждению которых мы еще не приступали.

— Не хочется мне толпу развлекать. Давай — только ты и я.

— Поверь, я тоже этого хочу, — согласился Данияр. — Вот пойдём у твоих родителей благословения просить, так они еще сотню свояков припомнят, и мои не отстанут, чтобы никого не обидеть.

— А мне всё равно, пусть обижаются. Моя свадьба — что хочу, то вытворяю.

До знакомого не с лучшей стороны поселища, со страдающей всеми хворями бабкой, мы добрались еще засветло. К несчастью, нас там уже поджидали. Заметив нас, моя бессменная пациентка вскочила со своего наблюдательного поста у колодца и бросилась нам наперерез, размахивая зажатыми в руках вилами. Я же сильнее сжала бока Котлеты, хорошенько хлопнув её по крупу. Котлета недовольно клацнула зубами, но ускорила ход, послушно пускаясь в галоп. Позади я слышала глухой стук копыт Инея, который не желал отставать от подруги.

— Стоять! — бросилась под копыта бессовестная поселянка с вилами наперевес.

— Не могу отказать человеку с вилами, — вздохнув, осадила я Котлету. — Что нa этот раз?

— Голову мне полечи!

— Увы, здесь я бессильна! — развела я руками, надеясь не затоптать приставучую, как пиявка, женщину. — Но я, всем ведьмаркам ведьмарка, торжественно передаю свой дар тебе. Отныне ты можешь сама себя исцелять.

— Батюшки-светы! А как?

— Ну-у… лопухом и подорожником.

— Вот чудо, вот чудо! — отбросив вилы, она схватилась за голову и поспешила во двор.

— Не стыдно? — засмеялся Данияр, отъехав на приличное расстояние и оставляя глупую бабу позади.

— Это же на пользу дела. Главное, верить в своё высокое предназначение, и всё получится!

Солнце уже пряталось за горизонт, отбрасывая последние багряные лучи, когда мы добрались до развилки. Той самой, где топтались несколько дней назад, пропуская медлительного пастушка с его стадом. Это поселище лежало немного в стороне от тракта, и разбитая копытами бурёнок дорожка петляла, то поднимаясь, то падая с холма.

На покосившейся вехе две предыдущих надписи были выжжены, третья гласила «Курибамбук». Название мне не понравилось, но ночевать в поле или лесочке мне не нравилось ещё больше. Я в раздумье глянула на Данияра и тронула поводья. Котлета лениво поплелась к поселищу.

Несмотря на то, что до ночи было ещё далеко, жизнь в нём совсем затихла, будто вымерли все. На улице не было ни одной живой души, никто не гремел вёдрами у колодцев, не возился у дома в саду. Ставни в домах были наглухо закрыты, ворота заперты. Только лаяли собаки, да бродили, прижимаясь к заборам, кошки, приступая к своей ночной жизни.

Данияр постучал в чьи-то покосившиеся ворота. Ответа не последовало. Я постучала в ворота через дорогу. Тишина.

— Может, здесь всех мор выкосил? — спрыгнула я с лошади. — Не поселище, а призрак какой-то.

— Давай еще попробуем, не возвращаться же.

Мы брели по пустынной улочке, ведя за собой лошадей и пытаясь достучаться хоть в какой-нибудь домишко.

— Смотри! — указал Данияр на окошко старого дома. — Свет!

Через трещины в рассохшихся ставнях просвечивали мягкие отблески пламени. Данияр запрыгнул в маленький палисадник и смело забарабанил в окно.

— Нет никого! — раздался скрипучий старушечий голос.

— А кто говорит?

— Домовик, — после недолгой паузы послышался ответ.

Я приблизилась к окну:

— Любезный пан Домовик, окажи услугу, не оставь бедную девушку мёрзнуть ночью на улице. Я заплачу?.

В окошке показалось тонкое сморщенное лицо. Как следует, рассмотрев нас, бабуля зашаркала к двери.

— Кто такие будете? — высунула она длинный нос.

— Мы из Златоселища едем в Вышеград, пустите переночевать.

— И чего ж вас, детки, сюда занесло? — незлобно бурчала она, открывая скрипучие ворота и пропуская нас внутрь. — Лошадок в сарай ведите, там и сено есть, — бабуля повертела головой и заперла ворота на все засовы.

В хате оказался еще и дедуля, настороженно рассматривающий нас из-за ширмы.

— Это путники, ночлег ищут, — пояснила ему старушка.

— Ась? — высунул он ухо, поворачиваясь к нам.

— Не бойся, говорю! Вылазяй, старый!

— У вас так отчаянно чужаков боятся? — удивилась я, складывая вещи на лавку.

— Не-а, дочка, своих…

— Это почему?

— Садися, расскажу, — она налила в глиняные миски кислого молока и отломила краюхи тёмного хлеба.

Я достала из сумки свёрток со вчерашним сливовым пирогом и присела за грубо сколоченный стол.

— Так что же у вас стряслось? — не отставала я. — От кого прячетесь?

— А счаса-ка расскажу. Поселищем нашим, Курилесьем, кагдысь покойный пан Плюшка владел…

— Так мы другое название видели, «Курибамбук» вроде.

— Ета счаса-ка. А раней Курилесьем звалося. Так вот. Генрик Плюшка добрым был гаспадаром. Он нас не чап ал, мы — яго. А сын евоный, Наримант, в ту пору в Вышеграде учился, да потомака и службу нёс. А када стал сюды наведываться, дык поселище сразу Куролесьем окрестили. Куролесил тут, почём зря. А када пан старый памёр, так энтот злыдень молодой поселище в «Курибамбук», незнамо какой, переименовал, и улицы таксама. И живём мы таперича на Халвичной улице, а внуки наши — на Пахлавичной. Али не дурак?

— Нигде не встречала таких названий…

— Так нихто их не стречал. Это младший Плюшка по краинам заморским наплавался, вот и дурью мается. Наведывается он сюды редко, пару раз за лето, хвала небесам. Да как заявится с дружками — гвалт поднимают на всё поселище — орут, пьют, гуляют, гусей стреляют, скотину на жаркое отбирают, рожь конями топчут, да девок портят.

— Ясно. Сейчас ваш злыдень здесь, поэтому все и попрятались.

— Так и есть. Холера его бери.

— И много у него дружков? — поинтересовался Данияр.

— Так кто их знает, не считал никто.

— Но вас-то явно больше. Проучите его.

— Данияр, кому что, а у тебя только одни методы, — перебила я его. — А жаловаться не пробовали?

— Тю! Кому? — удивилась бабка, округляя водянистые глаза.

— Да хоть самому королю! Пусть порядок наводит и своих подданных строит.

— У него и так делов хватает. Будет он ещё гусями заниматься.

— Как знаете, — пожала я плечами, — дело ваше.

Нам постелили старые одеяла на жёстком дощатом полу, но на сегодняшний день я была рада и этому. Всё-таки дальние дороги, костры и отсутствие удобств — это не для меня. Уверена, что Данияр тоже вымотался, только у него не имелось привычки жаловаться, и мне оставалось лишь брать с него пример.

Открыв утречком глаза, я увидела склонившуюся надо мной незнакомую женщину.

— Вот и нет, сегодня у меня выходной, никого лечить не буду! — сразу отрезала я.

— Чевой-то она? — обернулась женщина к нашей хозяйке. — Али приснилось чаво?

— Так вы не лечиться? — села я на полу, стягивая с Данияра одеяло.

Старушка подошла ближе:

— Ета писуха пришла, я её покликала.

— Что еще за писуха? — мигом поднялся Данияр.

— Так писаря нашего жёнка. Писарь ещё той зимой приказал долго жить, а перья, чернила да листочки всякие жёнке оставил.

— Лучше б, подлец, денег оставил, — вздохнула «писуха».

— Так я вот чего надумала, дочка, — продолжала старушка, — совету твоего решила послушаться, вставай, будам жалабу писать.

— Пусть она пишет, — кивнула я головой. — Не зря же она писуха.

— Так мужик ёй тока чернила оставил, а писать-то не оставил. Напиши, чего тебе стоит?

Я поднялась и села за стол, на котором уже лежало подготовленное перо и пергамент.

— Что писать-то?

— Пиши, — начала диктовать бабуля, — дражайший король!

«Его Высочеству Высокочтимому Галтийскому Королю», — настрочила я…

— К тебе обращаемся, ибо куда ещё, не ведаем….

«На Вас возлагаем все свои надежды, как на справедливого нашего заступника», — чирикала я за ней.

— Накажи паскудника этого, собачьего сына, Нариманта Плюшку, нет мочи терпеть оглоеда проклятого….

«Мы, Ваши поданные, жители поселища «Курилесье», доводим до Вашего сведения, что хозяин здешний, именуемый Наримантом Плюшкой, нарушает все Ваши законы и ведёт себя неподобающим для дворянина образом…»

— Уток и гусей истребляет, изверг, поля конями вытаптуит, — бабуля загибала пальцы, — дебоширит почём зря, девок портит, чтоб ему отсохло, и прочее и прочее…

«Только на Вас одна надежда, как на нашего Гаранта справедливости, да прославится в веках имя Ваше», — закончила я и присыпала письмо песочком.

— Теперь нужно подписи собрать, — добавил, стоя надо мной, Данияр и вручил письмо «писухе». — Все дома обойдите, пусть каждый подпишется.

Изумлённая женщина взяла лист из его рук и вышла за дверь.

— Ну, а мы собираться будем.

— Куда? А письмо? — спохватилась старушка.

— Так я уже написала.

— А завезти? Всё одно — в Вышеград путь держите.

— Подождите, мы так не договаривались!

— А кому везти, бабе старой? Тю! Меня и близко не подпустят! А ты — панна знатная, видная. Тебе и карты в руки.

— Ладно, — ответил вместо меня Данияр, — отдадим в приёмную или в ратушу, а там пускай сами разбираются.

Спорить я не стала.

Письмо вернулось не скоро. Пока Данияр седлал лошадей, я даже заскучала, сидя у окошка и положив на руку подбородок.

Наконец, писуха принесла письмо, обратная сторона которого была в «подписях»: именах, закорючках и крестиках.

Выехав за ворота, мы направились в сторону главного тракта. Но, не доехав до развилки, услышали позади стук копыт. Я обернулась. Нас нагонял парень на запряжённой вороным телеге, поднимая позади рыжими клубами пыль.

— Эй! — кричал он. — Погодите! И я с вами!

— Это что за пассажир, и на кой он нам сдался? — Данияр развернул Инея.

— Здрасьте, я тож в Вышеград, с вами-то повеселее будет! — нагнав нас, парень расплылся в довольной улыбке.

— Очень кстати, — Данияр тронул ногами бока Инея, и тот послушно затрусил вперёд.

Я сделала то же самое, но Котлета была другого мнения, подходя ближе к вороному, разглядывая и обнюхивая его. Я сильнее дёрнула поводья:

— Фу! Отставить! Шагом марш в город!

— Кажется, мой Агат ей по нраву, — констатировал парень.

— Безумно рада, — я всё же заставила строптивую кобылицу шевелить копытами в сторону тракта.

Парень не отставал, гремя своей телегой на всех кочках и выбоинах и болтая без умолку. Звали его Ростик, вёз он в Вышеград горшки с мёдом, рассказывая попутно об отцовской пасеке, о преимуществах липового мёда, да об особенностях соломенных ульев.

— А младший Плюшка мёд у вас не забирает? А то все на него жалуются, — не замедлила я поинтересоваться.

— Да приезжал тем летом, медовухи требовал. Так я ему такого зелья в неё подмешал, что он сутки из кустов не вылезал! С тех пор к нам на подворье — ни ногой.

— И мести не боишься?

Ростик хмыкнул и покачал головой.

— А почему ж тогда у вас вчера комендантский час был? Все по домам сидели и носу не показывали?

— Не знаю, может, кто и сидел. Я с отцом дрова рубил, Озара, сестра моя, корову во дворе доила.

— Так ведь девушки в первую очередь прячутся, чтоб Плюшка коварный их к себе не увёз.

— Ой, насмешила! Никого он не увозит.

— А хозяйка наша жаловалась.

— Приличные девчата, как Озара наша, вечером дома сидят, ткут да вышивают. А очередь из беспутных сама к нему выстраивается. Каждая хочет в поместье хозяйкой стать. Да никого Плюшка в жёны не берёт. Вот и выдумывают: «Не виноватая я, он сам пришёл»… абы языками молоть.

— А посевы топчет? Гусей стреляет?

— Всяко бывает. В прошлым годе с дружками какие-то крутёлки огненные запускал, да сено людям пожёг, дурачина.

— Слушай, Ростик, раз уж ты всё равно в город едешь, может, сам письмо завезёшь? И объяснишь всё на словах?

— Это можно.

Я вытащила из-за пазухи свёрнутый лист пергамента и протянула ему:

— Не знаю, где король ваш находится, но где ратуша — покажу.

— Лады, завезу. Только не верю, что поможет. Король ему пригрозит пальчиком, да всё это без толку. У меня другая идея есть, получше. Когда он Куролесье покинет, я возьму, да и поместье старое подожгу. Негде будет ему дебоширить, перестанет приезжать.

— За это могут и под суд…

— Так я ж никому не скажу. А тебя вижу в первый и последний раз. Можно потом всё на молнию списать, кару небесную.

— Не знаю, Ростик. Опасное это дело. Не рискуй.

— Риск — моё второе имя! — парень взъерошил соломенного цвета чуб.

Небольшую остановку мы сделали в тенёчке у ручья. От мёда, предложенного Ростиком, я отказалась, а вот от закопченного окорока — не смогла.

При обсуждении места ночлега, выяснилось, что у парня живёт тётка в тех самых Прохиндейках, где нам довелось ночевать у старичка-пьянчужки. Пришлось поверить на слово, что его тётка не совсем и не то чтобы прохиндейка, и, скрепя сердце, согласиться переночевать в этом поселище снова.

Марила приняла нас радушно, даже не стала интересоваться у племянника, кем мы ему приходимся. Пока Данияр распрягал лошадей, а Ростик с дядькой грузили на телегу горшки с мёдом со здешней пасеки, я наблюдала, как Марила полными крепкими руками обминает тесто и ставит на деревянной лопатке хлеб в печь.

— У вас тоже большая пасека? — решила я завязать беседу.

— Муж занимается. Я пчёл страшусь, да и мёд не люблю. А свечи делать мне по душе, воск так славно пахнет, и печали забываются, когда он мнётся в руках. Бывает, налеплю птичек, да медвежат, да белок всяких.

— Ух ты! А можно посмотреть?

— Ой, что ты, я их потом растапливаю, а то Друян смеётся. А свечи мы тоже в Вышеграде продаём да мистагогам поставляем. Потому что сальные свечи хоть и дёшевы, но совсем плохие. А наши, толстенные, восковые, горят ровно, пламя дают яркое, белое — как раз для служений подходят. Ну, что, времени у нас немного, скоро хлеб доставать. Пошли-ка быстренько в баню.

— Я чуть позже пойду, с Данияром, — мне совсем не улыбалось идти в баню с незнакомой тёткой.

— Может у вас, городских, и принято, чтоб мужики с бабами вместе парились, a у нас про такой срам и думать забудь!

В бане Марила снова побранила меня за то, что разделась.

— А как же мыться? В одежде?

— В особой рубахе.

— Вы что, одеваете эту рубаху, даже когда одна?

— Ну конечно! А что, любоваться собою, что ли?

— А почему бы и нет? Нужно любить себя.

— Глупости говоришь.

К единому мнению мы так и не пришли. Но я поняла, что в такую тётку я не превращусь никогда, сколько бы лет мне не было. Наше прекрасное тело — это храм нашей души, и мы просто обязаны заботиться о себе, баловать себя, ухаживать за ним, чтобы оно долго служило нам, оставаясь молодым, привлекательным и здоровым. Что это? Очередные сумбурные воспоминания из Лунной Обители? Может быть и так.

Пока в бане были мужчины (кстати, нужно поинтересоваться, одевают ли они эти странные рубахи), Марила накрывала на стол. Мне она дала два комплекта постельного белья и указала, где моя комната, а где — Данияра, объясняя это тем, что в одной комнате можно спать, только когда собираешься заводить детей.

— А у вас сколько детей? — нескромно поинтересовалась я.

— У нас нету.

— Оно и понятно.

Марила недовольно покосилась на меня, и я выскользнула из кухни.

Наши спальни находились на втором этаже, напротив друг друга. Комнатушки оказались совсем маленькими, с нависающими над головой тяжёлыми балками и узкими кроватями. Ну да ладно, переживём. Завтра уже будем ночевать в «Лилии», а вскоре и дома…

Однако я долго ворочалась с боку на бок, глядя в узкое окошко под потолком на растущую, заметно покруглевшую луну. Мне не спалось. Не спалось одной. Я уже привыкла к тёплому плечу Данияра. Была-не была, пойду к нему, Марилы моя жизнь не касается, пусть распоряжается своей. Набросив на плечи одеяло, я пошлёпала по холодному полу к двери. Но только я успела её открыть, как нос к носу столкнулась с Данияром.

— У дураков мысли сходятся, — улыбнулся он и проскользнул в мою комнату.

Ростик разбудил нас, как мне показалось, среди ночи. До рассвета было еще далеко, но ушлый пасечник объяснил, что нужно выезжать сейчас, дабы поспеть на торжище.

Я сонно кивалась в седле, ожидая рассвета. Временами Котлета высказывала свою симпатию Ростиковому Агату, задирая и кусая его, тогда мне приходилось разгонять сон и бранить её.

С наступлением утра со всех поселищ потянулись в город вереницы телег и всадников. Но легче от этого не становилось, местами возникали пробки и столпотворения, особенно на мостах. После полудня, проезжая большое поселище с ветряной мельницей на холме, я захотела отдохнуть в располагающейся у самой дороги корчме, маленькие круглые столики которой располагались прямо на улице, в тени парусинового навеса. Хозяйка, опрятная и милая женщина, довольно быстро принесла заказанного нами цыплёнка. Потягивая из глиняной кружки холодный сок, я наблюдала, как трое мужчин разворачивают мельницу к ветру и натягивают на неё огромные, похожие на паруса, полотнища, бесстрашно карабкаясь по лопастям.

— Ветер меняется, — услышала я голос хозяйки, убирающей соседний столик, — это к грозе. Лучше вам у меня переждать.

Ветер действительно был свежим и порывистым, на юге небо стремительно темнело. Но до нас гроза не дошла, вылившись где-то над Вышеградом.

Приближаясь к городу, я поняла, что была права. На дороге стояли лужи с ободком из жёлтой, как пыльца, пены; обломанные ветром сучья хаотично валялись на тракте, преграждая путь, и с крон промокших насквозь деревьев капли падали прямо за шиворот. Пахло мхом, влажной землёй и лесной сыростью. Небо ещё было тёмно-сизым, но дышалось удивительно легко. Я на ходу достала измятый и потрёпанный плащ, закутываясь в него плотнее и прячась от стекающих со свежевымытых листочков холодных капель.

На улицах Вышеграда народа, как всегда, было много. Все куда-то спешили, суетились, перепрыгивая через лужи. Свежий ветер сдувал тучи в сторону, сквозь просветы в них проглядывало отдохнувшее умытое солнце, отражаясь яркими бликами на мокрых черепичных крышах.

— Лошадей сразу отведём? — поинтересовалась я, поравнявшись с Данияром. — Лень, конечно, но Терезия снова будет ворчать. Да и не захочется потом из комнаты вылезать.

— Отведём к Олехно, сам их брату отдаст.

— Один момент, — вмешался Ростик, — а ратушу мне кто обещался показать? Я, кроме рынка, ничегошеньки тут не знаю!

— Ой, мы же оставили её позади! Я покажу, если ты меня потом до «Лилии» подбросишь. А Данияр лошадей отведёт. Отведёшь ведь?

— Ладно. Только не задерживайся.

— Я еще быстрее тебя вернусь, — я спрыгнула с Котлеты и стала взбираться на телегу к Ростику.

До ратуши мы добрались быстро. Однако в приёмной нам объяснили, что такими делами здесь не занимаются, и отправили в судебную палату. Приехав туда, мы получили ответ, что жалобы принимаются на рассмотрение только с утра и только касающиеся непосредственно города. По совету одного из караульных мы отправились в городской совет, но и там никого не застали. Секретарь предложил оставить письмо здесь же, но Ростик решил заночевать в городе и завезти письмо с утра, чтоб уж наверняка. А на рынок он всё равно опоздал — дело близилось к вечеру.

Телега гремела по брусчатке, приближаясь к площади, когда я услышала знакомый голос:

— В коляске-то поудобнее будет, — Олехно широко улыбался, пристраиваясь рядом с нами.

— День добрый! А Данияр к тебе лошадей повёл.

— Знаю, мы с ним немного разминулись. Мать сообщила.

— А сейчас куда?

— В «Лилию».

— Зачем?

— Не скажу, — Олехно поправил белый цветок в петлице.

— Нет, правда?

— Ну, в гости, — он замялся, — к Лии, рисовальщице. Премилая девушка. Её, кстати, в академию искусств приняли, я возил.

— Так может, и меня прихватишь? А то Ростик совсем города не знает, а еще постоялый двор нужно найти.

Я пересела в коляску Олехно, который ещё долго объяснял недоходчивому Ростику, как добраться до простецкого постоялого двора «Три Таракана».