Хроники новуса II

Глава 5

Истерзав наши скорбные умы, да-да, он так и сказал: «Скорбные умы», брат адептус отвел нас в обещанную молитвенную комнату. Первым бросилось в глаза изящное мраморное изваяние в форме древа Сфирры, а уж потом я разглядел тряпичные свертки, разложенные по полу.

Мы ввалились внутрь и остановились в растерянности. У нас в деревне никогда как-то особо древу Сфирры не молились, обычно бормотали молитву благодарности перед едой, слушали речи хранителя корней во время похорон, свадеб и разных праздников. Да у кого найдется время, чтоб пойти и прям нарочно молиться? Всегда можно отыскать забаву повеселее.

— Извольте пройти дальше. Подушку настоятельно советую подложить под колени.

Я выждал, пока новусы выберут себе места, а сам опустился возле двери, подальше от статуи. Хвала древу Сфирры, кто-то додумался до этих подушек, на каменном полу мы бы долго не простояли.

— Вы должны почувствовать в себе дух, spiritus. Не путайте с душой, ее может увидеть лишь великое древо. Spiritus течет по вашим жилам, вплетается в мясо и кости, прячется в кишках. Книга, которую вы столь долго и тщетно заучиваете, как раз и повествует о том, как услышать дух. Я не питаю надежд, что кто-то из вас в сей день или хотя бы в ближайшие шесть месяцев сумеет ощутить его, но магистр полагает, что новусам не помешает немного смирения.

Даже мне, привычному к крысам, нечистотам, плетям и навозу, было неловко стоять на коленях вместе со всеми, а каково было благородным? Фалдос никак не мог усесться, он все оглядывался на других новусов, затем его взгляд остановился на мне. Он будто бы просил о помощи, но я прикрыл глаза и притворился, что молюсь, зашептал первую вспомнившуюся молитву. А в голове моей ходили мысли совсем не о spiritus.

Что это за урок такой? Как почувствовать то, что внутри? Я знал, что внутри моего тела бежит кровь, но как ощутить ее течение? Сердце тоже стучит без умолку, но если не касаться груди, то его не замечаешь до той поры, пока не перетрудишься или не перепугаешься до смерти. Или вот кишки! Я сам их не видел, зато не раз потрошил курей и помогал потрошить свиней. Кишок там полон живот! Но я чувствую, что они есть, лишь когда живот сильно прихватит, и то не столько кишки, сколько боль и резь.

Дух… Может, брат адептус говорил о той силе, которую мы забираем из ядра? Она тоже течет, вплетается и прячется.

Немного успокоившись, я попытался вспомнить, что было написано в книжке. Нам ведь сразу сказали, что без истинного языка и этих письмен мы ни за что не сумеем стать адептусами.

«Vis es, quae per omnia fluit — non in gladio, non in brachio, sed in ipsa natura rerum latet. Stultus eam in sanguine quaerit; sapiens in silentio animae invenit. Haec non capitur, sed cognoscitur; non possidetur, sed participatur — sicut lumen solis, quod licet omnibus, sed nullius est. Illa, quae dat potentiam, eadem servitutem parit: nam qui se fortem credunt, saepe ipsius virium mancipia fiunt. Verum robur non in movendo mundum, sed in se ipso regendo consistit.»

«Сила есть то, что течёт через всё — не в мече, не в мышце, но в самой природе вещей сокрыта. Глупец ищет её в крови, мудрец обретает в безмолвии души. Её не берут, но познают; не владеют, но разделяют — как свет солнца, что всем доступен, но никому не принадлежит. Она даёт могущество, но так же порождает и рабство: ибо считающие себя сильными часто становятся рабами самой силы. Истинная мощь — не в том, чтобы двигать миры, а в том, чтобы владеть собою.»

Когда мы только начинали грызть эту книжицу, ее слова звучали для меня одинаково непонятно что на истинном языке, что на нашем, фалдорийском. Многих слов я попросту не понимал, сейчас я пообвык и уже не пугался вычурной и запутанной речи. Жаль, только это не помогало мне понять, как и что я должен почувствовать.

От непривычной позы начали затекать ноги. Я приоткрыл глаз и увидел, что братья-новусы елозят на тонких подушках, пытаются сесть поудобнее. Мда, вряд ли кто-то из нас сумеет нащупать этот долгоров спиритус. Под конец я догадался, почему мы ищем дух именно на коленях: иначе бы все новусы заснули, даже занемевшие ноги не помешали мне задремать.

— Новусы! Урок закончен.

Я аж вздрогнул от неожиданности, попытался встать, но едва не упал — ноги одеревенели после долгого сидения. Пришлось помедлить, чтобы переждать покалывания. Остальные тоже не с первого раза смогли подняться. Стоило выйти из молитвенной комнаты, как меня кто-то схватил за шиворот и затащил за угол.Новусы же поспешили в трапезную, совсем в иную сторону.

— На сей раз не улизнешь, — сказал Фалдос. — Погодь, не бузи, бить не буду.

Я медленно разжал кулаки. Веры ему, конечно, не было, но один на один без оружия мне Фалдос не страшен.

— Чего?

— Я тут поразмыслил… Это магистр подстроил. Или им в кубок что-то подлили. Или, может,к ним в темницу приходили и чем-то отравили. Но тебя не тронули. Почему? Потому что ты из черни? Но я-то нет! Мой отец — барон Грейхарт, да, он не королевской крови и даже не граф, но нашему роду уже двести лет.

Слова Фалдоса меня запутали. Чего же он хочет? Чтобы другие новусы опомнились? Или злится, что его обошли стороной?

— Страшно тебе было в темнице? — спросил я.

Фалдос сперва опешил от вопроса, потом сдвинул брови и прорычал:

— Я же не девка, чтоб испугаться такой малости. И какого долгора…

— Видал, как другие тряслись?

Он кивнул и призадумался:

— Меня-то отец не раз в подземелье сажал.На неделю, на две. Привык и к темноте, и к сырости, и на одной воде сидеть… Думаю, и тебе не впервой.А вот остальные, — он презрительно фыркнул, –фарфоровые дворянчики! Разве что Ренар чего-то стоит.

Мне чуток стало не по себе от подобных откровений Фалдоса.

— А шепот слышал там?

— Слышал. Нес ту же чушь про воздаяние, как и наш хранитель корней. Он вечно что-то такое бормотал. — Вдруг Фалдос хмыкнул: — Ага, понял, к чему ты клонишь. Сначала темница, пытки, страх, крики, потом тепло, вино, сытная еда. И всё — он размяк и готов каяться во всех грехах.

— Кто? — удивился я.

— Был у нас один… соглядатай, — Фалдос усмехнулся, будто вспомнил что-то хорошее. — Как признался, содрали с него кожу и отправили нанимателю.

Я сглотнул. Всё-таки мне еще повезло — отделался запачканным гамбезоном и вонью в келье!

— Только мы ему ничего не шептали. Просто отводили провинившихся слуг вниз и пороли, а соглядатай слушал их крики. Каждую ночь! Чтоб спать не мог. Но для чего это культу? Нам-то каяться не в чем. — И снова он догадался сам: — А ведь Милик помер. Значит, и тут случаются соглядатаи, наверное, из других культов посылают.

— Пойду я тогда, — пробормотал я, хотел было проскользнуть мимо Фалдоса, но он снова ухватил меня за шиворот и дернул назад.

— Да погодь же. Значит, никакого секрета нет? Я попросту крепче, чем другие?

— Наверное.

Фалдос наконец отпустил меня, отошел на пару шагов назад:

— Больше не трону. Пусть ты и подлой крови, но дух в тебе стойкий. Хоть кто-то толковый будет.

И ушел.

Я одернул балахон, поправляя ворот. Чудной человек. И страшный. Чего же он такого вытворял, что отец, привыкший сдирать с людей кожу, в подземелье его сажал? И не боится ли барон, что его первенец, окрепнув в культе, захочет отомстить за свои обиды?

В трапезную я пришел последним, сел за стол и взялся за ложку. Новусы все, как один, посмотрели на Фалдоса — скажет он чего или нет, но тот будто бы меня и не видел вовсе: как ел, так и продолжил есть. Ренар хлопнул меня по плечу, от чего я поперхнулся и закашлялся.

— Поладил-таки с Фалдосом? — шепнул он. — Это ты верно сделал. Когда я снова увижусь с дядей, попрошу, чтобы он и тебя взял под крыло.

— Угу, — согласился я, а сам быстрее начал работать ложкой.

Изголодался я. А еще мнилось: ждет меня какой-то подвох, ведь не может быть такого, чтоб больше никакой беды не грозило. Испытание я прошел, Фалдос злобу свою отпустил, значит, должно случиться что-то еще. Вот как отчим помер, так и пошло всё кувырком.

Едва я добрался до тушеных овощей с мясом, как в трапезную вошел брат Арнос. Мы привыкли, что видим его лишь с утра и до полудня, потому удивились его появлению. Да и выглядел он неважно, словно услыхал дурную весть или помер кто из семьи.

— Брат… — его голос прервался. Он кашлянул и попробовал заново: — Братья новусы! С сего дня вы перестанете только принимать блага от культа, но начнете и отдавать. Каждый вечер четверо из вас будут помогать на конюшне. Там работают и простые люди, не новусы, но вам нельзя их задирать, они поболее вашего знают о лошадях. Еще двое пойдут в караул на стены вместе со старшими до полуночи, и двое — после полуночи до зари. Вас восемнадцать человек, значит, раз в четыре дня вы не будете спать по полночи. Заодно привыкнете нести службу, это пригодится вам в походах на хребет.

Обрадовалось от силы трое или четверо новусов, остальные, как и я, были изрядно измотаны бегом с мешочками, истинным языком и бдением в молитвенной комнате. Впрочем, вряд ли в другой день будет как-то легче, лучше уж сразу отмучаться.

— На конюшни пойдут… — брат Арнос перечислил имена, среди них оказалось и мое. Затем он назвал тех, кто отправится в караул. — Конюхи, поменяйте платье на что-то простое и спуститесь во двор. Стражи, наденьте гамбезоны, идите к оружейной и ждите меня.

Я быстро запихал остатки съестного в рот и помчался к келье, там натянул старые тряпки, упрятал хорошую одежду в схрон, проверил, чтоб ничего важного не осталось на виду, и лишь потом вспомнил, что у нас с Фалдосом отныне мир. Ну, мир миром, а осторожность не помешает.

Весна была в самом разгаре, и каждый день солнце заходило всё позже и позже. Если раньше после вечерней трапезы мы пробирались в кельи впотьмах, то сейчас я вышел во двор и увидел над замковой стеной краешек солнца. Подошли еще три новуса, и их простая одежда была куда богаче, чем моя. Следом за ними появился брат Арнос и знаком велел следовать за ним.

Пока мы бегали по двору, истекая потом, я приметил, где тут конюшни, — услыхал случайное ржание, а духу конского не учуял. Может, потому что и сам тогда пах ничуть не лучше. Туда нас брат Арнос и провел через неприметную дверь.

Сперва я опешил от величины культовой конюшни. Тарг, когда только сошелся с матерью, построил самый большой хлев в деревне. Мать ругалась и говорила, что нельзя делать хлев таким огромным, коровы зимой померзнут, а отчим отмахивался от нее, мол, это одна корова померзнет, а он думает держать не меньше пяти коров. Пять коров точно не померзнут, друг об друга греться будут. Мать тогда едва ли не всплакнула: «Куда столько? У меня ж руки отсохнут их доить, да и ненадобно нам столько молока?». А отчим ей в ответ: «Как куда? Детишкам нашим! Хочу, чтоб не меньше десяти народилось!». Наверное, потому мать так сокрушалась из-за того, что не может выносить ему дитя, потому и старалась, потому и померла.

Так вот наш превеликий хлев на пять коров уместился бы лишь в одном уголочке этой конюшни. По широкому проходу, вымощенному мелкими гладкими камушками, легко бы проехала телега, по левой стене висели масляные лампы, а вдоль правой шли стойла, одно за другим, и с моего места казалось, будто они нигде не заканчивались, так и тянулись вдоль всего замка. Почти из каждого стойла виднелась конская надменная морда. Уж не знаю почему, но все лошади, на которых ездят верхом, то бишь верховые, казались гордыми и заносчивыми, будто считали себя лучше, чем простой люд. То ли дело наши, крестьянские! У них морды добрые, глаза ласковые, и каждая тянется тебя обнюхать: не принес ли яблока или сухаря на угощение.

— Фарик! — крикнул брат Арнос. — Помощников тебе привел, урожай сего года. Покажи им, что да как тут делать надобно!

— Добро! — отозвался некто из глубины.

Арнос еще раз напомнил, чтобы мы слушались Фарика, и поспешил обратно.