Хаски и его учитель белый кот. Том III

Глава 245. Гора Лунсюэ. Соперник в любви

— …

Это заявление было подобно парализующему удару сразу пяти молний.

Немыслимо… это немыслимо! Ши Мэй… о чем он говорит? Что он делает?! Что, черт возьми, здесь происходит?

Мо Жань долгое время не мог осознать, что все приняло такой оборот, не в силах был поверить, что Ши Мэй действительно поцеловал Чу Ваньнина. Увиденное им собственными глазами было настолько ужасающим, что в первый момент он принял все за обман зрения или какую-то галлюцинацию.

Он приложил руку ко лбу. В висках бешено стучала кровь. В какой-то момент в памяти всплыла теплая улыбка на лице юного Ши Мэя и зовущий его ласковый голос: «А-Жань».

Но этот человек перед ним… кто бы мог подумать, что он… кто мог подумать…

От такого Мо Жаня пробил холодный пот и все волоски на теле встали дыбом.

Ши Мэй любит… Учителя?

Как подобное возможно?!

Ши Мэй никогда и ни в чем не проявлял свою привязанность к Чу Ваньнину. Он скорее поверил бы в то, что у Сюэ Мэна есть чувства к Учителю, чем в то, что его любит Ши Мэй. Как может Ши Мэй любить его? Он всегда был таким осмотрительным и почтительным, говорил очень мало и вообще никогда не клеился к Чу Ваньнину. После завершения занятия или тренировки он, соблюдая правила приличия, сразу же уходил…

Как это возможно?

Ши Мэй выпрямился и, искоса бросив на Мо Жаня полный удовлетворения взгляд, насмешливо сказал:

— Похоже, здесь есть человек, которого я напугал?

— Ты… просто… дрянь[245.1]…

— Дрянь? — сохраняя спокойствие и хладнокровие, переспросил Ши Мэй. — Мой дорогой младший собрат по обучению, кто тут дрянь? Неужели это я тот ужасный человек, который захватил Учителя и так жестоко издевался над ним?

Щеки Мо Жаня резко покраснели, в глазах, помимо гнева, читалась растерянность.

Если бы сейчас перед ним находился кто-то другой, он смог бы отбить эту убийственную словесную атаку, но это был Ши Минцзин — тот самый человек, которого, так долго заблуждаясь, на протяжении двух жизней Мо Вэйюй считал своей истинной любовью.

На некоторое время он просто потерял дар речи.

Ши Мэй, впрочем, как человек не слишком обремененный совестью и моралью, решил усилить нажим и холодно продолжил:

— Однако, если уж мы заговорили о дурных поступках, то должен признать, что все мы не без греха. Например, я притворялся, что ты мне нравишься. Много лет я принимал твои чувства, и даже когда ты использовал Цзяньгуй, чтобы допросить меня, я, преодолевая адскую боль, врал… что ты мне нравишься, — в его глазах мелькнула издевка, после паузы он продолжил. — Не смеши меня, если бы я мог полюбить человека вроде тебя, у которого из достоинств лишь красивая мордашка, мне в самом деле лучше было бы просто выколоть себе глаза и сдохнуть.

— …

— Ну так что ж ты молчишь, не согласен? — даже с этой ледяной ухмылкой Ши Мэй выглядел неотразимым красавцем. Искоса взглянув на Мо Жаня, он снова провел пальцами по подбородку Чу Ваньнина.

Сердце Мо Жаня сжигало адское пламя гнева. В ярости он хотел призвать Цзяньгуй, но в итоге в его ладони лишь вспыхнула алая искра и тут же исчезла.

Поленившись даже веки приподнять, Ши Мэй протянул:

— Даже не пытайся. В прошлой жизни Ваньнин использовал половину своей земной души, чтобы в конечном итоге вместо тебя вытащить этот ядовитый цветок. Отныне ты больше не под его контролем, однако для восстановления духовной силы твоему телу потребуется десять дней. Сейчас твое стремление снова сразиться со мной так же бессмысленно, как попытка разбить камень яйцом.

— Ты назвал его Ваньнин!

— До чего же ты неразумный человек. Неужели только тебе можно оскорблять и позорить нашего Учителя, а мне не дозволено даже горячо любить и обожать его?

— Ты!..

— Ты уже побывал внутри него и попробовал его на вкус бесчисленное множество раз, — Ши Мэй усмехнулся, — так, стало быть, дошла очередь и до меня? Конечно, мне немного обидно трахать человека, которого ты уже поимел, но, поскольку это он, я перетерплю.

Ярость Мо Жаня достигла предела. Полностью утратив духовные силы, он бросился на Ши Мэя с кулаками.

— Эх… вот поэтому я и сказал, что больше всего ненавижу таких как ты грубиянов. Только и умеете, что драться и убивать, ни культуры, ни воспитания — настоящая шваль, — Ши Мэй тут же отпустил Чу Ваньнина, чтобы вступить в ближний бой с напавшим на него Мо Жанем.

В сумраке этой небольшой пещеры тени двух сошедшихся в схватке мужчин походили на двух драконов, что среди облаков, пламени и молний сплелись в борьбе не на жизнь, а на смерть.

Все-таки Ши Мэй не был искусным воином, а уж в ближнем бою точно не мог оказать достойное сопротивление Мо Жаню. Сообразив, что дело принимает дурной оборот, он, взмахнув рукавом, бросил в Мо Жаня целый клубок скрывающихся там духовных змей. На время сковав его, он воспользовался ситуацией, чтобы, подхватив на руки Чу Ваньнина, со скоростью ветра покинуть пещеру.

— Учитель!..

С трудом освободившись от этих холодных, как лед, скользких змей, Мо Жань тут же бросился вдогонку. Выскочив из пещеры, он увидел стоявшего на верхушке дерева Ши Мэя. Позади него ярко сияла полная луна.

— Хватит преследовать меня. Ты только начал восстанавливаться, незачем рисковать жизнью, тебе все равно меня не догнать, — со смехом сказал Ши Мэй.

— Ши Минцзин, почему ты… почему ты такой?!

— А-Жань, — с легкой улыбкой ответил Ши Мэй. – Говорил ли тебе этот старший собрат когда-нибудь, что больше всего он ненавидит, когда его называют «Ши Мэй» или «Ши Минцзин»?

— …

— Так что, если ты не против, отныне можешь звать меня моим настоящем именем.

— Что?..

— Ваш покорный слуга носит фамилию Хуа, без дополнений, а имя мое — Биньань.

Хуа Биньань?!

Видя, как глаза Мо Жаня становятся все шире, Ши Мэй расплылся в еще более широкой и яркой улыбке. Очаровательно изогнув брови, он продолжил:

— Кстати, принимая во внимание наши былые близкие отношения старшего и младшего соученика, хочу передать тебе одну важную весть… не ходи в орден Гуюэе. Если сейчас сунешься туда, Цзян Си порвет тебя в клочья. И не пытайся преследовать меня. Будь послушным мальчиком и просто возвращайся на Пик Сышэн.

Мо Жань на миг оцепенел, а потом стал белым как мел:

— Что ты замыслил против Пика Сышэн?

— А в этой жизни ты не так уж глуп, — рассмеялся Ши Мэй. — Этот старший собрат подготовил для тебя маленький сюрприз — как увидишь, сразу поймешь.

Глотка Мо Жаня наполнилась мерзким сладковатым вкусом гнилого мяса. Хотя в его глазах полыхало пламя гнева, он и сам не понимал, печаль или ярость сейчас управляет его сердцем:

— Ши Мэй, что ты задумал?! — крикнул он. — В конце концов, чего ты добиваешься?! Разве не ты говорил мне, что Пик Сышэн — твой дом? Разве не ты говорил мне, что… что был бездомным нищим, пока дядя не спас тебя… разве не ты говорил, что самые важные для тебя люди — это мы?!

Под конец его голос предательски дрогнул. Он сжал руки в кулаки, впиваясь ногтями в ладонь.

— Неужели… все это время ты мне лгал? Неужели столько лет, в обеих жизнях… — упомянув об этом, Мо Жань вдруг осекся. Могильный холод пронзил его до самых костей… — неужели в обеих жизнях… это все был твой коварный замысел?!

Ши Мэй не сказал ни слова в ответ. В развевающихся на ветру свободных одеждах с широкими рукавами он стоял на верхушке дерева и с легкой улыбкой смотрел на него. Его персиковые глаза были чуть изогнуты, от улыбки подбородок заострился, так что в этой непроглядной мгле издали он выглядел как полуночный лис-оборотень.

— Ты… — от охватившего его страха каждое слово, что Мо Жань цедил сквозь стиснутые зубы, дрожало у него на губах. В голове все перемешалось, в глазах горела ярость на грани безумия. — Ши Мэй, скажи что-нибудь!..

С того дня, когда при свете свечи этот юноша ласково и нежно поговорил с ним по душам, они стали самыми близкими друзьями и были неразлучны.

— Скажи хоть что-то!

До того дня, когда в середине зимы во время Небесного Раскола этот похожий на белую яшму утонченный красавец умер у него на руках, и последние его слова были о том, что он не должен таить обиду и винить Учителя.

Мо Жань был почти сломлен и разбит вдребезги.

— Ты же точно умер… Я видел это своими глазами… Я забрал твой труп и вернул его на Пик Сышэн… Ты не можешь быть Ши Мэем… ты… как это возможно?..

— Потому что ты глуп, — когда Ши Мэй, наконец, все-таки открыл рот, в его мелодичном голосе прозвучала изрядная доля ядовитой насмешки. — Невежественные дураки, вроде тебя, только и могут, что совершенствовать свое духовное ядро. Все вы свысока смотрите на учение целителей. И ты, и наш почитаемый глава… и даже наш гениальный наставник, — на этих словах он злорадно рассмеялся. — Хотя, пожалуй, в предисловии я немного ошибся. Учитель вовсе не невежа. Он не такой, как подобные вам людишки, что презирают мастерство целителей.

— …Мастерство целителей… — пробормотал Мо Жань.

— Вернуть жизнь мертвецу очень трудно, — неторопливо продолжил Ши Мэй, — но живой человек может симулировать собственную смерть множеством способов.

Если бы в тот момент Мо Жань сохранял ясность сознания, то он сразу бы заметил явное несоответствие в этой фразе Ши Мэя. Допустим, используя какое-то лекарство, можно инсценировать смерть человека, но в предыдущей жизни он семь дней провел в Зале Шуантянь рядом с телом Ши Мэя, а потом своими глазами видел, как его закопали в землю. Трехслойный гроб был многократно запечатан гвоздями вечной жизни, да и насыпь над могилой была очень высока. Как мог живой человек, не потревожив стражей, охранявших захоронение, самостоятельно выбраться из такой могилы?

Всему этому было лишь два объяснения: во-первых, Ши Мэй врал, во-вторых, в прошлой жизни у него был сообщник, который пробрался на территорию кладбища Пика Сышэн, чтобы разрыть могилу и, вскрыв гроб, помочь притворившемуся трупом Ши Мэю «воскреснуть» и выбраться наружу…

Но в тот момент Мо Жань пребывал в невероятном смятении, так что он даже не подумал об этом. Его лихорадило, казалось, что какая-то бесплотная рука орудует внутри его тела, меняя местами сердце и печень, желудок и селезенку. Стоило ему услышать слова Ши Мэя, и перед его внутренним взором вновь появилось врезавшееся когда-то в память лишенное красок жизни бледное лицо…

С тех пор, как Ши Минцзин погиб в тот снегопад, Мо Жань возненавидел себя за собственное бессилие и Чу Ваньнина за то, что тот предпочел оставаться безучастным зрителем. Именно тогда он сделал свой первый шаг в бездну и начал свое падение в кромешную тьму… Однако, откуда ему было знать?!

Это подделка… оказывается, все было лишь подделкой!

Оказывается, ради этого якобы умершего человека половину жизни он прожил во власти одержимости и безумия, уничтожил весь мир и, в конце концов, свел в могилу того, кого любил больше всех на свете.

Это абсурд… Абсурд!

Гнев и боль клокотали в нем так, что немела кожа головы и кровь стыла в жилах. Болезненно прищурившись, он закричал:

— Ты… и нечистая совесть тебе жить не мешала!

— Моя совесть кристально чиста, — Ши Мэй слегка улыбнулся. — Это ведь ты — Наступающий на бессмертных Император.

— …

Эти четыре слова, словно острый нож, вонзились прямо в сердце[245.2].

— Какая разница, по какой причине ты взял в руки нож. Будь то из-за ненависти и обиды или из-за того, что ты не смог смириться, но сейчас твои руки по локоть в крови.

С этими словами он нарочно, словно хвастаясь своим трофеем, еще крепче сжал в объятиях находящегося без сознания Чу Ваньнина.

— Как Наступающий на бессмертных Император, на руках которого столько крови, может быть с этой белоснежной яшмой мира совершенствования — безупречным бессмертным Бэйдоу?

От лица Мо Жаня отлила последняя капля крови.

Ши Мэй отлично знал все его болевые точки, поэтому сейчас, ударив своим скорпионьим хвостом, все глубже вонзал ядовитое жало в тело противника. Прищурившись, он начал постепенно усиливать нажим.

— Ты достоин его? Ты сам не видишь, какой ты грязный? Ты — подлый вор.

Поднявшийся ветер рассеял туманную дымку, из-за туч выглянула яркая и чисто-белая луна.

Ши Мэй улыбался, но каждое его острое слово ранило больнее ножа:

— Тасянь-Цзюнь, все дни, что ты был рядом с ним, украдены тобой. Никто лучше тебя не знает, что ты за дрянь, мне нет нужды тебе об этом напоминать.

И без того обескровленные губы Мо Жаня стали белее, чем у мертвеца. Гнев, печаль, ужас, сожаление и угрызения совести разрывали его нутро на куски. Никто не смог бы принять столько эмоций и не сойти с ума.

— Я…

— Давай без этих «я», — Ши Мэй преувеличенно печально вздохнул, — я — что? Неужели ты всерьез полагаешь, что раз полжизни ты прожил как образцовый наставник Мо и спас несколько человеческих жизней, этого будет достаточно, чтобы стереть все твои грехи?

Взглянув в лицо Мо Жаню, он насмешливо усмехнулся:

— Думаешь, ты такой особенный.

Мо Жань окончательно потерял дар речи.

— Теперь у Учителя есть воспоминания о прошлой жизни и всех тех безумных вещах, что ты делал, людях, которых ты убил, городах, которые ты вырезал, всех твоих порочащих память предков деяниях и перенесенных им унижениях… Ты разбил ему сердце, и теперь он будет все это помнить. Все эти воспоминания теперь у него в голове, — Ши Мэй сделал паузу и с заметным интересом взглянул в лицо Мо Жаня. Удовлетворенный увиденным, он довольно улыбнулся. — Образцовый наставник Мо, пора склонить голову и признать свою вину.

Склонить голову? Признать свою вину…

Вся жизнь превратилась в абсурд и кошмар — и все из-за одной ошибки.

Мо Жань тяжело сглотнул. Покрасневшими глазами он пристально смотрел туда, где на верхушке дерева находился тот самый человек. Но едва его взгляд коснулся спящего в чужих объятьях Чу Ваньнина, как его вновь захлестнула невыносимая душевная боль, а горящий взгляд увял подобно засохшему камышу. Он поспешно отвернулся.

— Ты подумал, как же сильно он разозлится, когда очнется и поймет, что ты так долго его обманывал? — Ши Мэй ласково погладил Чу Ваньнина по щеке, после чего похожие на молодые стебли бамбука тонкие белые пальцы скользнули ниже и нежно обвели контур его губ. — Тебе ли не знать, насколько сильный характер и взрывной темперамент у нашего Учителя... Ты думаешь, он сможет простить тебя?

Его слова вонзились в самое уязвимое место и, услышав их, тот, на кого они были нацелены, словно провалился в ледяную прорубь.

Простить…

Мо Жань никогда не смел желать ничего невозможного, но всегда надеялся, что ему удастся избежать страшного суда. Даже в самом страшном сне он представить себе не мог, что этот день все-таки придет.

Мо Жань поспешил закрыть глаза, спрятав их за едва дрожащими ресницами.

Среди затуманенных гор и долин неспешно плыл почти неземной голос Ши Мэя, который казался гласом небожителя, уговаривающим человека повернуть назад и не входить в юдоль скорби и бесконечных страданий:

— Не надо гнаться за нами, возвращайся на Пик Сышэн. Когда ты доберешься туда, сразу поймешь, о каком сюрпризе я тебе говорил, — горное эхо вторило каждому его слову. — Не противься и должным образом прими то, что я для тебя приготовил, — Ши Мэй сделал паузу, а потом, словно вспомнив о чем-то, устремил взгляд своих прекрасных персиковых глаз на стоящего под деревом человека. — Кроме того, А-Жань, говоря по существу, мы ведь с тобой совершенно разные люди, поэтому ты никогда не сможешь принять то, что я хочу, — тепло в его голосе и этот мягкий тон невольно напомнили речь того прежнего брата-наставника, который спрашивал у Мо Жаня, вкусные ли сегодня пельмешки и достаточно ли острого перца в масляном соусе. — Я еще не потерял человеческий облик и не настолько безумен, как ты, так что без особой причины не буду вредить родным и близким людям. Однако…

Так и не договорив, он замолчал, видимо, не желая говорить дальше.

Мо Жань тут же резко вскинулся:

— Что ты задумал?!

Заметив куда направлен его горящий взгляд, Ши Мэй посмотрел на Чу Ваньнина и не смог скрыть довольную улыбку:

— Не переживай, Учитель останется со мной. Возможно, я немного побеспокою[245.3] его, но вреда не причиню. Он такой светлый и чистый человек, так что я лучше тебя знаю, как нужно его любить и жалеть…

Казалось, каждый звук мягко просачивается между его зубами и, собравшись на губах, легко выплевывается наружу.

Все тело Мо Жаня трясло от гнева. Если бы в эту минуту у него была духовная сила, Ши Мэй был бы уже разорван на куски.

Но этот человек все очень точно просчитал: раз сейчас у него не было духовных сил, он мог творить все, что ему заблагорассудится.

Усмехнувшись, Ши Мэй продолжил:

— Однако все те ученики на Пике Сышэн, учителя и старейшины, дядя и тетя и… молодой хозяин, — его выразительный взгляд скользил по окрестностям, пока он неспешно законил свою речь, — Если ты плохо справишься, вмешавшись в тот сюрприз, то можешь во второй раз свести их всех в могилу. Что, по-твоему, будет, если, очнувшись, Учитель узнает, что ты снова принес горе и страдания всем этим людям, что вновь повел себя как эгоист и поступился честью ради спасения собственной шкуры?.. Как думаешь, захочет ли он после такого бросить на тебя хотя бы один последний взгляд?