Хозяин теней. 3 (СИ)

Глава 32

Что касается малых народов и их верований, то в научном обществе давно уж сложилось и устоялось мнение, что верования эти, как и сами народы, примитивны до крайности. Что и быт их, и обычаи, сказания, легенды, всё то, что мы именуем культурой в широком смысле этого слова, культурою является, но как бы второго сорту, во всём уступающей нашей. То тут, то там вновь звучат призывы о необходимости «цивилизовать» несчастных, пусть даже они того не желают, но единственно от собственной глупости…

Из выступления в «Императорском географическом обществе» князя Д., известного путешественника, исследователя и этнографа

Вдруг как в сказке…

Знавал я одного умника, который утверждал, что, мол, детские сказки на самом деле придуманы не для развлечения, а чтоб детишек пугать. Вроде как предупреждение, что не надобно лезть, к примеру, в странные тёмные подвалы.

Верю. Очень охотно верю.

Дверь и вправду открылась с душераздирающим скрипом, от которого по спине мурашки побежали. Нет, я бы и не полез. Я бы эту дверь и прикрыл, и подпёр каким комодиком, потяжелее. Да только если прячется там, внизу, какая тварь потусторонняя, комодик ей не помеха. А значит, надо поглядеть.

И Тьма первой скользнула на ступеньки.

Надо же, свет имелся.

Лампочка болталась под потолком, нервно помигивая. И наши с Мишкой тени вытягивались по стенам, передразнивая каждое движение. Идём.

Благо, недалече.

Ещё одна дверь, на засове. И Тьма ворчит, но пробирается в щёлочку, а Призрак — за ней.

— Почему они тебя слушаются? — Мишка не выдерживает. — И две сразу. Меня учили иначе.

Верю охотно.

— Потом.

Я снова морщусь, потому как сознание расслаивается.

Подвал.

Энергия. Какая-то муторная, тяжёлая. Общее ощущение вязкости, будто тени попадают в кисель. И это их пугает.

Комната.

И я уже видел такую. Точнее очень похожую. Каменный пол. И круг.

И…

— Твою ж…

Здесь, в самом центре круга, опутанная драгоценной паутиной, висела девушка. Точнее в первое мгновенье мне показалось, что она просто парит над полом. Потом уже я заметил и крестовину, и жгуты веревок, на которых та держится.

Патрубки какие-то.

Банки.

Камни.

Главное, что девушка была жива. Пока.

А больше живых тени в подвале не чуяли, как и тварей.

— Мишка, — я глянул на братца, прикидывая, как бы сказать помягче. — Там… ты только не лезь напролом. Сперва разобраться надо, потому как… такая хрень. Артефакторная.

Тени видели больше людей.

И искорки, что разбегались по кругу, чуялось, не сами собою возникли. И патрубки эти не для красоты торчат, потому что внутри другие искорки виднеются. И в целом-то сооружение странное, к которому хрен поймёшь, как подступиться. А подступаться надо, пока девица ещё дышит. Конечно, так-то она нам совершенно посторонняя, но и бросать её неправильно.

Засов сдвинулся легко. И дверь отворилась уже безо всякого скрипа. Свет здесь тоже имелся, лампочек вон целую связку повесили.

— Стоять, — я перехватил Мишку, который, конечно, ломанулся девицу спасать. — Куда?

— Так… извини. Да. Ты прав. Надо разобраться, хотя… тут артефактор нужен.

Во-во. Или хотя бы подумать. А то наступишь на узорчик, и пол треснет, заодно границу мира проломивши, или ещё чего. Даже если просто коротнёт, то мало не покажется. Магия — детям не игрушки.

Мишка присел у узора и пальцем тыкнул.

Зажмурился.

Кивнул.

И поднялся.

— Контуры изолированные.

— И?

— Надо вытаскивать её. Она вообще живая?

— Пока да, — я принюхался.

Пахло в подвальчике знакомо так, лилейно, а стало быть, девица или готовилась отправиться в мир иной, или тут кто-то помер до неё.

— Тогда…

Мишка отступил.

Огляделся.

Взгляд его скользнул по паутине, в которой то тут, то там поблескивали глазки драгоценных — во всяком случае, с виду — камней. Потом к ряду пустых бутылок, что выстроились у стены.

К стойке, на которой крепилась ещё одна. Ага, так и есть. Из паутины выныривали трубочки, что в эту стойку уходили. В бутылке же, закреплённой меж двух камней, проскакивали искорки. Изредка снизу, в вязкой жиже, бутыль заполнявшей, появлялся пузырёк, который и устремлялся к поверхности. Бульк получался почти беззвучный.

Мишка присел у агрегата.

А потом, сунув руку куда-то под нижний камень — а мне он показался закреплённым намертво — что-то там нашарил. Бутылка снова булькнула, а потом накренилась, чтобы упасть прямо Мишке в руки.

— Перекрыл движение потоков, — сказал он так, будто это что-то объясняло. Но на всякий случай я кивнул с умным видом. — Сейчас система должна отключиться.

И вправду огоньки на полу замедлились и погасли.

А потом что-то заскрипело, заскрежетало, и тело стало опускаться, паутина же — подниматься. Серебряное облако утянуло куда-то к потолку.

— А как ты…

— Он явно не собирался возвращаться в ближайшее время, — Мишка поставил бутыль у стены и поднялся. — Не знаю, как надолго уехал, но мёртвое тело кому-то пришлось бы убирать.

Ну да, неубранные покойники начинают пованивать. Это не считая, что порой и в процессе смерти всякое там происходит, что чистоты и красоты не добавляет.

— А местные обитатели не показались мне в достаточной мере образованными, чтобы доверить им тонкий механизм. Следовательно, способ отключения этой штуки должен был быть простым. Рычаг или вроде того, что-то вроде него, такое же примитивное.

Тени ворчали.

А Мишка уже подошёл к лежащей девушке и прижал пальцы к шее.

— Живая, — сказал я ему.

Пока.

Дышать она дышала, но как-то сипло и часто. Лицо её осунулось, щеки ввалились. Да и кожу покрывал мелкий липкий пот.

— Погоди… так, надо её вытащить. Помоги с ремнями. Туго затянули. И дверь прикрой.

Раскомандовался тут. Но возражать я не стал. Разбираться надо, потому как, чуется, нежданно-негаданно мы нашли именно то, что искали.

Того.

Только вот упустили. И что теперь? Засесть и ждать возвращения? Сколько? Или… он же велел кому-то там что-то там доставить. Пожалуй, теперь у меня будет, о чём побеседовать с хозяином этого милого места. Надо сказать Еремею, чтоб погодил и не угробил ненароком.

И Таньку сюда привести. Не в подвал. В дом.

Тут тепло и кормят.

И глядишь, если хорошо по закромам пошарить, целительские артефакты отыщутся. Должны бы. Всё это я изложил Мишке, занятому распутыванием ремней.

— Да. Пожалуй. Ты прав… действуй.

И девицу поднял.

Бережно так.

— Я её знаю, — сказал он тихо.

А вот это уже хуже.

— В Городне нас представляли. Это племянница городского главы.

Вот тут я присвистнул. Это… это выходит, что не просто так девка? А племянница… они там совсем страх потеряли? Её ж искать будут. Если уже не ищут. А если ищут, то… не придут ли сюда?

Рано или поздно придут.

Место ведь известное, и властям — тут я готов был поклясться — тоже. Что ж, стало быть, ожидание отменяется. Надо отогреваться, мыться, отдыхать и валить.

За Татьяной отправился Еремей, сказавши, что его знакомец обождёт. А вот детям в тепло надо. И тут я не стал спорить.

Пока Еремей ходил, я делом занялся. Отволок тела за сарайчик, чтоб глаза не мозолили. И в сарайчик заглянул. Во все. Осмотрел найденные машины, отметив, что, может, выглядят те развалинами, но вот изнутри ничего, вполне приличные. Грузовик с широкими колёсами так и вовсе глянулся. В кабину мы не влезем, но вот кузов просторный, и тент поверху имеется, который защитит, что от дождя, что от снега. Внутрь же одеял перетащить можно.

Подушек.

И в целом всякого-разного. В любом случае лучше, чем ногами.

Теперь ещё с документами решить бы… хотя если не соваться на главные дороги и как-нибудь местечковыми, просёлочными, то и без них сколько-то проедем.

— Савелий, — Михаил сам отыскал меня.

— Тут я, — я заглушил мотор. — Чего?

— Эта девушка… что мы с ней делать будем?

— Понятия не имею.

— Но… — братец нахмурился. — Мы её не можем оставить тут.

— Не можем, — согласился я. Оставлять полуобморочную девицу в доме, полном трупов, действительно не самая гуманная затея.

— Но и брать с собой тащить, в Петербург…

— Тоже фигня.

— Она пока она спит. И я сделаю, чтобы спала и дальше. К счастью, её душа не успела уйти далеко.

— Что там вообще было-то?

Я вышел из сарая и огляделся. Ага. Еремей в воротах. Танька, Тимоха и Метелька тут же. Метелька возится, толкает створки. Правильно, двери закрывать надо. А вот на охрану теней выпущу.

— Сложно сказать. Она истощена. Её энергетические контуры начали разрушаться, как и в целом тонкое ядро. Я никогда такого прежде не видел.

— Я тоже.

— Ты очень странный, — братец не сводил с меня взгляда. — Возможно, тебе пришлось рано повзрослеть. Но ты ведешь себя не так, как должен.

Ну да. Палюсь. И каюсь.

— Претензия?

— Нет. Скорее мне сложно привыкнуть к твоим манерам. Но я постараюсь. Что до девушки, то не могу пока объяснить. Шаманы видят мир иначе, чем обычные люди. Или дарники. Мой дед был тем, с кем говорили духи. Не только предков или ушедших, но и те, что живут на вершинах гор. Матушка говорила, что их крылья горят небесным огнём. Их дыхание рождает бури. Их сердца — зеленые камни, в которых сохраняется сама суть Вечной Зимы. И чем старше дух, тем больше его сердце. А ещё она сказала, что сильный шаман способен взять это сердце, если отдаст духам взамен что-то очень важное. Её отец собирался отдать её.

Вот чую эту семейную сказку мне сейчас не просто так рассказывают. А потому машу рукой Метельке, мол, в дом идите.

— Он сам отвёл её на вершину Белой горы. Он напоил её отваром из семи трав. Он смазал её лицо жиром, а в руки дал чашу со свежей кровью. И мать говорит, что сидела там, зная, что умирает. А когда спустился дух, она посмотрела в его глаза. И те были белы, как первый снег.

Нет, нам тут только духов не хватает.

— Она говорила, что её охватил и ужас, и восторг. И ещё она слышала его голос, и отвечала. Она не помнит, что именно дух говорил ей. И что она говорила ему. Но когда очнулась, в пустой чаше, где была кровь жертвенного оленя, лежал камень.

— Дай угадаю. Она отдала его?

— Она собиралась спуститься, но начался снегопад. Когда дух умирает, всегда идёт снег. Долго. В тот раз снегопад длился семь дней. Но она нашла путь. А ещё — чужаков, которые решили, что достаточно сильны, чтобы подняться на самую вершину. Многие из тех, кого занесло снегом, были уже мертвы.

Но не все.

И чудесное спасение состоялось. В результате, как понимаю, Илья Воротынцев преисполнился благодарности и назвал спасительницу сестрой. А она, прикинув, что возвращаться к папеньке-шаману не вариант — вдруг бы решил повторить удачный опыт? — сменила место жительства.

Почти хэппи-энд.

— Так а с камнем что?

— С камнем… не знаю.

— В смысле?

— В прямом.

— Ты не спрашивал?

— Матушка сказала, что это не то знание, которым она готова поделиться.

— И ты не настаивал?

На меня поглядели с печалью, как на человека, которому надо было объяснить некую важную вещь, однако вряд ли доступную его пониманию.

— Кто я, чтобы требовать ответа от своей матушки?[1]

Эм. Действительно.

Не понимаю.

— Не дело детей осуждать родителей.

— Слушай, Мишка, а тебе воспитание на мозги не давит?

Вспыхнул. Прям подобрался весь.

— Я в том смысле, что оно, конечно, хорошо, когда человек политесы знает, но иногда они лишние. Вот… камешек непростой, так? И байку ты мне эту рассказываешь не потому, что вдруг язык зачесался. А значит, понимаешь, что оно тут каким-то боком прикручено…

— Каким-то, — Мишка криво усмехнулся. — Именно, что каким-то. Я начал этот разговор, поскольку мои способности ничтожны. Я не шаман и не должен был бы вовсе наследовать сил. Однако или воздействие то, или дар духа, или камень…

То ли звезды встали в нужную позу, когда наш папенька с маменькой его сошёлся. То ли сам папенька. Но это я при себе оставил, потому как всё же не стоит лишний раз человеческое терпение испытывать.

— Я вижу кое-что. Ощущаю. Смутно. Поэтому я просто не уверен, насколько я могу доверять себе и этому дару.

— Да говори уже.

— Мне кажется, что девушка подверглась такому же воздействию, что и твой брат. Точнее весьма схожему.

Мой? Наш он. И это про Тимоху?

— Так…

— Я не могу аргументировать свои ощущения, поскольку это именно ощущения. Ничего конкретного, но…

— Что-то есть?

— Да. Именно, что-то… — он щёлкнул пальцами. — Тем более, что предыдущее… то есть изначальное или правильнее будет сказать первое воздействие случилось довольно давно. И Тимофея лечили. Целительская энергия, даже направленная просто наугад, заставила организм восстанавливаться. А значит, следы воздействия начали затираться. Или правильнее — размываться. Это как над раной нарастает кожа, мышцы. Или вот кость срастается, хотя составлена неправильно.

Доходчиво.

— А потом он попал под второй удар. Света.

— И кость не выдержала?

— Да. Но Свет не навредил. Я бы сказал, что он вскрыл рану, вот как ты Еремею. Вычистил. Выжег. И в то же время снова разрушил связь души и тела. И на сей раз куда глубже, сильнее, чем изначально. У этой же девушки изменения лишь начались. И это хорошо.

— Для кого?

— Для неё. Она сильно истощена, но в целом не стоит опасаться, что она погибнет или лишится дара. Отдых и целитель помогут. И для Тимофея хорошо. Я теперь вижу, откуда началась болезнь.

— И сможешь вылечить?

— А вот здесь обещать не рискну.

Славный он. Честный.

— Ты говорил, что он всё равно страдал. Случались приступы. И я ощущал… неладное. Скажем так. Следовательно, его восстановление шло неправильно.

— Перелом срастался криво?

— Да. В теории теперь кость опять сломали. И если её поставить верно, то… правда, я не знаю, смогу ли.

— А варианты? Целителя искать?

— Тот, кто работал с ним, был хорош, если Тимофей протянул столько. Целитель не поможет. Шаман нужен.

— Ну… — я глянул на мрачно-торжественную физию братца. — Тогда нам, можно сказать, повезло. У нас вон один имеется.

А ещё подвал с установкой.

И человек, который просто жаждет со мною побеседовать. А вдруг и вправду скажет чего полезного.

[1] Следует понимать, что в 19 в отношения между детьми и родителями были несколько иные. Патриархальность в первую очередь про отношения старших и младших, причём порой чины и положение младших в обществе не имеют значения. Так, к примеру, Дмитрий Владимирович Голицын, прославленный московский генерал-губернатор, не мог позволить себе сидеть в присутствии матери без её разрешения. А после женитьбы без разрешения, и вовсе оказался в весьма неудобной ситуации. Наталья Петровна в приданое дочерям дала по 2 тысячи душ, а сыну Дмитрию — только имение Рождествено в 100 душ и годичное содержание в 50 тысяч рублей. По просьбе императора Николая I она прибавила ещё 50 тысяч рублей ассигнациями. Только по кончине матери, прожив всю жизнь, почти ничего не имея, за семь лет до своей смерти, князь Дмитрий Владимирович стал владельцем своих 16 тысяч душ. Конечно, как правило отношения были помягче, но не те, когда правильно воспитанный ребенок мог что-то там потребовать.