Хозяин теней. 3 (СИ)

Глава 21

«…за смертоубийства многие, совершённые с особой жестокостью, Ванька Люпин, Петров сын, известный так же, как Ванька Корноух, приговаривается к смерти».

«Годен. Передать Синоду для дальнейшего использования согласно Договору»

Резолюция под смертным приговором.

— Савка, Савка… не умирай, — Метелькин голос пробивался сквозь пульсирующую головную боль. Общение с богами даром не проходит. Кто бы предупредил, что ли…

Если ты пьёшь с богами…

Ладно. Я не пил. Я так, побеседовал, но ощущение, что на плечах не голова — тыква. Причём старая, гнилая и треснутая. Одно неловкое движение и развалится на куски. Причём, возможно, в буквальном смысле слова. Я застонал и…

Поднял руку.

— Савка, ты…

— Пить, — выдавил я. — Дай. Там. Вода. Есть.

Метелька то ли успел осмотреться, то ли в целом понял, где это «там» искать. Главное, что метнулся и вернулся с флягой, которую прижал к губам.

Вода была сладкой.

Вкусной.

Боль и та почти отступила, правда, ненадолго, потому что вернулся и поселилась между ушами. Одна за правым. Другая — за левым. И пульсируют попеременно, это чтоб я не подумал, что отдохнуть на паузе можно. Чтоб вас всех снова… свет и тьма с философским единством противоположностей.

— Сесть… нет, я п-полежу, — стоило чуть качнуть шеей и стало ясно, что садиться — это так себе идея. А вот лежать я вполне могу. — Г-гвори.

— А чего говорить? — Метелька сел рядом. И если скосить глаза, то его вполне видно. — Мы как сюда заползли, так сразу оно бахнуло и так, что стены затряслись. Я уж думал, что всё, кабздец. А ты только повернулся и тоже всё.

— Я — не всё.

Боль потихоньку отступала.

— Ну да… а так-то… лежишь, чисто покойником, только эту штуку в руках сжимаешь. Я вытянуть хотел, только тронул, а оно как шибанёт! Льдом!

Я скосил глаза. Потом поднял руки, убеждаясь, что зачарованный клинок никуда-то и не делся. Чёрный, уродливый, вон, даже будто сильнее погнулся влево. Зато горло режет только в путь.

А главное, что вокруг рукояти я чувствую то, другое, которое в видении было шаром, а теперь шар этот то ли от тепла, то ли от силы расплавился, обнял рукоять. Воск? Пластилин? Похоже на то. Я с трудом отлепил от ножа руку и ковырнул. Мягкий. Надо будет содрать и собрать куда отдельно. Не знаю, что за оно, но в хозяйстве пригодится.

Негоже такими подарками разбрасываться.

— Я и понял, что трогать это не надобно, магическая штука.

— Правильно, — кое-как повернулся на бок, уже привычно сунув клинок под штаны. — Дальше чего?

— А чего дальше? Ты хрипишь. В себя не приходишь. Они тоже вон покойниками… и это… ну страшно. Я хотел высунуться, а дверей нет. И стены одни.

Тёрн укрыл убежище.

Хорошо.

— А потом снова бахнуло. Прям земля вся сотряснулась. Да ладно земля, у меня вон кишки узлом завязались. Ну, думаю, теперь-то точно кабздец. Но ничего. Потрясло и успокоилось. И ты вон, уцелел.

Уцелел. Не своими силами, но уцелел. Я теперь видел в потолке тонкие нити тьмы, которые стремительно истаивали. Значит, защитила.

Губы растянулись в улыбке и теперь уже я сказал:

— Спасибо.

Надеюсь, услышала. А нет, то и повторю, с меня не переломится. Чую, что встретимся и не раз.

— А потом снова бахнуло так, что… и стало… ну так… прям наизнанку всё. А дед захрипел. И Тимоха. Танька глаза открыла и как закричит немым голосом…

Я попытался повернуться, но голову полоснуло болью.

— Не, уже замолкла. Она заорала и всё, снова в никакую. До сих пор лежит… и ты тоже кричал. И я, наверное… не знаю… я отошёл… ну, надолго или нет, того не знаю. Просто вот было, а потом бах и на полу лежу, мордою вниз.

Значит, светом всё-таки прошибло.

— Метелька, как они?

— Ну… — Метелька вздохнул. — Вроде… дышат… только…

Я заставил себя перевернуться на бок.

— Не думай, Сав! Я всех напоил. И уложил. Вон. Одеяльца подстелил. Я ж не дурак какой. Раз дышат, стало быть, очухаются. Когда-нибудь.

Хорошо бы.

— Помоги.

Он молча подставил плечо. Голова… держится. Что уже само по себе хорошо.

— На, — Метелька протянул тряпицу. — У тебя кровь вон идёт.

Льётся. Ручейками. Ничего. Польётся и перестанет. А я пока вот… пока… надо доползти. Тут и ползти-то нечего, но руки трясутся, и тело, что из желе сделано. Но я тянусь.

Таня.

И вправду лежит. Руки…

— Я подумал, что нехорошо, ну, чтоб голые, — бормочет Метелька, — и пока она так, то нашёл там амулетика…

Тимоха принёс?

— Сунул. Правда, он как-то от слабо совсем… не заросло ничего.

Это потому что ожоги глубокие. С такими серьёзный целитель работать должен. А может, и свет этот разрядил. Или тьма. Или оба разом.

— Я сверху мазью помазал. Целебною. Бинтов не было, но рубашки нашлись. Я одну порвал, намотал вот, как уж получилось. Но хорошо, что она спит. Ожоги — это больно.

Спит ли?

Лежит прямо, на спине. Метелька укрыл одеялом, руки наверх положивши. Платье снимать не стал, и теперь под кружевом манжет начинались повязки.

— Ну и замотал, чтоб никакая дрянь не села.

— Спасибо.

Лицо у Татьяны бледное неживое, только вот дышит она громко.

Тимоха?

С виду никаких повреждений нет, разве что пара царапин. И дыхание ровное. Но в себя не приходит. Я толкнул его раз, другой. По щекам похлопал.

— Я и водой полил. Чутка, — признался Метелька. — Ни в какую… может, не отошёл ещё?

Может.

А вот гостя нашего Метелька скрутил. И положил в стороночке, у самого выхода. Точнее там, где выход был. Руки стянул за спиной, но сверху заботливо бросил одеяло.

— Я так, на всякий случай. А то мало ли чего, — сказал Метелько, плечами пожимая.

Правильно.

Мало ли. То, что я знаю, что Михаил не при чём и вообще дорогой потерянный родственник, это одно. А вот что в его башку узкоглазую втемяшится — поди догадайся.

Хуже всего было с дедом.

Он дышал.

Но как-то… слабо? Редко? Сипло? И рот приоткрылся, выпуская нить слюны. И я вдруг понял, что это — не случайность, что…

— Артефакты есть ещё? — голос мой звучал почти нормально, сипло, как надорванный.

— Есть. Ещё три, но… они слабые совсем.

Зеленые искры заплясали над головой деда и впитались-таки в кожу. Хорошо. Ещё один активировать? Или Татьяне, когда очнётся, будет нужнее? Амулеты слабые, но…

Выбирать?

Как можно выбрать?

Веки деда дрогнули. Живой. Значит, живой…

— Метелька, воды!

Повторять не пришлось. Поил я аккуратно. Даже треклятая боль отступила. Ухала там, в затылке где-то, ну и ладно. Главное, что дед меня видел. Узнавал?

Понимал?

— Это я, Савелий. Савка. Помните?

— Т-ты…

— Таня тоже здесь. Жива. Руки обожгло, но это мы поправим. Выберемся, найдём целителя. Хороший целитель разом всё вернет, как было. И Тимоха тут. Пока в отключке, но тоже живой. Меня просто задело меньше.

— Т-тень. С-слабая.

— Ага. И был далеко. Туда не дошибло. Я… тут, в общем… такое дело. Ты только не нервничай, ладно? Я…

Я молча показал клинок.

И клянусь, дед выдохнул с облегчением.

— Г-ври.

Говорю. Рассказываю. Путано. Спешно. То сбиваясь, то ударяясь в какое-то вот, но рассказываю. А дед прикрыл глаза и слушает.

И Метелька слушает. Сел рядышком, дышать и то боится, но слушает.

— Как-то вот так… — я снова даю напиться. Не нравится мне, как выглядит дед. И даже не в бледности дело, но в том, как резко запали щёки его, как провалились глазные яблоки, как изменилось само лицо, будто тень на него легла.

Но лилиями не пахло.

Это хорошо.

Это… наверное, хорошо?

— Мишка, значит… с-славный п-парень, — чуть запинаясь, произнёс дед. — Т-тоже Громов, значит?

— Громов, Громов… В теории. И его вытащил. Лежит вон. Убивать не стану. Ну, пока сам не нарвётся.

— П-поговори…

— Поговорю.

— Сесть.

— Тебе бы лежать.

Он криво усмехнулся.

— Поздно. Н-належался… а до меня слухи доходили. П-про Василя. Не верил. Если б сказал… если б хоть намёком… Неужто… н-не понял бы.

Я помог деду сесть.

И опереться на сундук.

— Тут еда есть. И вода… артефакты вот… кажись, всё или почти.

— Слабые. Плохо заряд держат, — он поднял руку и потёр грудь. — Дымка… ушла.

Я чуть не ляпнул. А потом понял. Не в том смысле, что побегать, а в том, о котором и думать не хочется.

— Не трать. Тане нужней… хоть какое облегчение. А мне без толку. Так на Т-танечку смотрел… я и… а они, выходят, родные.

— Выходят. Ну, если этим верить.

— П-почему он не сказал?

Это дед у меня спрашивает? У меня этих «почему» — пора в отдельную книгу записывать, чтоб чего не забыть ненароком.

— Что до свадьбы не утерпели… дело молодое. Случается. Договор был? Нехорошо, но… разошлись бы. Да, некрасиво, только… все люди. Поняли бы. Да и мы-то… мы бы не обидели… сумели б как-то разобраться, а он промолчал.

— Может, не знал?

Заступаться за папеньку категорически не хочется. Чем больше о нём узнаю, тем большим дерьмом он кажется. Но тут не в нём дело. Дед его любит.

— С-сперва-то… но п-потом?

— Так, женился?

— От того разговора с Воротынцевыми и до свадьбы больше года минуло… тут всяко… можно было…

Ну да, полтора дитяти выродить. Сказать, что его в известность не поставили? Вряд ли. Скорее уж положить было папеньке и на предыдущую невесту, и на нынешнюю, и на всех детишек оптом.

— А выходит, что мой внук так вот… ещё один. Г-громовы кровью не разбрасываются.

Внук лежал тихонечко, на боку. Признаков жизни не подавал, но и покойником не казался, что в нынешних условиях достижение.

— Т-танечка огорчится. Он ей глянулся.

Думаю, поводов для огорчения у Танечки найдётся и помимо жениха. Главное, чтоб жива осталась. А с остальным разберемся.

— Из-за чего погиб Илья Воротынцев?

Дед медленно повернул голову.

А Метелька молодец. Присел у стены, прижался и делает вид, будто его нет. Жаль, не ясно, что с Еремеем, но… тут уж вариантов немного. И в большинстве своём мне не нравятся.

Кто-то ехал.

Кто-то кого-то встречал. И ехали ведь не праздновать, так что… шестеро против пары десятков — это только в кино красиво. А на деле — приговор. Надеюсь, у Еремея хватило мозгов в схватку не вступать. Тогда, глядишь, и выжил бы.

— Не знаю, — дед выдохнул, но ответил. — Это уже потом… после ссоры с ними. Я и не думал, что они продолжают переписываться. Потом… встречались. Я не следил за Воротынцевыми.

А зря.

Очень и очень зря.

— Объявление было. В г-газете. Скоро… п-постижная смерть. Сожаления выражал, это помню. А что да как… Василь на похороны не поехал.

А вот это уже показательно.

Не захотел? Или понимал, что ему там будут не рады?

— Деда… а что нам теперь делать?

Задаю вопрос, который меня сильнее прочих волнует. И по выражению лица понимаю: ответа нет.

— Там… снаружи… рвануло крепко. Вряд ли что уцелело… ну, физически, может, и уцелело, но соваться туда… себе дороже.

— Уходить, — дед сжимает руку. — Прятаться. Обвинят нас, тут и гадать нечего. В-воротынцевы в нападении. Синод… свет останется, но это тоже по-всякому повернуть можно. Разбирательство будет. Но тут уж, кто бы за этим ни стоял, постараются, чтоб вы до его конца не дожили. А стоят высоко…

Вот тут наши мысли всецело совпадают.

Только вот куда уходить-то?

И он, как я вижу, сам не знает. Некуда идти… просто вот некуда и всё.

— П-перо архангела… вещь… они… п-порой оставляют… с этой силой только Романовым и совладать… на то и кровь… и если поймут, что тут было т-такое… государь не любит, когда кто-то…

На монополию покушается. Оно и понятно.

Но это не государь, потому что ему в мелкие дрязги влезать незачем.

— Г-государь не один. Много Р-романовых… там… тоже сложно.

Ясно. Свои разборки, свои интриги… и вляпаться в них придётся, потому что слово дал. И аванс вон взял, понять бы ещё, чем. Однако это после. Пока на этот уровень соваться себе дороже.

— Та штука в подвале. Расскажи. И клинок. Она говорила про печати. А тот… кого я допрашивал, он упоминал, что Воротынцев хочет подчинить себе печать. Это возможно?

А ведь ещё были жертвоприношения.

И убитые ангелы.

Тени, как я полагаю, тоже.

И всё это — части одной большой игры, за которой стоят неизвестные друзья. Но здесь я хотя бы знаю, откуда копать. И кого спрашивать.

Сургат.

Надеюсь, эта погань ещё жива.

— Список. Помнишь, ты спрашивал? Список первых.

И дед мне его выдал. Действительно список. Имена, которые я заучил, а потом нашёл в Большой бархатной книге, чтобы убедиться, что две трети числятся «безвестно прерванными», сиречь, не имеющими прямых потомков.

— Кровь… смешалась. С её кровью. Печати скрепили границу миров.

Это я в курсе.

— Печать… как врата… отворить и затворить, — он поднял руку и потёр грудь. — К утру… отойду.

— Нет!

Прозвучало громче, чем следовало.

— Не в моих силах. Я и так… сумел… успел дёрнуть, когда свет полыхнул… Дымка… славная девочка. Приняла удар. Удержала, как смогла. Тени вернутся. Чуешь?

— Пока нет.

Я и ту, другую, тварь не особо ощущаю.

— Это свет… много его. Всё одно досталось.

— Его я тоже не ощущаю.

— Потому как ты сам в нём искупался. Чтоб когда такое было.

Ну да, никогда не было и вот опять.

— Тогда… как миры столкнулись… люди… слабые были… но дары получили. И ещё… вещи.

— Нож? Книга?

— Всякие. У кого что. Воплощение. Её силы. Крови. Договора. Ключи. Есть печать. Есть ключ.

— Как к замку?

— Да. Тимофей… знает… показывал… тебе бы тоже, но больно мал. Отворить просто. Там… переход… с той стороны тоже наши земли…

Ага, то бишь, семейные владения в другом мире?

— Опасные, но сила… чтоб охотнику в силе прибавить, надобно… наведаться… тогда по-настоящему вырастешь. Единственный способ. А ещё… там можно отыскать… разное. Не тварей. Мы… не находили. Слышали только. Выносили… проклятые вещи… ничего хорошего, только проклятое…

Дед опять потёр грудь.

— Дед, может, потом…

— Не будет потом, — он произнёс это спокойно. — Я и так долго откладывал. Дай.

И я без возражений вложил в руку клинок. Чёрное остриё вспороло ладонь его и мою, а потом дед схватил руку и сдавил так, что кости затрещали.

— Признаю, — сказал он. — Кровь от крови. Дух от духа. Наш. Громов.

И улыбка растянулась нехорошая.

— Василь… подбивал брата… искать… он и сам выходил. На ту сторону. Часто. Карта… делал карту… там особый мир, но на наш подобен… полыньи — это сверху, ничего особо опасного. Мелочь всякая. Погань. Но дальше, глубже… печати сразу на глубину ведут. Там тяжко находится человеку стороннему. Даже если охотник… её кровь позволяла.

Её кровь.

Что ж, если из подвала можно было выйти на… глубину? Или в глубину? Как правильно? Главное, что туда, где водились редкие твари, это многое объясняет.

— Отец приносил что-нибудь оттуда?

Потому что чем больше я думал, тем чётче понимал, что не в одной книге дело.

Сломанные печати Моры.

Убитые рода.

Выдранные ангельские крылья и те жертвоприношения — это всё части одного рисунка. Как и непонятные друзья Сергея Воротынцева. Помнится, профессор, тот, который приходил в больничку, рассказывал, что революция изначально была совсем не народною.

Что народу-то с большего плевать, кто там на троне.

А вот тем, кто у трона, власти хочется. И здесь, зуб даю, здесь от там оно не сильно отличается.

— Не знаю, — дед ответил не сразу. — Василь не любил, когда кто-то совал нос в его науку. А мне это не казалось важным.

— Врата, ведущие на изнанку другого мира?

Действительно. Херня какая.

— Звучит… врата. Это не врата. Это так… лазейка, в которую не всякий протиснуться сдюжит. Добытчиков не проведёшь. Не выживут. Надолго не останешься. Там и нам-то… нехорошо. А твари такие водятся, что и дюжина охотников не совладает. Туда и ходили-то за чёрною водой.

Ещё и вода.

М-да.

— Что за она?

— Родник. Врата открываются. Развалины, — дед прикрыл глаза. — Старые колонны числом шесть. Некоторые обвалились наполовину, ещё одна оплавлена. Белые. Там нет иных цветов. Белый и чёрный. Но эти — белее мрамора. И крепче алмаза. Сколь ни пытались отбить хоть пылинку, не выходило. Они в землю врастали. Земля сухая. Спёкшаяся, что камень. Тоже пробовали бить, но не вышло. В самом центре круглый камень с дырой. А из него вода сочится. Чёрная.

Что-то мне это напоминает. Как там, на острове Буяне…

— Вода… яд. Капли хватит, чтобы убить человека. Даже дарника. Особенно дарника. Чем сильней дар, тем скорее подействует.

Ага, спрашивать, как и кто это выяснял, думаю, не стоит. Поэтому просто киваю с очень важным видом.

— Охотникам же сил прибавит. Тимофея… выпаивали ею, когда… и меня…

— А запас?

— Нет, — дед усмехнулся криво, на одну сторону. — Не хранится. День-два и всё… только там… взять…

— Как отец запечатал ту тварь?

— Не он… не мог он! Не мог!

— Тихо, — я взял деда за руку. — Может, и не он. Может, этот самый друг, который Воротынцеву перо подсунул. И другие штуки. Может, отец не знал.

Наверняка, не знал, что именно внутри, потому как не совсем же он отмороженный. И случившееся явно его шокировало. И заставило уйти в подполье, ломая чью-то игру.

Но с другой стороны… чем он думал?

Умник, мать его.

Ему сунули что-то… камушек? Шкатулочку? Да хоть зажим для галстука, но с предложением поместить туда, куда доступ был лишь у Громовых. А он и рад стараться.

Или…

Или не он? Что я знаю о других? Ладно, Тимоха с Танькой выпадают из круга подозреваемых в силу возраста… или? Просто спуститься и поставить чего-нибудь в центр ледяного камня мог и ребенок.

Ладно, с ними позже поговорю.

Надеюсь.

Но…

А если кто-то другой? Тоже не понимавший, что делает? Ладно. Тут гадать можно до морковкина заговения. Но факт, что принести вниз какую-то штуку, не понимая её значения, мог в принципе любой из Громовых. Зачем? Дело другое. Старшие бы подумали, а вот кто помоложе…

Или штуку не приносили, а тварь привязали с той стороны?

Или ещё что.

— Т-ты… не б-бросай их, ладно? — дед нарушил вязкое течение мыслей. — Не бросай.

— Да не брошу. И тебя не брошу…

— Тут оставь. Тёрн укроет… он всегда…

— Чего?

— У Громовых нет склепа. Обычай. Мёртвые помогают живым. Тёрн примет. Всех.

— Ты пока жив.

— Уже нет. Не трать… и не лезь в это дело. Теперь я понял. Список… ты попросил, я дал. И думал… имена… пресёкшиеся рода. Они не оборвались. Они есть. Просто ушли. Умнее Громовых. Лучше отказаться от имени, но сберечь кровь. И вы так сделайте. Увези. Смени. Другое имя… пусть просто живут. Пусть… будут счастливы. А мне пора… я и так… задержался.

Вот, вот не надо мне!

Понятия не имею, как говорить с умирающими и как отговаривать их умирать.

— Дед…

— Тихо, — произнёс он прежним тоном, не допускающим возражений. — Соплей не надо. А так… я прожил куда дольше, чем давали. И Дымки нет. За годы… срастаешься. Пока жива тень, жив и Охотник… пока жив он… ясно?

Куда уж яснее.

— Я и так в долг… она больше была, много больше. Но последние лет пять меня держала. А теперь вот сгорела… так-то береги свою.

Своих.

У меня теперь, выходит, две жизни? Или одна, но на троих разделённая.

— Сопли не распускайте. Думай лучше. Просто исчезнуть не получится. Узнают, что жив…

— Как?

Там, по ощущением и пепла-то не осталось, не то, что тел.

— Договор. О помолвке. На крови и слове. Раз не отменился, то, значит… если повезет, не сразу вспомнят. Вряд ли Анчутков решит новый скоро заключить. А так-то только если направленно проверять.

Это хорошо.

— Но потом будут…

Потом и сам я их поищу. Главное в игре в прятки что? Главное, знать, кто на самом деле сейчас водит.