Хозяин теней. 3 (СИ)

Глава 14

Не всякая тьма обретается вовне. Куда страшнее та, которая незрима глазу человеческому, поселяется в душах. Ибо зачастую не только люди вовне, но и сам человек не разумеет, что вот она, тьма, что она нашёптывает сперва мысли, после вкладывает в губы слова злые, а там уж и вовсе, заполонивши разум мглою лжи, толкает на дела…

Из проповеди Патриарха, прочитанной перед Пасхою, о делах и мыслях человеческих.

— Мастерская тогда выгорела дотла, — Варфоломей стоял, скрестив руки за спиной.

Коридор.

И поворот, который я бы пропустил сам. Не потому что прятали, просто вот какой-то сумеречный, незаметный был этот поворот.

И ещё одна дверь.

А за ней — снова коридор, на стенах которого виднелись следы копоти. Её кое-как зачистили и даже покрыли сверху побелкой, но копоть пробилась. И запах гари… столько лет, а пахнет.

Ещё дверь.

И пустое пространство.

— Здесь была мастерская. Пристройка к дому, — Варфоломей посторонился, позволив меня войти. — Когда-то давно — флигель, но когда твоему отцу понадобилось место, то флигель расширили и переделали.

Большие окна, тоже мутные, заросшие грязью, через которые мало что можно разглядеть. Внутри тоже смотреть особо не на что.

— Сперва он работал в подвале, но там места мало, да и свет ему был нужен. Вот и выделили…

— Ты его не любишь?

Я чувствую неприязнь. А раз уж у нас такая душевная беседа, то почему бы не выяснить подробности. Сам же хотел про папочку порасспрашивать.

— Не за что любить, — и Варфоломей одарил меня насмешливым взглядом. — Обидно?

— Не очень. Я действительно плохо его помню. Скорее даже не помню. Один вот раз… как он пришёл, закрылся со мной в комнате и повесил на шею белый камень. От него стало жарко. И тяжёлый такой.

— Аристарх любил сыновей. И многого в этой любви не видел.

А вот тут склонен верить.

Чем больше узнаю про папеньку, тем меньше он мне нравится. Нет, я и сам-то не сахарный пряник, но у меня и детей нет.

— Иди уже, — Варфоломей скалится.

— А смысл? Если тут всё выгорело.

Но ступаю. Пол… камень под ногами. Неровный такой, в выбоинах и даже сколах. Стены… та же побелка поверх чёрной копоти. Наверняка помещение убрали, но не сильно надрываясь.

— А почему пожар не затронул остальное? Тут же дом рядом? Крыло вон… мог перекинуться.

— Нет. Артефактором он был отличным, — Варфоломей морщится. Это признание ему даётся с трудом. И неприязнь, выходит, куда глубже, чем мне казалось. — И лабораторию свою защитил… тут даже если бы снаряд рванул, дом бы и не покачнулся.

Интересно.

И с чем таким работал папенька, если подобная защита понадобилась?

Но вхожу.

Шаг.

И ещё.

Тень ворчит и тоже втекает дверь. Она как-то сразу разбухает, перья, покрывающие тело её, становятся дыбом. А потом она вовсе выгибает спину и начинает пятится, будто чует что-то….

Нет, не опасное.

Не для меня.

Плохое?

У меня ещё не очень выходит понимать её, но сейчас, верно, она испытывала сильные эмоции. Страх? Пожалуй…

— Прячься, — разрешил я, причём вслух. — Ей здесь не нравится.

— Я думаю, — Варфоломей прислонился к стене. — Он с тенями работал. И с тварями кромешными.

То есть, это разное?

— Многих держал тут… там, дальше.

Этой комнатой лаборатория не заканчивается. В дальней части я вижу дверь, и за ней скрывается помещение поменьше. Здесь и белить не стали, бросив стены голыми.

Та же копоть.

И… слабый запах лилий, только какой-то замученный, что ли. Будто цветы почти увяли. Запах этот вызывает свербение в носу и желание чихнуть. А тень внутри беспокоится.

Но ещё одна дверь.

И ещё одна комнатушка. Скорее даже закуток. Здесь нет окон, и темно.

— Погоди, — Варфоломей всё-таки не решается оставить меня одного. — Тут лампа была где-то… сейчас.

Он шарит в темноте. А потом вытаскивает газовую лампу.

— Я… тут пытался найти. Вот и оставил.

— Что?

— Не знаю. Что-то. Хоть что-нибудь. Василь в этом деле замешан. Не буду врать, что виноват, тут у меня уверенности нет. Но замешан. Потому и сбежал.

Он долго чиркает спичками, а те не хотят загораться, и Варфоломей бросает их, сломанные, под ноги. А потом одна всё-таки даёт пламя, и то приживается. Газ горит бледным светом.

— Держи…

— Рассказывай, — то ли просьбой прозвучало, то ли приказом. Еремей за такой тон бы подзатыльника отвесил, чтоб не зарывался, а этот ничего. Только щетину на подбородке потёр.

— Рассказывать… знать бы что. Я ж не особо в эти дела вникал. У меня свои имелись. А он… он всегда наособицу держался. Даже ребенком. Алёшка, тот обычный пацан. Вот как твой ближник. Везде норовит нос сунуть, всюду вляпаться. Но открытый…

— А я?

— А ты… не знаю, кто ты, но не ребенок, — это Варфоломей произнёс со всею уверенностью. — Спрашивать не буду. Про род ты не врал. А остальное не так и важно. Говорят, что порой Она вмешивается. И если ты не подох на алтаре, а на ноги встал, то так тому и быть…

— Деду…

— Ни к чему, — он покачал головой. — Он как раз не поймёт. Постарайся не умничать лишний раз. Лучше… со мной говори.

Хорошая рекомендация, но запоздалая.

А я вхожу.

Тень внутри вскидывается. Меня прямо обдаёт её страхом, от которого мышцы сводит судорогой. Чем тут папенька занимался? Нет, явно, не в шахматы с тварями играл, но…

Тише. Я никому не позволю тебя обидеть. Мы же теперь связаны. И ты — это я. А я — это ты… так что вдвоём. Я пытаюсь успокоить её, проговаривая это про себя.

— Так что… с отцом?

Технически он же папенька, даже если не мне, то телу.

— Он с книгами сидел. Наставники хвалили, да… за старательность. За ум. Ум в нём был.

— А чего не было? — я умею слышать и то, что не произносят вслух.

— Души. Человеческой души. Чтоб кто другой, так повёл бы к синодникам, пусть бы проверяли. А он… свой же ж.

Пол тёплый.

Это иллюзия? Или… нет, до сих пор тёплый. Я опустился на корточки и потрогал. Гладкий какой. Там, в других помещениях, пол каменный. Если и были доски, камень прикрывавшие, то сгорели в пожаре. Камень остался. Обычный такой. То ли гранит, то ли ещё чего. Неровный, пусть и выглаженный, но всё одно. Трещинки, выбоинки. А тут вот… гладкое, словно стекло. И свет лампы отражается. Только стекло это мутное. А потом пальцы натыкаются на канавку. И идут за ней, пока канавка не стыкуется с другой, потом с третьей. Узоры?

Я поднимаю фонарь.

— Ему было десять, когда он впервые увидел тень, — Варфоломей не мешал моим исследованиям. А я гляжу. Фонаря слишком мало и раньше, думаю, здесь имелось другое освещение, но и того, что вижу, хватает. Мутный то ли камень, то ли стекло, то ли ещё что покрывает весь пол этой небольшой, три на три шага, комнатушки. Он переползает на стены, до самой середины их, выше которой сменяется обыкновенным серым булыжником.

— Ты прав, давно есть способы отловить тень, укрыть её до поры, до времени. Обычно мелочь всякую, вроде твоего крухаря.

Ага, мелочь.

— Порой таких нарочно ищем.

— Зачем?

— А как ещё детей учить? Не туда ж их тягать, неподготовленных. По книгам-то показывают, учат…

А мы до этого пока не дошли. Рано мне читать «Список тварей кромешных».

— Но это — иное. В книге так, как оно на самом деле, не напишут. Тень, она ж не только обличьем пугает.

Наверное, в этом есть смысл.

Мутный гладкий камень покрывали узоры.

— Дети как правило и пугались. Особенно по первости. Случалось, что орали или вон плакали. Бывало, что и обделывались, не без того. А он её разглядывал. Долго так. С интересом. Придавил силой и держал.

Желобки были не вырезаны, а выплавлены в камне. Гладкие. Аккуратные. Они складывались в сложнейший рисунок, который явно имел смысл.

И Серега, может, даже сказал бы, какой.

Навскидку.

— Так не делают. Тварей убивают. А Василь вот… сказал, что их надо изучать. Может, и надо бы, да… не так. Ну да на ту сторону он выглядывать не любил. И там старался не высовываться. Всегда в стороночке, всегда за спинами. И артефактами обвесится со всех сторон, как баба побрякушками. Сперва брал, потом свои уж делать начал. Нет, хорошие. Много лучше стандартных. Но когда я попросил для гвардии, то…

— Отказал.

— Не то, чтобы. Заявил, что он, конечно, сделает, но ему понадобится ответная услуга. С родичами так не поступают.

То есть, папенька уже тогда был себе на уме.

— Потом на учёбу отправился…

Узоры брали своё начало от стен. Сперва это были просто линии, расчертившие стены на равные сегменты. Но дальше от линий отходили ещё линии, и те уже начинали извиваться.

— Честно, я даже обрадовался… ну его. Вечно смотрит свысока. И на меня, и на Алёшку… как-то обмолвился, что теней гонять — дело не хитрое. Тут только сила и нужна.

Ну да, а папенька у нас был ею обделён. Обидно, должно быть.

— Только видно было, что он Алёшке завидует. Может, сам того и не понимает, но завидует. Вечно пытался того выставить неучёным, неумным, особенно перед гостями…

Спускаясь, линии вились уже по полу, складывались в круг.

В круги.

Внешний, большой, почти касался стен, однако он гляделся каким-то рыхлым, будто даже не круг, а набросок его, но от него внутрь тянулись те же желобки, которые связывались более плотным узором.

— В Петербурге он и нашёл себе компанию под стать. Умники там… он всегда хотел туда вернуться, мальчик.

— У меня имя есть.

Я решился и шагнул в большой круг. Прислушался. Ничего. Сила, если и была тут, то давно развеялась. А тепло откуда? Или это сам камень?

— Я Аристарху говорил отпустить, что с такими лучше, когда они где вовне, но Аристарх упёртый. Чтоб от семьи отложить? Или без пригляду оставить?

— Что это за камень?

— Лунный мрамор. Так его называют. Мраморную крошку мешают с травами и силой, ну и вот… дарника выписывали. В дурные деньги стало.

Я думаю.

— Теперь вон потемнел, погорел, а так-то… обычно им бальные залы отделывают. Одно время модно было статуи ставить. Он и светится, если огнём напитать. Красиво очень. Ну а Василь решил, что ему тут надобно.

— Он теней здесь держал?

— Тварей. И держал, и… разделывал. Зачастую живых. То ещё дерьмо. А скажи, что так неможно, только смеётся в глаза. Смеялся.

— Значит, он хотел вернуться в Петербург?

— Всегда. Да, не рискнул уходить из семьи. Всё ж, говорю, он всегда был трусоват. Алёшка, случись такое, точно не стал бы маяться. А этот сделал вид, что подчинился. Только…

Тень поскуливает, там, внутри.

Ей неуютно.

— Потом уж вроде и успокоился. Письма писал. Там книжонки какие-то получал, свои отправлял… крепко известным сделался. Это очень самолюбие грело. На Алёшку и вовсе стал смотреть, как на прислугу. Только указывал, что ему надобно… то, это и ещё чего. А на кой? Нет, вы не поймёте, мозгов не хватит. Гений в семье один.

— Не любил брата?

Ответил Варфоломей не сразу.

— Не скажу, чтоб не любил. Любил… но… так вот… с подвывертом, понимаешь?

Как ни странно, понимаю.

С одной стороны зависть, к первому и более сильному, а с другой — самолюбие, которое нашёптывало, что он, мой папенька, умнее всех родичей вместе взятых. Гремучая смесь.

— И нет, он не метил в наследники, если хочешь знать, — Варфоломей опёрся на стену. — Может, сперва-то и хотелось, но потом понял, сколько со всем этим добром мороки. Его пробовали к делам рода привлекать. Даже вроде и привлёкся поначалу, а потом… как-то за обедом Алёшка сказал, что, мол, во главе рода б стать тому, кто умнее. А Василь ответил, дескать, ему только этих забот и не хватало для полного счастья. Что не интересно ему возиться со всякой ерундою.

Верить?

Сказать можно, что угодно, но… я верю. Знаю таких людей, которые одержимы, наукою там или искусством, или ещё какой хернёй. Главное, что эта херня забирала всё время и силы. И ни на что другое их просто не хватало.

— Насмотрелся? — Варфоломей отступил, позволив мне выйти из комнаты.

— А где… всё? Ладно, там… — я махнул на комнатушку, близость к которой нервировала тень. И это не смотря на запертую дверь. Вот… чего бы мой папенька там ни делал, было это недобрым.

Очень недобрым.

— А тут? Тут же… если лаборатория… ну… столы быть должны. Шкафы. Оборудование какое…

Мне случалось и в лабораториях бывать.

— Так, сгорело всё, — Варфоломей пожал плечами. — Выкинули. Я бы, честно, и флигель этот разобрал.

Ага, и фундамент кислотою полил бы. Чтоб наверняка.

— А что загорелось? Удалось установить?

— Нет.

Но источник был в лаборатории. Защита не позволила огню распространиться. Но она и не допустила бы пламя внутрь…

— Варфоломей? — Татьянин обеспокоенный голос сбил с мысли. — Варфоломей… вы тут?

— Тут, — откликнулся Варфоломей и от стены отлип, встряхнулся, явно с трудом натягивая маску. На меня глянул, спрашивая, скажу ли я. Не скажу.

Мы не враги.

Не друзья, потому что дружить с психопатами — так себе затея. А вот союзники — это да.

— Вы… что тут?

Танечка осторожно заглянула.

— Папина… — сказала она и зябко повела плечами. — Тимофей волнуется… ушли и пропали.

— Беседуем, — ответил я за Варфоломея. — Мне вот дядька Варфоломей рассказывает про отца.

— Да? — сколько удивления. И даже обида на личике мелькает. — А мне вот… мне он не рассказывал.

— Так ты и не спрашивала, детонька, — Варфоломей криво улыбается. Маска не слишком охотно налазит на лицо. — Мальчишка вон любопытный…

И руку на макушку приложил, пальцы растопырил, умиление изображая. Ага, осталось пальцы сжать и крутануть хорошенько в сторону.

— Точно… не спрашивала… — Танечка осторожно толкнула дверь, будто опасаясь увидеть что-то или кого-то. — Я… как-то… и забыла.

— Может, не надо?

— Я… хочу, — она вошла. И осмотрелась. И выдохнула, как почудилось, с немалым облегчением. — Только стены и остались… ну конечно, тут же пожар. Ты говорил… что-то… про пожар говорил.

Она замолчала, уставившись на стену. И заморгала часто-часто, показалось даже, что того и гляди расплачется.

— Тань, — я поспешил взять за руку. — Ты чего?

— Ничего. Пахнет здесь… отвратительно. Надо будет придумать что-то… потом… после… я чего ищу… тут гости приехали.

И выпав из оцепенения, она поспешно добавила:

— Воротынцевы…