Хозяева океана

Глава 24 Тихий океан

«Незеваю» не раз приходилось возить пассажиров и обычно они смотрели на шкипера с благоговением, как на божество, способное перенести их через море. Никто из них не претендовал на особое положение или на равенство с капитаном, никто не вел себя независимо. И вот теперь Митя получил целую толпу гвардейцев с полковником во главе, да члена Правления Складчины с пышкой свитой. Многие превосходили его возрастом, опытом, богатством, положением в обществе и даже если не говорили об этом прямо, то вольно или невольно подчеркивали превосходство словом, жестом, взглядом. За исключением, пожалуй, самой Галины Ивановны.

Как и многие моряки Митя считал женщину на корабле, если не злом, то во всяком случае досадной помехой. Женщины отвлекали моряков, вызывали ссоры, заставляли менять распорядок и привычки. В этом смысле богатые пассажирки мало чем отличались от доступных портовых девиц или туземок с людоедских островов. Ступив на палубу они неизменно притягивали к себе внимание, вызывали у моряков похоть и провоцировали соперничество.

Галина Ивановна, однако, воспринималась несколько иначе. Положение в обществе Виктории изначально ставило её куда выше всех прочих женщин, даже богатых пассажирок. Мало кто посмел бы даже мысленно примерить на неё образ доступной женщины, и уж тем более проявить это словом или действием. В её руках находилась власть, почти такая же, как власть капитана, а на суше даже и большая, что некоторым образом примиряло мужчин, уравнивая их в ничтожности. Митя подумал, что наверное поэтому люди легко принимают власть королев, императриц и прочих царственных особ.

При этом Галина Ивановна вела себя просто. Общалась, шутила, спрашивала, если что-то не понимала и охотно отвечала на вопросы других. Хотя в её распоряжении имелась целая кормовая галерея, она выходила на палубу и вставала рядом со штурвалом, чтобы выкурить трубку. Маленькую на три-четыре затяжки с длинным мундштуком. Не то чтобы она нуждалась в табачном дыме. Скорее это был своеобразный ритуал.

— Что у вас с руками? — спросил Митя, заметив синие пятна.

— Это чернила, — она убрала погасшую трубку в изящную похожую на пороховницу сумочку и некоторое время разглядывала ладони и пальцы, словно пыталась обнаружить на них что-то ещё. — Я пишу роман. Не всё же мне переводами заниматься. Захотелось попробовать самой. Написать что-нибудь эдакое, куртуазное.

— Куртуазное? — не понял Митя. — Это о чем?

— Ну, над сюжетом нужно еще поработать, — призналась Галина Ивановна. — Но завязку я уже придумала. Знатная дама из Виктории отправляется на корабле в путешествие и пытается соблазнить юного капитана.

Митя покраснел.

— И вы можете мне помочь, — сказала она.

Митя покраснел ещё больше.

— Как? — выдавил он из себя.

— Лунный парус, — сказала она. — Я где-то читала или слышала о таком, и мне очень понравилась эта поэтичная метафора, но позже я не смогла ничего найти про него.

— Мунсель, — сказал Митя, с видимым облегчением. — Это самый верхний парус на очень, очень больших кораблях. Но и там его поднимают в редких случаях. Мы же на шхунах не используем ни мунсель, ни трюмсель…

— Трюмсель? — удивилась она. — Его что же, поднимают в трюме?

— В трюме? Нет, напротив. Его ставят на трюм-рее и он лишь на одну ступеньку ниже мунселя. И снасть эта предназначена тоже для очень больших кораблей. Насколько я помню, даже на «Палладе» не поднимали ничего выше брамселя.

— Видимо мне никогда не разобраться с этими названиями, — вздохнула Галина Ивановна.

— Ну что вы, — вмешался стоящий у штурвала Барахсанов. — Морские названия очень четко разделяются на составные части. Это как почтовый адрес, как широта и долгота. Вы же понимаете, как их обозначают?

— Вполне.

— Здесь тоже самое. У каждой мачты своё имя, а у каждого уровня своё. Поэтому все реи, канаты, паруса как бы собирают название из этих первичных элементов. Поставь вы вдруг еще одну мачту на корабль, то только дайте ей имя, я тут же назову все снасти, которые к ней относятся. — Барахсанов подумал и ухмыльнулся. — Допустим, если вы назовете новую мачту хренью, тогда третий с низу парус будет хрень-брамселем, а рей на котором его ставят, хрень-брам-реем.

Преимущественные западные ветра на самом деле задували в основном с северо-запада, а «Незевай» держался курса на юго-запад, поэтому большую часть пути через Тихий океан он шёл в галфвинд или близко к нему.

Шхуне как раз такой ветер был то, что надо. Её паруса вытянулись под углом сорок пять градусов к курсу, застыли в напряжении. Низкий центр тяжести, за счет уложенных в трюме пушек и ядер, уменьшал крен и снос, позволяя при необходимости идти круче к ветру.

Не бывает так, чтобы ветер совсем не менялся. Даже преимущественный. Но пока что «Незеваю» везло — все изменения оставались в допустимых пределах. А вот сила ветра менялась постоянно. Иногда они неслись, рискуя потерять мачты и паруса и Мите приходилось отказываться от бом-кливера и брать рифы на гроте. Иногда ветер становился слабым настолько, что Митя решался поставить рингтейл, которым раньше пренебрегал.

Это парус, его иначе называли бротвинер, как бы увеличивал грот, продолжая его далеко за корму. Гак и гафель наращивали дополнительными рангоутными деревьями, которые у российских промышленников названия не имели, а в Виктории их звали по-разному, кто спиртом, кто кто выстрелом. Между ними как раз и располагался дополнительный парус. Он, правда, требовал много работы, в том числе спуска и подъема грота, а с ним и топселя, поэтом Митя использовал более простую разновидность — треугольный рингтейл. Этот имел только один верхний фаловый угол, который поднимался к ноку гафеля, а нижняя шкаторина располагалась вдоль дополнительного дерева, причем крепилась только шкотовым углом. Так что ставили рингтейл быстро, а спускать грот при этом не требовалось. Умник Бараханов утверждал, что в переводе с английского название паруса означало хвостик колечком, который можно видеть у ездовых собак. И только понаблюдав некоторое время за работой рингтейла удавалось понять, откуда взялось такое странное название. Парус редко бывал тугим, полоскал при малейшем изменении ветра, и тогда становился похож на хвост, которым виляет ласкающаяся собака. Но свой небольшой вклад в общее дело он всё же вносил.

Шкиперы постарше утверждали, что существует ещё один парус под названием ватерсейл. Его, якобы ставили под рингтейлом, у самой воды. Но Мите такой никогда не попадался и он подозревал, что с ним не оберешься хлопот.

Ему нравилось управлять парусами. Не имея более ограничений из-за их ветхости и наличия, шкипер мог воплотить любой замысел. Особенно ему нравилось идти под всеми парусами, хотя это и требовало больше внимания. Разумеется «под всеми» означало лишь максимальную площадь. Штормовые и запасные паруса, а также брифок ждали своего часа в трюме.

Даже при слабом ветре парусов хватало, чтобы делать не меньше шести узлов против ветра. Немного? Да. Но продвижение продолжалось почти без передышки. Полное затишье наступало не больше чем на несколько часов, да и то не каждый день. За сутки шхуна нередко проходила по сто пятьдесят миль, а уж меньше ста не выходило ни разу.

Щенячьему восторгу от плавания, ощущению единства с морской стихией, мешало скопление людей на борту. Митя привык наслаждаться тишиной и покоем (качка, шум океана, свист ветра и скрип рангоута в счет, разумеется, не шли). А теперь даже в ночную вахту присутствие людей ощущалось. Кто-то выходил покурить, кто-то кряхтел в гальюне, одни спорили ночь напролет, другие храпели или кричали во сне. В хорошую погоду днём палуба и вовсе превращалась в лежбище котиков. И даже когда полковник Раш и Барахсанов играли на юте в шахматы, не произнося за целый час ни слова, Митя ощущал их присутствие.

С другой стороны, теперь его не грызло беспокойство за экономическую сторону дела и он мог полностью отдать себя морскому — ветрам, течениям, обсервации, состоянию рангоута и набора. Наверное, прав был Барахсанов, когда однажды заявил, что не стоит совмещать занятия торговца и моряка. Чеснишин сейчас полностью осознал, что являлся моряком, не торговцем.

Галина Ивановна довольно быстро справилась с качкой, но роман писать передумала. Во всяком случае отложила это баловство. Теперь по несколько часов в день она обучалась у Мамуна и Вэня малайскому языку. Тонкие перегородки между каютами позволяли отчетливо слышать каждое слово.

— Мана? Где? Сиапа? Кто? Апа? Что? Ке мана? Куда? Дари мана? Откуда?

Если Митя только что сменялся с вахты, монотонное повторение чужих слов даже помогало ему засыпать. Но когда он обдумывал курс, пытался предугадать погоду и решить какие паруса оставить на ночь, малайские слова не давали сосредоточиться. Они впивались в мозг точно занозы, заполняли сознания, вытесняя нужные мысли, идеи. В таком случае Митя прекращал бесполезную борьбу и отправлялся с обходом по «Незеваю».

Ещё несколько часов в день Галина Ивановна отдавала фехтованию. Она и до плавания умела сносно обращаться с клинком, но теперь брала уроки у Раша, который многое повидал в жизни, был знаком и с бенгальской манерой фехтования, и с китайской, и с европейской. И клинков он перепробовал великое множество, а уж всяких трюков в его арсенале имелась уйма. Фехтовала креолка в любую погоду, даже если палуба кренилась, шхуну заливало дождем или брызгами волн. Её рубашка намокала и тело просвечивало сквозь ткань. Это даже умудренного опытом Раша заставляло пропускать выпад-другой, а уж не слишком дисциплинированная команда «Незевая» могла застыть соляными столбами и разинуть рты. Пока окрик шкипера не заставлял их заняться делом.

В остальное время Галина Ивановна стояла на галерее или на палубе, всматриваясь в горизонт, покуривала трубку и размышляла. Несмотря на тесноту, общались они редко и если Митя поначалу побаивался властную женщину, то быстро успокоился.

Встречались они вместе обычно только за обедом, да и то лишь в том случае если его расписание совпадало с общим. И тогда Галина Ивановна или рассказывала подробности о цели их похода, или вспоминала какую-нибудь историю про Ивана Американца, или расспрашивала Митю о его прошлом. Разумеется, столь важная дама, как и прочие пассажиры из общества, не собирались питаться солониной. Значительную часть продовольственного запаса составляли консервы. И не самые дешевые из них. Зато они здорово экономили на угле и воде, потому что ни вымачивать ни долго варить такую пищу не требовалось. Разнообразие удивило даже Барахсанова, склонного к роскоши. Вчера они ели мясную солянку и бобы с луком, сегодня борщ и тушеную капусту с мясом, на завтра обещали подать грибной суп и курятину. Консервированная курятина произвела особо сильное впечатление на команду «Незевая», она разваривалась так, что её можно был есть вместе с костями. Из консервов готовили даже гороховый суп с грудинкой, хотя как раз его можно было приготовить и так. А в запасе оставались голубцы, долма, гуляш, шурпа, несколько видов плова. Много фруктовых и овощных консервов, соки. Некоторые изысканные блюда решили оставить на какой-нибудь праздник.

Использованные жестянки или стеклянные банки не пропадали. Команда «Незевая», памятуя не столь благополучные деньки, прибирала полезные емкости, чтобы использовать, как ведерки для краски, кастрюльки, кружки, коробки для мелочей и для прочих надобностей.

Свежие фрукты кончились в первые две недели пути, из натуральных продуктов в их распоряжении остался картофель и молоко от единственной на борту козочки Гликерии. Его хватало на всех, чтобы добавлять в чай или кофе, но больше ни для чего. Они могли бы обойтись и сгущенным, но по общему мнению оно придавало напиткам совсем иной вкус.

Трапезы проходили шумно. В прежних плаваниях Митя редко редко собирал людей за одним столом. Обычно ели по двое-трое, часто перехватывали что-то прямо за работой, на палубе. Если везли пассажиров, те сами заботились о себе. Но теперь всё подчинялось распорядку. Рядовые гвардейцы и матросы устраивались в носовом кубрике, а обитатели казёнки и помещений, устроенных под ней объединялись в отдельную «артель»: тут собиралось всё посольство, гвардейское начальство (включая обоих сержантов) и Митя с Барахсановым.

Четырнадцать человек с трудом размещались за узким столом в проходе между каютами. Если казёнку на военном корабле следовало называть полуютом (Галина Ивановна называла его на французский манер «ля пуп»), то место, где проходили обеды должно было бы зваться кают-компанией, но на шхуне это небольшое пространство считалось коридором или скорее тамбуром. В обычное время стол убирали, чтоб не мешал проходу, а доски на козлы выдвигали уже встав по местам, причем лавки перекрывали и двери, и проходы, за исключением того, что вёл на палубу, а столешница почти упиралась в грудь. Если во время качки горячее блюдо покидало тарелку, увернуться бывало сложно. Световой люк над их головами погружал проход в полусумрак, но в шторм и его закрывали, а лампы на одну свечу, что висели по углам, люди загораживали спинами.

Несмотря на неудобства, обеды проходили в дружеской обстановке. Особенно когда Галина Ивановна или Раш доставали бутылочку-другую крепленого вина из личных запасов. Попытки получить настоящий херес в Америке потерпели неудачу, но вино из Калифорнии приблизилось к испанскому образцу по вкусу и цвету.

— Если бы Алексей Петрович не забрал у нас «Елену», было бы не так тесно, — сказала Галина Ивановна и, поймав хмурый взгляд Мити улыбнулась ему. — Не сердитесь. Я не хотела быть невежливой по отношению к «Незеваю». Это отличная шхуна.

— Говорят, на «Елене» есть даже ледник для мяса и фруктов, — заметил Барахсанов.

— Верно. И лимоны там могли бы пролежать пару месяцев. Тем не менее я даже рада. Ничего не сближает людей так, как теснота!

— В тесноте да не в обиде, — согласился с ней Раш. — Зато у нас за штурвалом самый боевой шкипер на всём побережье.

— Это так, — в свою очередь, согласилась Галина Ивановна. — Не передадите мне паштет, полковник?

Митя покраснел. Это стало заметно даже в полусумраке коридора.

— Не нужно смущаться, молодой человек, — улыбнулся Раш, передавая начальнице фарфоровую паштетницу. — Вы разошлись при своих с испанским корветом, имея под командой лишь коммерческую щхуну и пятерых моряков.

— Четверых, если не считать самого шкипера, — поправил Барахсанов, пытаясь насадить на вилку оливку. — Юнгу мы взяли только перед этим плаванием.

— Четверых! — повторил Раш, салютуя шкиперу оловянной кружкой с вином. — И вы еще скромничаете!

— Давайте выпьем за это! — Галина Ивановна тоже подняла кружку, а за ней и остальные.

— Команда того корвета слегла от лихорадки, а частью уже кормила рыб, — сказал Митя. — Так что не велика победа.

— Ха! — отмахнулся Раш и сделав большой глоток, вытер усы рукавом. — Эти мелочи мало кто вспомнит. А вот то, что шхуна выручила товарищей, отогнав боевой корабль, вот это впишут в анналы.

Что интересно, Барахсанова нисколько не смущала приписываемая «Незеваю» сомнительная победа над испанцами, но не задевало его и то, что все почести доставались Мите. Ведь уйди он сам завтра со шхуны, эту историю с ним связывать вовсе не будут.

— За тех, кто в пути! — произнёс Митя традиционный тост.

— За тех кто в пути! — все подняли вновь наполненные кружки.

Застолье продолжилось с новой силой.

Жизнь на борту установилась на редкость размеренной и спокойной. Большое число не чуждых морю людей (а гвардейцев в обязательном порядке обучали морским премудростям) позволяло спокойно проходить вахты. Множество глаз присматривало за горизонтом, за небом, за ветрами, не желая пропустить удар стихии, а если возникала необходимость в быстрой перестановке парусов, всегда находилась пара-другая лишних рук. Дело упрощала привычка гвардейцев к чистоте и порядку, так что палубу «Незевая» миновала участь быть захламленной и заплеванной, как не редко случалось с везущими пассажиров торговцами.

Почти не снижая скорости шхуна пересекла полосу пассатов. Здесь погода менялась чаще и паруса приходилось переставлять по нескольку раз на день. Зачастили дожди, но волнение даже утихло. Низкие облака и постоянный ливень точно придавливали волны, разглаживали их. Во всяком случае валы выглядели гораздо менее крутыми и высокими, чем раньше. Хотя при порывах ветра с них иногда сдувало белую пену. Команда с пассажирами набирали дождевую воду в пустые бочки, а затем использовала её для стирки или купания. Питьевая вода находилась под особым контролем. После многих недель плавания она подходила к концу и приобретала не слишком здоровый вид. Резерв в запаянных железных бочках Митя пока не трогал.

Недалеко от Тайваня они повстречали флотилию из трех кораблей, что шли встречным курсом на северо-восток. Корпуса их скрывала линия горизонта, но судя по парусам это были европейские корабли. И довольно крупные. Брамсели к востоку от Кантона поднимали лишь голландцы, следующие в Нагасаки, или идущие в Акапулько испанцы, а также редкие экспедиции других европейских держав. Ни бостонские торговцы пушниной, ни китобои, ни шхуны Эскимальта, ни русские зверобои верхних парусов не несли.

— Возможно это те самые испанцы, за которыми охотится Алексей Петрович, — недовольным тоном заметила Галина Ивановна.

Хотя свои пиратские планы господин Тропинин держал в секрете, Митю вкратце посвятили в историю. Его шхуну и наняли потому, что свою роскошную яхту Председатель Правления Складчины для плавания на острова Риау не дал.

— Но разве манильские галеоны не ходят по одиночке? — спросил Митя. — Насколько я помню из рассказов, их потому и строят такими огромными, что король не разрешает больше одного плавания в год.

— Откуда же я знаю, — пожала плечами Галина и ушла в свою каюту.

Чужие корабли явно испортили ей настроение.