Хроники новуса II

Глава 6

Фарик вынырнул из недр конюшни, и я немного подивился, для чего брат Арнос остерегал нас от споров с конюхами. Мне было б проще рассориться с самим Арносом, чем с этим человеком. Главный конях был крепок, жилист и суров, изрядно поломанный нос смотрел в сторону, а вот узкие, будто прищуренные, зеленые глаза — прямо и безо всякого смущения перед дворянами. Фарик в один миг оценил нас, взвесил и поставил в самый конец всех знакомцев, включая каждую лошадь, что он выпестовал. Волосы и бороду он стриг коротко, и жесткие пряди торчали, ничуть не скрывая белый рубец над бровью и несколько мелких ожогов.

— Первогодки, значит? — сказал Фарик, не глядя на брата Арноса. Видать, адептусов он ставил ничуть не выше новусов. — Двое — на стойла, двое — на воду.

Его взгляд задержался на мне.

— Из простых? Верхом ездил когда?

Я кивнул, потом помотал головой.

— Зато к лопате привыкший. Будешь вычищать стойла, а ты, — он указал на другого новуса по имени Далмир, — наполняй тачку и кати ее вон туда. Убирать не только навоз, но и солому.

Он отвел нас к закутку, откуда вытащил две деревянные лопаты и тачку на одном колесе, потом забрал оставшихся новусов с собой и ушел. Мы же рьяно принялись за дело. Сперва я по глупости открыл стойло, чтобы зайти внутрь и выгрести лишнее, но конь с чего-то вдруг вздыбился и едва не пробил копытом мне голову. Видать, разозлился, что в этот раз за ним дерьмо выносить будет не благородный господин, а кто-то из черни.

— И как теперь быть? — растерянно спросил я.

— Может, снизу? — предложил Далмир. — Дверь стойла короткая, лопату можно просунуть.

Зато палка у лопаты не такая длинная. Я опустился на колени и выгреб всё, до чего дотянулся, к нам в проход. Далмир наскоро закидал собранное в тачку, и мы двинулись к следующему стойлу. Там я не стал испытывать удачу и сразу наклонился к прогалу меж дверью и полом.

Когда тачка наполнилась, Далмир покатил ее куда было сказано, и вернулся уже не один, с ним пришли два парня наших лет или чуть старше.

— Вот они какие, первогодки! — весело сказал один из них с забавной рожей.

«Забавной», потому что он походил на ярмарочную куклу — курчавые волосы, оттопыренные уши, очень улыбчивое лицо и крошечные глазки, будто по набитой тряпками кукольной голове два раза углем чиркнули.

— Ого, а ты знал, куда идешь! — он кивнул на мое платье. — Тоже кто-то из родичей в культе? Подсказал, что брать нужно?

И ведь правда, эти парни были одеты куда проще, чем тот же Далмир. Может, помощники конюха?

— Я — Эржик. Эржик из рода Хартенберг, — он слегка поклонился. Ну, в точности, как добряк-недотепа из ярмарочной сценки.

— Меня звать Лиором. Значит, вы новусы?

Вряд ли дворяне по доброй воле пошли служить в культ конюшими.

— Именно так. Пришли на подмогу. Вернее, нас прислали. Одной лопатой эти долгоровы конюшни за всю жизнь не вычистить — пока дойдешь до последнего стойла, в первом уже будет навалено по колено. Лиор. А из какого рода?

Новусы. Наши старшие братья. Мне пришлось по нраву, что этот Эржик не чинился, ловко плюхнулся вниз и в несколько взмахов выволок оттуда и запачканную солому, и кучу конских яблок. Но для чего он первым делом сказал свой род и начал расспрашивать о моем? Про Далмира он, видать, уже вызнал и взялся за меня.

— Я поклялся культу в верности и отрекся от рода, как и все прочие новусы.

Эржик выпрямился, глянул на меня и спросил:

— Уж не усомнился ли ты в моей преданности культу? Полагаешь, что память о роде моем, о людях, что взрастили и выпестовали меня, есть свидетельство измены?

— Не злись, Эржик, — примирительно сказал Далмир. — Лиор — из простого люда…

— Простолюдин… — протянул Эржик. — Я мог бы догадаться сам. Только тот, у кого нет рода, может легко отказаться от него.

Он вдруг обратился в другую куклу из сценки — знатного господина-злодея, что всегда творит козни. Его маленькие глаза теперь походили не на росчерки углем, а на сами угли, что еще не потухли, с красными искорками.

— Моя верность принадлежит культу, как кровь, плоть и сама жизнь! И я никогда не скажу и не сделаю что-либо ему во вред. Но если моя семья попадет в беду, ужели не помогу им по мере своих сил, если на то не будет запрета владыки? Ужели отвернусь от них? Только чернь сношается, плодится и умирает, не ведая родства и не питая нежных чувств к тем, кто ее породил.

Я хотел сказать, что знал отца своего и мать, но не мог вставить и слова.

— Эржик! — тронул его за плечо второй новус из старших. — Это простолюдин!

— Да понял я! — рявкнул Эржик.

— Тот самый простолюдин, — еще раз попытался намекнуть на что-то его друг.

С лица Эржика будто содрали маску, и он снова превратился в улыбчивого лопоухого добряка.

— Тот самый? Далмир, поменяйся-ка со своим другом. Пусть он катает тачку.

После этого разговоры затихли. Я был рад сменить деревянную лопату на тачку, хотя бы не придется корячиться на коленях. Когда навоз, перемешанный с соломой, заполнил ее доверху, я покатил ее вглубь конюшни. Почти из всех стойл на меня смотрели горбоносые конские морды, иногда они задирали верхнюю губу, обнажали крупные желтые зубы и ржали надо мной.

Я толкал вонючую тачку и молча кипел от негодования. Что значит «не ведая родства»? Да, я не видел своих дедушек и бабушек, но я знал родителей. Нежные чувства? Отец редко говорил что-то доброе, зато любил взъерошивать мне волосы, мать… ну, это же мать, и я ее единственное дитя, потому она заботилась обо мне от всего сердца. Вся в хлопотах с утра до ночи, а всё равно нет-нет да и прижмет меня к себе, пробегая мимо. Род! И что, разве это значит, что мать того же Эржика лучше? Она ведь согласилась отправить его в культ! Почему не упросила отца, чтоб Эржик остался дома, со своими горячо любимыми родичами?

Наконец я дошел до небольшой открытой дверцы, откуда сильно пахло конским навозом, вошел, увидел там яму, опрокинул тачку туда и побрел обратно, думая, как ответить Эржику, чтобы он понял…

Их голоса далеко разносились по конюшне, отдаваясь эхом. Я помедлил, прислушиваясь.

— … долго командор его терпеть не станет. Потому и говорю, лучше держись от него подальше — целее будешь.

Тачка скрипнула, и они замолчали. Куча для меня уже была подготовлена, мы вмиг перекидали ее, и я снова двинулся к яме.

Когда мы вычистили с сотню стойл, вновь появился Фарик и велел нам идти отдыхать. Как раз начинало смеркаться, и мы успевали добраться до келий до темноты. Далмир ласково распрощался со старшими новусами, поблагодарил их за науку и поспешил во двор, не сказав мне ни слова, будто узнал, что я стал прокаженным.

На другой день всё было почти так же: и бег по двору с грузом, потом тяготы истинного языка, скука в молитвенной комнате. Брат Арнос появился на вечерней трапезе и назвал тех, кто сегодня пойдет на конюшню, а кто будет бодрстовать на замковых стенах, и моего имени там не прозвучало. Потому я провел весь вечер, вбивая в свою голову очередную страницу из книжицы.

И на третий тоже.

А на четвертый меня отправили в ночной караул. После вечерней трапезы я надел гамбезон, спустился в оружейную, и там вместе с Ренаром подождал, пока изрядно похудевший за последние дни брат Арнос вернется из конюшни, куда отводил очередных помощников.

— Возьмите по одному поясному ножу. Ренар, возьми меч. Лиор, тебе топор.

— Почему? — спросил Ренар.

— Он пока плох с мечом, топор будет сподручнее. За мной!

Арнос повел нас к воротным башням, самым высоким в замке, и передал с рук на руки стражам, тоже новусам, но эти выглядели лет на пять-семь старше нас, в отличие от конюших. Я сразу насторожился и решил, что буду держать язык за зубами. Врать не стану, но и заявлять о своем сословии сразу не буду.

Нас встретили вполне радушно. Невысокий плотный парень с длинными усами, что изрядно портили его круглое лицо, сказал, что его звать Бозаром, и что в карауле нет ничего трудного.

— Тут, знаешь, еще две стены — городские, на них всё строже: глаз не сомкни, зевоту не разводи, не шуми да еще и караульным на башнях вовремя отбивайся, чтоб не подумали, что ты с перепою в ров шлепнулся. Мы тут так, для виду. Изредка поглядывай вниз, смотри, не ползут ли какие огни к замку, и ладно. Можешь даже вздремнуть, если захочется.

Ренар недовольно поморщился, ему такие порядки пришлись не по душе.

— А что, разве у культа нет врагов? Мы слышали про культ Perfectio…

Бозар махнул рукой, чтоб мы последовали за ним по крутой извилистой лестнице наверх, и, подымаясь, объяснил:

— Меж нами и Perfectio больше придворные дрязги. К примеру, на приеме их посланец всевозможными способами очерняет перед королем нас, а наш посланец — их. Магистры из кожи вон лезут — у кого новусы крепче да адептусы учёнее. Да, на хребте случается всякое, пропадают люди то с их стороны, то с нашей, и лишь одно древо Сфирры ведает, что с ними стало. Но чтоб в открытую драться… Лет двадцать уж такого не было.

На стене было ветрено и темно. Ни факелов, ни фонарей со свечами с собой брать не разрешалось, так что мы попросту ходили меж зубцов едва ли не наощупь, смотрели то на темный город, где нет-нет да мелькали огни запоздалых прохожих и ночных караулов, то на замок, где света не было вовсе.

Старшие братья быстро выведали, кто из нас кто, и потом вели разговоры с одним лишь Ренаром. Нет, с виду они не воспылали ко мне неприязнью, не высказали ни единого грубого слова, но, услыхав название Ренарова рода, принялись вспоминать, как и где их предки встречались в прошлом, у кого еще родичи ушли в культ, обсудили дядю Ренара, похвалили его достижения. Словом, для меня там места попросту не было. Потом они начали сравнивать, у кого какие порядки были в родовых землях, как охотились, как караул выставляли, как наказывали слуг за леность и непослушание… Я едва дождался конца нашей смены.

Вот так наша служба и пошла по кругу. Бег, копья, истинный язык, молитвенная комната, конюшня или ночной караул… По вечерам к нашим кельям часто приходили старшие новусы, приносили из города вино и всяческие лакомства, им-то выходить наружу не запрещалось. Спустя несколько дней я приметил, что кельи братьев стали уютнее и красивее: каменные полы устилали плетеные дорожки или даже ковры, прибавились свечи, кое-какая утварь. Конечно, то были не дары, новусы честно расплачивались за каждую вещицу привезенными из дому деньгами. Я было тоже сунулся: заглянул в келью Эдмара, когда тот говорил с кем-то из старших, попросил купить с десяток свечей и уже полез за кошелем, как старший вдруг поднялся и сказал Эдмару:

— Видимо, сегодня дурной день. Пришло время мне удалиться. Ты же поразмысли на досуге, кого стоит впускать к себе в келью, а кого — нет.

Я как стоял с кошелем в руке, так и застыл. Эдмар же, густо краснея, попросил, чтоб я не заходил к нему более.

— Вот то, что ты просил, — сунул связку толстых длинных свечей и выпроводил вон, не взяв ни единой монеты.

Меня вновь сторонились. Но если прежде новусы обходили меня стороной из-за угроз Фалдоса, то сейчас виной тому послужили старшие братья. Но почему? Неужто всем было сказано про командора и «держаться от него подальше»? Один лишь Ренар хоть как-то показывал, что я не пустое место, изредка перекидывался со мной словечком-другим.

Потому я, дождавшись, когда у нас обоих настанет свободный вечер, зашел в его келью, прикрыл дверь и спросил прямо, что говорят обо мне старшие.

Ренар, как честный и не терпящий подлости человек, рассказал всё, как есть:

— Я обещал, что отведу тебя к дяде, но к своему стыду, не смогу сдержать обещания. Я говорил с ним о тебе, и он запретил. Более того, дядя велел мне прекратить с тобой всяческие сношения.

— И что же послужило причиной? Мое низкое происхождение? — проговорил я сквозь зубы.

— Нет. Вернее будет сказать, не совсем, — Ренар прошелся по келье, не скрывая горечи. — В культе немало людей неблагородного происхождения, правда, они по большей части уже в немалых летах. Дядя говорил, что прежний магистр не гнушался брать людей из торгового или из духовного сословия, лишь бы те ведали грамоту, а еще лучше — чтобы знали истинный язык. Тот же командор — сын торговца. Это нынешний магистр завел иные порядки. Дядя говорит, что он вздумал подражать культу Perfectio.Так что причина не в твоей крови, это всё из-за командора. Он взъелся на тебя из-за той печати. Дядя сказал, что командор — человек обидчивый и злопамятный. Из-за тебя магистр узнал о проделке с печатью и теперь, когда видит тебя, всякий раз припоминает командору все его проступки, а таковых немало. Дядя удивляется, что ты до сих пор жив, говорит, что обычно командор не отличается таким долготерпением.

Я хмыкнул. И впрямь, не отличается. Уже два раза пытался меня убить.

— А что за птица — этот командор? Почему его все так боятся? Он что, custos? Или второй после магистра в культе?

Ренар рассмеялся:

— Вовсе нет. Он вроде управляющего в замке, — новус вспомнил, что я-то был рожден не в замке, и пояснил: — На нем лежат хозяйственные хлопоты: найм и роспуск прислуги, закупка провизии, ткани на пошив одежды, починка крыши и стен и прочие дела. Должность вроде бы и ответственная, только никто из культистов не хочет ее занимать, потому как дел с утра до ночи невпроворот и некогда уделять внимание собственной силе. Командор давно застрял на адептусе, надежд на дальнейший рост не осталось, потому он и согласился взять на себя этот нелегкий труд. И ему благоволит магистр, хоть и ведает о его корыстолюбии.

— Значит, все новусы в культе знают о нелюбви командора ко мне, — вздохнул я. — Может, еще что подскажешь напоследок?

Ренар заколебался, пару раз открыл рот, чтобы что-то сказать, отвернулся, но в конце концов решился:

— Еще дядя сказал, чтобы я не обращал внимания на тех новусов, что по вечерам ходят к нашим кельям. По большей части, это неудачники, которые вряд ли сумеют преодолеть порог между адептусами и сапиенсами, а некоторым вовсе суждено навеки остаться в новусах. Они ходят сюда, чтобы заручиться поддержкой тех, кто, возможно, сумеет подняться выше. Истинно сильные люди с утра до ночи заняты собой и собственной силой.

— Благодарю, — кивнул я Ренару. — Больше я тебя не побеспокою.