Хозяин теней. 3 (СИ)

Глава 25

«Наибольшею популярностью пользуются акции Северо-Русской торговой компании, которая уж пятый год кряду приносит участникам своим немалую прибыль. А потому даже те, кто изначально относился к сему предприятию с изрядной долей скептицизма, полагая северную торговлю монополией иноземных товариществ, ныне вынуждены признать, что…»

Из доклада князя Величкина о деятельности купеческих и торговых сообществ.

Закончилось всё как-то быстро и без спецэффектов. Туман вдруг поредел, а потом и развеялся, оставив разве что едва ощутимый запашок то ли болота, то ли дыма. Впрочем, вполне возможно, что запах этот исходил от тёрна или вон вообще ветром принесло.

Выбираться из круга я не спешил. Да и Метелька тоже. Он опустился на колени и теперь раскачивался взад-вперёд. Взгляд его был рассеян и явно он думал не о делах нынешних.

Что ж, пускай. Честно говоря, мне и самому не по себе было.

А вот и Михаил. Тоже сидит, сгорбился, будто даже меньше стал. И не шевелится. А если его удар хватил от излишнего старания? Ещё один покойник?

Чтоб…

Но нет, шевельнулся, разгибаясь. А там, покачнувшись, начал заваливаться на бок, но успел руку подставить.

— Эй, — окликнул я. — Можно выходить?

Кивок.

И взмах второй рукой.

Я переступил границу, вычерченную кровью. На той стороне как-то прохладней, что ли. Точно. Не туман на ветвях висит, а инеем прихватило. И Тимоху вон, почти как мертвеца. Но на его лице иней тает, оставляя капельки воды. А те размывают намалёванные кровью узоры.

— Не вышло?

— Не знаю. Странно. Душа не там и не тут, будто посередине, — Михаил отёр собственное лицо. Пальцы его мелко и часто дрожали.

— Дерьмо?

— Твоя речь заставляет задуматься о твоём воспитании.

— Не думай. Нет у меня воспитания. Я вообще дикий. Не веришь, Метельку спроси. Покойники, к слову, приходили. Только молчали.

— Я ж говорю, что не шаман. Чтобы говорить нужна совсем другая сила. Родичи?

— Да. Слушай… а ты как-нибудь можешь определить, умер человек или нет? Ну там… по родственной крови или по другим признакам?

Михаил задумался.

— Не уверен, — ответил он. — Про способ слышал. И надо попробовать. Но потом. Сил пока мало. И если потрачу впустую… или срочно?

— Да не особо. Метелька, отомри.

— Она за меня радовалась, — Метелька поднял голову. — И ещё огорчилась тоже… ну, за то, чего творил… что в воры хотел пойти.

— Так не пошёл же.

— И ей там хорошо. Покойно. Никто не бьёт. Младшие… — он судорожно выдохнул. — Может, если б и я помер, мне бы тоже теперь…

Затрещину я ему отвесил знатную. Нет, может, на том свете райские кущи и буяют, что очень сомнительно ввиду последних моих знакомств, но к чему спешить?

— Ай!

— С мертвецами тяжело общаться. Они силы от живых берут, когда от шамана не могут, — Михаил поднялся на четвереньки. — Я привязал душу Тимофея к телу. Дальше она не уйдёт. В ближайшие пару месяцев точно. Но вернётся ли в тело…

Он покачал головой.

— А если повторить? Когда там сил наберешься?

— Силы тут не помогут. Душа должна захотеть. А она не хочет.

— Почему?

— Не знаю.

М-да. И вправду из братца шаман так себе получился. С другой стороны, я и вовсе понятия не имел, что с Тимохой делать.

— И как нам…

— Я могу его привести в сознание.

— Так это хорошо, нет?

По выражению лица понял, что не особо.

— Сознание будет относительным. Тело, разум и душа связаны. Тело его больно. Может, поэтому душа и не желает возвращаться, что устала от боли?

Может, и так.

Тимоха, конечно, никогда не жаловался, но это ж не значит, что ему не было больно. А постоянная боль выматывает. Даже когда она поначалу вполне терпима, то потом, дальше, берет измором. И в какой-то момент появляется желание сделать так, чтобы боль эта прекратилась.

Пусть не самоубийство, но…

— Разум остаётся, но… он как бы в тумане. Поэтому ждать, что… в общем… со стороны он будет выглядеть душевнобольным.

— Насколько больным?

Потому что душевные болезни разными бывают. А Тимоха здоровый. Сильный. И если окажется, что ещё и буйный, то проще будет и дальше держать его в бессознательном состоянии.

— Полагаю, что как ребенок. Не младенец, конечно, но… недалеко. На самом деле я и сам это всё знаю в теории. И то, пойми, матушка рассказывала мне, что знала сама. А знала она не так и много. Да и знания эти очень отличаются. Она использовала слово, которого в русском языке нет. И перевести его можно и как «потерянный», и как «большое дитя», и как «пустой разум». И ещё тремя другими способами. Понимаешь?

— Понимаю, что надо возвращать душу. Как?

Михаил покачал головой:

— Это у матушки спросить бы.

Ясно.

А спросить получится не раньше, чем мы выберемся. А до того придётся своими силами.

— Но разбудить-то ты его сможешь?

— Вполне.

— Тогда давай. Только так, чтоб если вдруг…

Вдруг не понадобилось.

Тимоха не кричал. Не рвался убежать. Не проявлял агрессии. Он просто открыл глаза и несколько невыносимо долгих минут просто смотрел в небеса. И улыбался. А потом вытянул руку и пальцами пошевелил. И только после этого повернулся на бок.

Увидев меня, он замер.

— Тимоха, это… это я. Помнишь? — я протянул руку. — Савелий. Савка… Мелкий. Можешь Мелким называть, если тебе так хочется.

Руку он навстречу протянул, вот только глаза остались пустыми.

Потерянный?

Скорее уж оболочка от человека. И хочется заорать, потребовать, чтоб вернули всё, как было. Но я касаюсь тёплых пальцев Тимохи.

Вернём.

Не знаю, как, но… выберемся. Найдём матушку Михаила. Чтоб… если понадобится, то в Сибирь поедем, к шаманам. Главное, чтобы в принципе возможно было его вернуть.

А пока…

Метелька отворачивается.

Пока…

Двигаться Тимоха может, значит, пойдёт сам. Это уже хоть что-то. Но какое же дерьмо вокруг.

Мишка лёг прямо на пол. Закрыл глаза.

— Плохо?

— Голова болит. Пройдёт. Так бывает, когда на чужой путь становишься. И без умений. Это не страшно. Далеко меня всё одно не пустило бы. И не пустит. Полежу и пройдёт. Выбираться надо.

Вот тут я с ним полностью согласен.

— Есть… ход, — признаюсь. — Но надо проверить, что с той стороны.

— Проверю.

— Нет. С ними будь.

— Я старше.

— Ага, а ещё шумнее и заметней. И тени у меня имеются. Кстати, что с твой?

— Не знаю. Пока нет. Но и не совсем ушла. Обрыв я бы заметил. А так… слабенькая.

— Понятно. Значит, надо ждать. Так что пойду я. Пущу вперёд теней. Они живых почуют… если те будут.

— Будут. Поместье должны бы оцепить. Выброс заметили бы.

Я думаю. Такой бабах и не заметить.

— Внутрь пока не сунутся. Там света, если не ошибаюсь, столько, что не всякий синодник выдержит. Но в кольцо возьмут. Дороги перекроют. Хотя…

— Что?

— Тут лес кругом. Троп много. Людей, которые своим промыслом живут, тоже хватает. Перекрыть нереально.

И зная тропы, можно просочиться за оцепление. Вот только мы их не знаем. Да и в целом не в том состоянии, чтобы в ниндзя играть. Таньку нести придётся, Тимоха сам пойдёт. Он вон сидит в уголке, жуёт хлеб с салом и что-то под нос курлыкает.

Не буйный и ладно. Но видеть его таким тяжело.

— Хорошо, — я тру переносицу. — Попробую… посмотреть, что там. И тогда решим.

— Газеты бы, — сказал Михаил. — Если… дед жив… ты не подумай, если он всё-таки жив, то разберется. Это дело чести.

Ага.

И покойного сыночка.

— Посмотрим.

Не хочу давать обещаний, которые не смогу исполнить. Воротынцев, может, и примется разбираться, да только сына его драгоценного я собственною рукой прирезал. И факт этот, как ни крути, не обойдёшь. А потому всё остальное теряет смысл.

Выхожу даже не ночью — перед рассветом.

Успеваю и задремать слегка, и с тёрном пообщаться. Отвечает тот не слишком охотно, но всё-таки корни шевелятся, открывая узкий проход, больше на нору похожий. В этакий Тимоха не протиснется, а значит, и с тёрном надо что-то думать.

Подкормить?

Чем?

Или, скорее, кем?

Эту проблему тоже как-нибудь да решим. Ползу на четвереньках, настолько бодро, насколько получается. А ход виляет, будто копал его очень нетрезвый крот. Порой из стены выстреливали тонкие корешки, но, коснувшись меня, стыдливо убирались. А вот близость к реке я ощутил задолго до выхода: земля переменилась, стала влажной, зыбкой. Вот уже и под руками что-то хлюпает, чавкает.

Запах опять же.

Заканчивается всё разом, этакой густой сетью из корней и стеблей, что прикрывает нору. Я останавливаюсь. Очень хочется выбраться, но…

Тени.

Призрак с Тьмой откликаются быстро. Они же и пробираются сквозь корни.

Что сказать… смотреть четырьмя парами глаз куда веселей. Только бы мозги выдержали. Но зажмуриваюсь, чтоб от разности картинок крышу в конец не повело, и сажусь, прислонившись к влажной стене. Грязный стану, что чёрт, ну да это наименьшая из проблем.

А тени кружат.

Они как-то не то, чтобы успели принять друг друга, но уже не испытывают вражды. И договорились. Призрак забирает вправо, Тьма — влево.

— Люди… — голос-шелест раздаётся в голове. — Рядом…

— Сколько?

Если пост или около того, то нам конец.

— Два. Три.

— Два или три?

— Два. И один другой. Ты. Знаешь.

Тьма говорила отрывисто.

Знаю?

Так, сердце пропустило удар. Знакомых у меня не так много.

— Откуда ты знаешь, что я знаю?

— Ты — я. Видеть.

Еремей?

— Где?

— Там.

Нет, видеть глазами Тени удобно, конечно, и общаться тоже, но вот то ли она не достигла того уровня, когда речь стала внятной, то ли я ещё не научился понимать. Вышло очень размыто.

— Подобраться сможешь? Так, чтобы тебя не заметили?

— Далеко… мало. Сил. Надо.

Значит, придётся выползать. Если там и вправду Еремей, к тому же живой… это многое меняет. И я осторожно раздвинул плети стеблей.

Или вернуться?

За Метелькой?

Михаила прихватить. Сдаётся, он не только шаманить способен. Или… нет, от такой толпы след точно останется, а оно нам пока не надо. Значит, посмотрим. Просто посмотрим.

Тихонечко.

Запах дыма я почуял издали. Кто бы там ни прятался в лощинке, леса они не знали. Костерок-то прикрыли, а вот про дым то ли не подумали, то ли понадеялись, что место глухое.

Лес.

И совсем не тот, реденький, который начинался за поместьем. Тут уж в небеса уходили настоящие столпы, растопыривали ветви над головой, заслоняя небо. Листва большею частью облетела, потому в прорехах и виднелась луна.

Куцая, что хвост дворняги.

Кусты тоже росли густо, если не щёткой, то почти. И это с одной стороны на руку, не заметят, а вот с другой — и я не подберусь незамеченным. Не настолько я хорош, чтобы рисковать.

А потому устраиваюсь у корней ближайшего дерева, отправляя обе тени вперед. И Призрак закладывает широкую дугу, показывая, что у него-то поводок подлиней. Он вообще, можно сказать, самостоятельный.

Самостоятельный, самостоятельный. Главное, чтоб не попался.

Его глазами я вижу те же дерева.

Кусты.

И узкий овражек, что протиснулся в разломе меж корней. Он выходил из огромной ямины, которая образовалась после падения сосны. Корни её уходили вверх и в сторону, образуя своего рода крышу. Под ней-то костерок и горел.

Махонький.

А вот и какая-то магия. Призрак прищурился, показывая мерцающую пелену, что повисла над яминой и овражком. Полог какой? Отвращающий артефакт?

Без разницы.

Главное, что люди, сидевшие у костра, были полностью уверены, что их никто не видит. Ладно, человеком я бы и не увидел, а вот тени — дело другое.

— Есть? — поинтересовалась Тьма, явно сглатывая слюну.

— Погоди. Успеешь сожрать. Может, они вообще хорошие.

Кажется, даже на расстоянии она уловила мои сомнения. Ну да, сомнительно, но вдруг большие друзья Громовых? И Еремей опять же. Двоих у костра я видел, а вот где Еремей?

— Там, — Тьма переместилась.

И главное, что я не уловил, как. Вот одна картинка. Вот другая. Это темнее. И не сразу соображаю, что она забралась под полог.

Стало быть, не охранный.

Или против теней охрана бесполезна?

— Холодно, мля… — голос сипловатый и мне не знаком. — Долго нам тут ещё жопы морозить?

— Сиди.

И этот незнаком.

Не гвардейцы точно. Вид у них очень уж специфически-бомжеватый. Стало быть, и не регулярные войска. И не родовые. Сомневаюсь, чтобы Воротынцев в своём окружении потерпел этаких оборванцев.

Нет, ну оборванцы и есть.

Теперь я вижу обоих.

Один сидит, согнувшись над огоньком, прикрывая его ладонями. На нем какое-то то ли тулуп, то ли полушубок, главное, что наброшен он поверх длинного пальто. Голова замотана пуховым платком. Второй, который устроился на пенечке, чуть опрятнее. На нём старая шинель и такая… до боли знакомая. Но накинута она поверх куртки. Из-под куртки же выглядывает длинный, едва ли не до колен, свитер.

— Так сколько сидеть-то? День? Два?

— Сколько надо, столько и будешь, — спокойно ответил тот, что на пне. И вытащил из-под шинели ножичек, которым принялся строгать палочку.

А над ним марево вздрагивает.

И огонёчки. Красненькие.

Дарник?

— Хорошо тебе, — проворчал второй, опуская руки ниже. — Ты не мёрзнешь, а я того и гляди околею. А это ещё морозов нормальных не было. Если ударят, то тогда чего?

— Тогда и думать будем.

— И этот того и гляди… вот на кой его держать? Только жрачку изводим. Её и так не осталось.

— Хватит нудеть.

— Я не… слушай, если тебе надо, то и сиди! А я…

Он вскочил.

— Успокойся, — теперь голос второго звучал жёстко.

— Я просто не понимаю…

— Тебе не за понимание платят.

И ножичек перехватил так, прехарактерно. Вон, сощурился. А вторая рука в карман нырнула.

— Только дёрнись… — второй выхватил револьвер. — Я…

— Спокойно, Жмых. Я ж знаю, с чего ты такой взволнованный. Лекарство закончилось? Так у меня есть. Ты, главное, не пальни. Вот… я ж понимал, что мы надолго застрять можем. И подумал, как же дружок мой дорогой Жмых да без своего лекарства-то будет? И озаботился.

Руку он вытаскивал медленно.

— Видишь?

Свёрточек из промасленной бумаги.

— Я сюда вот положу и отступлю. Ладно? Ты бери-бери… и не думай… мы тут вдвоём. Мы ж повязаны, деваться некуда… и не шуми, военным оно ни к чему знать. Просто сам подумай, зачем мне тебе вредить? Если что, Сургат с обоих шкуры спустит и не задумается.

Значит, без этой сволочи не обошлось.

— А потому дружить надобно… и сидеть тихо-тихо. Так, чтоб ни один там, — он дёрнул головой в сторону. — Не почуял…

Жмых не сводил со свертка глаз. И быстро жадно сглатывал. А ещё моя тень слышала, как громко, всполошенно колотится его сердце.

— Ты… — шаг, бочком и не убирая револьвера. — Мог бы… сразу… сказать… дать…

— Чтоб ты всё использовал и потом маялся? — хмыкнул дарник, не скрывая презрения. — Нет, Жмых, так не пойдёт. И револьвер убери. Пальнёшь и мигом военные сбегутся… понаехало их.

Жмых заторможенно револьвер и убрал. Правда, к заветному свёртку приближался он медленно, словно до конца не веря в этакое счастье. А потом, присев на корточки, потянулся. И второй отступил ещё на шаг, руки над головой поднимаю.

— Пользуйся. Мешать не стану. Пойду гляну, как там наш, а то и вправду холодновато. Ещё околеет ненароком. Этого нам Сургат точно не простит…