Хаски и его учитель белый кот. Том III

Глава 236. Гора Лунсюэ. Уход из жизни старого монаха[236.1]

Покидая гору Цзяо, Мо Жань все еще был несколько не в себе. Словно лишенный души глиняный истукан[236.2], он молча шел вперед, глядя перед собой совершенно пустым взглядом.

Достигнув дорожной развилки, он в оцепенении замер.

Великая битва закончилась. На востоке поднималось солнце. Утренняя заря постепенно смывала остатки свинцовых белил, напоминавших о разгуле минувшей ночи. Остался лишь запах росы на траве и листьях, но и он, словно смытые поутру жирные румяна и пудра, медленно уплывал прочь под первыми лучами утреннего солнца.

Мо Жань повернул голову и посмотрел на возвышающиеся вдали величественные горные пики, а потом вновь на дорогу перед собой. Если направиться прямо, дорога приведет на Остров Линьлин, где его объяснений ждут дядя и Сюэ Мэн. Однако он не мог пойти туда, ему нужно было попасть на гору Лунсюэ.

В глубине души Мо Жань уже понял, что великий мастер Хуайцзуй знает гораздо больше, чем сам он может себе представить, иначе вряд ли этот монах остался бы таким спокойным и невозмутимым после того, как увидел Тасянь-Цзюня. Может быть, именно потому, что ему оставалось только гадать, что ждет его впереди, он все больше сомневался и не знал, как ему поступить.

На самом деле сейчас у него в голове царил полный хаос и не было никакого желания обдумывать свои подозрения, тем более, что, несмотря на охватившее его разум оцепенение, одно было совершенно ясно…

Он обязательно пойдет туда, потому что там был Учитель.

Гора Лунсюэ, в окрестностях которой и находился храм Убэй, раньше была местом, куда буддийские монахи поднимались для медитации[236.3], просветления и самосовершенствования[236.4], но теперь в этих горах люди все чаще сталкивались с запутывающими барьерными чарами. Пошла молва о том, что, если попытаться подняться на гору, можно натолкнуться на демоническое наваждение, долго ходить кругами и так заплутать, что потом не найти дорогу назад, поэтому со временем это место превратилось в безлюдную пустошь.

На своем мече Мо Жань совершил однодневный марш-бросок и на закате достиг подножья горы Лунсюэ. Он не ел и не пил целые сутки, так что совершенно обессилел. Увидев мирно текущий между кипарисами горный родник, он без раздумий подошел к нему и, зачерпнув сложенными ладонями чистую воду, начал умываться.

Сначала смылась грязь, затем кровь и, в конце концов, в подернутой легкой рябью прозрачной воде без прикрас отразилось его собственное лицо.

Это было далеко не безобразное лицо, но, всматриваясь в него какое-то время, Мо Жань почувствовал тошноту и невыразимое отвращение. Ударив ладонью по воде, он вдребезги разбил свое отражение, после чего закрыл глаза и, спрятав лицо в ладонях, начал остервенело его растирать, не обращая внимания на болезненные ощущения.

Есть ли в этом мире надежный способ, при помощи которого можно полностью отделить прошлое от настоящего? Есть ли такое оружие, которым можно вырезать из памяти эти отвратительно пахнущие воспоминания?

Может ли кто-то спасти его? Может ли кто-то сказать ему, что он не Тасянь-Цзюнь, что он просто Мо Жань, просто Мо Вэйюй и только?

Но когда он открыл глаза, водная гладь вновь успокоилась и оттуда на него с ненавистью и отчаянием взглянул все тот же мужчина.

Отступать некуда, у него не было иного пути.

Он поднялся и пошел в гору.

Когда Мо Жань добрался до середины склона, неожиданно опустился туман, да такой густой, что вытянешь руку — пальцев не разглядишь.

Сначала Мо Жань решил, что и правда столкнулся с демоническим наваждением, но, изучив этот странный туман, никакой темной силы не ощутил.

Сгущались сумерки. Солнце медленно садилось за горизонт, из лесной чащи слышался отдаленный плач кукушки. Начало холодать, последние закатные лучи потерялись в мглистой дымке, густая тень легла на поля и леса.

— Великий мастер?

В тумане его голос звучал немного глухо. Вытянув руки, Мо Жань начал медленно идти вперед.

— Великий мастер Хуайцзуй?

Никто не откликнулся.

Удивительное дело, хотя он карабкался на гору практически вслепую, на всем пути ему не встретилось никаких препятствий. Дорога была настолько гладкой, что жуть брала. В душе Мо Жаня зародилось подозрение, что некто, прячущийся в этому тумане, играет с ним, ожидая, пока он в сам войдет в расставленные для него сети.

— Есть здесь кто-нибудь?

Постепенно туман начал рассеиваться.

Пейзаж перед ним прояснился. Когда густая туманная завеса спала, он увидел покрытые кустарником и увитые лозой скалы.

Оказалось, что Мо Жань случайно вышел на открытое ровное место. Обернувшись, он увидел, что дорога, по которой он пришел сюда, все еще скрыта плотным туманом, и только в этом месте ярко сияющая луна и редкие вечерние звезды освещают покрытую жухлой растительностью и кустарником скалистую местность.

Он ступил на покрытую инеем чахлую траву и, пройдя еще немного, увидел одинокий силуэт.

Мо Жань на миг опешил, но тут же пришел в себя и бросился вперед:

— Учитель?! — взволнованно окликнул он.

Чу Ваньнин стоял на коленях спиной к нему перед гротом, вход в который скрывали цветы глицинии[236.5]. А перед ним, горестно потупив взгляд, молча сидел великий мастер Хуайцзуй.

— Учитель! Ты…

Он запнулся, увидев влажные ресницы и мокрое лицо Чу Ваньнина, когда тот чуть повернул голову.

— Что с тобой? — поразился Мо Жань.

Чу Ваньнин не смог ответить. Всю жизнь этот человек сдерживал себя. Внушающий трепет, величественный и суровый, с давних пор он стоял в одиночестве на недосягаемой для других вершине. Людям казалось, что он родился почтенным старцем и небожителем, поэтому никогда не был маленьким и слабым.

— Мо Жань…

На то, чтобы произнести эти два слова, он потратил все силы. Стоило ему открыть рот, и рвущиеся из горла рыдания было уже не сдержать. Прорвавшись между его губами, они полились через край неудержимым потоком.

Мо Жань подошел к нему и, встав на колени, крепко обнял:

— Что случилось? Почему ты плачешь?

С этими словами, склонив голову, он погладил Чу Ваньнина по волосам. Тело Чу Ваньнина было очень холодным, но теперь, когда он, наконец, нашел его и смог обнять, Мо Жань чувствовал что его сердце плавится от обжигающего жара.

Каждый час, каждая минута украденного им мира и покоя, каждое слово, сказанное Чу Ваньнином — все это было брошенной ему по ошибке милостыней Небес, и если уж у него появился шанс получить еще немного этой благодати, он не осмелился бы вновь отнестись к этому сокровищу с пренебрежением.

— Ладно, все хорошо, — несмотря на то, что сейчас сам он чувствовал себя таким уязвимым и беспомощным, Мо Жань крепко обнял Чу Ваньнина и, прижав к своей теплой широкой груди, попытался утешить. — Все хорошо. Это я. Я пришел. Я здесь.

Сказав это, Мо Жань поцеловал Чу Ваньнина в лоб. Только сейчас он заметил, что, несмотря на то, что мужчина в его объятиях пытается сдерживаться, тело его по-прежнему дрожит, а по щекам текут слезы. Крепко сжимая в руке полу его одежды, этот Чу Ваньнин как никогда был похож на того навсегда исчезнувшего Маленького Учителя из Персикового Источника.

Никто не рождается сильным, и Чу Ваньнин тоже когда-то был юным и слабым.

Сердце Мо Жаня похолодело, когда в его голове возникла смутная догадка. Обнимая, целуя и гладя по голове чуть дрожащего Чу Ваньнина, он посмотрел на великого мастера Хуайцзуя.

Этот старый монах сидел на огромной обледеневшей скале. Нахмурив брови, он спрятал за опущенными ресницами полуприкрытые веками глаза, взгляд которых был совершенно пустым и безжизненным. Чуть наклонившись вперед, Хуайцзуй словно бы хотел кому-то подарить зажатую в его руке цветущую ветку яблони. Но, похоже, тот человек отверг этот дар, так что большинство лепестков уже засохли и опали, и лишь на верхушке сохранилось несколько не увядших невзрачных цветов.

Монах Хуайцзуй погрузился в паринирвану.

Тело этого человека скрывало множество тайн и загадок, но, глядя на него сейчас, можно было сказать, что до последнего момента ему не удалось обрести покой и облегчение.

Застывшее на его лице выражение было очень болезненным.

Но куда большее неприятие вызывало то, что после смерти его лицо больше не было лицом молодого тридцатилетнего мужчины. Теперь он выглядел, как высохший с годами монах с морщинистой кожей. Кроме того, неизвестно почему так вышло, но если присмотреться, то на лице Хуайцзуя можно было заметить золотого червя, очень быстро поедавшего его плоть.

— Этот червь…

— Это праведный червь, — Чу Ваньнин, наконец, заговорил, но голос его звучал так надорвано и хрипло, что тревога Мо Жаня только усилилась. — Иногда люди, испытывающие отвращение к своей внешности, заключают с ним кровный договор. Праведный червь может изменить внешность своего носителя, взамен же в день его смерти пожрет все его тело.

Услышав, как он медленно выговаривает слова, изо всех сил пытаясь говорить ровным и спокойным тоном, Мо Жань не смог удержаться и обнял его еще крепче. Человек в его объятьях наверняка стоял здесь на коленях уже очень долго, так что его руки и ноги закостенели от холода.

С прошлой жизни до настоящего момента Чу Ваньнин был его маяком, указывающим путь в ночи[236.6]. Его яркое пламя рассеивало ночь Мо Жаня, по мере сил даря ему ощущение тепла и уюта.

Но сейчас, сжимая этого человека в своих объятиях, Мо Жань чувствовал, что он такой холодный, словно вырезан изо льда.

По-настоящему замерзший.

Его сердце сжалось от боли.

— Я здесь. Я здесь.

— Он уже давно просил меня прийти на гору Лунсюэ, — Чу Ваньнин выглядел до крайности измученным. Казалось, кто-то выкачал всю его горячую кровь, взамен наполнив его бесконечными страданиями и болью. — Он знал, что я не хотел говорить с ним лицом к лицу, не хотел слышать от него никаких объяснений, поэтому оставил послание для меня. Слова, что он написал в том письме, были предельно искренними и шли от сердца, но я был слишком высокомерен и упрям и не поверил ему… я подозревал его.

Мо Жань осторожно коснулся щеки Чу Ваньнина. Никогда прежде он не видел его таким.

Даже в прошлой жизни.

Это не могло не встревожить его, поэтому он поспешил спросить:

— Все-таки что произошло?

В ответ впавший в оцепенение Чу Ваньнин лишь снова повторил лишенным эмоций голосом:

— Я подозревал его…

Этот всегда такой невозмутимый, здравомыслящий и рациональный человек, в конечном итоге просто разбился вдребезги прямо у него на глазах.

Он был словно инкрустированный рогом дорогой лук, который вдруг треснул из-за натянутой до предела тетивы. Не в силах совладать с собой, такой отчаявшийся и такой жалкий, Чу Ваньнин дрожал в объятьях Мо Жаня, пытаясь съежиться еще больше, чем прежде. Железная выдержка человека, который полжизни жил, скрывая чувства, разлетелась на куски. Скорбь и печаль, что так долго копились в нем, наконец, прорвали плотину:

— Я давно должен был прийти сюда… Послушай я его и многих вещей не случилось бы: не умер бы Наньгун и Ши Мэй бы не ослеп. С самого начала было слишком поздно… все слишком поздно…

— Учитель.

— Если бы я прислушался к его словам в том письме, все было бы иначе…

Потребовалось время, чтобы Мо Жань смог хоть немного его успокоить. Наконец, Чу Ваньнин перестал плакать, но его взгляд оставался расфокусированным и пустым. Мо Жань сжал его пальцы и понял, что, несмотря на все усилия, не может их согреть, так же как не в силах унять сотрясающую его тело мелкую дрожь.

— Почему я не захотел снова довериться ему хотя бы раз?..

Мо Жань слушал молча. На самом деле, из-за того, что устроил Тасянь-Цзюнь, всю дорогу Мо Жань проигрывал в голове бесчисленные варианты этой встречи с Чу Ваньнином. Он успел придумать тысячи оправданий и приготовился снова и снова молить о прощении.

Однако, оказавшись здесь, обнаружил, что все это ему ни к чему.

Он и подумать не мог, что, когда они снова увидятся, все будет вот так.

— Он… еще он оставил свиток воспоминаний… — наконец, Чу Ваньнин начал успокаиваться. Коснувшись его щеки, Мо Жань почувствовал, что она холодная как лед. — Перед своим уходом он ждал, что ты придешь, чтобы самому передать его тебе.

Стоило ему услышать, что все это как-то касается его, и пальцы Мо Жаня одеревенели.

Свиток воспоминаний?

Что там будет написано? Что мог знать Хуайцзуй?

Мо Жань почувствовал, что его руки тоже заледенели, волосы встали дыбом, и холод вмиг проник до мозга костей.

Чу Ваньнин хрипло продолжил:

— Но он не мог больше ждать, его жизнь подошла к концу, — казалось, эти слова коснулись какого-то очень болезненного шрама в душе Чу Ваньнина. Нахмурившись, он замолчал.

Хотя, возможно, он просто боялся, что если скажет еще хоть что-нибудь, то опять сломается.

Чу Ваньнин прикрыл лицо рукой, пытаясь успокоиться. Потихоньку ему удалось вернуть свою выдержку, спокойствие, здравомыслие и достоинство. Он медленно собирал их по кусочкам, надевая на себя словно разорванную одежду.

В конце концов, этот человек не привык быть слабым.

Наконец, он поднял на Мо Жаня свои все еще влажные глаза и, вытащив из рукава свиток, вручил ему.

— Внутри все известные ему тайны.

С едва уловимой дрожью в голосе Мо Жань спросил:

— Он дал тебе посмотреть, что в нем?

— Я посмотрел.

Сердце Мо Жаня сжалось от страха.

Когда он заглянул в глаза Чу Ваньнина, на мгновение ему в голову пришла ужасная мысль.

Ему показалось, что Чу Ваньнин уже все знает.

Он принял свиток, намотанный на валик из темно-зеленого нефрита.

Ему вдруг стало так не по себе, что он крепко ухватился за пальцы Чу Ваньнина и ласково погладил их.

— Ваньнин…

— …

— Если тот человек на горе Цзяо… если бы его слова оказались правдой, ты бы смог возненавидеть меня?

Лицо Чу Ваньнина и до этого было очень бледным, а после его вопроса на нем не осталось ни кровинки, и даже сжатые губы немного посинели.

— Ты будешь ненавидеть меня?

На этот раз Мо Жань сжал его руку слишком сильно, настойчиво и даже немного грубо. Однако грубая сила его рук в корне отличалась от спрятанной под мягкими ресницами слезной мольбы.

— Будешь?

Чу Ваньнин покачал головой. Он не ответил на его вопрос, лишь, закрыв глаза, сказал:

— Посмотри свиток.

Свиток, что оставил великий мастер Хуайцзуй, оказался наполнен очень тяжелой негативной иньской энергией. Это не было похоже на работу заклинателей смертного мира, а скорее напоминало магию юйминь из Персикового Источника, с помощью которой они создавали свой иллюзорный мир.

С потаенной надеждой Мо Жань еще раз взглянул на Чу Ваньнина, после чего открыл узорчатый валик. Вырвавшееся из свитка нефритовое сияние собралось между его бровей, наполнив разум сменяющими друг друга картинами былых событий.

Унылый пейзаж горы Лунсюэ погрузился в беспросветный мрак. Из темноты послышался звук голоса Хуайцзуя, чей тяжелый вздох гулким эхом отозвался в ушах Мо Жаня.

— Мастер Чу, благодетель Мо, этот старый монах знает, что времени у него почти не осталось, но замечая, как быстро меняется мир, он предвидит, что за этой смутой придет великое бедствие. Если сейчас этот старик не сделает все возможное, чтобы предупредить вас о беде и не сможет поделиться с вами знаниями, с помощью которых вы окажетесь в силах помочь этому миру, то даже в чистилище будет испытывать сожаления и страдать от угрызений совести.

Голос ненадолго смолк, а затем медленно продолжил:

— Внутри этого свитка описание невообразимо ужасных событий давно минувших дней, а также ошибки этого старого монаха, которые невозможно скрыть. Полжизни этот ничтожный скрывал эти преступления, кроме того, был глупым, мелочным, ограниченным и поверхностным человеком. Учитывая двести бесцельно прожитых лет, можно по пальцам пересчитать счастливые дни, что я прожил в трезвом уме, да и совершенных мной добрых дел до слез мало. Всю свою жизнь я таил за пазухой вину[236.7], которую невозможно искупить. После моей смерти мне придется спуститься на Последний Круг Ада, где я буду обречен на вечные страдания без права на перерождение. Вот только в сердце моем по-прежнему живет эта излишне смелая надежда, что, посмотрев этот свиток, вы двое с отвращением не отвергнете этого старика и не посчитаете, что этот старый монах… хуже зверя.

Перед глазами Мо Жаня замерцал тусклый свет и начало проясняться. Он моргнул, и в следующий миг перед ним появились руины домов и старое дерево, над которым кружили вороны. Куда бы ни упал его взгляд, повсюду среди развалин птицы выклевывали глаза и потрошили животы мертвых людей.

Сначала он остолбенел от ужаса, а потом вдруг осознал, что эта картина ему очень знакома, вот только он никак не мог вспомнить откуда.

Со стороны городских ворот послышался стук копыт, а затем в облаке пыли показались тощие кони, несущие всадников с колчанами со стрелами на спине.

Один из молодых людей осадил коня и, соскочив с него, бросился к лежащему неподалеку трупу:

— Отец! Отец! — снова и снова взывал он.

Мо Жань ошеломленно замер, чувствуя, как по его спине пробежал холодок.

Это ведь… иллюзорный мир Персикового Источника?

Это сгорающий в пламени войны древний город Линьань?