Имперский детектив КРАЙОНОВ. ТОМ I (Арон Родович) читать бесплатно онлайн полную версию книги

Глава 9

— Ну что же, начнём допрос, — я сказал это вслух больше для себя, чем для неё и повернулся к Юле.— Присаживайтесь. Я правильно понимаю: вас зовут Юля?

— Да, господин… всё верно.

Она опустилась на стул осторожно, будто тот мог вот-вот сомкнуть зубы. Лёгкое дрожание пальцев, сжатые плечи, взгляд, который метался между мной и столом, — классическая растерянность. И страх. Не животный, а социальный; такой страх испытывают люди, которые уже мысленно ждут удара и пытаются стать меньше, чем есть. Нижняя губа подрагивает, колени слегка сжаты — тело уходит в защиту.

Я невольно скользнул взглядом по помещению — не для эффекта, а чтобы самому напомнить, где мы находимся.

Кабинет был стандартным для допросов: ничего лишнего, чистые стены, массивный стол, плотные светильники под потолком. Стулья — тяжёлые, металлические, с закреплёнными на ножках кольцами для фиксации цепей. Не для пыток — для порядка. Обычная страховка, чтобы особо буйных допрашиваемых можно было пристегнуть, если потребуется. Сейчас кольца просто поблёскивали полированной сталью под её ногами, никак себя не выдавая.

Я на них даже не смотрел — но Юля успела. Глаза у неё дёрнулись вниз и тут же обратно. Вот откуда этот резкий скачок паники в эмоциональном фоне.

Отлично. Значит, кабинет работает на меня.

Я сел перед ней и чуть подался вперёд, фиксируя её внимание:

— Можно узнать, почему вы меня сюда позвали? — тихо продолжила она.

Вот тут и начинается самое вкусное.

В допросах есть один приём, который любят и новички, и старики: выбить человека из привычной линии поведения. Не грубостью и не давлением — а нелогичным вопросом. Детектору лжи на такое плевать, машинка анализирует биохимию. А вот работа живого человека — это паттерны поведения, которые никто не контролирует полностью.

Когда человек врёт — он сначала строит фразу, потом примеряет её в голове.

Когда отвечает честно на бессмыслицу — мозг просто выдаёт чистую реакцию: удивление, недоумение, растерянность.

И вот эти реакции я запоминаю лучше, чем имена.

Я чуть наклонился, взглянул ей прямо в лицо и спокойно спросил:

— Юля… какого цвета апельсин?

Глаза расширились. На долю секунды.

Именно это мне и нужно было поймать.

Честная, чистая эмоция: брови вверх, губы чуть раскрылись, дыхание сорвалось, потом выровнялось — мозг ещё не понял, что происходит.

А потом она выдала:

— … оранжевого?

И в голосе был вопрос, не утверждение.

Идеальная честная реакция.

Значит, теперь я знаю её эталон «правды»: микроослабление век, подбородок чуть вперёд, плечи расслабились на полсантиметра.

Запомнил. Буду сверять дальше.

— Отлично. Вы ответили честно. Теперь перейдём к настоящим вопросам.

Она уже не понимала, что происходит — и это было именно то состояние, которого я добивался: эмоции открыты, контроль ослаблен, защита сбита.

И теперь допрос действительно начинается.

В теории всё выглядело просто. На практике — как всегда через жопу.

В психологии, особенно оперативной, есть один нехитрый принцип: узнать, когда человек врёт, — куда сложнее, чем понять, когда он говорит правду. Это, кстати, не моя придумка. Ещё в моём прошлом мире один лысый профессор-психолог — фамилию я уже не помню, что-то из разряда Экмана или его коллег — расписал целый психотип поведения под такие случаи. Суть там была простая: ложь имеет сотни вариантов, правдивость — всего несколько базовых реакций. Поэтому и вычислять нужно не ложь, а именно чистую эмоцию правды.

Вот для этого и задаются идиотские вопросы уровня «какого цвета апельсин» или «сколько ног у слона». Да, звучит как цирк. Да, отдалённо напоминает работу детектора лжи. Но иначе — никак. Это не показатель непрофессионализма, это просто единственный способ получить эталонную реакцию, с которой потом можно сверять остальные.

Понимание поведения, считывание микродвижений, мимики, дыхания — я этим владел всегда. Это не выключается. Но когда дело доходит до допросов… там нужна точность. Если в обычной беседе я могу быть уверен в реакции человека на 80–90%, то здесь — это мизер. Мизер, который в допросе считается провалом.

Нас, в моём прошлом мире, натаскивали до состояния, когда ты должен быть уверен минимум на 95–98%. Иногда даже на все 99, когда речь идёт о серьёзных делах. Как они высчитывали эти проценты — я так до конца и не понял. Может, сами себе врали. Но принцип я уловил чётко: если нет абсолютного эталона «правды», ты рискуешь ошибиться.

Вот поэтому сейчас я и задал Юле этот идиотский вопрос про апельсин.

Я присел напротив Юли и дал себе пару секунд тишины, чтобы выстроить тактику. Работать приходилось вслепую: ни камер, ни досье, ни нормальной вводной о человеке. Меня просто закинули в допросную и сказали: «Разбирайся». Странно, словно хотят проверить мои способности.

Хорошо. Посмотрим, что я смогу получить из наблюдений самостоятельно.

Её манера сидеть сказала много. Колени сведены, ступни подтянуты под стул, носки обращены внутрь. Плечи чуть втянуты, подбородок опущен. Ладони сцеплены в переднике, пальцы напряжены, но не до боли. Это не поза защиты — это инстинктивная попытка стать меньше, когда человек попадает под прессинговый взгляд.

Её движения и походка я отметил ещё по пути сюда. Шла коротким шагом, наступая сначала на носок, а потом переносила вес на стопу. Шаг мягкий, упругий, временами сбивался, когда она нервничала. Корпус двигался вместе с ногами, но не в едином ритме. Руки прижаты к телу, жесты аккуратные, без резких углов. Такое я видел у тех, кто в детстве занимался танцами или гимнастикой.

Макияж лёгкий. Тени нанесены тонко, без плотного перекрытия складок, тон ровный. Ничего, что может скрыть мимику или погасить эмоции. И главное — нанесён не как у тех, кто пытается «держать лицо», а как у обычной девушки, собирающейся на смену.

Маникюр тоже дал свою информацию. Ногти короткие, однотонный бюджетный лак, местами чуть стёрты края. Форма подпиленная, но явно не салонная. Техника нанесения простая, другая, чем у той девчонки, что улыбалась мне на кухне. И если у той был более плотный карамельный оттенок, салонные ногти, то у Юли — аккуратные, но экономные. Характерная деталь.

Дыхание поверхностное. Вдохи короткие, выдохи чуть срываются. Ритм сбивается всякий раз, когда она поднимает взгляд. Это чистая физиология, нервная, не контролируемая.

Из всего этого складывалась понятная картина: передо мной — обычная девушка без профессиональной подготовки. Не боец, не обученный лжец, не человек, привыкший к допросам или контролю физиологии. Процентов на восемьдесят пять — так. Остальное оставляю под вероятность собственной ошибки.

Значит, работаем по простому пути. Самому мягкому. Честные реакции — лучший полиграф.

Я откинулся на спинку стула.

— Отвечаете только «да» или «нет». Ничего больше. Быстро.

Юля кивнула. Хорошо. Эталон честной реакции у меня уже есть.

Я начал.

— Вы работаете в доме Карловых?

— Да.

Чисто. Никаких микрозажимов.

— Вы младший обслуживающий персонал?

— Да.

Плечи просели на миллиметр — расслабилась перед честным ответом.

— Работаете здесь около месяца?

— Да.

Опять честно.

— Вы знаете, где кухня?

— Да…

— Где кладовая?

— Да.

Она уже вошла в ритм. Вдох — доля секунды паузы — ответ. Поведение ровное, честное, без контроля, идеально для базовой линии.

Я дал ей буквально секунду расслабиться — ровно достаточно, чтобы ослабить внутренний контроль.

И бросил:

— Вы причастны к краже котёнка?

— Д… — вырвалось на автоматике, но тут же, будто вляпавшись в собственную ошибку: — Нет! Нет, господин, я не крала! Я вообще не… я просто… я ничего такого не делала!

И вот здесь началось самое интересное — не во фразах, а в теле.

Она не «осеклась». Она сорвалась вперёд, как человек, который испугался не вопроса, а мысли, что мог оговориться. Пальцы вцепились в передник — не ради театра, а как у ребёнка, который ищет хоть что-то, за что можно зацепиться. Плечи дрогнули и чуть ушли назад — инстинктивная попытка отодвинуться от обвинения. Дыхание сбилось, коротко, резко — типичная реакция паники. Взгляд метнулся вниз — не от вины, а от ужаса, что она едва не призналась в том, чего не делала.

И главное — нет ни одного признака наигранности.

Минимально — ни один мускул не запоздал, движения не были построены логически, не было этого «пластикового» контроля дыхания, которое включают те, кого учили держать лицо.

Это была живая, честная эмоция.

Если она и врёт, то делает это так, как умеют единицы — те, кого готовят ломать людей. Но она не такая. Не тот психотип, не та биомеханика. Скорее наоборот: передо мной обычная, испуганная девчонка, которая сейчас едва не подстроилась под ритм допроса — и сама от этого охренела.

Я отметил это про себя:

Правда.

Она действительно не брала котёнка.

Тогда остаётся другой вопрос.

Я его задал сохраняя спокойный, ровный тон:

— Хорошо. Тогда объясните мне… зачем вы подменили банку? — и я кивнул в сторону той самой, лежащей у меня на столе. — Для чего вы поставили её на склад корма?

Я начал замечать, что она уходит внутрь себя, начинает замыкаться. Если сейчас дать ей полностью провалиться в это состояние — обратно её уже не вытащить. А допрос на таком фоне превращается в мучение, а не в инструмент. Значит, нужно говорить сейчас — пока она ещё держится на поверхности.

— Юля, — сказал я мягче, чем до этого. — Поймите одну вещь. Факт того, что вы подменили банку и поставили её на склад — он есть. Это зафиксировано камерами. На записи прекрасно видна ваша родинка. Здесь всё однозначно. Единственный верный шаг для вас — просто рассказать правду. Если вы не брали котёнка, значит, так и скажите.

Я перевёл дыхание и продолжил:

— Но меня сюда позвали не искать того, кто подменил корм. Меня позвали найти того, кто украл Феликса. И пока что единственный человек, который хоть как-то связан с этим делом и вёл себя странно — это вы. Я знаю, что вы не соврали, когда сказали «нет». Но мне нужно понять, что всё это значит.

Я увидел, как в её глазах что-то поменялось: страх остался, но к нему примешалось понимание — та самая эмоция, когда человек решается говорить, потому что уже загнан в угол.

— Как я могу к вам обращаться? — тихо спросила она.

— Роман.

Она кивнула — и начала.

— Господин Роман… У меня… сильно заболел кот. Сильно. И у меня почти нет денег. Я смогла одолжить немного на лекарства, антибиотики. Но ему ещё нужен был специальный корм… для мочевых каналов. Такой, который легче усваивается, мягче, чтобы ему не было больно. Поэтому… — она сглотнула, — поэтому я и пошла на это. Я украла корм. А когда получила аванс — решила подменить банку.

Я внимательно слушал, не перебивая.

— Когда я крала… банку пришлось выбросить. Я не могла вынести её целиком. Я вытаскивала корм по чуть-чуть, пряча под одеждой. Нас досматривают… поэтому банку мне пришлось выбросить. Я… правда не думала, что это кто-то заметит. Корм иногда списывают — у него срок годности быстро кончается. Кот же… Феликс… он не так часто болеет. Я не думала, что это вызовет такие проблемы. Поэтому… я и подменила.

Она говорила честно.

Абсолютно честно.

Линия её «правды» уже была у меня в голове: ритм речи, микродвижения, напряжение на вдохе, реакция глаз — всё совпадало. Ни одного признака лжи.

— Хорошо, Юля, — сказал я. — Тогда, может быть… вы что-то видели? Что-то необычное? Вы вчера были возле склада. Может, что-то показалось странным? Что-то связанное с котом?

Она заморгала, вспоминая.

— Н-нет… ничего. Правда… я вчера первый раз видела госпожу. Она… была злой. Очень злой. И шла куда-то быстро.

— Где вы её видели?

— Она выходила из комнаты Феликса.

Я это запомнил.

— Что ещё?

— Я… сегодня утром получала её одежду для стирки.

На этом месте я поднял голову.

— Одежду? Что-то заметили?

— Да… — она осторожно кивнула. — На внутренней стороне подола… был пушок Феликса.

— И? — уточнил я. — В чём странность? Она же была у кота.

— Госпожа очень… очень щепетильна к чистоте. Она ненавидит, когда одежда пачкается. Мы каждый её наряд отправляем в химчистку — каждый день. Нам даже выдали специальные перчатки… из какого-то материала… я не запомнила название… чтобы мы случайно не оставили ни затяжек, ни ворсинок. Она не позволяет нам прикасаться к вещам просто так. А здесь… — Юля чуть развела руками, — пушок прямо внутри подола. Много. Ненормально много.

И вот в этот момент меня накрыло.

Вот, что меня весь день тревожило.

Вот какой кусок не вставал в картину.

Слишком чистый дом.

Слишком много камер.

Слишком много охраны.

Слишком строгая хозяйка.

И при этом — исчез кот.

Слишком чисто для пропажи.

Я резко повернулся к зеркалу и поднял голос:

— Мне срочно нужно добраться до этого платья!

Хотя я уже все понял. Но дополнительно могу проверить. За стеклом что-то загудело, вероятно кто-то поднялся.