Хаски и его учитель белый кот. Том III

Глава 261. Цитадель Тяньинь. Грязное клеймо преступника

Дослушав до этого момента, настоятель Храма Убэй Сюаньцзин вздохнул:

— О, Амитабха, молодой господин Мо действительно не родной племянник главы Сюэ. Подобное невезение не иначе как злой рок!

— А… это он? — раздался голос из толпы.

Другие заклинатели в недоумении загомонили:

— Что значит «это он»?

— Это ведь упомянутый ранее ребенок, который предложил запереть Мо Жаня в собачьей клетке, — пояснил человек из толпы. — Они с Мо Жанем приблизительно одного возраста, к тому же тот был родным сыном Мо Нянцзы, — высказав свои мысли вслух, он замер от посетившего его озарения. Хлопнув себя по лбу, он объявил. — Я понял! На самом деле, Мо Жань убил мать и сына, а потом выдал себя за него, не потому что жаждал наживы, а по причине ненависти и жажды мести!

Услышав эти рассуждения, некоторые люди посчитали их очень здравыми, и теперь смотрели на Мо Жаня не только с презрением, но и с долей жалости.

— В данном случае это и правда имеет смысл.

— Ох, пусть даже смертельно обижен на человека, все равно нужно уметь быть милосердным.

В разгар этого бурного обсуждения и печальных вздохов Му Яньли вдруг демонстративно прочистила горло, и тут же все вокруг умолкли.

— Молодой господин Мо, — сказала она, — я слышала, что проживая в Тереме Цзуйюй вы постоянно недоедали, кроме того, там вы подвергались жестокому обращению. Вне зависимости, был ли для этого повод, Мо Нянцзы постоянно бранила и била вас, это все правда?

— Правда, — ответил Мо Жань.

— Это сын Мо Нянцзы предложил запереть вас в собачьей клетке, верно?

— Верно.

Убедившись, что их предположения подтверждаются одно за другим, все больше людей вздыхали, охали и кивали головами:

— Ох, видите, из затаенной обиды родился замысел убийства. Наверняка он до смерти ненавидел тех мать и сына.

Конечно, эти люди были правы: разве можно было не ненавидеть их? Мо Нянь был ровесником Мо Жаня, но гораздо крепче по сравнению с ним, а поскольку он являлся сыном Мо Нянцзы, никто в доме не осмеливался бросить ему вызов. Этот ребенок с детства был очень злобным и непослушным, кроме того, ему нравилось вымещать свою злость на Мо Жане. Иногда просто от скуки Мо Нянь мог побить его плетеной корзиной или обвинить в собственном проступке, например, украсть что-то по мелочи, а затем свалить вину на Мо Жаня.

Однако тогда Мо Жань был очень терпеливым и непритязательным, и даже несмотря на то, что с ним обходились несправедливо, он не смел и думать о мести молодому господину А-Няню.

В то время ему ежедневно полагалась лишь одна рисовая лепешка, и если бы он позволил себе слишком много болтать, то, пожалуй, и этот скромный паек могли бы урезать. Поэтому, даже если его били и на него возводили напраслину, он просто терпел и молчал. Если становилось совсем уж невыносимо, Мо Жань сворачивался в клубочек в том дровяном сарае, где обычно спал, чтобы тихонечко поплакать.

Плакать в голос Мо Жань тоже не осмеливался, ведь если бы он разбудил остальных слуг, ему могли задать хорошую трепку.

— Вы очень сильно ненавидели их? — спросила Му Яньли.

Мо Жань поднял глаза, в его взгляде сквозила почти осязаемая холодная усмешка:

— Ну а как иначе?

— Однако ваша фамилия такая же, как у госпожи Мо. Вы так сильно ненавидели эту женщину, но впоследствии и не подумали сменить ее фамилию?

— Фамилия Мо — это фамилия Терема Цзуйюй. Очень много людей, кто продал себя в это место, взяли эту фамилию. Мы все называли Мо Нянцзы «приемной матерью» или «матушкой». Так делали все, и я тоже привык, так к чему что-то менять.

— Она ко всем относилась одинаково плохо?

— Нет, — ответил Мо Жань, — просто меня она сразу невзлюбила, а потом, когда я отпустил Сюнь Фэнжо, и вовсе возненавидела.

— В таком случае расскажите, насколько плохо относилась к вам Мо Нянцзы?

На самом деле был хороший ответ на этот вопрос. За столько лет, что Мо Жань прожил в этом доме, ему только раз в году, в канун Нового года, разрешали съесть кусочек мяса с нижней части свиной ноги, пока гости угощались жирным и сочным окороком. Кроме того, за одну рисовую лепешку в день он выполнял самую тяжелую работу по дому, а за каждую провинность был выпорот плетью.

Однако он не имел никакого желания это обсуждать, поэтому просто сказал:

— Я не хочу об этом говорить.

— Хорошо, ничего страшного, можно поговорить о другом. Это из-за того, что эта женщина так плохо с вами обращалась, вы солгали ей, когда она спросила, куда пошел Мо Нянь? — спросила Му Яньли. — В тот момент вы начали планировать обернуть эту ситуацию в свою пользу?

— Нет, — ответил М Жань.

В то время разве он осмелился бы солгать? Вся его жизнь, все, что у него было: одежда, кров, еда, — все было в руках Мо Нянцзы. Поэтому, услышав ее вопрос, маленький Мо Жань, словно собака, привыкшая к постоянным побоям, тут же съежился, а потом прошептал:

— Молодой господин Нянь пошел в школу…

Мо Нянцзы отлично знала своего сына и про себя она, конечно, подумала: «как такое возможно?». Обычно этот мальчишка не любил учиться и большую часть своего времени посвящал сумасбродным развлечениям и проказам. Однако господин сыскарь все еще сидел рядом, поэтому она, прочистив горло, чуть кивнула:

— Ах, этот ребенок такой добросовестный и умный. Сами видите, господин, он снова ушел, чтобы дополнительно позаниматься.

Торговец информацией с улыбкой ответил:

— Эх, прилежность и любовь к учению — для юного отрока это поистине лучшие качества. Тогда я напишу письменный доклад и отправлю его уважаемому главе Пика Сышэн. Когда придет время, дядя и племянник смогут познакомиться друг с другом, впрочем, спешить нам особо некуда.

Взволнованная госпожа Мо встала, чтобы поклониться ему напоследок:

— Большое спасибо, господин. Во времена благоденствия и процветания я не забуду вашу услугу и доброту.

После того как сыскарь отбыл, Мо Нянцзы еще долго сидела в оцепенении, то плача, то смеясь, предаваясь мечтам и вздыхая.

Так прошло довольно много времени, пока краем глаза она не зацепилась за Мо Жаня, который так и стоял в углу комнаты и испуганно смотрел на нее.

Может, дело было в том, что жизненный опыт Дуань Ихань был слишком похож на ее собственный, а может, по причине того, что этот маленький наглец настолько распоясался, что когда-то отпустил ее главный источник дохода, но при виде Мо Жаня она сразу вспомнила, что ей очень не нравится этот ребенок, и чем дольше она на него смотрела, тем больше он ее раздражал и бесил…

Пристально уставившись на него, она зло спросила:

— Что смотришь?

Маленький Мо Жань поспешно спрятал глаза за длинными ресницами:

— Простите.

— На губах «простите», а про себя, должно быть, смеешься над тем, что я то плачу, то смеюсь без повода.

— …

Увидев, что он молчит и только еще ниже опустил голову, Мо Нянцзы, смерив его презрительным взглядом, с ненавистью и отвращением сказала:

— Ладно, забудь. Плевать на тебя, что ты вообще можешь знать? Ты ненасытный, двуличный[261.1], неблагодарный сукин сын.

Мо Жань давно уже привык к тому, что Мо Нянцзы называла его сукиным сыном, поэтому, склонив голову, по-прежнему молчал.

— Хватит тут стоять. Сегодня у меня хорошее настроение, так что я не буду бить тебя, — сказала Мо Нянцзы. — Разыщи молодого господина Мо Няня… и даже не думай мне врать, я прекрасно знаю, что он не в школе... приведи его сюда. Я хочу обсудить с ним одно важное дело. Живо, одна нога тут, другая там.

Услышав, что он должен найти ее сына, Мо Жань инстинктивно содрогнулся, но в итоге лишь послушно кивнул головой и тихо сказал:

— Да, приемная мать.

— Впредь не зови меня приемной матерью, — поморщилась Мо Нянцзы. — Этот Терем Цзуйюй я очень скоро… ладно, не о чем мне с тобой говорить, иди уже.

Выполняя распоряжение госпожи Мо, в подступающих сумерках Мо Жань начал обследовать окрестности Терема Цзуйюй, пытаясь разыскать молодого господина. Он даже сам не мог сказать, желает ли он найти его побыстрее или хочет искать как можно дольше. В одном он был совершенно уверен: когда он найдет его, раздосадованный тем, что он испортил ему веселье молодой господин Нянь, наверняка, отругает его или побьет. Однако, если он не найдет его, то по возвращении Мо Нянцзы будет бранить его на все лады за никчемность и нерасторопность.

Под последними лучами заходящего солнца маленькая понурая фигурка медленно брела по дороге.

В то время Мо Жань даже представить не мог, что вскоре судьба поменяет его и молодого господина Няня местами.

Мо Жань обошел всю округу, честно пытаясь разыскать сына хозяйки. Он зашел во все места, которые обычно посещал молодой господин… речная отмель, игорный дом, публичный дом, двор для петушиных боев… везде его высмеивали и гнали прочь.

Наконец, расспросив разных людей, он узнал, что после полудня молодой господин Нянь в компании шайки подхалимов и прочего сброда[261.2] отправился на мельницу за город. Говорили еще, что они несли большой холщовый мешок.

Мо Жань без колебаний тут же направился в указанном направлении.

Та мельница оказалась давно заброшена, вокруг нее было кладбище, и в обычный день тут редко можно было встретить людей. Весь путь Мо Жань пробежал бодрой рысцой. Еще не дойдя до самой мельницы, он услышал какой-то подозрительный шум внутри, прежде чем наружу вывалилась шумная группа растрепанных подростков во главе с молодым господином Мо Нянем, пояс на штанах которого был развязан.

Мо Жань поспешно затараторил:

— Молодой господин, приемная мать зовет тебя, чтобы поговорить…

Он не закончил фразу и осекся, заметив ужас, написанный на лицах всех этих юнцов. Казалось, над их головами нависла большая беда, некоторые из них даже плакали от страха, кто-то, съежившись, дрожал всем телом.

Мо Жань на миг остолбенел. Годы издевательств развили в нем интуицию и бдительность, поэтому заметив, что красные глаза молодого господина Няня пристально смотрят на него, он содрогнулся от нехорошего предчувствия и, развернувшись, бросился бежать.

Молодой господин Нянь среагировал мгновенно и заорал во все горло:

— Ловите его!

Мо Жань не мог соперничать в силе и беге с этими детьми. В два счета его догнали, скрутили и приволокли к молодому господину Няню.

Кто-то тихо сказал:

— А-Нянь, что нам делать? Плохо дело.

— Бежать поздно, этот пацан нас видел.

— Может, и его тоже…

Мо Жань понятия не имел, о чем они говорили, однако при виде этих искаженных звериной жестокостью юных лиц у него появилась одна очень четкая ассоциация — «злые демоны».

Молодой господин Нянь опасно прищурился. Удивительно, но среди этих испуганных парней он был самым угрюмым и спокойным.

Поразмыслив немного, он сказал:

— Не будем его убивать.

Затрепетав от ужаса, Мо Жань испуганно вскинул голову.

Убивать?

Эти люди и раньше бранили и били его, но он никогда и подумать не мог, что когда-нибудь услышит от подростков четырнадцати-пятнадцати лет такое слово, как «убивать».

Он так растерялся, что даже не сразу отреагировал.

— Заприте его на мельнице, — распорядился молодой господин Нянь.

— … — у стоящих вокруг парней на лицах застыло выражение недоумения. Первым среагировал уродливый парень с длинным носом и впалыми щеками. Кровь прилила к его бледному лицу, глаза заблестели, ноздри, из которых текли густые сопли, раздувались:

— Отлично! Это отличная идея! — завопил он.

Постепенно до всех остальных тоже начало доходить:

— О! Оказывается, вот какой был план! Все-таки А-Нянь невероятно крут!

Если в самом начале эти люди смотрели на Мо Жаня с лютой ненавистью, как на смертельного врага, то сейчас они уставились на него, словно умирающие от голода волки, заметившие пасущегося на лугу упитанного ягненка.

Без дальнейших разговоров Мо Жаня затащили на мельницу и заперли.

Поначалу он бился в дверь изо всех сил, но ее наглухо заблокировали снаружи. На деревенской мельнице не было окон, только лишь отдельные узкие полоски солнечного света проникали через щели между старыми досками.

— Выпустите меня! — закричал Мо Жань. — Выпустите!

Снаружи кто-то крикнул:

— Нужно сообщить властям! Быстрее сообщите дежурному офицеру!

— Быстрей! Мы здесь присмотрим, а вы сообщите властям о преступлении! Быстро, чтобы одна нога здесь, другая там!

Какое-то время Мо Жань еще кричал и бился в закрытую дверь, но в конце концов обессилел и сдался. В оцепенении он повернулся и в тусклом свете заметил человека, лежащего в другом конце комнаты. Точнее сказать, это была девушка, чье лицо показалось ему знакомым. Наконец, он вспомнил, что это дочь из семьи хозяина лавки тофу, за которой какое-то время волочился молодой господин Нянь.

Вся одежда девочки была разорвана в клочья, еще не до конца оформившееся обнаженное тело сиротливо лежало на земле, раскинув руки и ноги. Вся кожа была в синяках, но хуже всего выглядело оскверненное интимное место…

Она была изнасилована и замучена до смерти этими грязными животными. Ее глаза были широко открыты, на щеках все еще не высохли дорожки слез. Пустой взгляд был направлен в сторону двери, перед которой стоял Мо Жань.

Он на мгновение замер, а потом издал вопль ужаса и попятился, ударившись спиной о запертую дверь. В сузившихся зрачках отразилось понимание… теперь он знал, что сделали и что собираются сделать те звери.

В прошлом молодой господин Нянь не раз выражал этой девушке свое особое расположение, однако взаимности не добился. Именно тогда в его сердце зародились дурные мысли. Он знал, что эта девушка слабая и беззащитная, словно мягкая хурма, и не имеет поддержки даже в собственной семье, поэтому при желании с ней можно сделать все, что угодно. Вместе с несколькими приятелями они поймали ее и отнесли на мельницу, где по очереди надругались над ней. Тело этой девушки было слабым, а негодяи настолько грубы и жестоки, что в процессе учиненного над ней насилия жертва умерла.

— Нет… нет! — пробормотал Мо Жань и, повернувшись, начал безумно ломиться в закрытую дверь. — Откройте дверь! Откройте! Это не я! Откройте дверь!

Словно в ответ на его жалобные мольбы, дверь распахнулась.

Мо Жань попытался выбежать, но тут же несколько парней грубо скрутили ему руки. Стоявший во главе этой шайки молодой господин Нянь, чье сердце не знало жалости и стыда, сказал:

— Чуть не забыл, надо ведь сделать кое-что еще.

Он приказал парням раздеть Мо Жаня и измазать его тело в крови, слизи и сперме, что они взяли с трупа девушки.

Мо Жань рыдал и боролся изо всех сил, но он был слишком слаб и не мог противостоять толпе крепких парней, которые любой ценой хотели спасти себя. В сумраке мельницы их глаза тускло мерцали, словно у диких зверей, что были слепы и глухи к мольбам и слезам этого ребенка. Дошло до того, что когда Мо Жань укусил одного из них, тот несколько раз ударил его по лицу, злобно приговаривая:

— Рот закрой, блядина! Именно ты убийца! Ты насильник! С таким количеством улик и людей, свидетельствующих против тебя, думаешь, что сможешь кого-то переубедить?!

— Нет… это не я! Не я…

Но разве мог он оказать хоть какое-то сопротивление? Раздев донага, они избили его до синяков, расцарапали все его тело и потом опять заперли на мельнице с обнаженной мертвой девушкой. После этого, чтобы отвести от себя подозрения, они донесли на него властям.

У Мо Жаня не было ни одного доказательства, чтобы оправдать себя. По указу местного магистрата он еще в зале суда получил тридцать ударов большой палкой, от которых у него лопнула кожа. После этого в ожидании окончательного приговора окровавленного и растерзанного Мо Жаня заперли в тюрьме. Заключенные насмехались и бранили его. У некоторых из них были дочери и, узнав о его поступке, они не стали сдерживаться и избили его. Кто-то даже хотел изнасиловать самого Мо Жаня… но тут вмешались тюремщики, которые не хотели еще сильнее раздувать этот скандал, так что в итоге его оставили в покое.

Той же ночью в тюрьму пришла Мо Нянцзы. В глубине души она прекрасно понимала, что на самом деле произошло, и, конечно же, была недовольна недостойным поведением своего не оправдавшего ожидания никчемного родного сына. Но что с того? Она была его матерью. Что бы ни случилось, мать всегда будет защищать и выгораживать своего ребенка.

Так что больше всего эта женщина боялась, что дознаватели проведут более тщательное и справедливое расследование, и если по каким-то деталям или мелким уликам они выйдут на ее дом, карающий меч правосудия неминуемо нависнет над головой семьи Мо. Разве смогут тогда мать и сын, подпрыгнув с высокой ветки, обернуться фениксами? Письмо того сыскаря, должно быть, уже доставлено на Пик Сышэн, и скоро глава Сюэ пришлет людей, чтобы забрать их. Она так много лет этого ждала, что от волнений и переживаний даже волосы на висках поседели. Слава и почет, статус и достойное положение в обществе — она и ее сын это заслужили. В последний момент она просто не могла позволить себе оступиться и допустить роковую ошибку.

Поэтому под прикрытием ночи она поспешила дать взятку начальнику тюрьмы и расследующим это дело чиновникам, умоляя их не углубляться в расследование этого дела, и всю вину списать на одного Мо Жаня.

Однако, возможно, из-за того, что совесть ее была нечиста, раздав взятки, Мо Нянцзы пришла навестить Мо Жаня в тюрьме. Кроме того, она принесла ему целую миску тушеной свинины.

— Мясо не отравлено, я не собираюсь тебя травить.

Сжавшись в углу, Мо Жань смотрел на нее. В паре черных с фиолетовым отблеском глаз, что устало и беспомощно смотрели на нее, она видела горечь, печаль и страдание. Так смотрят на людей быки, бараны, свиньи и собаки, которых привели на убой: со страхом и тоской, но в то же время со смирением, которое приходит, когда уходит надежда.

Мо Нянцзы вдруг почувствовала, что ее сердце дрогнуло и в душе что-то перевернулось. Ее так напугали собственные чувства, что она, быстро вскочив на ноги и ожесточив сердце, тихо и зло сказала:

— Так или иначе, ты все равно круглый сирота. Пусть и жаль тебя, но когда ты умрешь, никто не будет горевать. Я столько лет растила тебя, пришло время отплатить за мою доброту.

Мо Жань не проронил ни звука, не ответил ни да, ни нет.

Мо Нянцзы процедила сквозь зубы:

— Эту миску жареного мяса я даю тебе на дорогу. Съешь и в загробном мире не ропщи на меня… у меня нет другого выхода.

Голос затих, взметнулась длинная юбка, Мо Нянцзы развернулась и пошла прочь.

Еще никогда в своей жизни Мо Жань не ел тушеную свинину.

А теперь перед ним стояла целая миска. Какое-то время он смотрел на нее, но в итоге не стал есть и перевернул миску вверх дном, так что подлива из соевого соуса с красным перцем растеклась повсюду. Замерев, Мо Жань уставился на нее, вспоминая, как кровь вытекала из-под той изнасилованной девушки. В этот момент он вдруг почувствовал невыносимую тошноту и поспешил отвернуться, чтобы ухватиться за стену, прежде чем его вывернуло наизнанку.

Но чем его могло вырвать? Он был тем человеком, который ел одну рисовую лепешку в день. Лепешка давно уже переварилась, так что из него вышла лишь желчь и желудочный сок.

В ту ночь он так и не смог заснуть. Все его тело тонкой коркой покрывала засохшая кровь. Постепенно высыхая, она становилась ломкой и при малейшем прикосновении осыпалась словно старая ржавчина.

Он не разговаривал с другими заключенными, сидевшими с ним в одной камере, поэтому никто из них не знал, не только о чем он думает, но и жив он или уже умер.

Свернувшись калачиком, Мо Жань лежал в полном одиночестве. В полном одиночестве он медленно перебирал в голове множество воспоминаний, пытаясь переосмыслить и постичь то, что с ним случилось.

Там, во мраке грязной тюремной камеры, наполненной кислой вонью, смешанной с ароматом тушеного мяса, умер честный и наивный Мо Жань. Тем, кто выжил и снова открыл глаза, был Наступающий на Бессмертных Император Тасянь-Цзюнь, который впоследствии заставил в ужасе трепетать весь мир совершенствования… Именно тогда и так он обрел свой первоначальный облик.

Впоследствии это стало основой той захлестнувшей мир чудовищной ненависти ко всему живому, что вызвал к жизни Цветок Вечного Сожаления Восьми Страданий Бытия.