Хозяин теней. 3 (СИ)

Глава 36

Изготовлены и поступили в продажу рамы для портрета ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА. Рамы очень изящные из золочёного багета, очень прочны и красивы. Золочёный багет шириною в 2 и ¼ вершка украшен короной со скипетром и державою.

Подписчикам, выписывающим раму, высылается теперь и портрет, вставленный и украшенный как с масляной картины, на подрамок и наклеенный на полотно. [1]

Нива.

Мы успели отъехать прилично, когда я всей кожей ощутил волну света. К счастью, слишком далёкую, чтобы навредить. И ощутил не только я. Вздрогнула и повернулась Татьяна. Захныкал, выпав из сна, Тимоха. А Мишка молча приподнял тент.

До рассвета оставалась пару часов, а потому золотое зарево по-над вершинами деревьев было видно издалека. И не только нами. В деревушке той наверняка заметят.

Если уже.

Я постучал в кабину, и Еремей, то ли поняв намёк, то ли сам сообразив, прибавил газу.

— Знаешь, — Татьяна обняла себя. В свежей одежде, отмытая, она была почти похожа на себя прежнюю. Разве что неимоверно уставшую. — Он сказал, что у меня в душе тьма.

— Как и у Тимохи. И у меня. И у него, — проворчал я. — Ложись. Нам чуть откатить и остановиться надо бы. А тьма у всех нас. Только тьма — это не значит зло. Как и свет — добро.

Ангел не был добрым.

И злым не был.

Просто другим. Наверное, людям и вправду сложно понять такое.

— Дед говорил, что дети Света ненавидят таких, как мы, а он помог.

— Дед ошибался. Это нормально. Как твои руки?

— Странно. Не больно. И иначе, чем было. Я пальцами шевелить могу, но они какие-то всё равно, как деревянные. Что он сказал про Тимофея?

— Что душа спит.

— Спит⁈ — она тоже поняла всё и сразу. — А…

— Тьма нужна. Может, про детей Света дед и ошибался, но вот про связь души с тенью был прав. Если я правильно понял, нам придётся как-то откормить его тень, а она даст силы душе.

— Тогда, — Татьяна улыбнулась. — Тогда хорошо. Когда есть надежда, всегда хорошо.

И глаза закрыла.

— Я… посплю… как-то… устала.

— Спи, — я подвинулся. Одеяла в машину Мишка, похоже, со всего дома собирал. Ну и отлично. Нам они точно нужнее.

Так и поехали.

Что ещё сказать. Остановились мы, когда уже совсем рассвело.

— Документы надобно выписать, — Еремей опёрся о капот. — А то если военные, то будут вопросы. Хотя… если сунутся, то точно будут вопросы.

Ну да. У нас там пару ящиков икон, хотя на представителей Синода мы никак не тянем, и похищенная девица в беспамятном состоянии. Главное, что хрен докажешь, что мы её спасли, впрочем, как и иконы.

— И что надо?

— Почерк красивый надо, чтоб как у писарчука. Ну и грамотность. А ещё решить, как записываться станем.

Золото на небесах не истаяло, но висело где-то там, над лесом, красиво переливаясь, подкрашивая небеса перламутром.

— Боюсь, я ещё не совсем привыкла к рукам. Почерк будет дурным, — Татьяна задумчиво отщипнула лоскут кожи.

— На меня даже не смотрите, — я и в той жизни писал, что кура лапой, а в нынешней с этими вон финтифлюхами да чернилами вовсе получалось не письмо, а тихий ужас.

— И на меня, — поспешил влезть Метелька.

— Я и вовсе… — Еремей поглядел на Мишку. А тот кивнул.

— В принципе, я могу попробовать. По каллиграфии у меня отлично было.

Полезный он, однако. Я прям уважение испытал немалое.

— От и ладно. Тогда…

— Семьёй нельзя, — я любовался небесами. Это круче фейерверка. На светлом шёлке небосвода медленно расползались золотые змеи. И от прикосновения их, то ли облака, то ли само небо вспыхивало, окрашиваясь, где в алый, где в розовый, а где и вовсе до полуденной белизны.

— Почему?

— Потому что слишком разные мы. И коль будем говорить, что семья, то обязательно вопросы возникнут. А чем больше вопросов, тем больше внимания.

По-хорошему вовсе бы разделиться. Отправить Таньку с Тимохой куда-нибудь к морю. Чтоб там солнце, воздух свежий. Отдых. Да только одну страшновато. С кем? Еремей нам нужен будет.

Мишка…

Вариант, конечно. Но…

Большое такое «но».

Не доверяю я ему. Так вот, чтобы полностью и до конца. Да, он себя неплохо показал. Впрягся. Тянет. Заботу проявляет. В общем, свой насквозь. На первый взгляд. На второй если, то деваться ему некуда. Он сообразительный. Вот и сообразил, что тут или с нами, или тёрну на прокорм. Тем паче, что с нами выбраться шансов больше. А как он себя поведёт, когда варианты появятся — вопрос.

— Смотри, — я глядел на переливы и не только я. — Взять тебя, Танюш, и его вот.

Я указал на Мишку, которому Еремей передал кипу бланков.

— От вас дворянским званием за версту несёт.

— Звучит грубо, — сестрица тоже любовалась небесами.

— Как есть. Даже если тебя в лохмотья обрядить и сажей измазать, крестьянки всё одно не получится. Купчихи, думаю, тоже.

— Согласен, — произнёс Еремей. — Извините, Татьяна Васильевна, тут он прав. Речь у вас правильная. Да и… знающему человеку она не нужна. Хватит того, как вы спину держите, двигаетесь. Как смотрите, поворачиваете голову. Иные повадки опять же.

— Именно. А вот мы с Метелькой — наоборот. У нас прям на лбу пролетарское происхождение написано.

— Чего? Я мылся, — Метелька поплевал на пальцы и лоб потёр. Вот интересно, это он нарочно или вправду не понял.

Татьяна, готовая было протестовать, только вздохнула:

— Думаешь, с дворянством в революцию не возьмут?

— Да нет. Отчего же. Сдаётся мне, что туда всех берут. Просто… ну как оно выйдет, когда один с рожи чисто басурманин, другой — явно русский, но шибанутый. Сестрица дворянка и ещё двое, почитай, с помойки подобранных. Это ж сколько разговоров будет. А надо наоборот, чтоб всё понятно было. Понятно и не интересно.

— Допустим, — Михаил распрямил книжицу и осмотрелся. — Допустим, Татьяна и вправду будет дворянского звания. Скажем, из числа малого или безземельного[2] уездного дворянства. Возможно, даже изначально вполне состоятельной по местечковым меркам семьи, однако разорившейся. Потому она получила неплохое домашнее образование, а вот дальше…

Он задумался.

— Прорыв? Или неурожай? Карты? Долги?

— В принципе, можно и не уточнять, — Татьяна склонила голову. — В конце концов, задавать подобные вопросы неприлично. Можно намекнуть на трагедию, которая унесла жизни родителей и оставила меня в сложной жизненной ситуации.

Она произнесла это почти спокойно.

— А брата лишила разума. Вы похожи, — спокойно продолжил Михаил.

— А ты?

— А я… допустим, я буду кузен, который был в отъезде, а теперь вернулся и застал дела в полном расстройстве. И конечно, не смог остаться в стороне.

Театр по ним плачет.

Хотя легенда вполне живая на первый взгляд.

— Вполне, — согласился Еремей. — Только не говори, что служил.

— Не собираюсь. Скажем, торговлей занимался. Это я знаю. И на специфические темы вполне поддержу беседу. Я теперь отвечаю за благополучие сестры, которая ещё не оправилась от болезни. И брата…

— Который тоже не оправился, — встрял Метелька.

Отлично.

Эту троицу расписали.

— А вот ты, пожалуй…

— Охранник? — предположил Метелька.

— Скорее помощник. Доверенный человек. Среди купцов вполне практикуется. Служишь давно. Сопровождаешь в поездках. Выполняешь всякие-разные поручения…

А я Мишку ещё честным человеком обзывал. Вон как шпарит, прям по-писаному.

— Ну и мальчишки…

— Мои свойственники. Дальние. Троюродной сестрицы сыночки. Она при доме служила, вот и ушла со всеми, помилуй Господи душу грешную…

И все опять на небеса посмотрели.

Зарево упрямо полыхало, нарушая законы физики, астрономии и чего-то там ещё.

— А детишек мы забрали. В помогатые.

— Поместье продали. Или отдали за долги?

— Второе. Это позволит избежать разговоров о том, где оно, за какую сумму продали, — Татьяна опустила взгляд. — Приличные люди подобных вопросов избегают.

— А неприличные?

— А неприличным можно не отвечать. Тогда осталось фамилии. Имена прежние?

— Да, — я поднял с земли шишку. — А вот отчества изменить придётся. Надеюсь, возражений нет?

Возражений не было.

Просёлочная дорога ещё долго вихляла, пробираясь какими-то совсем уж окольными путями. Но в конце концов она сделалась шире, вобрала в себя ещё десяток троп. И приподнявши накатанную уже спину, кое-где украшенную старыми шрамами колеин, выкатила к тракту. Чёрную закатанную в асфальт полосу мы увидели издали сквозь поредевший подлесок. Совсем рядом торчал столб с выгоревшим на солнце указателем: «Бернички».

Значит, не заплутали.

Городок этот Еремей сразу отыскал на карте. А теперь остановился, как и договаривались.

— Всё одно как-то это неправильно, — Мишка вышел из кабины и подал руку Татьяне. — Отпускать детей одних.

— Не одних, а парой, — Еремей подавил зевок. — Тут недалече, версты две. Туда бегом и обратно. Понятно?

Куда уж понятней.

Это мы тоже успели обсудить.

И что заглянуть в эти Бернички стоит, хотя бы для того, чтоб понять, чего в мире творится. А заодно присмотреться к тому, что окрест происходит.

Военные.

Патрули.

Перекрытые дороги. Или вон иные подозрительного толку личности.

— Я мог бы сходить.

— Не начинай, — я сунул руки в карманы тулупчика, чересчур большого для тощего Савкиного тела, но если подпоясать ремнём, то и нормального. Метелька вообще сказал, что так и носят.

Никто не станет одёжку прям по размеру покупать. Разве что богатеи какие. А нормальные люди берут хорошо на вырост, чтоб на пару лет хватило.

— Ты приметный. Они — обыкновенные. Пацанья везде хватает. Крутанутся, поглядят…

— Газет не забудьте.

— И газет прикупят.

— А если их попытаются ограбить? Побить?

— Тю, — Еремей хохотнул. — Пускай попытаются. Я их, конечно, только начал учить, но…

— Вот! А если побьют?

— Тогда сами виноваты. Бегать быстрее надо. Или драться злее. Всё, валите, а ты не ной. Ты вон лучше прикинь, чего с этою спящею делать станем.

Бернички городом назвать было сложно. Так, поселение, что выросло на пересечении двух дорог: автомобильной и железной. Насыпь тут расширялась, принимая несколько рядов рельс, разрывая при том асфальтовое полотно. По обе стороны от железки протянулись бетонные полосы перронов, серые и грязные, то ли потому что день нынче выдался пасмурный, то ли сами по себе. Где-то там, теряясь в тумане, который укрывал обе дороги, виднелись длинные строения — склады. А уже за ними и домишки.

И если в лесу нам казалось, что уже рассвело, то над Берничками упорно висело мутное марево.

Пахло железом. Поздней осенью. И горелыми булками.

Чуть в стороне, почти растворившаяся в промозглой осенней хмари, стояла будка станционного смотрителя. И лишь жёлтый свет в её окошке выдавал, что город жив.

Нет, как подошли поближе, то стали видны и фонари.

И люди.

Сонный дворник махал метлой, скорее раскидывая мусор, нежели его убирая. Дремала, повесив голову, старая лошадь. А хозяин её суетился вокруг телеги, которая то ли сломалась, то ли грозила вот-вот сломаться.

Где-то урчал мотор.

Прохаживались вдоль перрона солдатики, присутствие которых изрядно напрягло, а потому, когда Метелька потянул в стороночку, я не стал возражать. Соваться на перрон перехотелось.

Тени, которых я выпустил, строго запретивши людей трогать, скользили вдоль заборов. Залаяли и смолкли собаки. Протяжно замычала скотина, где-то совсем рядом, за забором. Дома тут стояли неплотно, да и были типичными, деревенскими, в один этаж. Когда крашенные и украшенные, когда покосившиеся, а порой и с просевшими крышами, они одинаково дышали дымом, выпуская в и без того серое небо серые же струи.

— Надо к постоялому идти, — Метелька оглянулся. — Или на рынок.

— Думаешь, тут рынок есть?

— При станции должен бы.

— Так какого хрена… — мы от станции отошли уже прилично.

Выходит, что возвращаться?

Метелька глянул на меня снисходительно:

— Погодь. Вона, пусто, стало быть, поезда ещё не было. И на рынке будет тишь. Это раз. А другое — оно нам надо, чтоб кто заприметил, откудова мы пришли?

Стало стыдно. Усталость, наверное, сказывается. А ведь и вправду не надо. Два подростка, пришедшие откуда-то из лесу — это подозрительно.

Патрули опять же.

Я вспоминал ту свою прошлую поездку. Патрулей тогда то ли не было, то ли не заметил я их.

— Пойдём, — Метелька крутил головой, высматривая что-то, только ему понятное. — Тут надо на окраинку. Там и люд будет разный, на поговорить…

И мы пошли.

Я как-то быстро бросил попытки запомнить, куда идём. Улочки здесь вились и вихляли, то сливаясь, то распадаясь, чтобы протиснуться между очередного дома. Двери некоторых были открыты. И постепенно сам городок оживал, стряхивая сонное утрешнее оцепенение.

— Вона, — Метелько указал на бабищу, которая возилась с калиткою. — Это, небось, на станцию собралась торговать. Стало быть, скоро поезд будет.

В дымно-навозной вони прорезались нотки сдобного хлеба. А бабища, подхватив две огроменные корзины, заботливо прикрытые сверху кофтами, медленно потянулась куда-то вперед. — Идём… тётенька! Тётенька! Погодьте!

Женщина остановилась и глянула. Недобро так. Или показалось? Круглое лицо её было стянуто плотной холстиной косынки и только щёки выглядывали этакими румяными пузырями, будто косынку стянули слишком туго, вот плоть и не выдерживала.

— Ох, спасибочки, тётенька! А не подскажете, где это мы? Мы с братцем не местные. Первый раз. Дядька вон послал поискать съестного, прикупить чего… — и в пальцах Метельки мелькнула монета. Клянусь, не увидел, откуда он её достал. — А мы ходили, ходили и заплутали!

— Бывает, — голос у тётки оказался низким, гулким. — Пироги вона есть. Свежие. Только-только испекла…

— А дайте, пожалуйста, — Метелька протянул копейки. — А какие есть?

— Разныя. С яйцом и луком. С потрошками. С капустою.

— А вы нам дорогу подскажете?

Пирожки лоснились маслом и обжигали руки. Но запах от них шёл сытный, славный. Надо будет с собой прихватить.

— От спасибо огромное! А пахнет-то, пахнет… маменька, когда живая была, так тоже пекла пирожки. Вот аккурат, что ваши…

Взгляд тётки подобрел.

— Сироты, что ль?

— Ага… папка ещё когда… в город ушёл. Сманили. Мол, там на фабрике плотют хорошо. Он и подался. Семья-то у нас большая была, а землица не родит. Вот и жили, как жили, — Метелька умудрялся и есть, и говорить. И подхватил корзину. — Мы с братцем вам сподмогнём? Вы ж на станцию? И нам туда. Заодно уж покажете дорогу, а то бродим, бродим, замерзли вконец, а тут улицы, улицы…

— Эт да… а в городе ничего-то хорошего нету. Мой сын вона тоже подался. Мол, лучше жить. Да где ж лучше-то? Два года поработал и вернулся. С чахоткою. Кривой. Ссохлый… чтоб их всех там покрючило, иродов, прости Господи, — женщина перекрестилась.

— Во-во. И тятька так же. Зубы повыпадали. Лицо чёрное сделалось. А денег и не дали.

Я подхватил вторую корзину, которая оказалась весьма увесистой.

— Дома и отошёл. Уж как мамка голосила… — Метелька покачал головою. — А после и сама слегла. Эта… болезня…

— Епидемия, — знающе проговорила тётка.

— Она самая. И мамка, и молодшие… всех схоронили, — тут голос Метельки дрогнул, и тётка тяжко вздохнула, а после перекрестила сперва себя, после и его. — Ну да дядька явился. Так-то он воевал, а после, как ранило, так и отпустили. Он и возвернулся. К барину, стало быть. Стал помогатым. Ну и нас к себе прибрал. Епидемия там крепко прошлась, многих выкосила. У барина вон тоже ж всю семью, почитай. Только сестрица одна и осталась.

Женщина головой покачала.

— Это где ж так?

— Да… там, при границе, — Метелька махнул рукой куда-то в сторону. Корзину он тащил честно, чутка скособочившись. — Далёко уж. Там-то барин всё продал, чего осталось. Вот за гроши, почитай, отдавши. Ну и порешил в город какой податься… он то грамотный, поищет службу приличную, глядишь, и сладится.

Тётка покивала.

— А мы при ём. Так-то дядька нас и отправил к станции, чтоб, значится, узнали, как тут поезд буде до Москвы или Петербурху.

— Скажешь тоже. Где ж тут Петербуржскому? У нас только вон, которые от Городни до Менска. Аль ещё военные. Катют и катют…

— Куда?

— Туда. Бають, что до самое границы. Ох ты ж, Господь милосердный, не попусти войны, — голос тётки сделался низким и тягучим. — А всё жиды… они виноватые… на государя-батюшку покушалися… от них все беды, христопродавцев… и епидемии, и твари кромешные… оттого и порядку немашечки, что государь-батюшка добрый, дал им волю. А они чего? Неблагодарные. Только и норовят, как бы из человека честного последнюю кровь-то высосать…

— Вот, дядька тоже говорит, что от жидов все беды.

— И от масонов, — поддержал я Метельку, чтоб уж совсем не безмолвствовать.

— А это кто?

— Тоже жиды. Только из Европы. Тайная организация. Они в Европе власть захватили, а теперь вон сюда полезли. Так дядька сказывает, — на всякий случай уточнил я, поскольку глядели на меня с немалым подозрением. Кажется, о существовании масонов тётка и не подозревала.

Может, их вовсе тут не было.

А я придумал.

— Ох ты ж… — она снова перекрестилась. — Так и есть… жиды и эти… как их?

— Масоны.

— Они… как есть они…

Надеюсь, мы тут нашею болтовнёй случайно погром не спровоцировали. Но вон улочка снова вильнула, и показалась станция. С этой стороны она начиналась с низеньких плоских строений, меж которыми уже сновали люди. Дорогу перегородила телега, и тётка, забравши у нас короба, рявкнула:

— Куды поставил-то? Ни пройти, ни проехать…

— Жрать надо меньше, — отозвался мужик, подхватывая тяжёлый мех. И мальчишка, куда моложе нас с Метелькой, пыхтя и сопя выправил мешок на плечах. — Тогда и пролезешь.

— А ты мне ещё скажи…

— Идём, — Метелька дёрнул за рукав.

— И чего это было? — я позволил утащить себя. Тётка, самозабвенно переругиваясь с другою бабой, которая вынырнула откуда-то из-под телеги, позабыла о нашем существовании, как и о жидах, масонах и прочих мировых проблемах.

— Так… погодь, — Метелька нырнул куда-то меж двумя телегами, стоявшими до того тесно, что того и гляди сцепятся колёсами. Мне пришлось протискиваться под узким днищем, чтобы вылезти с другой стороны. — Мы тут чужие. Будем крутиться, задавать вопросы, точно кто-то да запомнит. А так навроде не сами по себе, но с тёткою этой. Её тут знать должны. Так что решат, что родня, племянники там, внуки или ещё кто.

В этом был свой резон.

— И дальше чего?

— Дальше… сейчас он, видишь, становятся? Значится, поезд скоро. И газетчики прискачут, как пить дать…

Призрак, крутившийся под ногами, замер. И я услышал гул рельс. Метелька не ошибся: поезд, пусть и скрытый пока во мгле — туман не спешил развеиваться — приближался. Пара минут и его услышали люди, засуетились, завозились.

Кто-то с кем-то сцепился, не способный место освободить. И тут же раздался тонкий свист, призывающий к порядку. Широко позёвывая, прошёлся по перрону жандарм, махнул на кого-то рукой.

Поезд приближался неспешно. Окутанный дымами, пахнущий огнём, он замедлил ход.

— Погодь, — Метелька придержал меня. — Сейчас люди выйдут, эти пойдут…

И оказался прав.

Пассажиры покидали вагоны неспешно, стало быть, стоянка предполагалась долгая. Вагонов первого класса я не заметил, а вот из второго и третьего публика держалась наособицу, каждый на своей части перрона.

— Новая трагедия! Добьёт ли она род Воротынцевых! — раздался истошный вопль, и сквозь толпу не без труда просочился мальчишка с огромной сумкой.

— Посмертное проклятье Громовых работает! — отозвался с другой стороны ещё один голос.

Прям интересно стало, кого мы там проклясть успели.

[1] Нива, 1895 г

[2] На самом деле заблуждение считать, что все дворяне в России были богаты. На самом деле две трети дворянства, особенно провинциального, имели какую-то землю, пару десятков крепостных (от сотни человек — это уже дворянство средней руки), а то и меньше. Так статистические исследования А. Д. Повалишина на примере Рязанской губернии показали, что крупных помещиков (имевших более 500 душ) было менее 2 % от общего их числа, но при том они владели почти 36 % от общего числа крестьян. Подавляющее же большинство дворянских семей были мелкопоместными.