Хаски и его учитель белый кот. Том III

Глава 243. Гора Лунсюэ. В-третьих 18+

Предупреждение: 18+ принуждение к сексу, сомнительное согласие, насилие.

Шитые золотом алые подушки и покрывало под его телом сбились и пошли волнами, в нос ударил отвратительный запах похоти.

Когда Чу Ваньнин посмотрел в лицо Мо Жаня, реальность и то, что раньше казалось лишь сном, наложились друг на друга. Оказывается, это с самого начала было истинной правдой, а не грезами.

Они с Мо Жанем в самом деле уже давно сроднились плотью и были женаты. Он действительно был им пленен и той студеной зимой, стоя на коленях в снегу, умолял Мо Жаня принять его[243.1]…

Все это правда.

В этот момент Чу Ваньнин сам не понимал, что чувствует. Возможно, из-за дурманящего аромата курильницы его сознание постепенно слилось с сознанием того другого Чу Ваньнина.

Теперь он чувствовал то же, что чувствовал он.

Помнил то же, что помнил он.

Когда с него сорвали одежду и вовлекли в глубокий поцелуй, Чу Ваньнин закрыл глаза.

Это было мучительно больно. В конце концов, кто же он такой?

Великий мечник смертного мира уважаемый бессмертный Бэйдоу или покорно стелющаяся под императора нелепая наложница Чу? Был ли он Чу Ваньнином, сердечным другом образцового наставника Мо, или ненавистным Учителем Тасянь-Цзюня?

Постепенно все перестало быть таким ясным и перед его глазами, словно упавшие в горный ручей цветы, одно за другим начали проплывать многочисленные воспоминания о событиях прошлого. Он попытался выловить их, чтобы рассмотреть повнимательнее, но так и не смог.

В итоге, вопреки ожиданиям, самым ярким и отчетливым оказалось то, что было связано с любовными делами и блудом.

Внутри этого ложного, но открывающего правду мира грез Мо Жань грубо сжал его талию, с каким-то особым ожесточением торопливо стащил с него исподнее и без ставших уже привычными прелюдий вломился в его тело.

Несмотря на то, что эта сцена не была реальной, сейчас Мо Жань, точно так же как и он сам, в точности повторял все действия, имевшие место в прошлой жизни. Без ласк и поцелуев он прижал его к кровати. Чу Ваньнин услышал лишь шорох одежды позади, после чего обжигающе горячий половой орган уперся в его задницу.

— Учитель, ты хорошо чувствуешь его? Ощущаешь, как он страстно жаждет тебя? Сегодня этот достопочтенный желает осчастливить тебя высочайшим посещением[243.2].

— Ты… мерзкое отродье!

Холодно усмехнувшись, Мо Жань ответил:

— Разве ты не собираешься раздвинуть ноги перед этим мерзким отродьем? — а потом пришла раздирающая тело боль. Бешено пульсирующий огромный член с неистовой силой проталкивался внутрь и растягивал, казалось бы, никогда ранее не подвергавшееся вторжению отверстие.

Боль.

Это и правда было очень больно.

В памяти вдруг всплыло ласково улыбающееся лицо Мо Жаня в ту ночь, когда в стремительном потоке воды из горячего источника он поцеловал его и сказал:

— Если я войду в тебя, ты не выдержишь. Послушай меня, мы сделаем это в следующий раз.

Но Наступающий на бессмертных Император даже не думал отступать и щадить его. Ужасающих размеров член, казалось, стремился разорвать его кишку. Слишком толстый и длинный, затвердевший и обжигающе горячий, словно только что закаленная сталь, он безжалостно таранил его в таком безумном ритме, что Чу Ваньнин чувствовал: еще немного, и этот член может просто проткнуть его, вспороть внутренности, пронзить насквозь и выйти наружу через живот.

Будто выброшенная на берег рыба, он из последних сил боролся за жизнь, но в ответ на его отчаянное сопротивление Тасянь-Цзюнь лишь отвесил ему хлесткую пощечину и сквозь зубы процедил:

— Я ведь не впервые тебя трахаю. Не счесть, сколько раз уже тебя выебал, так зачем ты опять прикидываешься праведником, сражающимся за свою невинность?

…Алый отпечаток ладони медленно расплывался на щеке.

Чу Ваньнин отвернулся. Волосы растрепались, уголки глаз покраснели, но он не сказал ни слова и не заплакал. Этим вечером его унизили, как никогда прежде, но именно сегодня он гордо взирал на все происходящее с более недосягаемой высоты, чем когда-либо раньше.

Обхватив Чу Ваньнина за талию, Мо Жань продолжал двигаться, непрестанно ударяясь бедрами о его промежность. Там, где их тела соединялись, было ужасно горячо и влажно. Мо Жань не сводил глаз с его лица, усердно стараясь разглядеть на нем стыд и унижение. Вдруг толчки прекратились. Лежащий на нем сверху красавец тяжело дышал, взгляд его потемнел. Ухватив Чу Ваньнина за подбородок, он вынудил его повернуть голову.

— Ты…

Похоже, он опять хотел сказать что-то оскорбительное, но в свете свечей его взгляд наткнулся на пару потемневших от боли глаз. До предела наполненные страданием, которое Чу Ваньнин старался скрыть от него, эти глаза были так прекрасны, что Мо Жань, просто заглянув в них, пораженно замер. Внезапно он наклонился и накрыл ртом губы Чу Ваньнина. После грубого вторжения влажный и горячий шершавый язык начал жадно исследовать его рот. Яростные поцелуи сверху и возобновившиеся свирепые толчки снизу становились все быстрее, сильнее и безжалостней. С каждым новым движением он входил до упора, достигая самой глубокой точки его тела, так что Чу Ваньнин физически ощущал, как внутри него пульсирует твердый, горячий и толстый член.

Густая «смазка», появившаяся в результате их совокупления, начала просачиваться за края занятой членом кишки…

Чем дольше длился поцелуй, тем еще более неудержимо яростными и безумными становились движения снизу. Глаза Мо Жаня странно затуманились и сложно было понять, что за чувство плескалось внутри них. Была ли это животная похоть или любовное желание, в итоге все размылось и перепуталось:

— Не хватайся за одеяло. Ты мой человек, можешь держаться за меня.

За всю сцену животного спаривания, это была единственная фраза, похожая на проявление заботы и привязанности. Чу Ваньнин не послушался. Не похоже, что ему хотелось обнимать этого мужчину, погружаясь вместе с ним в удовольствие совокупления. В итоге выражение лица Мо Жаня постепенно стало еще более холодным и мрачным, а движения дикими и необузданными.

Чу Ваньнин вцепился в простыни так сильно, что на тыльной стороне ладоней вздулись вены. С самого начала подобное обращение было для него нестерпимой мукой, но Мо Жань и не думал его щадить. Похожая на мелкую гальку жесткая ладонь грубо тискала и терла его талию и ягодицы. Чу Ваньнин не мог сказать, как долго этот человек толкался в его тело, но тот опять вдруг с чего-то разъярился и внезапно полностью вышел из него. Чу Ваньнин услышал свой хриплый приглушенный стон. В следующий момент его грубо перевернули. Непристойно растянутый вход в его тело судорожно сокращался, словно пытаясь снова сжаться, по краям выступила липкая густая жидкость. Прежде чем она успела вытечь, мужчина прижался к истекающей смазкой дыре горячей головкой ни капли не уменьшившегося огромного и толстого члена.

Он слышал, как Мо Жань спросил:

— Достаточно большой?

— …

— Твой муж хорошо тебя трахает? А?!

Чу Ваньнин услышал свой почти сорванный голос:

— Убирайся… Катись отсюда!

Мо Жань грязно выругался, похоже, пытаясь нащупать что-то рядом с кроватью. Чу Ваньнин почувствовал, как он раздвинул его ноги еще шире, а потом выдавил в его задний проход неизвестно сколько ледяной маслянистой смазки.

Сначала Чу Ваньнин услышал свой полузадушенный тихий всхлип, а потом собственную брань:

— Мо Жань… Мо Жань, ты такая скотина…

Звезда упала и сгорела…

Мо Жань.

Все не так.

Мо Жань — это тот человек, что с лучезарной улыбкой смотрел на него под цветущим деревом.

Мо Жань — это тот, кто говорил ему:

— Учитель, всю свою жизнь я хочу держать зонт для тебя.

Мо Жань — это тот, кто, нежно гладя его по волосам, сказал ему:

— Тебе будет больно.

Мо Жань — это тот юноша среди золотистой нивы, что улыбался лишь ему, тот, кто раскрывал ему объятия, тот, кто кормил его печеной молочной конфетой, тот, кто от одной неловкой фразы с улыбкой опускал глаза, смущенно краснея.

Такой застенчивый и неопытный.

Все не так.

Сердце вдруг испуганно затрепетало.

Похоже, из-за того что курильница находилась здесь слишком долго, эффект от заклинания был уже не таким сильным, поэтому в следующей сцене его накрыла головокружительная темнота. Чу Ваньнин ничего не видел и по-прежнему не мог произнести ни слова. Единственное, что он ясно понимал, — ему все еще не удалось вырваться из заточения, а член Мо Жаня — такой горячий, огромный и твердый — до сих пор похоронен глубоко внутри его тела, и от каждого нового толчка у него немеет голова и покалывает затылок.

Длительное время спустя перед глазами медленно просветлело.

После того, как к Чу Ваньнину окончательно вернулось сознание, первое, что он услышал, был почти неузнаваемый голос сыпавшего проклятиями Мо Жаня. Лицо болело и горело от пощечин. Похоже, что снизу в его тело был введен какой-то твердый холодный предмет, благодаря которому ему удалось немного смягчить охватившее его почти безумное вожделение.

Это была та же сцена плотской любви во время первой брачной ночи. Сейчас Чу Ваньнин мог ясно припомнить все подробности этой неприятной истории и стремительно восстанавливал в памяти все новые события из своей прошлой жизни.

Теперь он знал, что в его тело была введена стимулирующая половое влечение мазь-афродизиак. Слишком много выпивший Тасянь-Цзюнь, который и до этого был довольно жесток и несдержан в постели, совсем обезумел и с каждой минутой все сильнее злился и жаждал крови.

Алкоголь и похоть раскалили докрасна уголки глаз этого молодого императора. Сейчас им управляли лишь ненависть и плотская жажда.

Схватив Чу Ваньнина за горло, охваченный гневом и обидой Мо Жань закричал на него:

— Чу Ваньнин, по-твоему, так лучше?! Упрямишься, а?! Блять, до каких пор ты будешь упираться?! Правда хочешь доиграться до смерти?! Только тогда ты будешь удовлетворен?!

Чу Ваньнин услышал свой срывающийся голос:

— Я… не хочу… тебя…

Похоже, он почти сорвал горло и, если бы Чу Ваньнин не чувствовал, как двигаются его губы, то не поверил бы, что это говорил он сам. По его щеке скатилась слеза.

— Мо Жань… пощади[243.3] меня…

Близкий к безумию мужчина перед ним яростно взвыл и проорал ему в лицо:

— Тогда кто пощадит меня? А? Чу Ваньнин, сам-то ты когда-нибудь думал о том, чтобы кого-нибудь пощадить! Кто может пощадить меня?!

Прижав его к кровати, Мо Жань вытащил из его тела какой-то твердый предмет и отбросил его в сторону. Судя по звуку было похоже, что это рукоятка напильника или трубка подсвечника[243.4]. Кто бы мог подумать, что одной из этих вещей он только что утешал[243.4] себя…

Мужчина коснулся его лица. Возможно, это была лишь иллюзия, но в его голосе, переполненном нетерпением, жаждой и безумием, ему послышались нотки горечи и печали:

— Чу Ваньнин, я так ненавижу тебя… Ты свел в могилу того единственного человека, которого я любил, и что же мне теперь делать? Скажи, как мне поступить? Я могу лишь позволить тебе отплатить мне… забрать остаток твоей жизни и позволить тебе сгореть дотла в моих руках… Чу Ваньнин…

Мужчина сжал в руке свое «убийственное орудие» и направил ко входу в его тело, но то ли пьяное безумие помутило его разум, то ли он был слишком нетерпелив — первый раз обжигающе горячий ствол прошел мимо цели, ударившись о внутреннюю поверхность бедра. Тяжело дыша, он выпрямился и, обхватив Чу Ваньнина за талию, снова попытался войти.

— Ах…

Чу Ваньнин услышал собственный глухой стон. В этот момент его, казалось, растянули до предела. Он слышал тяжелое дыхание мужчины, который заполнил своей горячей плотью его смазанную афродизиаком кишку. Растянутый и наполненный, Чу Ваньнин не смог сдержать дрожь. Капельки пота покрыли его тело с головы до ног, взгляд затуманился… и, в конце концов, страсть захватила и поглотила его.

Перед глазами опять потемнело.

Когда вновь начало светать, он чувствовал бесконечное блаженство.

Тело в мире грез и реальное тело стали неразделимы, так же как он и этот мужчина сплелись телами настолько крепко, что, казалось, разделить их может только смерть. Придавив его к кровати, Мо Жань самозабвенно и яростно трахал его. И каждый раз, вставляя ему до основания, с удовольствием наблюдал, как он, задыхаясь, тихо плачет и судорожно сжимает пальцами мех покрывала из звериных шкур.

Всякий раз, когда мужчина на нем, не сдерживаясь, безжалостно толкался в его тело, прижимая к постели так сильно, словно хотел раздавить насмерть, Чу Ваньнин чувствовал, как его пот, собираясь на животе, капает ему на спину и стекает в ямочки между ягодицами.

— Скажи… ты ведь хочешь, чтобы я трахал тебя? Так распутно втягивая меня в себя, все еще упорствуешь? Блять, да пошел бы ты на хуй[243.5]…

В этот момент, похоже, Чу Ваньнин потерпел полное поражение: ужасающе безумная похоть убила его душу, и все, что осталось — развратное, сверхчувствительное и ненасытное тело, которым играл этот человек.

— Скажи, ну?.. — одержимый дикой похотью, мертвецки пьяный мужчина за его спиной, тяжело дыша, резко и грубо вбивался в него.

— О-о!..

Он толкнулся еще глубже. Обхваченный влажными стенками кишечника огромный член пульсировал, дыхание участилось, глаза покраснели. С низким стоном он обхватил бедра Чу Ваньнина, чтобы, подняв его еще выше и втиснувшись как можно глубже, немного подвигаться внутри, стимулируя этого намазанного изнутри афродизиаком неуступчивого праведника.

На самом деле Мо Жань знал, что проиграл именно он.

Только после того как он использовал самый сильный в мире афродизиак, жирно смазав его на всю глубину проникновения, Чу Ваньнин согласился подчиниться ему.

Это он проиграл.

Но что с того?

Он получил то, к чему так стремился: его непорочный и высоконравственный учитель в конце концов превратился в тяжело дышащую и потерявшую разум от похоти наложницу Чу.

Нет зрелища более возбуждающего и захватывающего, чем это.

Стоило этой мысли сформироваться, и, казалось, его и без того возбужденный член стал еще больше.

— Скажи! Скажи, что хочешь, чтобы я трахал тебя! Скажи, что ты мой человек!

Чу Ваньнин услышал, как сломленное этими бесконечными страданиями и унижениями, его собственное тело снова и снова хрипло и бессвязно бормочет:

— Да… я твой…

Его сознание разлетелось на мелкие кусочки, честь была разорвана в клочья, гордость растоптана, остался лишь пульсирующий и бурлящий внутри тела ужасный водоворот безудержного вожделения.

— Не надо повторять за мной. Ты должен сам сказать, что хочешь, чтобы я выебал тебя, – пусть и не без злого умысла, настаивая на этом, Мо Жань также почти достиг своего предела. Его кадык судорожно дернулся. Не в силах сдержаться, он с ожесточением схватил Чу Ваньнина за ягодицы и с истинно звериной свирепостью яростно толкнулся вглубь его тела.

Под его напором Чу Ваньнин настолько ослаб, что у него не хватило сил удержаться на коленях. Тело стало мягким как глина, отяжелевшие веки чуть прикрыли глаза феникса, частое дыхание прерывалось лишь тихими стонами, которые он больше не мог сдержать.

«Яд Вечной Любви[243.6]» — даже в самой низкой дозировке этот афродизиак мог превратить праведника в похотливое животное.

Мо Жань же выдавил в него больше половины тюбика.

— Хорошо тебе, да? Счастлив, что я тебя трахаю? — держась одной рукой за столбик кровати, другой Мо Жань непрерывно поглаживал грудь и поясницу Чу Ваньнина.

Кровать под ними все сильнее скрипела и ходила ходуном. Глаза пьяного от вина и страсти Мо Жаня горели безумием и похотью.

— Скажи, что хочешь, чтобы я тебя выебал.

Когда Мо Жань снова взял его жестко, быстро и безжалостно, кипящее в крови наслаждение заставило Чу Ваньнина содрогнуться всем телом, потерять контроль над собой и испугаться. В конце концов, он полностью сломался и, тяжело дыша, почти рыдая в голос, прохрипел:

— А-а… а-ах!..

— Кричи это! — Мо Жань закрыл глаза, запрокинул голову и тяжело сглотнул. Безжалостно ударив Чу Ваньнина по ягодице, он приказал. — Громко прокричи это, и я позволю тебе почувствовать себя еще лучше.

— А-а… а-ах… я хочу…

— Чего ты хочешь?

Измученный до потери сознания, отчаявшийся и дрожащий Чу Ваньнин жалобно всхлипнул:

— Выеби меня…

Темная волна, что поднялась в глазах Мо Жаня в этот миг, тут же захлестнула все его тело, отдавшись внизу невыносимо жарким возбуждением. Сколько раз после этого он скользил туда и обратно, то ускоряясь, то увеличивая размах, засаживал на всю длину и полностью вытаскивал, отстранялся, сжимая в кулаке обжигающе горячую и липкую от спермы головку, вставлял, снова безжалостно врывался и шел напролом. В конце концов, накрыв и подавив Чу Ваньнина своим телом, он вошел в него до самого основания и, задыхаясь, пробормотал:

— Учитель, внутри тебя так приятно и тепло, так влажно и жарко, что твой ученик очень скоро пристрастится к тому, как хорошо ты его втягиваешь в себя.

— Ах… да… не останавливайся… ах, немного сильнее, еще… а-а-ах! — тяжело дыша, бессвязно повторял Чу Ваньнин. — Еще быстрее… немного глубже… а-а-а…

Его дрожащие руки оказались схвачены, когда мужчина обнял его сзади и притянув к себе, с непонятно откуда взявшейся какой-то бесконечно отчаянной нежностью вдруг зашептал ему на ухо:

— Ваньнин, сегодня день нашей свадьбы. Как же я хочу, блять, трахнуть тебя так, чтобы ты кончил, и сам хочу кончить в тебя, оставив свое семя в твоем животе… Учитель… ты такой возбуждающе тесный…

— А-а…

— Зачем ты вынуждаешь меня использовать снадобья, чтобы ты тоже захотел делать это? — с этими словами мужчина провел языком по родинке за его ухом. — Ведь очевидно, что тебе тоже нравится, когда я так с тобой обхожусь… верно?

— Я… а-ах…

Когда длинный и толстый член проник до самого конца, почти разорвав его кишечник, в уголках глаз Чу Ваньнина выступили слезы. Лишившись дара речи, он мог только без остановки трясти головой.

— Так тебе нравится или нет?

— …

— Не нравится или нравится? — он вдруг перестал яростно вторгаться в него, просто замерев, все еще глубоко погруженный в его тело. Чу Ваньнин чувствовал, как его член пульсирует от гнева и неудовлетворенного желания в том же ритме, как их горящие от ярости и возбуждения сердца. Это едва осязаемое ощущение многократно усилило его страдания, в горле пересохло, тогда как душа словно промерзла насквозь.

Мо Жань еще пару раз слегка подвигался внутри его хорошо смазанного тела. Подобно корням мощного дерева, что, пробив твердую землю, дают весенним водам пробиться наружу, это движение открыло путь для его плотских желаний.

Чу Ваньнин содрогнулся всем телом и обмяк на кровати.

Мужчина же прошептал ему на ухо:

— Если тебе не нравится, тогда закончим на этом!..

Чу Ваньнин тут же широко распахнул глаза. Хотя сердце его сдавило от боли, он был настолько близок к отчаянию, что взмолился:

— Нет… не надо…

Его веки опять задрожали и медленно сомкнулись:

— Я больше не вынесу….

В самом деле, мог ли он устоять против афродизиака, если доставшаяся ему доза была в сотни, а то и в тысячи раз выше той, что обычно используют люди?

Голос Мо Жаня был таким невнятным и низким, что было довольно сложно различить, что именно он бормочет:

— Тогда чего ты хочешь от меня?

— Войди… я больше не вынесу. Помоги мне…

Человек за его спиной, казалось, тяжело выдохнул. В конце концов, в целом, получив все, что хотел, он притянул его к себе и, усадив сверху, начал яростно двигать бедрами. Никогда еще Мо Жань не входил в него так глубоко. Они буквально склеились плотью и кровью и каждый раз, когда он вскидывал бедра, его мошонка почти наполовину входила в податливое тело. Не в силах сопротивляться собственному желанию, Чу Ваньнин только и мог, что тяжело дышать и стонать, превратившись в руках Мо Жаня в мягкую глину. Что же касается мужчины, что без остановки трахал его, то в какой-то момент он схватил его за подбородок и, повернув его голову, накрыл влажным ртом его губы. Казалось, в этот момент между их губами и зубами зародился неясный вздох, похожий на стон.

Мо Жань тяжело сглотнул. Голос его звучал низко и приглушенно:

— Это и есть настоящий трах…

Все разумные части души уже покинули Чу Ваньнина. Осталось только грешное тело, дрейфующее в этом темном море страстей.

— Ах… не останавливайся… ах… так горячо… еще быстрее… — в полузабытьи бормотал он.

— Без устали, снова и снова, я буду удовлетворять тебя… Чу Ваньнин… Ваньнин…

Он трахал его так долго, что Чу Ваньнину начало казаться, что, похоже, ему суждено вот так скончаться в объятиях этого мужчины. Смешиваясь и взбиваясь в пену, их телесные жидкости стекали вниз по бедрам.

Внезапно мужчина обхватил его за талию и, вновь перевернув лицом вверх, прижал к спинке кровати, задрал его ноги и опять засадил на полную. На этот раз скорость и сила его толчков были настолько потрясающе мощными, что Чу Ваньнин только и мог, что, широко распахнув глаза, вскрикивать и стонать. Совершенно потерявший рассудок, сгорающий от вожделения, его любовник снова и снова то входил в его тело до самого основания, то полностью выходил, оставляя лишь головку у самого входа, а потом опять безжалостно таранил его, так быстро и так сильно, что его голос теперь тоже срывался и дрожал.

— Ваньнин… Ваньнин… — ни разу этот человек не позвал кого-то другого.

Вдруг он обхватил его лицо руками и, прижавшись к его лбу своим, пробормотал:

— Золотце, я сейчас кончу. Позволь мне быть в тебе…

Чу Ваньнин открыл рот, словно выброшенная на берег умирающая рыба. С головой погрузившись в море желания и наслаждения, он и сам не мог сказать, сколько раз он кричал и кого звал. Чувствуя тяжелый запах животной похоти этого человека, задыхаясь от собственного вожделения, он мог лишь выдохнуть:

— Кончи в меня… ах! А-а-а… ах-а-а-а!

Мо Жань закрыл глаза, низко зарычал, когда его тело исторгло струю густой спермы с густым специфическим запахом. Его бедра продолжали двигаться, даже когда постельное белье соскользнуло на пол. Чу Ваньнин снова и снова бился затылком о столбик кровати, но трахающий его ненасытный любовник продолжал остервенело вбиваться в его тело, изливаясь брызгами вязкой и липкой спермы. Под этим мощным натиском Чу Ваньнин содрогнулся, чувствуя как его накрывает горячей волной, так что все тело сводит судорогой. Пальцы на белых ногах подогнулись, и, в конце концов, не в силах сдержаться, он почти неосознанно крепко обнял мужчину за шею.

Их рваное дыхание перемешалось, и когда, достигнув оргазма, он закричал, так же хрипло кричали под ним. Что стало причиной этой бури эмоций, обрушившейся на них волной похоти и утопившей их в море страстей? Все это случилось лишь из-за огромной дозы сильнейшего афродизиака или все же всему виной скрытые в их сердцах тайные желания, о которых они и сами даже не подозревали?..

Потребовалось много времени, чтобы сознание медленно вернулось к Чу Ваньнину.

По неизвестной причине в тот же миг воспоминания о прошлой жизни нахлынули на него бурной рекой.

После того, как их с Мо Жанем тела соединились, память о прошлом обрушилась на него подобно лавине.

Он вспомнил Небесный Раскол, как умер Ши Мэй, и как убитый горем Мо Жань стоял на коленях посреди снежного поля.

Вспомнил реки крови в Духовной школе Жуфэн, как небо и земля изменили цвет, и как искренне радовался и хохотал Мо Жань, когда Е Ванси насквозь пробило лопаточную кость.

Вспомнил себя, капля за каплей истекающего кровью, как после Мо Жань привел его в чувство в Павильоне Алого Лотоса и как заточил во внутренних покоях, так что он больше ничего не мог сделать.

…Одно за другим, все воспоминания вернулись.

Пещера приняла свой первоначальный вид. В какой-то момент Чу Ваньнин почувствовал, что лежит на промерзшей земле совершенно нагой, а прижавшийся к нему со спины Мо Жань крепко сжимает его в объятьях. Руки молодого человека дрожали, их тела были скользкими от пота, а воздух пропитался запахом похоти.

Воспоминания вернулись.

Чу Ваньнин не двигался, не говорил и даже не злился.

Голова почти раскалывалась от боли. Сейчас ему казалось, что в процессе их соития что-то сокрытое внутри Мо Жаня перешло из его тела к нему.

Несомненно, именно это восстановило его память.

Но что это было?

В один миг на него обрушилось так много воспоминаний, что Чу Ваньнину показалось, что еще немного и его голова просто лопнет от распирающих ее мыслей. Он смутно понимал, что некоторые вещи ему точно знакомы, но на какое-то время потерял способность мыслить ясно.

— Учитель, — до его ушей донесся голос Мо Жаня, такой нежный и осторожный, как тычинки на распустившемся ранней весной цветке. И куда только подевалась его подавляющая аура насильника и деспота? — Прости…

Все еще находясь в объятьях Мо Жаня, даже не поворачивая головы, просто по голосу, он мог представить, как сейчас тот с обожанием, сожалением и раскаянием смотрит на него покрасневшими влажными глазами.

— Прости, я все-таки… я все-таки сделал тебе больно…

Попав под контроль курильницы, Мо Жань оказался в том же положении, что и Чу Ваньнин: несмотря на ясность сознания, он не мог контролировать движения собственного тела. Когда, грубо сжав талию Чу Ваньнина, он нетерпеливо и безжалостно овладел им, ему самому было больно.

Он совсем не хотел делать это так… Покрасневшими глазами глядя на лежащего под ним Чу Ваньнина, он думал только о том, что хочет просто наклониться и ласково поцеловать его, утешить и позаботиться о нем. Но слова, что исторгали его уста были такими безжалостно язвительными, а движения его рук такими по-звериному жестокими.

Его сердце страдало от боли. Но что он мог сделать? Он совсем не контролировал себя.

С раскалывающейся от боли головой Чу Ваньнин лежал ничком на промерзшем камне и у него не было сил даже пальцем пошевелить. Выслушав извинения Мо Жаня, он почувствовал только шум в ушах, перед глазами все мерцало и кружилось, так что казалось, что в любой момент он может вновь потерять сознание.

Он раскрыл рот, но, видимо, из-за того, что не так давно он долго кричал, его голос прозвучал ужасно хрипло и сдавленно:

— Ты сначала… ты сначала выйди…

Мо Жань сжал губы и не проронил ни звука.

Он пришел в себя немного раньше, чем Чу Ваньнин и, на самом деле, как только ему удалось восстановить контроль над своим телом, он сразу же вышел из него. Но, похоже, их соитие стало настолько ужасным испытанием для Чу Ваньнина, что тому казалось, что его смертельно опасное орудие из плоти и крови до сих пор находится внутри его тела.

Мо Жань почувствовал, что груз вины на его сердце стал еще тяжелее.

До того, как войти в пещеру, он предполагал, что там будет что-то вроде свитка воспоминания, но уж точно никак не ожидал, что опять вернется в те времена, когда на Пике Сышэн он провел с Чу Ваньнином свою первую брачную ночь. Облаченный в расшитый золотом алый наряд он вновь одним ударом распахнул двери Павильона Алого Лотоса.

Мо Жань конечно знал, что он сделал тогда, но никогда не думал, что та сцена может быть воссоздана подобным образом.

Он не хотел снова мучить и унижать Чу Ваньнина, не хотел становиться Тасянь-Цзюнем… однако он больше не был хозяином своего тела. Еще более отвратительным было осознание того, что подобное насилие все еще волновало его сердце, заставляя его трепетать от возбуждения.

Будь то Тасянь-Цзюнь или он сам, на самом деле, оба они страстно жаждали вцепиться в горло Чу Ваньнина, покорить и полностью подчинить его.

Сколько бы он не сдерживался, в конце концов, остался все тем же Мо Вэйюем.

Это нельзя изменить. От этого невозможно сбежать.

Вот буквально только что, грубо вторгаясь в тело этого человека и слушая его мучительные стоны, он с головой погрузился в наслаждение. Однако стоило этой волне всепоглощающего удовольствия налететь на чувство вины, брызги разлетелись во все стороны.

Внезапно он и сам перестал четко различать, кто же он: Наступающий на бессмертных Император Тасянь-Цзюнь или образцовый наставник Мо, добрый человек или коварный злодей, верный спутник или вероломный предатель.

Лежа в постели с Чу Ваньнином, он погладил его по щеке и произнес те самые мерзкие слова, что уже говорил когда-то… наложница Чу?

Да, в прошлой жизни он совершил три непростительных вещи в отношении Чу Ваньнина. Во-первых — убил его, точнее использовал запретную технику, ставшую причиной его смерти, во-вторых – унизил его, заставив послушно исполнять все свои плотские желания.

В-третьих — женился на нем. Это значит, что он отнял у него его личность, запер его в ловушку на весь остаток жизни, получил исключительное право обладать им на земле и на небе, в жизни и смерти. Пойдя на поводу у своих эгоистичных желаний, он взял этого гордого и принципиального уважаемого бессмертного и по всем людским законам сделал своей официальной наложницей.

И хотя очень немногие знали, как на самом деле выглядит принятая императором «наложница Чу», факт остается фактом, он, в самом деле, принудил его, спрятав лицо под красным покрывалом, на глазах у всех исполнить брачный ритуал и вступить с ним в брак, после чего снисходительно одарил его статусом второй супруги.

В то время, когда он сделал это, ему и самому было неясно, какой в этом смысл.

На самом деле, если он и правда хотел, чтобы Чу Ваньнин почувствовал себя несчастным, достаточно было во всеуслышание объявить всему миру о том, что он, Мо Вэйюй, взял в жены своего наставника. Пусть бы все узнали, что уважаемый Бессмертный Бэйдоу отныне человек, обслуживающий в постели Наступающего на бессмертных Императора.

Почему же он не сделал этого?

Наоборот, все то время он тщательно хранил и защищал эту тайну, так что долгое время даже его императрица Сун Цютун не знала, кем на самом деле была таинственная «наложница Чу». Движимый чувством мести, призвав в свидетели лишь Небо и Землю, он сам для себя разыграл весь этот спектакль без единого зрителя.

Однако, нужно признать, он смаковал каждое мгновение этого представления.

Для чего и почему?

Тут он вспомнил, как после смерти Чу Ваньнина думал поставить ему памятник, но в последний момент испугался, что люди раскроют его, и весь мир будет смеяться над ним. Все, что он смог себе позволить, это собственноручно выкопать могилу под Пагодой Тунтянь и закопать там платье Чу Ваньнина, в котором он был на их свадьбе.

Сидя, подперев щеку, перед неподписанным надгробием Наступающий на бессмертных Император очень долго думал, что же на нем написать:

«Могила мудрейшего Учителя[243.7] Чу Ваньнина».

Он чувствовал, что написать такое будет равносильно признанию поражения, словно он как какой-то безутешный вдовец, что, страдая по своей обиженной при жизни покойной супруге, мучается угрызениями совести и сожалеет о том, что не может вернуть прошлое. Это и правда выглядело бы смешно и нелепо.

Он еще долго вертел в руках Бугуй, прежде чем глаза его вновь ярко вспыхнули, когда ему в голову пришел очень лаконичный и в то же время интимный вариант надгробной надписи. Хохоча, словно безумный, он используя меч как кисть, несколькими росчерками нацарапал:

«Могила придворной дамы[243.8] Чу».

Написав эти четыре слова, он почувствовал, как бушующие в его груди обида и гнев, наконец, нашли выход, однако осталось ощущение, что все еще чего-то не хватает. Вспомнив холодное и высокомерное выражение лица Чу Ваньнина, никогда не любившего смотреть ему прямо в глаза, он почувствовал, как его сердце опять наполняется досадой и вожделением… Он больше никогда не увидит этого возбуждающего выражения на его лице, а это значит Наступающий на бессмертных Император по-прежнему бессилен перед лицом своей обиженной покойной женушки. Эта ядовитая мысль изрядно подпортила ему настроение.

Чу Ваньнин бросил его и ушел.

Оставил его жить в одиночестве.

Чу Ваньнин настолько безжалостен, что, в конце концов, умер для того, чтобы отомстить ему.

Это уж слишком.

От негодования и обиды его глаза покраснели.

Верно, это уже, и правда, перебор!

Поэтому он хотел раздавить и унизить Чу Ваньнина так, чтобы даже на том свете тот не знал покоя. Чтобы когда лет через сто пришла пора и ему самому спуститься в Царство Мертвых, он все еще мог всласть посмеяться и натешиться с этой сволочью, унизить его парой язвительных слов и сказать этому «праведнику» в белоснежных одеждах, что всю жизнь так цеплялся за свою чистоту и честь…

Ты не смог победить меня. Победа за мной.

Вот видишь, ты мертв, а я все еще могу унижать и бесчестить тебя.

Сидя перед могилой с мечом в руках, Наступающий на бессмертных Император снова задумался. Он думал обо всем этом, когда солнце скатилось за горизонт, наползающие сумерки сменила ночная тьма и рассеянный свет от серебристого серпа луны пролился на землю.

В этом серебристо-белом, как гладь реки, как морозный иней, как белые одежды того самого человека человека, сиянии луны, Мо Жань, наконец, крепко сжал Бугуй и несколькими росчерками добавил сверху к надписи на надгробии несколько слов:

«Добродетельная драгоценная вторая супруга».

Зашелестела осыпавшаяся каменная крошка. Он закончил вырезать надпись. Подперев щеку, Мо Вэйюй громко рассмеялся. В этот момент он был уверен, что смог выбрать самый лучший посмертный титул, который свидетельствует о том, что Чу Ваньнин — его человек. Нравится это ему или нет, но он до конца должен быть верен своей добродетельной натуре. Идеально! Лучше было бы только если, разъярившись, Чу Ваньнин снова ожил.

Затаив в себе эту надежду, с сияющими от предвкушения глазами он радостно побежал к Павильону Алого Лотоса.

У Чу Ваньнина очень вспыльчивый характер.

Разве сможет он стерпеть такое унижение?

Поэтому пусть уже быстро очнется. Пусть быстрее приходит в себя, чтобы они могли снова сразиться и выяснить, кто сильнее, а кто слабее, кто благороднее, а кто подлее. На этот раз, приняв во внимание его недолеченные тяжелые раны, он даже готов уступить ему право первого хода.

Если же все совсем безнадежно, можно сторговаться и на десять ходов форы.

«Давай, просыпайся».

Стоя перед прудом с лотосами, он смотрел на лежащее там нетронутое тлением мертвое тело.

«Будь благоразумен, этот достопочтенный уже предложил тебе десять ходов форы. Разве ты не потерял душевный покой от злости, увидев памятник, что воздвиг тебе этот достопочтенный? Разве ты не хочешь схватить его за грудки и наорать на него? Ты что, готов всю свою добродетельную жизнь и честное имя променять на нелепый посмертный титул на каменной плите… «Добродетельная драгоценная вторая супруга, могила придворной дамы Чу»?

Очнись.

Приди в себя».

Спокойное и бесстрастное выражение на его лице вмиг превратилось в звериный оскал.

Но Чу Ваньнин все также лежал там, молчал и не двигался.

Только по прошествии долгого времени, Мо Жань понял, что, в конце концов, он победил и получил то, что всегда лелеял надежду получить — покорность.

Его Учитель, его враг, его любовник, крепко повязанный с ним страстью, его Чу Ваньнин. Наконец-то, он покорился ему и стал послушным.

В оторванной от мира промерзшей пещере горы Лунсюэ, Мо Жань обнимал своего израненного возлюбленного. Все это время никто из них не проронил ни слова.

А потом Мо Жань вдруг вспомнил ту дождливую ночь на постоялом дворе в городке Учан. Тот мужчина в его объятьях был таким неискушенным, но таким страстным. Сплетаясь с ним телами на сбитых простынях с покрасневшими от стыда кончиками ушей он шепотом спросил у него, хорошо ли ему с ним.

Тогда в глубине души он поклялся, что никогда в жизни даже в самой малости не навредит Чу Ваньнину. Он хотел медленно, шаг за шагом, разжигать внутри него огонь страсти, чтобы Чу Ваньнин постепенно привык к любовным утехам, и уже потом дать ему испытать этот трепет единения духа и плоти.

Он очень долго планировал это, у него было так много много мыслей и идей.

Вплоть до того, что он бесчисленное количество раз представлял, как, когда и где произойдет их первое настоящее соединение. Будет ли это на заре или при свете звезд, на оконную решетку будет медленно падать яблоневый цвет или это будет цветущий абрикос?

Единственное, чего он не мог предвидеть, что все случится вот так.

Первый раз, когда их тела, наконец, слились воедино, словно вода с молоком, оказался таким абсурдным, мучительным и безумным.

После всего этого оба они были измотаны до предела. Пока Мо Жань лежал рядом с Чу Ваньнином, в его груди постепенно зародилось какое-то очень странное ощущение. Казалось, то чистое и светлое, что жило в его сердце, яростно задрожало, и в следующий миг разверзлась земля и небо рухнуло, словно вырванное с корнем вековое дерево обрушилось, прихватив с собой огромный кусок осыпающейся почвы.

Оказалось, что это белоснежное нечто в его сердце было опутано чем-то омерзительно грязным и ужасным. Сплетясь в отчаянной и яростно борьбе, черная и белая сущности, живущие внутри него, внезапно вырвались из его тела.

Он не знал, что это такое и у него не было времени об этом подумать, потому что в этот момент Чу Ваньнин сказал:

— Ты сначала выйди.

Мо Жань молчал, не зная, что сказать.

Он молча стерпел острую боль в груди, медленно собрал разбросанную по полу одежду и без слов надел ее на Чу Ваньнина.

Процесс одевания занял много времени, так как он не осмеливался трогать Чу Ваньнина ниже пояса. Синяки и кровоподтеки на его бедрах, несомненно, были ярким свидетельством того, что он только что сделал с ним, а также подтверждением того, насколько больно сейчас Чу Ваньнину.

Мо Жань не осмеливался взглянуть ему в лицо.

Что сейчас он может увидеть в этих глазах?

Разочарование, ненависть, пустоту…

Он не хотел думать об этом.

Мо Жань потратил много времени, чтобы одеть Чу Ваньнина. В итоге у него очень сильно разболелась голова, а тело с головы до пят покрылось холодным потом.

Он не знал, откуда взялась эта боль, но чувствовал, что, вероятно, она была как-то связана с теми двумя сущностями из его сердца. Он стойко терпел эту боль, крепко сжимая ледяную руку Чу Ваньнина.

По правде говоря, ему не хватало смелости прямо взглянуть ему в лицо, поэтому он долго смотрел на его руку, собираясь духом, прежде чем, наконец, прошептал:

— Учитель все вспомнил?

— …Да.

Мо Жань на какое-то время оцепенел.

Совершенно потерянный и ошеломленный, в этот момент он напоминал брошенную хозяином собаку. Какое-то время он просто стоял в оцепенении, а потом закрыл глаза.

Он так долго боялся, что это произойдет, но сейчас, когда пришел день страшного суда, с удивлением обнаружил, что в его сердце царит покой и умиротворение.

Он чувствовал себя живущим в страхе беглым преступником, которого, наконец, под конвоем сопроводили в тюрьму.

Стоя посреди холодной мрачной камеры, он огляделся по сторонам и понял, что кошмар, от которого он так долго бежал, наконец, стал реальностью. В этот момент, к своему удивлению, он почувствовал, словно с его души упал тяжелый камень.

Ему больше не нужно посреди ночи спасаться бегством.

Попавшись в сети, он, наконец-то, мог спокойно спать всю ночь напролет.

Больше не нужно бежать и скрываться.

Без надежды нет страха.

Осталось лишь облегчение.

— Сейчас я в замешательстве, много чего… еще неясно, — может потому, что он сорвал горло криком, или от того, что после всего случившегося на него навалилась усталость, но сейчас голос Чу Ваньнина звучал очень хрипло и надсадно, а цвет его лица был даже хуже, чем у Мо Жаня. — Все слишком запутано.

Собрав все свое мужество, Мо Жань поднял руку, чтобы погладить его бледную щеку.

Пусть даже его рука сильно дрожала.

— Мо Жань… – почти беззвучно пробормотал он. — Тасянь-Цзюнь…

— …

Мо Жань резко закрыл глаза, ресницы затрепетали, между бровями пролегла глубокая морщина.

— Тогда сейчас просто не думай об этом, поспи немного, — глядя на него покрасневшими глазами, он нежно скользнул пальцами по его щеке и волосам на висках. — Я буду рядом с тобой.

Казалось, в этот момент Чу Ваньнин едва заметно вздрогнул.

А Мо Жань почувствовал, как его сердце скрутило от боли.

— Учитель, не бойся. Это ведь я, а не Тасянь-Цзюнь… Я больше никогда не причиню тебе вред. Никогда больше.

Когда Чу Ваньнин приподнял похожие на перья ресницы, в их густой тени блеснула предательская влага. Всего на мгновение Мо Жаню показалось, что он сам хочет что-то сказать ему.

Но в итоге слова так и не покинули его уст.

Чу Ваньнин закрыл глаза и в последний момент отвернулся. Тело его почти непроизвольно сжалось и свернулось в клубочек.

— Учитель…

— Есть одна вещь, о которой я хочу спросить тебя.

— …

— Если бы… ты раньше узнал, что тогда возле Храма Убэй это я дал тебе горшок рисовой каши, — голос Чу Ваньнина звучал очень устало, — …тогда, во Дворце Ушань, ты бы отпустил меня?

Этот вопрос, подобно острому ножу, вонзился прямо в сердце того, кому он предназначался. Все тело Мо Жаня задрожало, у него перехватило дыхание. Не зная, что должен ответить, он лишь вытянул руку, желая обнять человека перед собой. Но стоило ему прикоснулся к нему, он почувствовал, как плечи Чу Ваньнина едва заметно трясутся.

Он плакал.

Мо Жань знал, что больше никогда не хотел бы увидеть это снова.

Несколько мгновений спустя Мо Жань почувствовал, что его силы на исходе. Хотя он все еще не мог понять, ради чего Чу Ваньнин из прошлой жизни устроил им это испытание, однако то странное ощущение, родившееся в районе солнечного сплетения, становилось все более осязаемым.

К тому же он вдруг обнаружил тонкую струйку дыма, которая, выходя из его груди, медленно плыла прямо к спине Чу Ваньнина. Только потому, что этот дымок был таким слабым, он заметил его только сейчас.

Присмотревшись, он заметил, что дымчатая нить все время меняет цвет: только что она была угольно-черной, а в следующим момент вновь стала белоснежнее совершеннейшего нефрита. И вся это мерцающая субстанция непрерывным потоком перетекала из его сердца в сердце Чу Ваньнина.

Что это такое?

В какой-то момент он понял, что черная субстанция, достигнув тела Чу Ваньнина, не может войти в него и остается снаружи, постепенно собираясь в темный клубок, который всасывается в стоящую рядом курильницу.

В конце концов, что же это такое?

Он хотел сказать об этом Чу Ваньнину, но обнаружил, что не заметил, как Чу Ваньнин опять впал в беспамятство. Бремя памяти о прошлой жизни оказалось слишком тяжелым для его разума. Кроме того, что воспоминаний было очень много, они были очень фрагментарными и беспорядочными, так что сознанию Чу Ваньнина нужно было заново их собрать и уложить в единую картину.

— Учитель.

Больно… почему так больно? Словно его сердце рвется пополам, и каждая половина тянет в свою сторону. Черное и белое. Добродетель и порок. Чистое и грязное.

Черные брови Мо Жаня сошлись над переносицей. Из последних сил он поднялся на ноги, подошел к курильнице и трясущимися руками приоткрыл крышку.

Последнее, что он увидел, прежде чем потерял сознание: как собранная внутри курильницы выбравшаяся из его тела темная газообразная субстанция постепенно сгущается, превращаясь во что-то похожее на черный махровый цветок.