Хозяин теней. 3 (СИ)

Глава 16

Иные обиды, нанесенные человеку благородного происхождения, ложатся на честь его чёрным пятном, смыть которое можно лишь кровью. А потому сама мысль о запрете дуэлей, низведения благородного искусства поединка до обыкновенного судебного разбирательства, кажется мне кощунственной.

Из речи некоего Н. перед офицерским собранием

Камень проседает под моим весом. А ведь вес у меня сейчас птичий. Что это значит? Ничего хорошего. Идти недалече, но вот эти зеленые нити силы кажутся трещинами. Ступать боязно, но надо.

Ещё шаг.

И не спешить. Не бежать, как бы ни хотелось. И никаких резких движений.

Если оно треснет, то куда я провалюсь? В каменные глубины? Дед ни о чём таком не упоминал. Наоборот, сказал, что этот камень уцелеет, даже если всё имение разнести на куски. А он вот.

Снова шаг.

Сердце колотится. В ушах шумит уже не от шёпота, а от крови. Адреналинчик, чтоб вас… знакомое чувство. Голова того и гляди отключится, а допускать этого нельзя.

И шаг.

Идти всего ничего. Я уже вижу нож, кривой, несуразный. С виду вовсе уродливый. Он был этаким чёрным пятном на бело-зеленом покрывале. А лёд под ногами хрустит. Из трещин же наружу просачивается вода. Правда, какая-то она тёмная, тяжёлая и не спешит растекаться, скорее уж собирается наверху ртутными кругляшами.

Дурацкое вспомнилось.

Железные ломы в ртути не тонут. Значит, и меня выдержать должна.

В теории.

В практике носок пробивает тонкую корку и чёртовы шарики выкатываются, чтобы облепить ботинки. А я понимаю, что следующий шаг — это уже всё.

Так… не дотянусь.

Стоя.

А лёжа?

Я сдираю куртку, которую швыряю на камень. И медленно опускаюсь на неё. Нельзя идти? Будем ползти. Вес станет распределяться иначе, и глядишь, смогу… тут лёд тонкий, чуть прогибается, скрипит недовольно, но держит. От шариков пахнет лилиями и ещё болотною водой. Вот ощущение ровным счётом такое, будто я над трясиной, которую сверху чуть льдом прихватило. Ползу и, вытянув руку, хватаю клинок. И выдыхаю.

На мгновенье. Потому что понятнее не становится. Шарики уже расползаются по поверхности льда, а холод от него пробирает до костей.

Думай, Громов.

Думай!

Обернуться. Так, в ту сторону нельзя. Там, где я шёл, следы провалились, и на месте их образовались блестящие чёрные озерца воды. Трогать её руками и тем паче погружаться не тянет совершенно. Значит, поползём в другую сторону. Извиваясь, как змея, стараясь не вслушиваться в хруст.

И с надеждой, что сумею.

У меня даже почти получилось.

Я сунул клинок в зубы, стиснув твёрдую рукоять. Древние артефакты… нет бы… сокровищницу… сто запоров и сейфовая дверь… лабиринт, мать его, со смертельными ловушками.

А они в подвал.

Чтоб…

Замка приличного и то зажали.

Лёд перестал трещать. Он раскачивался подо мной, этакий гигантский водяной матрац. И я на нём барахтаюсь. Вода тут же, лужами и лужицами, она пробирается сквозь одежду, растекаясь по коже липким ледяным маслом. И холод подгоняет. А ещё кажется, что центр этой ледышки стал прогибаться.

Это ж не нормально…

Ненормально.

А если… если в этом и фишка? Что они научились делать не просто прорывы, а использовать для открытия их такие вот… как его назвать? Алтари? Печати? Проще ведь старую дверь отпереть, тем паче, что ею время от времени пользуются, нежели новую в скале рубить.

Вот они и…

Рука коснулась камня. Нормального такого гранита, почти родного даже.

Так… встаём. И тень. Где тень? Дед? Тимоха? Хоть кто-нибудь?

Я выплюнул клинок, кое-как обтёр о штаны. Извини, если заслюнявил. Рефлекс. Теперь надо куда-то… куда? Штаны без карманов. Да и не влезет. А вот если за пояс заткнуть. Идейка не самая здравая, но руки мне нужны свободными. Глядишь, и не убьюсь.

До выхода добрался, так, по краюшку. Лампу взял многострадальную, от которой уже толку немного, потому как зелень вон сияет потусторонним светом.

Теперь отдышаться, подняться и найти кого, кто объяснит…

Додумать мне не позволили.

Протяжно заныли петли, а следом раздался грохот.

— Чтоб…

Это не был голос деда.

Или Тимохи.

Гости, значит.

А я тут. Встречаю. Хлеба и соли не захватил, но… есть лампа.

— Не спеши, — этот голос незнаком, но я заранее ненавижу того, кому он принадлежит. Его не должно быть здесь. Просто не должно. — И фонарь убери, от него не будет толку.

Я прижимаюсь к стене.

А заодно вытаскиваю револьвер, к ноге прикрученный. Правда, ровно затем, чтобы зашипеть от злости: треклятая вода не только в ботинки затекла. Но если мне от неё лишь мокро, холодно и гадостно, будто в грязи извалялся, то револьвер покрылся грязною коростой. Ржавчина, что ли? Что похуже? Главное, что стрелять из него я не рискну. Этак себе мозги вынести можно, на радость противнику.

— Лампу тащи.

Кто бы это ни был, он распоряжался спокойно.

А значит…

Дед?

Варфоломей? Танька и Тимоха? И Метелька. Гвардия? Еремей? Этот липкий страх был совершенно новым для меня чувством. И на долю мгновенья он парализовал всё тело, потому что разум понял: будь хоть кто-то жив, чужакам не позволили бы…

— Да уберите вы эту дверь, наконец… вот что за люди, — в голосе звучит откровенное недовольство. — Кругом один бардак…

Петли, стало быть, не выдержали. С ними порой случается, как Тимоха рассказывал. Выходит, дверь осела. Им не войти. Мне не выйти. Мне в принципе деваться некуда. Запасных ходов система не предусмотрела. Интересно, сколько там людей.

Пытаюсь дёрнуть тень.

И…

Ничего.

Пустота. Но нет ощущения потери, скорее уж связь утрачена. Значит… значит, чем-то глушанули. Там, дома, я бы так и решил. Здесь? Почему бы и нет. Были же блокираторы, сам носил. Так, может, есть что и посерьёзней браслетов?

Наверняка, есть. Это же логично.

Потом. Важно понять, что делать сейчас. Сколько их там? Внизу вряд ли много. Много в этой узкой кишке не поместится. Значит двое или трое… наверху?

А вот там — сколько угодно.

— Да держи ты её!

Что делать?

Вечный вопрос обретал небывалую актуальность. Что, мать вашу, делать… лезть напролом? Не вариант. Даже если эти без оружия, меня скрутят. Я не настолько наивен, чтобы полагать, что в прямой схватке выстою.

Значит…

Я огляделся.

Что у нас есть? Лампа, заржавевший револьвер и ртутная водица, от которой так и шибает силой. Прикасаться к ней не хочется, но вариантов особо нет. Не древним же артефактом сражаться. Хотя, как вариант…

Встаю на колени и тянусь, сгребаю чертовых шариков столько, сколько получается. Хорошо, они в отличие от воды не спешат вытекать меж пальцев. Теперь рассыпаем. К двери не лезем, но вот по ступенькам. Шарики при нажатии всё же лопаются, покрывая ступеньки тускло поблескивающей жижей.

Вот так.

А я…

Острая боль пронизывает голову именно тогда, когда раздаётся грохот. Значит, дверь удалось убрать. Ну да, она хоть и массивная, но всё одно не сейф.

— Не спешите, господин. Это может быть опасно…

Какое благоразумие.

Я успеваю метнуться к стене, где камень оставался ещё камнем, хотя зеленая хрень расползалась и готов поклясться, что подплавляла гранит. И прижавшись к этой стене задерживаю дыхание.

Двое.

Всего двое.

Здесь.

Наверху наверняка больше. Хотя… в такое дерьмо многих не потащат. Свидетели, как-никак. А свидетели — люди до крайности неудобные. Никогда не знаешь, чего от них ждать-то. Вроде сперва все свои и надёжные, а потом то совесть просыпается, то жадность.

Главное, я вижу первого: высокого типа в светлом костюме и штиблетах.

Ну да, как ещё на войну-то идти.

Или для него это не война? Он не замечает, как под ботинками его лопаются шарики. И капли их попадают и на ботинки, и на штаны. Он стоит, морщится, прижимая к лицу платок.

— Здесь воняет.

Голос капризный. Рожа… благородная, но больше сказать нечего. Потом полюбуюсь, когда упокою.

— А клинок где?

— Пока не понятно. Возможно, хранился в другом месте, господин, — второй гость держится в дверном проёме. Он явно знает, что здесь далеко не безопасно. — Но не стоит волноваться. Спросим. Наследник точно будет в курсе…

Значит, Тимоха жив.

Уже хорошо.

— А это… почему оно такое?

— Вероятно, реакция на внешнее воздействие. Силы изначально антагонистичны. И нас предупреждали, что реакция может быть нестандартной. Но, думаю, крови вашего кузена хватит, чтобы стабилизировать…

Тип в штиблетах поворачивается.

И мы на мгновенье встречаемся взглядами. Он вздрагивает. И на холёном лице его появляется выражение удивления. Не ждал?

И я вот… не ждал.

Обменяемся сюрпризами, стало быть.

Я не умею плести заклятья. Но здесь и не надо. Моя сила становится искрой, а приказ… приказ один:

— Убей, — я шепчу вслух, и тьма, скопившаяся в подвале, с радостью подчиняется. Муть над треснувшим льдом вскипает, выплёскивая чёрные нити, которые взмывают, чтобы повиснуть в воздухе, а затем пробить насквозь тело этого урода.

Не знаю, как его зовут.

Он орёт.

И вскидывает руки, которые окутывает белое пламя. Нити скворчат и тают. Но там, внизу, они прорастают сквозь кожу подошвы и ткань. Они впиваются и местную вонь дополняет такой сладкий знакомый запах — крови.

Крик срывается на визг, а потом человек замолкает. Я слышу сиплый, словно сквозь силу сделанный, вдох. И следом он вспыхивает. Белый франтоватый костюм, и рубашка, и ботинки, и даже волосы на макушке. Его пламя белое до синевы. И я ощущаю этот жар издали. А ещё оно выжигает воздух. И, дотянувшись до нитей, расползается по комнатушке. И та заполняется чёрным удушливым дымом.

Дым воняет паленым волосом.

Мясом.

— Ну что, — голос человека сипл и полон ярости. — Поиграем теперь, маленький гадёныш?

— Господин…

— Заткнись. Не мешай. Я сам…

И мысленно я присоединяюсь к приказу. Самому всегда надёжней.

— Где же ты, мальчик? Какой… непослушный мальчик…

Дышать тяжело. Горло дерёт. В носу свербит. И глаза режет так, что невольно наполняются слезами. А он меня чует. И уже огненный хлыст касается стены у самой щеки.

Дарник?

И не из слабых. Что ж, Громов, сам хотел посмотреть, на что они способны. Смотри. Прям любуйся. Я вжимаюсь в стену. Сила… тьма колышется, но она какая-то инертная, что ли, будто пламя её подавило. А этот подходит ближе…

— Что молчишь? Испугался, засранец?

— Ещё как, — отвечаю, стягивая клубящуюся силу к себе. Так, в прямой атаке смысла нет, вон как пылает. И огонь этот теням не по вкусу.

Значит, что?

— Ты вообще кто такой, а? — интересуюсь, ступая на полупрозрачный лёд. Тот похрустывает, но как ни странно, он кажется более плотным, чем минуту назад. А этот урод проложил себе огненную дорожку и шествует с важным видом.

— Гость… гость в дом — счастье в дом, — возражает со смешком.

— Так это если званый…

Ещё шаг.

И лечь.

На влажную ломкую поверхность, скрываясь в этом чёрном тумане, клубы которого и не думают рассеиваться. Они будто даже гуще стали.

И… вода наползает на руки. Прикосновение неприятно, но я терплю, а ещё пытаюсь мысленно приказать ей меня спрятать.

Нет меня.

Просто вот нет.

И огненный человек застывает. Получилось? Он крутит головой влево и вправо…

— Выходи, — предлагает, закручивая в пальцах огненную ниточку. — Поиграем.

Спасибо. Уже наигрался.

— Кстати… я впечатлён. Вот так… без подготовки… мне говорили, что молодой Громов талантлив, но я думал, врут. Точнее преувеличивают. Знаешь, это быдло вечно стремится угодить. И для того готово прямо наизнанку вывернуться. Выдумать то, чего нет.

Он сделал ещё шаг.

Далеко…

Или…

— А ты сумел ударить. Ничего. Я сам виноват. Недооценил… думал, мальчишку потом отловим. Кстати, а ты не хочешь стать главой рода? Это очень даже неплохой вариант. Пойдёшь на службу. Принесёшь клятву. Мы умеем ценить по-настоящему талантливых людей.

Ага.

Силой бить смысла нет. Одну атаку он отразил, вторую и не заметит. Он по-настоящему силён, а я… не дотягиваю. Не силой… чем тогда?

Я осторожно повернулся на бок и потянул клинок.

М-да. Вариант сомнительный весьма. Не предназначен он для швыряний. Кривой. Корявый. Откровенно тупой. Древние могучие артефакты затачивать, как понимаю, не принято. Но…

— Можно ведь и по-плохому… эй, Весна, приведи девчонку. Честно говоря, мне плевать, кого приносить в жертву, хотя, конечно, папенька на неё рассчитывал. Кровь укрепить. Только по мне такие расчёты — дерьмо.

Болтает много.

Огненная дорожка дёрнулась влево.

А мне надо правее. Тут не то расстояние, чтобы в кошки-мышки долго играть.

— Хотя нет… погоди… другая идея. Ты как? Любишь, когда тепло или когда холодно? Я вот люблю, чтоб жарко было… чтоб прямо…

И от него начинают расползаться тонкие ручейки огня, прямо сквозь клубы дыма.

Твою ж…

— Сейчас мы всё тут подогреем… жарко станет, как в бане! Лучше чем в бане!

— Господин, это опасно!

— Заткнись. Трусы… знаешь, в чём разница между действительно благородным человеком и этим вот? Они вечно трясутся. За шкуру, за жалкое свое имущество…

Ручейки расширялись, а камень от их прикосновения начинал накаляться. И зашипела, испаряясь, вода. Чёрный дым стал гуще, а у меня появилось ощущение, что вот те искорки, внутри него, они не к добру.

Придурок.

— Но мы-то с тобой знаем, что…

— Пиздеть надо меньше, — буркнул я, отправляя клинок в полёт.

Он был кривым, этот нож.

Уродливым до крайности.

Оплавленным, искорёженным. И живым. Он услышал меня. А я его. И клянусь, я чётко, явно ощутил момент, когда остриё пробило огненный щит, а следом и ткань, и кожу. Бросок получился не очень удачным — нож вошёл в живот.

А человек даже не сразу понял.

Он просто запнулся.

Качнулся.

И руки его непроизвольно сомкнулись на рукояти. Он явно хотел что-то сказать. И тут же полыхнуло зелёное пламя целительского амулета. А потом синее… и погасло.

Вообще всё погасло, включая его огонь.

Он ещё стоял. Секунду или две. Может даже и больше. Восприятие времени в такие моменты искажается. В целом восприятие.

Я видел, как он падает.

Красиво. Как в кино или бреду. И хрипит, ещё живой. И рот его раскрывается, а на губах вскипает пена. И снова яркая такая. Нарядная даже. Тело дёргается.

— Господин… — голос-вой доносится издалека. Размазанный. И значит, всё-таки восприятие другое. Но я становлюсь на четвереньки и спешно, уже не думая о том, что могу провалиться, ползу к телу. Мне нужен клинок. У меня нет другого оружия.

А дым пока держится.

Под руками снова похрустывает лёд, и на поверхность выкатываются капельки, только они уже не сохраняют форму, а расползаются чёрными кляксами. А те спешат дотянуться до ближайших других клякс, прирастая.

Терминатор, чтоб…

Я вижу глаза этого ублюдка. Надо же. Живой пока. Это пока. Он шевелит губами, пытаясь что-то сказать, а я не слышу. В голове звенит. Так… мерзковато. Будто струна натянутая вибрирует. Прямо по мозгам и вибрирует.

Дерьмо.

Я подползаю ближе.

И ещё. И настолько, что дотягиваюсь и до человека, и до клинка. Выдирать или… а если оживёт? Я мало знаю о способностях дарников. Не дошли мы пока в учёбе до этаких глубин. Так что…

Я скидываю его ослабевшие руки. Рукоять тёплая. И нож откликается на прикосновение. Недоволен? А я, можно подумать, счастлив до усрачки. И рывком выдираю клинок из раны, чтобы, перехватив поудобней — всё-таки руки мои слабоваты пока — полоснуть лежащего по горлу. И зачем-то, должно быть ошалев от звона в голове, говорю:

— Тебе, Мора…