Хозяин теней. 3 (СИ)

Глава 35

А другие мужи и женщины стояли по воле ангела гнева до середины своего тела в пламени, и были бросаемы в мрачное место и бичуемы злыми духами, и внутренности их пожирали червями неусыпными. То были те, которые преследовали праведных и предавали их [1]

Слово об ангеле гнева Асраиле и деяниях его

Лампадки горели. Вот ведь. Масло в них давно должно было бы закончится, а они вот горели. И огоньки их скользили по золотым окладам. И тёмные лики были по-прежнему строги. Под взглядами святых я чувствовал себя неуютно.

— Да не собираюсь я вас допрашивать, — буркнул я, переступая через покойника.

Не знаю, что тут произошло, но от Кулыбы осталось лишь иссохшее тело, перекрученное так, будто он, будучи ещё живым, пытался завязаться в узел. Да так, недовязавшись, и помер.

Туда ему и дорога.

А вот Мал сидел перед стеной. Сгорбившись, расправив широкие крылья, словно тяжесть их оказалась слишком велика для человеческого тела.

— Что это? — Мишка, конечно, увязался следом.

— Понятия не имею, — честно ответил я. — Но он говорил с иконами, а потом вот что-то пошло не по плану.

Звук голоса вывел существо из полусна. И крылья чуть приподнялись, чтобы упасть с тяжёлым шелестом. Вот нам только ангела в компанию и не хватало.

Мал же поднял голову.

Чтоб тебя… Лицо его стало треугольным, с широким лбом и острым подбородком. Губы превратились в тонкие нити, а вот глаза сделались выпуклыми и круглыми, как нарисованные.

— П-пришёл, — этот шёпот ударил по нервам. И золотые отблески на окладах икон задрожали. — Х-хр-шо… Отец… с-сказал… д-волнен.

То ли человеческая речь давалась ему, изменённому, с трудом, то ли Мал ослаб, но говорил он очень невнятно.

— Г-грешник… н-наказан. Забери их.

— Кого?

— Их, — Мал подбородком указал на иконы. — Ух-хдите… место… должно быть… очищено.

Что?

Да мы только-только дух перевели.

— Силу. Держу. Пока. Надолго — нет. Кровь. Дай.

— Моей?

— Да.

— Я не уверен, что это хорошая идея.

— Видящий. Пути. Мёртвых, — Мал стал говорить чётче, но всё же разделял слова. — Тоже. Кровь. Кровь за кровь. Возьмите. Свет… свет — тоже лекарство. Выжжет. Заразу.

Это он о чём сейчас?

Ладно, потом подумаем.

Я подошёл к существу. Конечно, с первого взгляда пробирает, но вот если приглядеться, то человеческого в Мале куда больше, чем в Светозарном. Только вот зубы у него не ангельские. Острые, что иглы, и такие же тонкие. Зубы пробили кожу на запястье, и это небесное создание, глотнув крови, зарычало.

— Спокойно, — сказал я. И Мал не без сожаления выпустил руку. Кровь стекала по острому подбородку на шею, на которой уже начали проступать едва заметные пёрышки.

Это он в процессе, стало быть?

А когда процесс завершится… нет, пожалуй, это место перестаёт быть таким спокойным. Что-то не хочется мне видеть эту тварь рядом.

— Тёмная душа, — и голос сделался низким, грудным. — Много зла. Хочешь, я заберу их?

— Кого?

— Грехи.

— Да нет, — я на всякий случай отступаю. Как-то не нравится мне этот разговор. — Мне они не особо мешают. Ты не Мал?

Ангелу моя кровь явно придала сил. Вон и крылья подобрал, и голову склонил на бок. И в целом как-то поживее смотрится.

— Тело, — он кивнул, как будто соглашаясь с тем, о чём думал. — Сделка. Человек согласился. Я забрал его грехи. И его тело. Душу тоже. Обмен.

То есть Мал обменял душу на возможность добить Кулыбу чужими руками?

— А тебя как зовут? Или у ангелов нет имён?

— Есть. Другие. Не как у людей. Ты не сумеешь понять, — он перевёл взгляд на Мишку. — Подойди.

И братец сделал сперва один шаг. Потом другой.

— Зависть. Гордыня.

— Есть такое, — братец не дрогнул. — Но я не предавал.

— Хорошо.

Из-под крыльев появились две тонких, что палки, руки. И Мишка вложил в них свою. Ангельский коготь вспорол вену. И теперь горняя тварь пила кровь медленно, явно наслаждаясь вкусом.

Впрочем, отпустила сама.

Крылья приподнялись ещё выше, с шелестом расправились, ангел же сунул руку куда-то в складки перьев и выдернул пару.

— Дар за дар.

А потом взял и полоснул себя по руке. Его кровь была тягучей, что смола. И он, подцепив кончиком пера нить, принялся весьма ловко наматывать, пока не получился тёмно-вишнёвый шарик.

— Спасибо, — сказал Мишка, несколько растерянно.

Ангел же улыбнувшись — вот честно, жуткое зрелище, — подхватил конец кровяной нити и положил поверх запястья братца. Нить полыхнула и исчезла. А вот кривоватая рана, нанесённая когтем, стала затягиваться прямо на глазах.

Целительский артефакт?

Да если это так, то… то все целительские артефакты нервно курят.

— С-спасибо, — уже совсем другим тоном произнёс Мишка. — Это очень ценный дар.

Ангел кивнул.

И указал на стену.

— Заберите.

— А…

— И уходите. Слово сказано. Сделка заключена. Отмщение воздам.

— Сколько у нас есть времени?

Что-то спорить с ангелом у меня желания никакого. Но понять, как быстро отсюда делать ноги, надо. Чтоб… ну хоть помылись.

— Рассвет, — ангел поворачивается к окну. — Душа согласна подождать до рассвета.

И на том спасибо.

В лабораторию спускаемся больше для порядка. И я, и Мишка, и Татьяна, которая за нами увязалась, сказав, что если мы ничего-то в артефактах не понимаем, то она понимает хоть что-то. Вот только стоило приоткрыть дверь, и в нос шибанула едкая вонь.

Мертвечина?

Что за…

— Погоди, — Михаил решительно отставил сестрицу. — Мы сейчас взглянем, что там воняет.

Мертвецы.

В прошлый раз мы лабораторию и не осматривали особо. Некогда было. Да и устали, что собаки. Девица та опять же. Вот и не обратили внимания на огромный ларь у стены. Теперь же Мишка откинул крышку и отшатнулся, выдав пару тёплых слов.

Девушка была не одна.

Я сунулся было, но хватило и взгляда:

— Прикрой. Тань, не надо сюда. Дурное место.

— Покойников я не боюсь, — она всё-таки вошла и осмотрелась. — Так… что это такое — не знаю. Круг похож на рунный, только какой-то странный. Экстрактор мы не утащим, тяжёлый. И работать на нём надо уметь. Я только читала. Сомневаюсь, что сумею настроить.

Она осматривалась быстро, стараясь не морщиться и не пялиться на треклятый короб.

Похоронить бы их.

Или ангел позаботиться?

— Посуду смысла особого нет тащить. Да и немного её тут. Знаешь, по-моему, он знал, что не вернётся. Смотри. Шкаф есть, но практически пустой. Остатки какие-то. Ингредиенты — тоже. Камней почти нет. Из металлов только железо, медь и полбруска серебра.

— Забирай.

Мародёрствовать, так по полной.

— Отсюда явно вывезли всё более-менее ценное.

— Тогда почему не забрали эту штуку? — клубок проволоки под потолком нервировал.

— Не знаю. Возможно, её проще собрать наново, чем демонтировать, — Татьяна задрала голову. — В записях отца были упоминания, что порой лучше избегать смены места. Кстати, экстрактор тоже требует серьёзных усилий. Но… да. Странно. Он довольно дорогой.

Значит, финансовых затруднений наш дорогой новый знакомый не испытывает.

— Ладно, пошли. Тогда мы соберем, что получится. А пока пошли-ка на кухню. У нас тут одно средство появилось, покруче артефактов целительских. Опробуем?

Руки Татьяны, освобождённые от бинтов и слоя мази выглядят так, что мне приходится делать усилие, чтобы не отвернуться. Кожа сползает кусками и не только кожа. Набрякшая плоть. Желтоватая сукровица. Тёмные комки чего-то, что не получается разглядеть.

И она сама закрывает глаза.

— А сколько брать-то? — Мишка тоже растерян. Перо с вишнёвым шариком крови он держит в руке, явно не зная, что делать дальше.

— Понятия не имею.

Если эта кровь исцелит. Если…

— Будет больно.

Ангел появляется на кухне, хотя его совершенно точно не приглашали.

— Свет ранит, — он оттесняет Мишку, и огромные крылья раскрываются, разделяя кухню на две половины. — Я заберу твои грехи?

— Тань, не соглашайся.

— Их немного. Душа станет лёгкой.

— Спасибо, но не стоит, — она выпрямляет спину. — Со своими грехами я как-нибудь сама справлюсь. Ты ангел?

— Не точно. Слова. Другие. Дай, — он всё-таки протягивает руки, и те приковывают взгляд. Ладони тёмные, гладкие, будто из дерева выточены. А перья покрывают не только шею, но и лицо. Превращение продолжается. — Не бойся.

— Я и не боюсь, — Татьяна морщится и всё-таки протягивает руки. — Я никогда не видела ангелов. Слышала только.

— Что?

— Что вы — как тени. Но с другой стороны. А на деле разница не так и велика.

— Не скажу. Не знаю. Не был с другой стороны. В мире людей душно. Темно.

— И что вы душу можете сожрать.

И не только душу. Я видел, что они и телом не побрезгуют. Не такие, как этот, но… и мысли мои, похоже, звучат громко, если ангел поворачивается ко мне.

— Младшие, — говорит он. — Другие. Будут расти. Вырастут.

— В такого, как ты?

— Те, кто сумеет. Равновесие нарушено.

Свет в его ладонях не кажется злым. Он беловатый и мягкий, он охватывает ладони Татьяны, расползаясь по ним дрожащей плёнкой.

— Х-холодный, — Татьяна чуть бледнеет.

— Разный. Свет. Тьма. Люди слышат и то, и другое. Сложно. Время, — взгляд его обращается на нас с Мишкой. — Идите. Скоро уходить.

Что-то не хочется оставлять их наедине.

— Тело. Это. Слабо. Трещит.

И подтверждая слова, из уха ангела выползла кровь, не та, тягучая, ангельская, которую нам подарили, но вполне себе обычная, тёмная, жидкая.

— Тело — сосуд души. Душа дала место свету. Свет давит. Тело умрёт. Свет получит свободу.

И сожжёт нас ко всем…

— Понял, — говорю. — Мишка, пошли иконы снимать. Куда их нам девать-то?

А то, может, конкретный адрес есть. Чую, что после этого представления святости у них круто прибавится. Но ангел качает головой:

— Туда, где они могут слышать. Людей.

Стало быть, в церкви.

Чую, в этом есть какой-то свой смысл, но копаться недосуг.

И мы уходим.

— Там… там… — за порогом обнаруживается бледный, что полотно, Метелька. — Там… ангел… господень.

— Он самый, — отвечаю, чувствуя, как мелко дрожат руки. — Говорит, что выметаться нам отсюда надо. Спалит он этот гадюшник до основания.

— Что, прям сейчас? — бледность отступает. Кажется, перспектива снова оказаться на морозе пугает Метельку куда сильней божественного гнева.

— Да. Надо машины вывести. И там… иконы загрузить. Еремей где?

— Так… там… моторы проверяет.

Вот и ладно.

Грузились мы спешно. И вид ангела, который выбрался во двор, чтобы устроиться на лавочке, подгонял. Как-то он неправильно смотрелся, сидящий у тёмной стены. Ангел расправил крыла, и снег, который снова начался, падал белою трухой, оседая на вытянутых к небесам ладонях. Время от времени ангел ладони подносил к лицу и разглядывал снег с удивлением.

Там, в небесных чертогах, похоже, зимы не было.

— Если нас остановят, каторгою не отделаемся. — Еремей мрачно глядел на ящики, в которые сваливали иконы. Ящики стояли в сарае и вряд ли были предназначены для перевозки столь ценных грузов. — За похищение икон петля положена.

Метелька вздрогнул.

Не знал?

— А то и вовсе Синоду отдадут… ещё и эта.

Спасённая девица стала выглядеть куда как получше. Разве что бледность сохранилась, но это ерунда. Дышит и отлично. Мишка завернул её в пуховое одеяло, но вопрос, что с нею делать так и остался открыт.

И допросить не успели.

По дороге?

Или вовсе не трогать пока?

— Дитя, — ангел, когда братец появился с девицей на руках, разом про снег забыл. — Спит.

— Спит. Не надо, чтоб она нас видела, — сказал я, потому как вдруг решит божественно вмешаться и разбудить. — Мы довезём её до города, а там родителям вернём.

Опосредованно.

Как-нибудь так, чтоб к этому возвращению причастными не быть.

Ангел кивнул.

А потом сложил пальцы щепотью да и ткнул в лоб. Девица вздрогнула и глаза открыла:

— Дитя, — ангельский голос отозвался в костях ноющей болью. А девица прям застыла. — Душа. Светла. Береги.

— Ангел… — её губы растянулись в счастливой улыбке.

Ангел склонился над ней и осторожно, нежно даже, коснулся губами чела. Девица и обмякла.

— Светлая душа, — повторил ангел так, будто это что-то объясняло. Затем подумал и, выдернув ещё одно перо, сунул девице в руку.

Сувенир, стало быть, на память.

С другой стороны пусть она лучше ангельский поцелуй запомнит, чем всё, что до этого было.

А мы продолжили.

Деньги.

Еремей обнаружил их в комнате Мала, которую-таки обыскал. Там же обнаружил тонюсенькую пачку паспортов, и, что куда интересней, печать.

— Любопытно, — сказал он и печать убрал. А я молча согласился, что пригодится.

Были в той комнате и вещи. Много вещей. Самых разных. И женских, точнее девичьих, среди них нашлось прилично. В отдельной коробке — серьги с кулонами, какие-то цепочки, брошки, бусы.

— Оставь, — сказал я Еремею тихо. И он спокойно закрыл крышку, а коробку вернул на место.

Он ведь тоже в подвал спускался.

И ларь видел. И тех, кто в нём. И понимал, откуда это золото. И пусть мы оба небрезгливы, но некоторые вещи трогать не стоит.

Только вслух я сказал другое:

— Мало ли, кто опознает.

А Еремей кивнул: мол, именно в этом и причина.

Тимоху я к ангелу сам подвёл. Без особой надежды, но вдруг да он, иной, отличный от людей, и увидит что-то, что мы не видим. Сомкнутые веки разомкнулись.

— Та, — Тимоха улыбнулся.

И ангел ответил улыбкой.

А потом вздохнул и покачал головой:

— Добрая душа. Спит.

— То есть, она не ушла?

— Ушла. И вернулась. Устала. Спит.

Что ж, уже одно это обещало надежду.

— А как разбудить?

— Не я. Я свет. Он — тьма.

— Но Татьяне ты помог!

Я сам видел её руки, пусть их покрывали лохмотья омертвевшей кожи, но из-под них больше не сочился гной. Да и опухоль спала. А в трещинах виднелась не желтоватая сукровица, но белая и гладкая кожа.

— Тело. Тело — сосуд. Сосуд исправить можно. Я забрал боль. Я дал силу. Здесь — другое, — ангел задумался, явная подбирая объяснение. — Ты — тьма. Он — тьма. Душа — тьма. Забрать могу. Выжечь — могу. Свет уберет тьму. Душа уйдёт.

Доходчиво.

— Спасибо, — я поклонился, может, не ангелу, но тому, кто за ним. — А как душу разбудить?

— Телу нужна пища. Душе нужна пища. Тьма в нём голодна. Ты кормишь своих зверей. Корми — его.

То есть тень Тимохина жива и надо её кормить? В целом, согласуется с тем, что дед сказал. Так… это уже хоть что-то.

— Спасибо…

— Уходите, — ангел дёрнул крылом и пара перьев, сорвавшись с него, закружилась по двору, чтобы спустя мгновенье ярко вспыхнуть. — Тело… совсем слабо.

Дважды повторять не пришлось.

[1] Апокалипсис Петра