Хроники новуса II

Глава 1

Боль давила и выжигала нутро. Вот если бы я мог свернуться калачиком, сразу стало бы легче, но я держался прямо, стиснув зубы и сжав кулаки. Долго нам еще тут стоять? Всё уже сказано и выпито, так чего тянуть?

Магистр неторопливо обвел нас внимательным взглядом. По моему лицу скатилась капля пота. Лишь однажды мне было также дурно: когда после первой или второй моей стряпни резко прихватило живот, и вот пока я бежал к заднему двору, пока распутывал веревку на портках — время тянулось невыносимо медленно. Сейчас было похоже, только облегчить эту боль не получится, всего лишь сняв штаны.

— Вас ждет немало испытаний. Obstacula ipsa via sunt — препятствия и есть путь. И первое начнется прямо сейчас. Кому-то оно покажется pervilis, ничтожным, а кто-то будет до конца дней вспоминать его с ужасом. Испытание тишиной очистит ваше тело и душу, и вы принесете клятву верности в гербовом зале культа Revelatio.

Его слова текли мимо тягучей липкой жижей. Вся моя воля сейчас была направлена лишь на то, чтобы удержаться на ногах и не морщиться от боли. Потому я не сразу заметил, как брат Арнос позвал всех новусов следовать за ним, только тычок под ребра от Ренара привел меня в разум.

Лестница. Бесконечные ступени вниз. Каждый шаг отдавался в животе. К боли я почти притерпелся, не впервой, но накатила жуткая слабость. Я еле шел, держась за стену, ноги стали тряпичными, как у куклы. Один за другим пропадали новусы, шедшие передо мной, я толком не замечал, как и куда они девались, пока брат Арнос не втолкнул меня в какой-то проход. Я треснулся лбом, согнулся, и дверь тут же захлопнулась. Наглухо.

Темень хоть глаз выколи. Ни единого проблеска. Я со стоном упал на каменный пол и скрючился, обхватив колени руками. Нет, это ни капли не помогало, теперь к горлу еще и дурнота подступила. Прикусив губу, я нащупал стену за спиной и медленно пополз вдоль нее. Голова как-то слишком быстро уперлась в другую стену, в углу я наткнулся на что-то непонятное, потрогал — вроде бы кувшин и вроде бы с водой. Пополз дальше — снова стена, и в том углу была дырка в полу, небольшая, едва ли с руку толщиной. Поворот — еще одна стена, с дверью. Что-то меня смутило во всем этом, но сейчас было не до того.

Я вернулся к дырке и попытался выплюнуть ту дрянь, которой меня опоили. Не идет, зараза! Ударил себя в живот — боль радостно окатила с ног до головы, но жадное нутро никак не хотело отдавать своё. Вспомнил, как надо мной, еще совсем мальцом в короткой рубахе, пошутили деревенские мальчишки, сказали, что если пощекочу себе горлышко изнутри, получу подарок. Подарок и впрямь вышел, забрызгал всю рубаху, а потом мать задала мне изрядную трепку. Я засунул пальцы в рот, разинул пошире — к горлу на миг что-то подступило и тут же трусливо укатилось назад. Ну, давай же! Еще одна попытка. И снова никак. Видать, брюхо так изголодалось за ночь, что не хотело отдавать даже мерзкое пойло, что рвало его на части. В третий раз я пропихнул пальцы так глубоко, что даже поцарапал что-то, зато всё пошло наружу.

Когда я вывернул кишки, боль притихла, но слабость навалилась такая, что я едва смог откатиться от дыры назад и сразу же ударился спиной о стену. Какое-то время я лежал и просто дышал. Сердце выплясывало в груди, то замирая, то пускаясь в бешеную скачку, в голове было мутно, пол подо мной качался туда-сюда, и непонятно, это от того пойла чудилось или на самом деле всё пошло кувырком.

Я не знал, сколько так провалялся — было слишком темно и тихо. Открыв глаза, я даже подумал, что ослеп, пока не вспомнил, что было прежде. Это испытание! Хотелось пить, во рту был мерзкий привкус. Я попытался встать и ударился головой о потолок. Что же это за клетушка такая? Ощупал стены — три шага в одну сторону, два шага в другую, ни стоя, ни лежа не выпрямиться. Дотянулся до кувшина, глотнул воды — аж в голове прояснилось, а вот съестное сюда положить забыли. Впрочем, голода я не чувствовал, живот всё еще побаливал, да и слабость никуда не ушла. Зато теперь я мог обдумать, что же со мной случилось, почему мне стало так дурно после того кубка. Как там говорил магистр? Нельзя кому-то говорить слова. Нельзя вредить культу словом или делом. Нельзя нарушать приказы.

Хмм, а что, если я навредил кому-то из культа? Эдмеру, например. Я же ему навредил! Поджег его келью, и он чуть не задохся. Но тогда почему Фалдос стоял, как ни в чем не бывало? Он ведь ранил меня, разбил нос другому, а еще по его наущению нещадно колотили ренаровых новусов, значит, и его должно было затронуть то пойло. Но перед глазами почему-то стоял брат Арнос с опущенной головой.

Знал ли он, что так будет? Знал. Он же сам сказал: «Пока приказа нет…». Брат Арнос предупреждал. Однажды он уже попытался меня убить — когда не сказал verbum и запихал ядро в глотку. Кто-то иной помер бы или превратился бы в чудище вроде Ломача. А сейчас он, видать, добавил в кубок какую-то отраву, не сам, конечно, а по наущению командора. Тогда почему я живой? Может, мало подсыпал? Пожалел меня? Или я оказался крепче, чем та отрава? Или помогло то, что во мне два ядра, а не одно?

Выпитая вода вновь что-то разбередила в моем животе, так что я свернулся и стал пережидать боль. На камнях лежать было холодно, я продрог до зубовного стука. Отодвинулся от стены, обхватил колени руками и затрясся, пережидая приступ холода. Вдруг вспомнились отчимовы слова.

Море камней и льда… Море — это такое большое озеро из соленой воды, которое раскинулось от берега и прямо до неба, проходящие сказители так говорили. А если там не вода, а сплошь камни да лед? Значит, это зима, вся вода застыла, и из ледяных глыб торчат скалы. Или это крошечная каморка в огромном замке, в которой только и есть, что стены из камней да лютый холод?

Пылает в огне вода. Как это может быть? Водой огонь тушат. Не бывает так, чтобы вода горела. Но я все же растопил льды в моем каменном море, увидал бесконечные волны, а потом поджег их так, как прежде поджег свои сарай и дом. Я вновь увидел красочные языки пламени, что вздымались к небу, окрашивая его в багрянец, почувствовал ярый жар, что опалял кожу и согревал кости. Подымались серые хлопья пепла, их подхватывал неугомонный ветер и швырял в лица людей.

Ветер из пепла и стали. Пепельный ветер я видел как будто воочию, а как в нем может быть сталь? Она же тяжелая. А потом вспомнил ножи Колтая, что летали и жалили, как взбешенные осы. За клубами пепла не разглядеть их блеска. Я закрыл глаза, чтоб не ослепнуть от серых облаков, и почуял порыв ветра на щеке от пролетевшего мимо ножа, вспыхнувшую и тут же умолкшую боль в ухе, по которому чиркнуло лезвие.

Стирает жизнь навсегда. Море еще пылало, в огне плавились камни, бурлила вода, горел сам воздух, клубы пепла заволокли всё от земли до неба. Исчезли городские стены, дома с соломенными крышами, зеленые поля, пастбища, реки, дороги, леса. Исчез даже я. Осталась лишь серая мгла, непроглядная, как ночь.

Я открыл глаза и шумно вдохнул. Я жив. Я есть. И это было magnifice! Великолепно!

Мои спина и ноги упирались в противоположные стены, камень еще холодил кожу, но я не мерз. И живот больше не болел. Даже кровь внутри меня бежала как-то иначе — легко и в то же время яростно.

Что-то изменилось во мне, но я пока не знал, что именно. Если бы не стены, я выскочил бы в поле и мчался бы, пока не закончатся силы.

Потянулся к кувшину и выхлебал с треть воды. Наверное, зря. Кто знает, сколько мне тут сидеть? Может, день-другой, а может, и всю неделю. И кто знает, сколько я уже здесь просидел!

Скорее всего, я мог снова нырнуть туда, в отчимовы слова, снова ощутить и тот жгучий холод, и жар пылающего моря, и липкость серого пепла… Но я не хотел. Там, внутри, не страшно, просто слишком много всего. Как после самого развеселого деревенского праздника, когда обожрешься вкуснейшими пирогами и обопьешься сладкой медовицей, на другой день хочется тишины и простой кашицы на воде.

Я сел иначе, подогнул под себя колени, чтоб согреть задницу, и задумался, как же быть дальше. Как смотреть брату Арносу в глаза? Сейчас я не сомневался в том, что меня пытались отравить. За предательство наказание должно быть иным, как и говорил магистр. Что командор задумает в следующий раз? В келье ко мне не подобраться, ем я из общего котла с другими новусами. Не станет же брат Арнос убивать меня прямо на уроке?

Задумавшись, я не сразу услышал тихий, похожий на шелест, шум, будто прямо за стенами гулял сильный ветер или бились волны. Я навострил уши — делать-то всё едино нечего — ан нет, теперь на голоса похоже. Вернее сказать, на один голос. Он шептал-наговаривал verbum культа: «Revelatio veritatis illuminat animam». Мне даже стало стыдно, ведь я так и не смог приладить эти слова к себе, слишком уж они чуждые и неудобные, как одежда не по чину да с чужого плеча. И смысл их тоже непонятен. Откровение истины освещает душу! С душой-то всё понятно. Откровение — это вроде как открытие, то бишь сказать что-то. Истина значит, правда. Освещать — это показывать, делать видимым, зримым. Выходит, заветные слова культа означают: «Говорить правду всё равно что показывать душу». Ну, наверное, оно так и есть, вот только культ не упоминает, дурно это или хорошо. Я тоже могу сказать, что ягода кислая, но промолчать, ядовитая она или нет.

А голос всё не умолкал. Он нашептывал про верность культу, про воздаяние за добро и зло, еще что-то. Наверное, услышь я это раньше, перепугался бы до смерти и прикипел бы всей душой к культу, ведь вокруг сплошной камень, из-за толстой двери не доносится ни звука, может, подумал бы, что это глас того древа Сфирры, что растет во дворе замка. Но я уже пережил две попытки убийства, издевки Фалдоса и видения о каменном море, знал о колдовских зельях, что могут исцелить рану в один миг. Шепчущим голосом в пустой келье меня уж не напугать. Так что я отхлебнул из кувшина, устроился поудобнее и заснул.

Сколько времени я провел в той конуре… Без единого лучика света, без съестного, без петушиного крика или других звуков, кроме неугомонного шепота, было не разобрать. Я спал, когда хотелось спать, справлял нужду в дыру, пил воду, вспоминал былое и ждал. И почему магистр сказал, что это сложное испытание? Гораздо тяжелее было лежать после порки в скрипящей лачуге, слушать злобные придирки Пятки, чувствовать грызущий голод в кишках, ждать, когда же вернется Воробей, надеяться на лишний глоток скудной похлебки и думать, что я уже никогда не исцелюсь, не окрепну, останусь калекой и буду уповать лишь на людскую милость. А какая там милость, если эти самые люди меня и приговорили к порке?

Когда-нибудь нас отсюда выпустят. Если только… аж дрожь берет от эдакой мысли… если только командор не велит оставить меня тут навсегда. А вдруг уже? Вдруг всех уже вызволили, один я сижу тут. Сколько должно времени пройти, чтоб я убедился в этой мысли? Вода скоро закончится, там осталось-то пару глотков.

Я решил перестать пить, чтоб поберечь воду. И вот теперь стало страшно. Что мне тот голос, шепчущий о муках после предательства? Лишь бы открылась дверь!

Когда загремели запоры, я едва не разрыдался от облегчения, но сумел удержаться от слез, встал, наклонив голову, дождался, пока откроют дверь, и зажмурил глаза, ослепленный ярким светом.

— Ты… — вздохнул брат Арнос. — Сам выйти можешь?

Я приоткрыл один глаз, выбрался из комнатушки и с наслаждением потянулся. Как мне этого не хватало! И с каких пор обычный фонарь в одну свечу горит так ярко? За братом Арносом я увидел нескольких новусов. Кто-то держался ровно, а кого-то тащили под руки, один тихонько всхлипывал и что-то бормотал.

— Благодарю, брат Арнос, — сказал я хрипло. Отвык за эти дни говорить. — И не держу на тебя зла. То был приказ.

Жаль, из-за накативших слез я не смог толком разглядеть его лица. Зол ли он? Рад ли? Или огорчен?

— Идем дальше!

Пара шагов в сторону. Брат Арнос снял засов, открыл дверь. Там в дальнем углу сидел брат новус из Фалдосовых, его лоб был в крови. От света он дернулся, закрыл лицо руками и взмолился:

— Не… не убивай! Я верен культу! Всё сделаю! Выполню всё, что скажешь! — и разрыдался.

— Выходи! — велел брат Арнос.

— Да! Да! Конечно! Я сейчас!

И он пополз к выходу, плотно зажмурившись.

Все, кого вызволял брат Арнос, нелегко пережили это испытание. Кое-кого даже пришлось выволакивать силой, а кто-то, например, Ренар, вышел сам с гордо поднятой головой. Жаль, что я пропустил, как открывали келью Фалдоса. Я бы с удовольствием посмотрел на то, как он ползает на четвереньках.

Не вышел лишь один новус. Когда Арнос открыл дверь, мы увидели скорчившийся труп с вывернутыми суставами и странными ранами, будто его кожу тянули в разные стороны, пока не разорвали, как гнилую тряпку.

— Вот так выглядит смерть от предательства, — сказал Арнос.