Хозяин теней. 3 (СИ)

Глава 19

Наука многое знает о тварях кромешных, в то же время будто стыдливо забывая, что есть и иные, каковые именуются горними или вышними. В том, что твари оные существуют, сомнений нет. Однако же всякая, даже малая попытка изучить их и влияние, оказываемое ими на мир, встречает резкий и однозначный отпор Церкви. Однако стоит ли так истово соблюдать запрет, наложенный в незапамятные времена, когда вера стояла над наукой? Возможно, именно наука, достигшая ныне небывалых высот, сумеет найти вопросы, которые вера в слепоте своей просто игнорировала?

Из выступления бывшего доктора естественных наук Сабревича, неосмотрительно прочитанного на международной научной конференции.

Тимоху мы выпихиваем в окно.

— Всё? — Метелька вытирает дрожащие руки о стену.

— Почти. Надо ещё вот этого.

— На кой?

— Тоже брат. По отцу. Как я узнал. Правда или нет, понятия не имею, но он не в теме. Собирались в расход пустить. Поэтому дава. Авось, пригодится.

Михаил Воротынцев — кстати интересно, если матушка его замуж выходила, то почему не сменила фамилию? — после Тимохи показался вполне себе подъемным. И в окно вывалился, что мешок с мукой.

— Полезли? — Метелька примерился к проёму.

— Погоди… надо тут… шкатулку видишь?

— Из которой свет шибает? — уточнил он, будто тут имелись иные подозрительные шкатулки. — Вижу.

— Её надо отдать Варфоломею.

— И он тут?

— Там. За дверью… он и ещё тварь одна, которая в прошлый раз всех убила. В общем, он надеется поквитаться, — я попытался унять дрожь в руках. — А там свет. Чувствую, если сунусь сам, будешь и меня тащить. Ты сможешь шкатулку закрыть?

— Ну… — Метелька поскрёб макушку. — Могу… вроде как… сейчас.

Он подошёл к столу, оглядел, взял перо на длинной тонкой ручке и ткнул ею в крышку. Та и захлопнулась. Вот просто, мать вашу, взяла и захлопнулась. Даже звук получился деревянный, стукающий.

И сразу стало можно дышать, если не нормально, то почти.

А я и не замечал, что дышал едва-едва. И жар этот. Только сейчас понимаешь, насколько он давил. Жар. Свет. Чтоб… я сделал вдох и закашлялся, а откашлявшись, выплюнул пару чёрных комков. Кровь? Если так, то спёкшаяся. Интересно, эта зараза потом не аукнется какой-нибудь лучевой болезнью?

Световой?

Переизбыток благости вообще лечится?

Ладно. Голову потерявши по ушам плакать поздно.

— Так… — мелькает искушение отправить со шкатулкой Метельку. Он эту хрень светозарную явно легче переносит. И идти недалеко. Всего-то за дверь, но…

— Так, — повторяю вслух. — Ты… лезь в окно. Оттяни наших, сколь можно… машины…

Подогнать бы, потому что волоком далеко не упрём.

— Не трогай пока. Если газ тяжёлый, мог в них и остаться. Попытайся привести в себя деда. И Тимоху. Таньку не трогай, у неё руки…

— Шрамы останутся, — Метелька, кажется, окончательно уверился, что всё идёт по плану. — Страсть до чего обгорели. Вот у нас…

— Потом. И не вздумай при ней такое ляпнуть. Вообще лучше, чтоб она в отключке побыла. Деда и Тимоху. На худой конец Воротынцева.

Дружить, может, и не получится, но в качестве тягловой силы сойдёт.

— Тащите туда, где тёрн. Я тебе показывал. Распорешь руку Тимохе или вон деду, и вас пропустит в убежище. Я скоро.

— Может, я тебя лучше подожду?

— Нет.

Скоро — это при идеальном раскладе. А когда оно было идеально?

— Давай. Времени мало. Если не хочешь, чтоб тварь тебя сожрала.

Не хочет. И в окно уходит, если не рыбкой, то почти. Я же подхватываю гардину, снова обматывая полотнищем руки. Эту благостно-радиоктивную хренотень вообще брать стрёмно, но вариантов особо нет. Или…

Дверь распахивается, пропуская Варфоломея. Надо же, поднялся. Отдышался. И ать-два вперёд, на подвиги.

— Где?

— Там, — я указываю на окно. — Живы. Вроде. Как оно потом? Скажется?

— Не знаю, — он вытирает рукавом лицо или скорее размазывает по нему кровь. Кровь льётся из носу, и из уха выползает чёрная дорожка. — Я долго отходил. У Аристарха сердце. Целители помогают, но… такое… с остальными…

Он идёт, держась за стену, наплевав, что пропиталась она светозарным ураном. И пространство от этой стены до стола, на котором так и лежат бумаги россыпью, перья вон и даже чернильница, это невеликое пространство в пару шагов для Варфоломея сейчас непреодолимо.

И я шагаю навстречу.

— Уходи, — Варфоломей и не думает рассыпаться в благодарностях.

— Уйду. Не думай. Это твоё дело, но… нам куда? Есть кто у Громовых, к кому мы можем обратиться? За помощью? Чтоб надёжный человек.

Спрашиваю, хотя ответ известен.

— Нет, — Варфоломей опирается на плечо, и я стискиваю зубы, чтобы не заорать. Тяжелый. Неудобный. Но два шага — выдержу.

Оба выдерживаем.

— Вам… уехать… спрятаться… не подавать признаков, что живы. Если Аристарха не станет, то…

— Тимофей?

— Свалят на него. Воротынцев… не простит… сына любит. Очень. А ты его…

— В жертву принёс.

— А говорил, что убил.

— Живым он не остался. И вообще, какая разница?

— Большая, — Варфоломей отпускает плечо и плюхается на стул. — Очень. Жертвы — это сила. Ты даёшь богам, они дают в ответ. Запретный путь. Но раньше, говорят, что были времена, когда охотники приносили жертвы. Много.

И почему меня это вот не удивляет совершенно?

— Их потому и боятся, что… жизнь заберут и душу. Силы прибавляется. Но и с ума сходят.

Как по мне, они тут и без всяких жертв давно свихнулись, причём все и сразу.

— Так что… никому… если Синод узнает, вырежут весь род.

А вот это подстава. Но каяться я точно не пойду, а вот иного тесного общения придётся избегать.

— По Громовым. Тимка удобен. На кого-то это надо будет списать. У Воротынцевых связи.

У Громовых же своеобразная репутация и давняя устоявшаяся неприязнь. И наследник с проблемами.

— Не доживет. До разбирательства.

Это я понимаю.

На мертвого валить сподручней. И огрызаться не станет, и доказывать, что невиновный. А то ведь так расслабишься, а он возьмёт и докажет, тем самым поставивши важных людей в неприятное положение.

— Остаётесь ты и Таня. Документы я успел выправить. В канцелярии будут копии. Все. Но ты не сможешь быть главой. Мал. До двадцати одного года возьмут под опеку. Её или замуж, или в монастырь. Ты…

Под опеку мне не хочется.

Взгляд у Варфоломея больной.

— Убить не убьют, но продавят, чтоб принял вассальную руку.

Воротынцевых? А ведь они, если отрешиться, потихоньку выходят в монополисты. Как мне кажется. Надо будет больше узнать, раз уж воюем.

А мы воюем.

— И как быть?

— Прятаться. Пока не подрастёшь… потом… право крови… у Аристарха перстень. Возьми… — он тоже закашлялся, вот только сплёвывал и черноту, и кровь. Но Варфоломей сделал протяжный вдох и продолжил: — Подделать не выйдет. Потом достаточно будет… в любое присутствие… показать. Заявить о правах. Правда… мало что останется. Заводы точно… земли…

— Похрен, — говорю искренне. — Главное, чтоб мы выжили, а там уже разберемся.

И с заводами. И с землями.

Варфоломей кивает и тянется к шкатулке.

— Пахнет, — говорит он. — Слышишь?

— Лилиями?

— Гнилыми огурцами, перекисшею капустой… она рядом. Она идёт. Уходи… и… спеши.

— Поспешу, но если она… если ты умрёшь раньше?

— Нет, — он прикрыл глаза. — Теперь я слышу её голос. Красивый. Песенку поёт. Моя жена пела дочке песенку одну. И внукам. Я буду слушать. Она так долго ждала. Такая голодная… такая одинокая. Она очень хочет, чтобы я слушал… если тень видит тебя, то…

— И ты видишь тень.

— Да.

Я отступаю к окну. Видеть тварь, которая взяла и убила вообще всех в округе, мне категорически не хотелось.

— Ей… принесли жертву… там… и жертвенной кровью запечатали. Посадили под замок.

А я, по дури принёс другую и жертвенной кровью этот замок открыл. Но это значит…

— Иди, — голос Варфоломея мягок. — Спеши. Она голодна. И мою душу она будет жрать медленно, но не настолько, чтоб болтать… спеши… в убежище… если я всё правильно понял, туда не добьёт.

Если.

Если, если, если…

Я вываливаюсь из окна безо всякого изящества, потому что тоже слышу голос твари. Такой вот ласковый детский почти лепет, что стоит в ушах. И слов не понять, но смысл предельно ясен: меня просят остаться.

Задержаться ненадолго.

Нет уж…

— Савка… они тут вот… я пытался… а они никак…

Голос Метельки растерян.

А тварь смеётся. Голос у неё знакомый донельзя. И главное, не пойму чей. Прислушаться надо. Но не буду. Я бью себя по щеке, но болят обожжённые руки. Плевать. Главное, голос отступает.

В прошлый раз она выпустила то ли газ, то ли энергию какую. А сейчас в голову лезет? Или… не газ, не энергия, но ментальный удар?

Хтонь запретельная.

Надо уходить…

Куда?

Машину всё-таки?

Мы с другой стороны дома, и пока доберусь, пока заведу, пока вернусь. Нет. Долго. Всё-таки убежище. Без вариантов. Тёрн как раз рядышком, но… я подхватываю Татьяну и сую её Метельке.

— Колючки. Тащи к ним.

Сам пытаюсь поднять деда. Он дышит. И это уже хорошо. Значит… значит, очнётся. Просто времени надо больше. Ему крепко досталось. И я волоку уже его. Рывок. И ещё рывок. И ещё. Я выдыхаю, приподнимая тело под мышки и упираюсь в землю.

Что там пели…

Мы вращали землю ногами. Кажется так. Или нет?

В голове каша. Но я дошёл. Вот она, стена колючая, здесь как раз начинается или заканчивается, главное, что на месте. Тёрн сам потянулся ко мне колючими ветвями. Так, а если предположить. Своих от чужих он точно отличает, а что ещё? Я ухватил за ветку рукой.

— Послушай. Не знаю, что ты именно понимаешь, но нам нужна помощь.

Из колючего кубла высунулись тонкие усики побегов, пробежались по лицу, словно ощупывая. Потом потянулись ниже, к деду.

— Спрятать, — сказал я, одновременно пытаясь сформулировать, чего хочу, мысленно. С тенью было бы проще, но я всё ещё не слышал тень.

Надеюсь, не сгорела. От одной мысли об этом мутило.

— Сав, оно меня трогает! И сестру твою!

Побеги стремительно оплетали тело. И не только Танькино, но и деда. Угрозы я не ощущал, а вот когда они потянули лежащих людей в заросли, даже выдохнул.

— Тимоха, — говорю. — Надо его как-нибудь.

Тёрн снова откликнулся. Хороший какой. А время уходит. Я не знаю, сколько ещё тварь будет кружить, и удержится ли в доме. Скорее всего, если осталась в нём в тот раз. Может, она вовсе этим домом ограничена, может…

Я потянул побег, осторожно, но сильно. И тот поддался, с шелестом пополз навстречу этакой шипастой змеёй. Вот так. Ещё немного.

А Метелька, сообразив, что надо делать, руку Тимохину подтянул. Правильно. И стоило побегу коснуться руки, как он обвился вокруг запястья. А следом и второй, третий.

— Думаешь, не сожрёт?

— Думаю, шевелиться надо.

Варфоломей ли тянет время. Тварь ли не спешит встретиться с единственным живым человеком в доме. Свет ли держит, даже запертый не подпуская её. Не знаю. Но то, что времени почти не осталось — факт.

— Держи его, — я взялся за Воротынцева, который и не думал приходить в себя. Бросить бы, да всё-таки брат. И его тоже подставили. А свидетель нам очень пригодится.

Где там остальные, которые пришли с Воротынцевым, и гадать не хочу. Сам ли он их убрал или тварь сожрала… в общем, не та ситуация, чтобы искать.

Воротынцева дергаем вдвоём. За ноги.

Тёрн к нему не подтащишь, поскольку, как выразилась бы моя дорогая сестрица, они друг другу не представлены. Так что сожрёт и не подавится.

Пыхтим. Тащим. И перед стеной кустов я встаю, что та самая Сивка-Бурка.

— Друг, — я касаюсь Метельки и, взяв его за руку, пихаю в кусты. Шип пробивает ладонь, и Метелька вздрагивает. Прям чую, что не тянет его туда, вглубь. Но побеги подбирают капли крови и шелестят, а тропа открывается. Хорошо.

— Гость, — я подтаскиваю Воротынцева. Вот если окочурится, то проблем, куда девать труп, не возникнет. Побеги ощупывают и его. Но пропускают. Тропа узкая.

— Сав, а может, на машине…

Но в воздухе неуловимо меняется что-то. Сперва становится вдруг жарче, и жар этот неприятен не только мне.

Поздно о машине.

Я молча волоку Воротынцева, надеясь, что мы успеем.

И что тёрн выдержит.

Как там говорил Тимоха? И огневика выдержит? А тварь? Или ту штуку из шкатулки?

— Сав, тут как-то оно…

Жар нарастает. Волна за волной. И если первая скорее улавливается, чем ощущается, то вторая заставляет стиснуть зубы.

И тёрн тоже чувствует неладное. Протяжный скрип бьёт по ушам, поторапливая. Слева и справа стена становится гуще, новые стебли вплетаются меж старых, создавая единое непробиваемое полотно. Живое срастается с живым.

Метелька охает.

И тоже Воротынцевскую ногу.

В убежище мы вваливаемся. Метелька — кувырком, Воротынцев мешком, который я просто столкнул со ступеней, ну а я сверху. И растянувшись на полу, который ходит ходуном, волнами, пытаюсь пережить последнюю волну. Свет… Свет опаляет.

Да он испепеляет на хрен! Я успел перевернуться на живот, дотянуться до клинка, который вдруг нагрелся и так, что ещё немного и кожу проплавит.

А потом земля содрогнулась.

Бахнуло?

Ещё как.

И эхо взрыва донеслось по корням. Жар опалил стебли. Я ощутил, как стонет тёрн. Да я почти увидел, как сгорают в чёрно-белом пламени побеги его, во мгновение ока становясь пеплом.

Не почти.

Я действительно это увидел.

Обожжённые ладони прикипели к рукояти. И меня рывком дёрнуло туда. Кнаружи. Где по-над расчерченным трещинами льдом кипела тяжёлая вода. Пар её рождал тени, а они спешили слиться в одну.

И я уже видел их глазами.

Сразу и многими.

Дом весь, полностью.

Разве что до чердака не добрались.

Мертвецов, в которых тени втекали, наполняя тела, как вода сосуды. И тела эти начинали шевелиться, как волосы на моей голове.

А ещё я видел тварь.

Их глазами.

И она видела. Не меня — Варфоломея.

И ещё свет. Свет в их восприятии белый, как ничто. И он опаляет. Он и вправду успел впитаться в стены, потому мелкие тени держались в стороне. А вот тварь. Она шла. Скорее даже перетекала этакою каплей воды. И пусть ей тоже было больно, но живое сердце манило.

Варфоломей сел за стол.

Лицом к двери.

Шкатулку подвинул к себе.

И ещё вскрыл вены. Говорю же, конченный психопат. Но запах крови сводил теней с ума. А тварь их собирала. Она выпускала тончайшие нити и, стоило тем коснуться, как тень исчезала.

Тварь была голодна.

Очень.

Она спала. Спала и спала. А теперь её разбудили. Но в месте, где не было добычи. Раньше была. Она помнила. И я теперь тоже помнил.

Лучше бы…

Нет. Она не была жестока. Она просто была.

И не газ. Скорее облако, которое рассыпалось на мельчайшие частицы, а те уже устремились во все стороны, пытаясь вобрать каждую крупицу жизни. И тени тоже. Тени ей нравились. Но живые — больше. Теперь она бы повторила, но…

Она спала.

Долго.

И кажется, силёнок её не хватит, чтобы выбраться за пределы дома. Её силенок не хватит даже на то, чтобы наполнить дом, как в тот раз. Их осталось-то полкапли.

А вот Варфоломею не выжить. Впрочем, он и так знал.

Он всё-таки выстрелил. Просто потому что не мог иначе. И пули она тоже поглотила. И тепло, которое те несли. А потом поглотила и Варфоломея. Она обняла его мягко, настолько нежно, насколько могла. Только за мгновенье до этого он успел откинуть крышку.

И стиснуть в кулаке перо. Сжать его окровавленной ладонью.

Это натуральное перо.

Перо-пёрышко…

Только свет, которым оно полыхнуло, испепелил сперва руку, потом и облако вместе с Варфоломеем. И хрустальные капли испарились прямо в воздухе. Потом испарились тени.

И дом содрогнулся.

А перо не погасло. Нет. Оно налилось светом. Оно тоже поглощало силу, только… поглощая утрачивало белизну. Иссохшая во мгновенье ока рука не удержала артефакт, и тот упал на пол, слегка содрогнувшись. Клянусь, не знаю, как, но я видел даже то, как шевелятся пушинки.

И вспыхивают.

Если перо горело, когда просто открыли шкатулку, то теперь оно… полыхало?

Активировалось?

И волна света прокатилась по дому, а потом вернулась, принеся с собой урожай из теней и мертвецов. Я снова увидел, как сгорают уже человеческие тела. А перо, налившись силой, приподнялось над полом, крутанулось и выпустило новую волну.

Та добралась уже до чердака.

И подвала.

Она стёрла всё, что было вовне, и снова вернулась. А вот в подвале с беззвучным стоном раскололось-таки ледяное зеркало. И навстречу белому свету хлынула тьма.

Она проклятой рекой устремилась по ступеням, спеша отвоевать своё, одновременно стирая следы того, чуждого изначально, прикосновения. И свет столкнулся с тьмой.

Тогда-то дом и тряхнуло.

Только…

Тьмы не стало меньше.

Как и света.

Они, мешаясь, перетекали друг в друга. С шипением плавился камень. Трещал потолок, обваливаясь кусками…

Дыра в подвале плодила тварей.

А перо…

Перо кружилось всё быстрее и быстрее. Оно приподнялось, упёршись острым кончиком в пол, вычерчивая воронку уже света. Кажется, это была не очень хорошая идея.

Если рванёт сейчас, то… не то что дом или тёрн, тут в округе мало что уцелеет.

Автор понимает, что многие хотели бы побед и правильной боярки со стремительным возвышением рода, но увы, пока ещё не время.