Хозяин теней. 3 (СИ)

Глава 26

Высочайше повелеваю созвать особую комиссию, дабы негласным образом провести ревизию высших учебных заведений Петербурга на предмет выявления и участия в распространении крамолы…

Внутреннее распоряжение Великого князя Г. Е. Романова главе комитета цензуры, тайному советнику В. Л. Тишайшему.

Еремей был жив.

В ямине они устроили то ли логово, то ли лежбище. Еловые лапы. Тряпьё какое-то. И в куче его, почти неразличимый в черноте, валялся Еремей. Спеленали его туго, но неумело.

Призрак, повинуясь приказу, подобрался поближе.

И ещё ближе.

Но человек внимания не обратил.

— Вот и остались мы вдвоём, Еремеюшка, — тихо сказал он, опускаясь к куче. — Слышишь меня? Да ладно, я ж чую, что слышишь. Хватит. Это перед Жмыхом можешь в помирающего играть. А со мной шутить не надо.

— Жмыха положил?

— Я? Да как ты мог такое подумать. Сам он. Всё сам… и на зелье дурное подсел, и дозу не рассчитал.

— Чистое сунул?

Эти двое неплохо понимали друг друга. И я придержал Призрака, готового сунуться к Еремею. Успеется. Послушать вот интересно.

— Так… случайность. Вышло…

Глазами Тьмы я видел торчка, который дрожащими руками разрывал пакет. Всё-таки наркотики — зло. Всегда знал и никогда с этим дерьмом не связывался, хотя предложения были, да… выгодные.

Очень даже выгодные.

Над парой всерьёз задумывался, как как-то… не сумел себя переломить, что ли? Знаю, чистоплюем посчитали. Одни так и вовсе решили, что раз в отказ пошёл, то слабый и хватку подрастерял свою.

Земля им пухом.

Тьма подобралась ближе. Она почти заглянула в лицо человека. И лицо это было перекошенным, с запавшими глазами, которые то и дело подёргивались. Приоткрытый рот. Ниточки слюны от губы до губы. И толстый язык, облизывающий верхнюю губу.

Он справился с бумагой.

И вытащил тройку шприцов. Один выскользнул из рук, и человек взвыл, явно представив, как теряет дозу. Он спешно отложил остальные и наклонился, чтобы найти…

— Убей, — разрешил я Тьме. В конце концов, тени надо кормить. А это дерьмо всё одно сейчас подохнет. Так пусть хоть с пользой.

Тьма — не человек, переспрашивать не стала.

Она просто распалась на облако, такое, которое в кулак поместится, и накрыло лицо человека. А тот и замер, как стоял, на четвереньках с найденным шприцом в руке.

И умер.

И до меня донеслось эхо обиды.

— Второй твой, — пообещал я Призраку. — Но мне надо послушать.

Понял.

Тьма подрагивала, впитывая силу или что там. И тоненький ручеёк её потек ко мне и… к Призраку? Делится? Умница какая.

— Чего ты хочешь? — просипел Еремей.

— Свалить из этого дерьма.

— А я тут каким боком?

— Обычным, Еремей… обычным. Сам посуди. Уйти-то можно, но куда и как? Да и с пустыми карманами далеко не получится. А я хочу, чтоб совсем уехать… граница вон, рядышком. Польское княжество, считай, вольные земли. Обосноваться можно неплохо, были бы деньги. Но вот беда, у меня их нет.

— У меня тоже.

— А у Громовых есть. Им-то теперь, небось, без надобности.

— Так шёл бы и брал.

— Совсем за дурака меня держишь? Или думаешь, с Сургатом выйдет договориться? Он-то, конечно, тебя трогать не велел, но, думаю, лишь потому, что хотел сам порасспрашивать. А клятва… клятву по-всякому переиграть можно. Сургат, к слову, в большую силу вошёл. Ты, может, не слыхал, но и Монаха он на тот свет отправил, и Игошу следом. Даже Выхлеста не пожалел, хотя тот вроде как и не собирался воевать и право за Сургатом признал. Но нет. Мало показалось. Теперь весь город под Сургатом ходит.

Ну хоть у кого-то карьера в гору пошла. Впору порадоваться за человека.

— И? — Еремей по обыкновению не многословен.

— Сука он.

В этом я согласен.

— И давит. Чуть от кого почует угрозу, так сразу… меня вот в живых не оставит. В глаза-то улыбается, а так… я тебя отпущу, а ты мне поможешь.

— Как?

— Ты ж знаешь, как туда пройти. Знаешь ведь… ты там служил. Стало быть, все ходы и выходы…

— Я там и пары месяцев не пробыл.

— Кому другому на уши присаживайся. Я ж тебя, Еремей, давно понял. Ты, как та лиса, пока окольные пути не разнюхаешь, не сунешься. И Сургат это знает. Потому и велел тебя придержать. Он-то не пожалеет.

— А ты?

— А я отпущу. Клянусь! Вот мамой своей клянусь.

— И давно она померла?

— Я ж и иначе могу. Ты ж знаешь…

— Дурак ты, Фома… туда вон и военные соваться не спешат.

— Так то военные, — довод Фому явно не впечатлил. — Они ж пока приказ, пока одно, пока другое. Опасливые. А мы так, краешком. Войдём тишком, оглянемся… я вон дарник. Прикрою ради такого дела.

— И что ты там найти хочешь?

— А хоть бы чего… усадьба, чай, большая. Стало быть, и серебро найдётся, а то и золотишко.

Я сделал вдох, пытаясь обложить ярость, которая полыхнула в душе. Стало быть, грабить? Вот так вот… меня прямо наизнанку выворачивало от одной мысли о том, что этакая пакость проберется в мой дом и начнёт не то, что выносить из него вещи, просто трогать их.

— Убей, — я принял решение сразу.

Вряд ли это человек знает ещё хоть что-то. Понятия не имею, как он оказался здесь, но он туп и явно лишний.

Призрак радостно ухнул.

— Савка… выжил-таки сукин сын, — при моём приближении куча зашевелилась. — А я уж почти и поверил, что всё.

Яма оказалась куда глубже, чем я думал. Она как-то хитро заворачивалась, образуя отнорок, прикрытый с одной стороны корнями, что ещё уходили в землю, а с другой — этой вот землёй. В этой черноте было сложно разглядеть хоть что-то.

— Не поверишь, сам… ты как?

— Дерьмово, — честно ответил Еремей.

— Их двое? — уточнил я, хотя тени и без того ответили.

— Было пятеро.

— А…

— Двоих сразу… по дури попался. Что там… ладно… тут уходить надо. Военных много.

— И Сургат.

— И Сургат.

— Что было?

Я оттащил покойничка подальше. А ведь пригодится. Конечно, не Громов, но сомневаюсь, что тёрн настолько привередлив. Подкормить его стоит. Глядишь, оживёт чуть, тогда и с проходом дело решится, а то и вправду ведь узкий очень.

— Да чтоб я понял, — от Еремея разило кровью и потом. Не буду врать, что я благоухал, но тут уж крепко так. Он лежал, стянутый по рукам и ногам веревками, пилить которые пришлось довольно долго. И главное, связали давно, руки вон успели опухнуть.

И на ощупь ледяные, одутловатые.

— Мы вышли к воротам. Варфоломей приказал на территорию не пускать. Мол, дружба дружбой, но лучше потом покаяться, чем… людей мало.

Это я понимал.

Пока к Громовым не лезли, вроде как и хватало.

Еремей пытался шевелить руками. Раздутые запястья не поддавались. Да и ноги, похоже, его не больно-то слушались.

— Я… ослушался. Не знаю, почему… как-то оно вот прям по нервам резануло. И побежал… ребята со мной. Собирался в лес вывести, чтоб там… и кого-нибудь в город. К Анчуткову. За помощью. Не успели. Помню что две машины вползают. Неспешно так. Остановились. Стоят. Ждут. Я подумал, что ошибся. Случается ведь. В голову там напекло или ещё чего. Послал Витьку глянуть. Он самый толковый. Чтоб просто глянул, что да как. А он подошёл. Наклонился, чтоб разглядеть водителя… оттуда же как полыхнёт. И не огонь, другое что-то… дрянь такая… прям дерьмо.

Еремей встал на четвереньки и, стиснув зубы, пополз к выходу.

— Витька мигом в прах, где стоял. У ребят нервы сдали… пальбу… а из лесу в ответ. Эти падлы, небось, заранее высадились. И лесом прошли. Машины так, на расход. Чтоб… я в лесу том до троих добрался. А по мне — какой-то дрянью прилетело. Выключило. Сколько лежал — не знаю. Вряд ли долго. Долго бы нашли и пришибли. В ямину какую-то заполз… отлежался… думал, к усадьбе, хоть гляну, что там. Полез. А оттуда как полыхнёт.

Он зашипел.

— Меня… дважды задело. Один раз ничего ещё. Как в кипяток окунули. Эти тоже… машины были… три. И грузовик. Не подходили. Стали и ждали чего-то. А там свет. Засуетились, засранцы. На второй уже… снова отключился. Помню ещё, как земля содрогнулась. И я в неё мордой. Она ж горячая сделалась. Прям такой вот… следом свет. С небес сошёл… свет…

— Не совсем с небес.

— Знаю… он их в прах… я видел… всех в прах… грузовик… и людей… и всех. А я вот выжил. Почему-то.

Не потому ли что и его Мора внесла в число «своих»? Или просто повезло? Отключился, а свет поверху прошёл? В общем, можно выбрать любую версию, главное, что живой.

— Не знаю, сколько провалялся. На этот раз долго. Очнулся уже когда темно, — Еремей зажмурился.

А выглядел он погано.

Нет, мы там все не красавцы, но сейчас и покойники выглядели поживее наставника.

— Чувство такое, что изнутри прожарили… хорошо так прожарили… а в голове свет этот. Я не соображал ничего. Встал. Пошёл. Просто пошёл. Сам не знаю, куда. А тут эти… то есть сперва меня кто-то окликнул. Я и отозвался.

Зря это он, конечно, но с контуженного какой спрос.

— Думал, свои… а они вот… и сразу бить. Я в ответ. Хотя мало чего понял, но просто. Бьют — отвечаешь… в кольцо взяли. Двоих… а третьего только чуть порезал. И он меня полоснул, падлюка. Надо было молчать. Надо… погоди, до сих пор туго в башке. Выжили?

— Частично. Я. Тимоха, но с ним сложно… Таню ранило. Ещё Мишка у нас теперь появился. Брат. Потом… познакомлю. Ты вообще… как?

— Если сразу не сдох, то выживу. Руки, падлы, стянули.

— Чего им надо было?

— Не знаю. Я ж снова ушёл. И потом возвращался, но так-то не понимал… даже не помню, что было-то. Вроде, воду лили, но когда мозги прожаренные, то толку от того… только-только в себя приходить начал. А тут вон ты… надо их обыскать.

— Военные?

— Рядом. Где — не скажу. Говорю ж, я так… они не особо умные, что Фома, что… Жмых вовсе придурок конченный. Их Сургат отправил. Но на кой?

Не для того ли, чтоб приглядели за Сергеем Воротынцевым? Хотя… таких он бы и близко к себе не подпустил. Ладно. Сойдусь с Сургатом, у него и спрошу.

— С меня хотели ход тайный… есть ли… тут, как понял, оцепили всё и не одним заслоном. Они и не рискнули меня вытаскивать. Держали бы ещё пару дней, а там…

Или ишак сдохнет, или падишах.

— Ход есть, — говорю, возвращаясь к мертвецу. Голову его будто в дёготь окунули. И дёготь этот застывал, образуя чёрную глянцеватую плёнку. — Только узкий. Там… в общем, сложно всё. Но сам увидишь.

— Обыскать надо, — Еремей тоже подобрался. Двигался он осторожно, явно пытаясь беречь бок. — Бумаги… забрать. Сделанные, но…

Бумаги нам пригодятся, потому что документов нет ни у кого, а наша компания по итогу рискует быть весьма себе приметною. Так что это одна из проблем.

Тьма приподнялась над телом.

— Ешь, ешь… приятного аппетита, — буркнул я, успокаивая тварь, которой, кажется, было недостаточно одной лишь энергии. Но она сползла и растворилась во мне, оставив черномордого покойника.

А вот обыскивали его в четыре руки.

Пачка купюр.

Колода замусоленных карт, к которым и прикасаться неприятно. Напёрсток. Нитки. Горсть амулетиков, совершенно бесполезных судя по тусклому виду. И книжица, упрятанная в холщовый мешочек — паспортная.

Не густо.

А вот у того, который в пещерке, тоже деньги нашлись, а ещё — целая стопка таких вот книжиц.

— Шлюшьи паспорта, — хмыкнул Еремей, перелистнув пару. Пальцы слушались его плохо, и это Еремея злило. Одна из книжиц упала, и я поднял, раскрыл.

Книжица небольшая, в плотной обложке. Края бумаги потрёпаны, стало быть, не новая. И чернила выцвели. Прочитать написанное даже не пытаюсь. А вот фотографии нет[1].

— В смысле, шлюшьи?

— Да в прямом, — Еремей опустился на землю и бок потрогал. — Вот… погано. Прижечь надо. Тут мазнуло по краю, но кажись, зараза подсела. Подсобишь.

И это не просьба.

Ножик он тоже забрал у покойного и примостил в костерок, заботливо сгрёбши угли.

— Так что с паспортами?

— Когда девка начинает заниматься непотребным ремеслом, то паспорт она сдаёт в полицию.

— Сама?

— По правилам должна бы сама. Но обычно или мамка несёт, если не хочет проблем, или вон ловят и выписывают силком.

— Чего выписывают?

— Заменительный билет. Его ещё жёлтым прозывают. Ну и смотровую книжку[2]. А паспорт в участке остаётся. Если с девкой чего приключается…

А приключиться может всякое. Ленка о той своей жизни рассказывала неохотно. Да и не спрашивал я, как-то оно. Тошно становилось, что ли.

Бесился.

Дурак потому что. Ну да ладно.

— … то и документ надобно уничтожить. Но продать всяко выгодней.

— Они ж бабские.

— Дурак… бабам тоже бывает надо порой… но так-то главное, не что написано, это умелец выведет и выправит. Бланк. Он коронный, с печаткой. А печатка эта не просто так, но силой ставлена, — Еремей перевернул лезвие и дёрнул ворот рубашки. — Изгваздался весь…

— Есть во что переодеться.

— Переоденусь. Кстати, слыхал, что жидовки часто в проститутки идут. Вроде как… ну, чтоб выехать в столицу[3]. Но это не точно. Конечно, если имена оставить, то по спискам там, коль кто рискнёт проверить, выявят, но опять же ж… мало ли каких Матрён или Марий, или ещё кого… так что припрячь. Подумаем. Так… а теперь гляди, что надо сделать. Да помоги ты от тряпок этих избавиться, чтоб их… и деревяшку какую в зубы дай.

Деревяшек в лесу хватало.

А вот рана Еремея мне не понравилась. Нож прошёл по касательной, распоров кожу и слегка полоснув по мышцам. Крови, думаю, было прилично, а она, помнится, очень даже неплохая среда для всякой заразы. И теперь эта вот широкая чёрная царапина надулась. И края раны приподнялись, отекли.

Еремей чуть надавил и из-под сукровицы брызнуло беловатой жижей.

— Чтоб тебя… неудобное место, — он попытался изогнуться, но рана, начинавшаяся слева под рёбрами уходила за спину. — Придётся тебе. Вскрыть. Выскрести. И прижечь, пока лихорадка не началась.

Потом поглядел так и душевненько попросил:

— Только, если блевать станешь, лучше в стороночку.

А я кивнул.

[1] Привычные нам паспорта с фотографией появились только в 1938 г. Интересно, что после революции в 1918 г паспорта в принципе были отменены, как пережиток старого режима и символ закрепощения народа. Но и после 1938 г паспорта на руки получали далеко не все. К примеру, крестьянам их не давали, что делало невозможным переезд куда-либо без разрешения местных властей.

[2] Проституция в Российской империи была вполне легализована. Более того, публичные дома делились по классам, в каждом устанавливались нормы приёма, превышать которые не рекомендовалось. В документах девушек как раз уже были фотографии. Также в билете ставились отметки об обязательных медицинских осмотрах. В нём же печатались правила по надзору и правила поведения публичных женщин. В случае, когда женщина решала оставить ремесло, она приводила в участок человека, который брал её на поруки — выступал опекуном или мужем, и он уже сдавал заменительный билет и забирал паспорт.

[3] Речь идёт о черте оседлости, за пределом которой евреям нельзя было селиться. Как ни странно, проституция — одно из занятий, которые позволяли выйти за эту черту. Многие дамы, причём из хороших семей, покупали себе жёлтые билеты, чтобы жить в столице или иных крупных городах. Известен факт, когда в 1908 г на профилактическом осмотре, обязательном для проституток, было выявлено два десятка невинных девиц еврейской народности. На деле они оказались студентками Психоневрологического института, основанного профессором Владимиром Бехтеревым.