Хозяин теней. 3 (СИ)

Глава 31

Так одна особа семнадцати лет, пребывавшая на попечении тётушки, надворной советницы Н., перечитавши, верно, любовных гишторий, вообразила себя героиней оной. И потому тайным образом вступила в переписку с неким господином, представившемся ей молодым и страдающим от непонимания общества фабрикантом. Не задавши многих вопросов, которые всенепременно возникли бы у ея родителей и даже тётушки, она, как принято говорить, «рухнула в любовный омут» с головой. И однажды ночью покинула гостеприимный дом своей родственницы, прихвативши не только вещи и документы, но также драгоценности своей тётки и пять тысяч ассигнациями, отложенные на покупку нового экипажа. Девицу удалось отыскать, к счастью, живой. Однако стоит ли говорить, что репутация данной особы безвозвратно погублена. Свой отвратительный поступок она объяснила единственно желанием спасти любимого, коий угодил в лапы разбойников, наивно полагая, что после освобождения он возместит тётушке все неудобства, а также предложит спасительнице руку и сердце.

Ваш любезный друг, Н. Зайчиков, предостерегает: любовные романы куда опаснее, нежели кажутся.

Сплетникъ

Машина выползала медленно. И уже оказавшись на дороге, прибавила газу. Но Еремей не торопился, точно опасаясь, что этот вот, уехавший, может вернуться.

И не он один.

— Чтоб тебя… — пробормотал один из охранников, осеняя себя крестным знамением. — Вот же ж… как глянет, так прямо душа в пятки. Прости, Господи.

И поклонился.

— Не поминал бы ты, — буркнул второй. — А то накличешь ещё. Давай, закрывай.

— Погодь. Дай продышаться. А то ж Кулыба в дом погонит, в эту… лабраторию… ну его… вот точно уйду.

— Ты б не молол языком, Жук. Я-то смолчу, но сам знаешь, если вдруг… сам там окажешься. И это… чтоб не как в тот раз, когда ты молишься, а я убираюсь… а этот над душою стоит. Погань натуральная.

С ворчанием, мужик потянул створку, но то ли петли обвисли, то ли тянул он без должного усердия, но та поддавалась с трудом и скрежетом.

— Если и бить, то сейчас, — шепчу Еремею. — В дом войти всё одно поводка не хватит. Да и мало ли…

Нервировал меня этот, уехавший. И как знать, что он там в доме оставил.

— Давай, — Еремей кивнул. — Только тихо, чтоб. Глядишь, и выйдет, если так-то. Если людей нету.

Призрак ухнул и, выскользнув из тени, ударил стоявшего в спину.

— Эй, Жук, ты чего? Жук? Сердце?

Тоненька ниточка силы потянулась ко мне. А следом и вторая.

— Идём, — я с трудом отлип от мёрзлой земли.

Не знаю, видно ли там, с башни, хоть что-то. Ночь тёмная, рыхлая. И вряд ли они ждут нападения. Охраннички вон полчаса во тьму пялились. А значит, шанс есть. И я побежал, по рыхлому кочковатому полю, надеясь, что повезёт, что это движение не заметят, а поводок…

Тьма сама рванула вперёд. И с нею — Призрак. Он огромными скачками поднимался по ступеням вышки, и длинный скорпионий хвост задевал дерево. И я морщился, потому что это было громко.

Неприятно.

А ещё странно, что тот, на башне, не слышит.

Он всё-таки что-то да заметил, начав поворачиваться в нашу сторону. И даже ружьишко с плеча сдёрнул.

Но не успел. Призрак ударил в спину и с такой силой, что человек не удержался на ногах. А подняться ему не позволили.

Три.

И тени ворчат, делясь силой.

Хорошо.

Теперь во двор. Так-то по ощущениям там пусто, но вот мало ли.

И поводок дёргаю, разбивая связку. Теперь Призрак закладывает полукруг, не забывая заглянуть в приоткрытую дверь сарая. Там пахнет бензином. Его глазами я вижу обшарпанный бок грузовика. Ещё какую-то машину. Бочки вдоль стены. Канистры.

Людей нет.

Грузовик — это очень хорошо. Это то, что нам нужно. А ещё нужно в дом. Еремей, подхватив мертвеца, вытаскивает за забор, в тень. Мишка уже убрал второго. И ворота закрыл.

Встречаемся взглядами. Немного боязно, что ли. Вдруг да решит, что нужно было иначе.

Мягче.

Гуманней.

И налёт ведь планировали разыграть. А тут трупы. Но нет, кажется, братец не такой чистоплюй, каким прикидывался.

Помимо дома и сарая есть ещё пара сооружений. Овин? Птичник? Только в них тихо, и что-то сомнительно, чтобы здесь скотина имелась.

— В дом? — спрашиваю шёпотом. — Сколько там может быть?

— Не знаю, — Еремей щурится. — Всё переменилось. Раньше здесь народу было куда больше. А тут будто вымерло всё…

И вымрет.

Я толкаю Тьму, и та рассыпается облаком, которое просачивается сквозь запертую дверь. Призрак ворчит, правда, недолго. Цепляясь за брёвна, он довольно ловко вскарабкался на второй этаж, где виднелось приоткрытое окошко. Перетопили, что ли? Как-то тут не принято проветриваниями баловаться. Обычно и без них сквозит.

— Господи, спаси и помилуй. Господи, спаси мя, грешного, и помилуй… — давешний лысый толстяк сидел на стуле и покачивался. Одной рукой он прижимал к груди бутылку с мутным содержимым, а второй криво размашисто крестился.

Взгляд его блуждал по комнате.

С виду обычная. Богатая, пожалуй, по деревенским меркам. У стены кровать с железною спинкой, украшенною блестящими шариками. На кровати — гора подушек. Сверху гору прикрывает кружевная салфетка, расшитая по краю.

На стене — медвежья шкура, защищает от холода. Ещё одна — на полу.

Стол. Массивный шкаф. Комод с зеркалом. В зеркале и отражается перекошенное лицо толстяка. А я не могу понять, что же его так сильно напугало-то?

Мебель крепкая, добротная и с претензией на красоту, резьбой украшена.

Подушки белые.

А на спинке стула шарф свешивается.

— Хозяин, — дверь приоткрылась. — Поехал?

— Поехал, чтоб его черти драли. Господи, что деется, что ж… — толстяк поднялся неловко, едва не выпустив бутыль. Причём была та не от благородного напитка, а такая, тёмного стекла и немалого объема. Подобные дуют аккурат для домашних нужд. — Куда всё… чтоб его… что вылупился? Сговорились? Думаешь, не знаю ничего? А я знаю. Шепчешься с этой поганью за моей спиной. Обещаешь ему чего… чего?

— Давайте, я помогу, хозяин, — вошедший поспешно подхватил толстяка под локоток. — Что ж вы так, себя не бережёте? Вторые сутки на ногах. Вам прилечь надобно. Отдохнуть.

— Надобно, Мал, надобно… да только как? Разогнали всех, а хозяйство блюди. Как его блюсть-то, когда ни девку завесть, ни кого иного. От этих-то толку нет… только и горазды, что жрать да пить. И ещё этот… недовольный… пыльно у него, видите ли. Покои надобно держать в порядке. А когда? Когда, я спрашиваю? Я ему и сказал-то, отдай, мол, мне какую девку, всё одно гробишь…

Призрак стёк на подоконник и принюхался.

А вот внизу, на первом этаже, воняло. Я чувствовал запах через Тьму, но не мог понять, что за он. Тухлятина? Гниль? Вода застоявшаяся? Что-то такое, на диво отвратительное, заставившее даже Тьму замереть. Её тело раздалось, выпустив тончайшие нити, на которых запах стал оседать.

Сила?

Дело не в запахе, а в… силе? Энергии? Грязной, как не знаю что. Меня аж замутило, когда эта энергия ко мне пошла. Это ж как надо было извернуться, если даже с покойников она приятнее, что ли.

Поток ослабел.

— Спасибо, — буркнул я, рот раскрыв. Хотелось зачерпнуть снега и почистить рот. Или хотя бы сплюнуть.

— И ты вон, — брюзжащий голос Кулыбы отвлекал. — Совсем страх потерял. думаешь, он за тебя заступится? Пожалеет? Я вон тебя жалею, а где благодарность? Нету… неблагодарная ты тварь, Мал. Но ничего. Этот сегодня есть, а завтра нету… нету завтра.

Он хихикнул.

— Думает, я глупый, не понимаю ничего. А я не глупый. Всё вижу. Всё разумею. И что выносил он ящиками, и что… уехал и не вернётся. А ты вот останешься. Со мною останешься, Мал.

— Конечно, хозяин, — парень и не думал возражать. Голос его звучал мягко, успокаивающе. — Он и вправду уедет, а мы останемся. И всё вернётся, как было… и порядок наведу. Сам. Вы ж ложитесь, отдыхайте. А хотите, в город езжайте?

— Куда в город. Ещё заметит кто. Паскуды… вот скажи, как оно так вышло? Было ж по-человечески всё. Красть? Крали. И торговали. И возили всякое. И убивали, не без того. Оно ж дело такое, житейское.

Толстяк отхлебнул из бутылки, которую сопровождающий попытался отнять, но ему не позволили.

— Не трожь. Это для нервов.

— Капли есть.

— От твоих каплей у меня голова болит, — проскрипел толстяк. — Я так, по-старинке… но ты не прав, Мал. Не будет оно, как прежде. А и не надо. Уеду. Вот так и скажу, всё, немашечки сил. Вот тебе дела пусть и передают. А я… я уж своё выслужил. Заработал… поеду куда в Крым, сказывают, там тёпленько. И землицы прикуплю. Женюсь. Найду какую вдовицу. Домик поставим. Чтоб как сказывал, этот… помнишь?

— Нет.

— И я не помню. Купец. Он ещё сукно возил. Через ляхов. И сказывал, как у них там, в Европах. Что дома в два этажа. На первом кофий пьют и булками торгуют, а на втором, стало быть, комнаты. Вот жена будет булки печь, а я кофий варить.

— Конечно, Пётр Ильич, всё так и будет. Только отдохнуть надо. Вот ваша комната…

А эта была обставлена куда как богаче. И ковёр на полу толстенный, дорогой. Шкаф с короной и вставками из стекла и стол письменный ему под стать. На стене полочка, где выстроились белоснежные балерины — то ли кость, то ли фарфор. На подоконнике громко тикали часы, а вторую стену, от потолка до пола занимали иконы. Большие и маленькие, в ярких окладах, украшенных камнями и позолотою, выстроившиеся в ряды и какие-то одинаково тусклые, почти погасшие. Если и имелись в них силы изначально, то место это их вытянуло. И огоньки двух лампадок, свисавших с потолка, отражались на мёртвом золоте.

Призрак, сперва припавший было к земле, решился переступить порог. На иконы он поглядывал, но скорее порядка ради.

— Вы садитесь, хозяин, — парень толкнул мужика на кровать и сам опустился. — Я вот сейчас сапожки стяну. И отдохнёте. Поспите.

Он и вправду принялся стягивать сапоги. А толстяк, вперившись взглядом в иконы, мотнул бутылку и сделал глоток. Крякнул.

— Забориста… от видишь, ту? Это не просто так. Богоматерь Одигитрия, чтоб ты понимал. А вон там, видишь, левее чуть? Это Умиление. Я их рядышком повесил. А вон ту, что тёмная совсем, мы в монастыре одном взяли. Тихий был, забытый, почитай. А какая красота! Не дело ей гибнуть. Всю долю свою, считай, за неё и отдал. Но не зря. Теперь вот гляжу и на сердце легшает. Господь милосердный, простит. И молюся им. В молитве спасение!

— Да, хозяин, — парень не обернулся на иконы и только ниже голову опустил.

— Но тебе-то не понять. Ты молодой. Думаешь, что, мол, всё впереди, что сложится так аль иначе. Что вот посидишь тут годок-другой, пока дела твои не позабудут, заодно и деньжат накопишь. Только, Мал, я тебе так скажу…

— Ложитесь, хозяин…

И бутылку-таки отнял.

— … сколько б ни копил, а всё одно мало. И этот… связались… нет бы, как раньше… по-человечески, чтоб… девок продавали, а не это вот… где это видано, чтоб качественный товар и так-то…

Голос сорвался на бормотание, и когда Мал закинул на кровать уже ноги, раздался храп.

Парень распрямился, оглянулся через плечо, а потом, резко выдохнув, будто решившись, поднял упавшую подушку и накрыл лицо спящего.

Охренеть, как интересно.

И надо ли вмешиваться? Или пускай себе? Я призадумался. А потом решился:

— Можешь его прибить, но не до конца?

Потому что с этим вот надобно побеседовать. И Призрак, фыркнув, скакнул на спину, заставив Мала вздрогнуть. А потом тот покачнулся и осел на пол, как был, с подушкой. Не знаю, сколько в этом смысла, но что-то больно странное тут творится. Как-то совсем на воровскую малину не похоже. А значит, нужна информация.

— И второго тоже придуши, чтоб раньше времени не очнулся.

В доме людей не было.

Как… почти.

Кухня. Печь. И очередной охранник, поставивший винтовку в стороночку. Сейчас его больше занимало содержимое горшка, из которого он черпал ложкою, смачно прихлёбывал, облизывал ложку и совал обратно. Второю рукой он крошил хлеб и время от времени на часы поглядывал.

Сменять собирается того, на вышке?

И на молчаливый вопрос Тьмы я ответил согласием. Ну вот не похожи эти типы на мирных граждан. Так что, извините, чем меньше свидетелей, тем оно лучше. Четверо обнаружили в огромной полупустой комнате, по виду бывшей сразу и складом, и казармой. Там и померли, тихо, во сне.

Ещё одного Мишка положил, банально свернувши шею.

А вот перед дверью в подвал Тьма сама остановилась.

Снова этот запах.

Вонь.

И теперь она уже не пытается сожрать. Ну да, им сил и без того хватает, а эта дрянь прям спазм желудочный вызывает. И не только у меня. Кажется, нашлось то, что тени есть не готовы.

— Воняет, — Еремей прижал рукав к носу. — Надо же… а тут, почитай, как раньше…

— Там, наверху, лежат двое. Их бы подрасспросить, — я потёр глаза. Голова ныла. Всё-таки смотреть чужими глазами и сразу с нескольких точек тяжеловато. Может, потом и попривыкну, но сейчас картинки слоились и накладывались друг на друга. — Один такой лысый и толстый. Ещё иконы любит.

— Живой? До сих пор? Хотя, чего это я… всегда был скользким, старый засранец. С ним я поговорю от души.

— Погоди, вместе.

— Погожу. Свяжу и погоду.

И Еремей направился наверх.

— Нет, — я удержал братца, готового отправиться с ним. — Нам вниз надо. Я не знаю, что там. И не уверен, что справлюсь один.

Тени пришли по моему требованию, но тоже желания спускаться не показывали. Наоборот, Призрак вон перья дыбом поднял и хвостом дробь отбивает, мелкую, нервную. Тьма перетекает из одной формы в другую. И эмоции до меня доносятся самые разнообразные, правда, сплошь негативные.

Вниз им хочется не больше, чем мне.

Но надо.

Хотя бы посмотреть, убедиться, что там нет ничего опасного. А потом можно и за Танькой сбегать.