Хаски и его учитель белый кот. Том III

Глава 227. Гора Цзяо. Поговорим о прежних временах

В один миг пролетело несколько лет.

Два года спустя в погожий осенний день Сюй Шуанлинь лежал на крыше главного дворца Духовной школы Жуфэн, щурясь, смотрел на пылающее небо и крутил во рту соломинку «собачьего хвоста[227.1]».

Мало кто решался забираться так высоко, и изначально это было место, где он мог побыть один, но сейчас справа и слева от него сидели еще двое.

Первым был его старший брат Наньгун Лю, а вторым — не сильно отличавшийся от них по возрасту отец-наставник Ло.

Временами Сюй Шуанлинь чувствовал себя скалящим зубы диким зверем, не позволяющим никому вторгаться на свою территорию, поэтому сейчас ему даже себе было сложно объяснить, с каких пор и почему он решил взять этих двух людей с собой на крышу, чтобы вместе вот так сидеть без дела, наблюдая за облаками, низко кружащими стрекозами и летящим по ветру ивовым пухом.

— Лю-эр! Сюй-эр! Где вы?!

Снизу из галереи донесся взволнованный и немного раздраженный голос отца.

— Подумать только, каждый раз, когда я прошу их помочь подмести двор, они тут же улепетывают быстрее кроликов. Ох уж эти два шкодливых щенка[227.2]!

— Уф, — Наньгун Лю бесшумно выглянул из-за края карниза. Пара блестящих глаз проследила, как отец прошел мимо. Когда старый глава удалился на значительное расстояние, он поднял голову и весело рассмеялся, — ха-ха, ушел.

— Старик такой глупый, — самодовольно заявил Сюй Шуанлинь, лениво подтягивая ноги, после чего презрительно добавил, — все никак не поймет, что надо искать нас на крыше.

Однако Ло Фэнхуа все же встревожился:

— Разве для нас это будет не слишком… Ладно, так или иначе, давайте просто спустимся, чтобы глава не волновался.

— С нашими связями имеет ли смысл так переживать? Даже если небо упадет на землю, вдвоем мы его удержим, — Наньгун Лю скорчил рожицу. — Не о чем тут беспокоиться. А-Сюй, верно я говорю?

Сюй Шуанлинь не подтвердил и не опроверг его слова. Выплюнув травинку, он лениво потянулся и, сев прямо, потребовал:

— Дай мне тыквенные семечки.

Наньгун Лю отсыпал ему в руку большую часть тыквенных семечек из тех, что держал в руке, и Сюй Шуанлинь принялся их неторопливо щелкать. Прищурившись, он с нескрываемым весельем наблюдал за все еще обеспокоенным Ло Фэнхуа.

Сплюнув приклеившуюся к губе шелуху, он со смехом спросил:

— Учитель боится?

— Я просто чувствую, что это не очень хорошо…

— Что не очень хорошо? — перебил Сюй Шуанлинь. — Если старик обвинит тебя, я ему устрою[227.3].

Ло Фэнхуа: — …

Сюй Шуанлинь протянул руку Ло Фэнхуа:

— Дай мне мандарин.

— Но ты же их не любишь…

— Зануда Ло[227.4], так дашь или не дашь? Если не дашь, я схвачу тебя за ноги и сброшу вниз.

Его старший брат тут же перешел в режим подлизы[227.5]:

— А-Сюй, нельзя так злобно разговаривать с учителем.

— Ой, да какой он «учитель»? Все эти уважительные обращения исключительно для посторонних, — ответил Сюй Шуанлинь. — Какой учитель вместе с учениками станет тайком пробираться на крышу и щелкать семечки?

Смущенный его словами Ло Фэнхуа неосознанно опустил голову.

Сюй Шуанлиню нравилось видеть его таким. Всякий раз, при виде его растерянности и смущения, в нем просыпался садист, получающий наслаждение от унижения более слабого. Немного понаблюдав за Ло Фэнхуа, он вдруг оскалился в улыбке, обнажив ряд белых зубов.

— Братец-учитель[227.6], прав ли этот ученик?

Братец-учитель — идеальное обращение, которое в этот момент совершенно неожиданно пришло в голову Сюй Шуанлиню. Оно звучало почтительно, но интимно, ласково и вместе с тем насмешливо, видимо поэтому, услышав его, Ло Фэнхуа заметно занервничал и огорчился:

— Нет, не надо так меня называть.

— Обращение — всего лишь формальность. Это ведь твои собственные слова, братец-учитель.

Ло Фэнхуа: — …

Всласть подразнив его, Сюй Шуанлинь опять протянул руку и в приказном тоне снова настойчиво[227.7] потребовал:

— Мандарин.

— Тебе то нравится, то не нравится. Я принес только один для А-Лю.

Сюй Шуанлинь широко раскрыл глаза и пристально уставился, но не на Ло Фэнхуа: повернув голову, он буквально впился взглядом в своего старшего брата.

Пирожное, которое в этот момент Наньгун Лю засунул себе в рот, встало у него поперек горла. Сделав неопределенный жест рукой, он промямлил:

— Да ладно, я сегодня тоже не особо хочу мандарины. Учитель, просто отдай ему мой.

— Поделю пополам, — чуть подумав, ответил Ло Фэнхуа.

С этими словами он тщательно протер мандарин рукавом, быстро очистил его от кожуры и попытался честно и справедливо разломить на две половинки. Но в итоге все равно одна часть вышла поменьше, а вторая побольше.

Было заметно, что это немного расстроило Ло Фэнхуа.

Видимо, из-за благородной бедности и низкого социального статуса, его вечно огорчали такие вот ни на что не влияющие пустяки.

— Ах…

— Большую часть давай мне, — бесцеремонно заявил Сюй Шуанлинь, и без лишних разговоров[227.8] забрал выбранную часть мандарина, просто не оставив выбора желающему все решить по справедливости[227.9] Ло Фэнхуа. — А ему отдай меньшую.

— Тебе не следует постоянно притеснять своего старшего брата… — начал было ему выговаривать Ло Фэнхуа.

Не успел он договорить, как ему в рот впихнули истекающую соком дольку сладкого мандарина. В изумлении он широко распахнул свои и без того круглые глаза и с глупым выражением лица уставился на Сюй Шуанлиня.

— О чем ты говоришь? — рассмеялся Сюй Шуанлинь. Несмотря на показное высокомерие и непочтительность, взгляд его был очень теплым и ласковым. — Ведь мне мою половину еще нужно разделить с братцем-учителем.

Наньгун Лю тоже взял свою часть мандарина и, подсчитав дольки, отделил несколько и вручил поровну Ло Фэнхуа и Сюй Шуанлиню.

Человек, которому в будущем было суждено стать последним главой Духовной школы Жуфэн, вдруг весело расхохотался. В свете закатного солнца его тонкие и мягкие, как пух рогоза, волосы растрепались, так что несколько прядей упали на лоб. Пребывавший в отличном расположении духа Сюй Шуанлинь с улыбкой посмотрел на него и спросил:

— Что ты делаешь?

— Вместе с вами ем мандарин.

После этого он поделил на три кучки зажатые в его ладони тыквенные семечки, а также принесенные с собой пирожные и засахаренные фрукты.

— И сладости мы тоже попробуем вместе.

— Вы… ребята, и правда… — казалось, Ло Фэнхуа хотел сохранить остатки своей репутации наставника, напустив на себя серьезный вид, но и Сюй Шуанлинь, и Наньгун Лю, похоже, и не думали воспринимать это всерьез и без всякой почтительности тепло смотрели на него.

Видя это дружеское расположение в их глазах, в глубине души Ло Фэнхуа чувствовал себя очень счастливым и в то же время недостойным и смешным. Спустя долгое время он невнятно пробормотал:

— Подумать только, и правда, какое дурачество*…

— Никакое это не дурачество, — возразил Наньгун Лю. — Дурачество — это когда трое вместе дурачатся[227.10].

Услышав эту фразу, Сюй Шуанлинь, наконец, не выдержал и прыснул со смеху. Ухватившись одной рукой за конек крыши, другой он закрыл лицо и, хохоча, сказал:

— А, ясно, после того, как мы втроем съели крошку-мандарин, вместе будем вкушать сладости[227.11].

Помолчав, он устремил взгляд на раскинувшуюся перед ними величественную Духовную школу Жуфэн и, скривив губы в усмешке, добавил:

— И на те крыши мы тоже взберемся вместе.

В следующий миг перед глазами промелькнула новая сцена.

Это был тот же год во время Праздника Фонарей[227.12].

Держа листочек во рту, Сюй Шуанлинь босиком лениво прогуливался по главной аллее Духовной школы Жуфэн, время от времени раздавая ехидные указания и тыкая пальцем:

— Этот фонарь нужно повесить повыше, я ведь уже говорил тебе. Ты что, специально его так низко повесил? Если ноги коротки, так пусть это сделает тот, кто повыше.

За спиной вдруг раздался взволнованный голос:

— А-Сюй, подожди.

Повернув голову, Сюй Шуанлинь увидел, что к нему спешит Ло Фэнхуа с парой башмаков в руках:

— Почему ты опять везде бегаешь без обуви? — нахмурившись, пожурил его он.

— Эта дорожка полностью вымощена духовными камнями. Без обуви лучше впитывается духовная энергия.

— Дни уже такие холодные, стоит ли терпеть из-за капли духовной энергии? Сейчас же надень обувь. Только посмотри на себя, пальцы на ногах покраснели от мороза.

Сюй Шуанлинь раздраженно прицокнул языком:

— Зануда Ло, да что ж ты такой многословный и надоедливый, а?

Но несмотря на свои слова, Сюй Шуанлинь все же взял башмаки и, нарочито не спеша, небрежно надел их, смяв задники. После этого, взглянув на Ло Фэнхуа, он спросил:

— Ну что, теперь ты успокоился? Хочешь пойти со мной полюбоваться на фонари на рынке?

— Но мы с А-Лю еще не закончили с его учебным заданием. Мне нужно снова его подтягивать, прежде чем…

Как только голос Ло Фэнхуа начал затихать, Сюй Шуанлинь бесцеремонно перебил его. Вздернув подбородок, он с надменным выражением посмотрел ему в глаза и заявил:

— Мой старший брат тот еще тупица. Если ты собрался неустанно наблюдать, как он пишет, то всю праздничную ночь с ним просидишь и пропустишь Фестиваль Фонарей.

Ло Фэнхуа в ответ лишь добродушно рассмеялся:

— Ну нет, так нет. Я вообще не слишком люблю шум и праздничную суету.

Сюй Шуанлинь пристально уставился на него и вдруг в ярости наполовину стянул задники, а потом отправил стоптанные ботинки в полет куда подальше. Изумленный Ло Фэнхуа спросил:

— Что случилось?

— Не буду их носить! Не буду надевать! Катись! Катись! Катись!

— Обуйся, холодно ведь.

— Не обуюсь! Убирайся!

— Ты... злишься?

Сюй Шуанлинь с отвращением посмотрел на него:

— Я злюсь? На что мне злиться? Ты и мой брат — сладкая парочка, тупица и голодранец, решили воспользоваться случаем и вместе провести этот праздник. Лучше и быть не может! Иди куда шел, а меня оставь в покое.

Договорив, он махнул рукой и беззаботно пошел вперед.

На самом деле в этот момент он очень сильно надеялся, что Ло Фэнхуа попытается его догнать.

Пусть его ноги покраснеют, а кожа лопнет от мороза — для него это вообще не имеет значения.

В ярости сбросив ботинки с обеих ног, он ожидал, что тот, кто остался позади, окликнет его, остановит, поднимет переполох и будет горячо убеждать обуться, ведь иначе он простудится.

С каждым шагом чаша его ожидания все больше переполнялась.

Он так ждал и надеялся, но Ло Фэнхуа не догнал его и даже не попытался окликнуть.

Постепенно его шаг начал замедляться.

Он уже прошел больше сотни метров, скоро пройдет городские ворота, а его все еще никто не окликнул. Он сжал кулаки, мысленно сказав себе: «Ну и ладно, в конце концов, у меня с детства не было друзей и на все Праздники Фонарей я ходил один. Подумаешь, проблема!».

И начал спускаться по ступеням.

Первая ступенька.

Вторая.

В конечном счете Сюй Шуанлинь вдруг быстро обернулся и поморщился. Изменившись в лице, он не сдержался и громко заорал:

— Ло Фэнхуа!

Ло Фэнхуа и правда не пошел за ним, но и не ушел. Подобрав его туфли, он замер на месте, не зная, как поступить. Услышав похожий на удар палкой по голове гневный окрик Сюй Шуанлиня, он тут же очнулся от своих размышлений и, широко раскрыв свои круглые глаза, растерянно пробормотал:

— А?..

— …

Ну и ладно.

В итоге сдался именно Сюй Шуанлинь.

Так что в тот год во время Праздника Фонарей Ло Фэнхуа вместе с ним составил компанию Наньгун Лю.

Донельзя огорченный бедолага Наньгун Лю, вызубрив написанные на бамбуковых дощечках заклинания, свернул свиток и, подняв глаза к потолку, принялся декламировать нараспев:

— На одну пятую цуня вниз от солнечного сплетения находится точка Цзюй-цюэ или «дворец сердца[227.13]». От удара по ней человек теряет сознание. Если в области Фэй-фу «дворец легкого» снизу… снизу... снизу… а что дальше? — он взъерошил свои мягкие волосы. — Опять забыл.

— Тупица! Ты просто до смерти тупой!

Исполненный враждебности Сюй Шуанлинь схватил бамбуковый свиток и постучал им по лбу своего старшего брата:

— Снизу разделить пополам и ударить кулаком, даже очнувшись, через сто дней после пробуждения человек неизбежно умрет. Выше пупка точка Шуй-фэнь[227.14] — врата кишечника и желудка, если нанести ей серьезный урон, человек умрет через двадцать восемь дней… Это девятый раз! И как мне после этого не назвать тебя до смерти тупым?!

Наньгун Лю совсем пал духом. Растянувшись на столе, он тяжело вздохнул. Подняв глаза на Сюй Шуанлиня, он сдул со лба тонкую мягкую челку и печально сказал:

— Я тоже считаю, что я очень глупый. Эх… вот если бы я был таким же умным, как ты.

— Это невозможно, — решительно отрезал Сюй Шуанлинь. — И не мечтай.

Поднялся зимний полог. Это вернулся Ло Фэнхуа, который ходил готовить юаньсяо[227.15].

На его плечи был наброшен теплый плащ с капюшоном, черные как смоль волосы и чуть загнутые вверх ресницы были припорошены снегом. В отсветах от огня в очаге его совершенно незапоминающееся лицо изменилось, и простые черты вдруг приобрели какую-то особую незабываемую прелесть.

Словно маленький цветок весеннего жасмина среди полных величественной красоты и блеска бескрайних снегов.

— Вы уже очень долго занимаетесь, поешьте юаньсяо и немного передохните.

Ло Фэнхуа принес с собой деревянный поднос, на котором стояли три пиалы с рисовыми шариками, по одной каждому из них.

Наньгун Лю с радостным воплем потянулся к подносу, но тут же кто-то сзади схватил его и вернул на место.

Помрачневший Сюй Шуанлинь с холодным выражением лица упрекнул его:

— И куда ты спешишь, а? Нельзя быть таким невоспитанным. А поблагодарить?

Наньгун Лю опешил от неожиданности. Похоже, он был искренне изумлен тем, что такой невоспитанный грубиян, как его младший брат, вдруг ткнул его носом[227.16] в то, в чем сам не был силен.

— Зачем?

Увидев опасный огонек в прищуренных глазах младшего брата, Наньгун Лю замахал руками и тут же попытался перевести все в шутку. Встряхнув рукавами, он отвесил глубокий поклон, после чего, задрав голову, со смехом пошутил:

— Этот ничтожный слуга просит прощения за ошибку и благодарит господина за милость…

Ло Фэнхуа: — …

Увидев, что устроил этот мелкий хуй, Сюй Шуанлинь почувствовал раздражение, но в то же время ему вдруг стало очень смешно и даже любопытно, из какого бульварного романа тот вычитал эту фразочку. Но вслух он сказал лишь:

— Ладно, давайте есть сладости.

Ло Фэнхуа потер свои покрасневшие от холода ладони и, поднеся их ко рту, попытался согреть дыханием, пока Сюй Шуанлинь распускал завязки его плаща. Польщенный таким вниманием, он смущенно пробормотал:

— Да ладно тебе, не стоит так беспокоиться.

Сюй Шуанлинь, не обратив на его слова никакого внимания, с деланным равнодушием спросил:

— Снаружи идет снег?

— Ну так вроде ж только пошел. Не знаю, если к вечеру наметет, то завтра можно будет поиграть в снежки.

— Уважаемый учитель, — несмотря на выбранное обращение, в тоне Сюй Шуанлиня не было ни капли почтения, а, скорее, едкая насмешка, — сколько тебе лет?

Но когда Ло Фэнхуа улыбнулся одними губами и взглянул на него из-под мягких влажных ресниц, Сюй Шуанлинь невольно почувствовал нежность в самом тайном уголке своего сердца. Однако стоило ему осознать это чувство, и он безо всякой причины вдруг разозлился и начал искать первый попавшийся повод, чтобы спустить пар. Тут Ло Фэнхуа никогда не разочаровывал его, поэтому он практически сразу нашел за что зацепиться и, ткнув в одну из заплаток на вороте его плаща, с отвращением сказал:

— Ты настолько беден? Уже давно живешь в Духовной школе Жуфэн, почему все еще не выкинул эти лохмотья? Не думал о том, что увидев тебя в подобных обносках, люди в городе подумают, что мы тебя бесплатно пользуем[227.17]? Совсем сдурел, что ли?!

Ло Фэнхуа сразу же попытался робко возразить:

— Но ведь, даже если порвалось, можно заштопать и опять носить. Стоит мне подумать, сколько людей в Нижнем Царстве бедствуют, не имея средств даже на еду, я не могу потратить деньги на новый плащ. На эти деньги можно купить для нуждающихся десять талисманов. Это ведь куда лучше, а?

— … — ткнув пальцем в заплатку, Сюй Шуанлинь зло уставился на него.

Ища одобрения у своего самого талантливого ученика, Ло Фэнхуа осторожно уточнил:

— Ты так не думаешь?

— Я думаю, что ты болен! Болен нищетой!

Но, сказав это, он все равно очень аккуратно повесил ветхий плащ на вешалку.

Трое расселись вокруг жаровни, на которой грелись тарелки со сладкими рисовыми шариками.

Хотя они не могли вместе полюбоваться на Фестиваль Фонарей, но этим трем юношам почти одного возраста и без этого было о чем поболтать, так что они не скучали.

За окном шел снег. Иней покрыл красный край оконного переплета изысканным блестящим жемчугом.

А внутри в жаровне потрескивал хворост, наполняя ярко освещенную комнату дружеским теплом, жизнью и весенним настроением.

А потом, когда они выпили немного вина, и атмосфера стала еще теплее, Ло Фэнхуа не смог им отказать и с ярко-красными от смущения и хмеля щеками взял принесенный Наньгун Лю кунхоу и, перебирая струны, запел песню своего родного края:

— Три-четыре лепестка упали в пруд, один-два струнных аккорда с берега звучат. Юношеские годы — лучшее время в твоей жизни, копыта резвых коней увидят цветы на краю света…

— Учитель! Учитель, это так красиво! Скажи мне, как называется эта песня?

— «Гуляя[227.18] по юности», — тепло ответил Ло Фэнхуа, — Это короткая[227.19] песня царства Шу и, думаю, сейчас она очень к месту.

Запрокинув голову, Наньгун Лю весело рассмеялся. С его лица практически никогда не сходила доброжелательная улыбка, поэтому оно всегда казалось немного льстивым, но после того как он перебрал с вином, его смех звучал неожиданно искренне и по-настоящему сердечно:

— Ха-ха-ха, «Гуляя по юности» — хорошо звучит. Разве мы не исполненная воодушевления и боевого задора золотая молодежь[227.20], что прогуливает свою юность в богатстве и праздности?

Скрестив руки, Сюй Шуанлинь, холодно фыркнул:

— Повторив девять раз один свиток, ты так и не смог его запомнить. Если ты и представитель молодежи, то не золотой, а самой тупой.

— Ой, да ладно тебе, у каждого есть свои недостатки и свои достоинства, — Наньгун Лю сощурился в улыбке и неожиданно даже попытался возразить своему младшему брату. — Пусть Небеса одарили тебя гениальностью, но ведь и у меня может быть свой талант.

— …Ты слишком много выпил.

Ло Фэнхуа рассмеялся, и, подняв чарку, сказал:

— Я надеюсь, что вы на всю жизнь сохраните в сердцах этот свет юности и в будущем станете полагаться на свои достоинства, чтобы всегда оставаться благородными людьми.

Наньгун Лю захлопал в ладоши и попытался положить руку на плечо своего младшего брата, отчего Сюй Шуанлинь почувствовал себя неловко и тут же грубо его оттолкнул. Впрочем, Наньгун Лю не придал этому никакого значения и со смехом сказал:

— Раз уж Учитель заговорил в таком ключе, я вдруг вспомнил: пусть мы не можем запустить фонари по реке, но ведь нам ничего не мешает загадать желания. Давайте вместе загадаем по желанию!

У Сюй Шуанлиня дернулся уголок рта:

— Я считаю, что загадывать желания — это отвратительный обычай.

Но тут вмешался Ло Фэнхуа:

— Нужно записать на бумаге, а потом сжечь, тогда сбудется.

В конце концов, каждый записал свое желание. Нет смысла говорить, что было в записке Ло Фэнхуа, ведь он уже сказал это в своем тосте.

Наньгун Лю, который имел проблемы с обучением письму и скорочтению, любил зачитывать вслух то, что пишет:

— Хочу… вкусно кушать, иметь большой доход, жить в мире и согласии со всеми.

Сюй Шуанлинь писал буквально через тошноту, но острое неприятие в его душе смешивалось с каким-то необъяснимым сокровенным желанием.

Он был сыном младшей жены, и в его окружении было не так уж много людей, которые искренне проявляли интерес к нему.

Только после прихода Ло Фэнхуа у него появился товарищ и компаньон. Теперь он, Наньгун Лю и Учитель вместе постоянно веселились и развлекались, учились и совершенствовались.

Для него Ло Фэнхуа был не столько отцом-наставником, сколько первым в его жизни самым близким другом.

Теперь, когда у него был Ло Фэнхуа, он уже не так завидовал своему старшему брату, который при всей его никчемности имел высокий статус сына старшей жены и был центром всеобщего внимания. Теперь они с утра до ночи были вместе, и он смог увидеть, что Наньгун Лю и правда славный малый.

— А-Сюй, а что ты написал?

Сюй Шуанлинь не ответил и, быстро скомкав бумажку, бросил ее в огонь.

Охваченная жарким пламенем бумага с вложенным в нее страстным желанием его сердца ярко вспыхнула, отразившись в его глазах брызгами фейерверка.

— Ничего не написал. Чистый лист.

Ло Фэнхуа и Наньгун Лю были настолько разочарованы, что, казалось, у них даже испортилось настроение.

Сюй Шуанлинь широко улыбнулся, обнажив свои острые клычки. Его ехидная улыбка была приторно слащавой и самодовольной, как и всегда, когда ему удавалось разыграть других людей.

«Я обманул вас.

На том сожженном комке бумаги красивым и разборчивым почерком, аккуратно, серьезно и от всего сердца, я написал…

Хочу, чтобы Ло Фэнхуа, Наньгун Сюй и Наньгун Лю всю жизнь оставались близкими друзьями, ели один мандарин на троих, разделяли сладости и крышу, вместе взбираясь все выше.

С юных лет и до седых волос».