Гонки олегархов

Глава 6

Вообще-то я теперь точно никуда лететь не собиралась: при испытаниях на невесомость меня тошнить начинало уже секунд через десять. Но «нужно было демонстрировать картинку», и я с упорством идиотки снова и снова садилась в проклятый самолет. И, в принципе, это помогло: почти после сотни полетов я стала выдерживать невесомость все тридцать секунд, в течение которых внутри него эта самая невесомость и поддерживалась. Зато перегрузки, возникающие после невесомости, я переносила отлично, все же многолетние занятия не самым простым спортом организм именно к перегрузкам (не таким, а другого плана, но все же к перегрузкам) приучают. И это очень расстраивало Николая Петровича: он все еще страстно мечтал меня из отряда отчислить по уважительной причине — но так как единственной уважительной была медицина, то у него ничего не получилось, хотя временами я об этом и жалела.

Но в ЦПК я занималась «по расписанию», а в расписании я на тренировки себе отводила от четырех до шести часов в день, не больше. Просто больше никак не получалось, других дел было невпроворот. Даже не смотря на огромную помощь Александра Николаевича дел была куча, ведь в стране столько всего нового и интересного творилось! И, как правило, почему-то очень недешевого, а где на все изыскать деньги, было…

В целом, и это было понятно: из промышленности и немного из сельского хозяйства — а точнее, оттуда, где производилось что-то для потребления гражданами. Потому что «других денег не было», ведь все «безналичные» деньги по сути представляли собой всего лишь специфические способы учета реальных затрат в той части промышленности, которая производила что-то «для страны», а не «для людей». Но в конечном-то итоге и они, совершенно безналичные деньги, сводились к размеру зарплат людей и определяли, сколько за эти зарплаты люди могут изготовить разных материальных благ.

А если таких благ люди за те же зарплаты могут сделать больше (как за счет пресловутого повышения производительности труда, так и за счет совершенствования собственно благ), то — даже если люди производят вообще какие-нибудь атомные реакторы или космические ракеты — сэкономленные средства можно пустить уже на производство ТНП и сделать жизнь людям немного полегче и посчастливее. Или пустить из на реализацию каких-то весьма специфических проектов, от которых люди сытнее уже и не станут, но получат огромное моральное удовлетворение и все равно станут счастливее. По крайней мере некоторые люди…

В КБ товарища Челомея очень неплохо провели работу именно по «совершеносвованию» блага, именуемого в официальных документах УР-500. То есть это изделие и изначально было немколько лучше того, которое я знала по «прошлой жизни»: она прекрасно вытаскивала на опорную орбиту до двадцати четырех тонн полезной нагрузки. И я могла гордиться тем, что и сама этому сильно поспособствовала, ведь благодаря поставленной мною на защите диплома в это КБ вычислительной машине с кучей расчетных программ грамотные инженеры смогли ракету сделать немного более совершенной. А теперь над ней поработали и технологи (а так же химики, металлурги, фигова туча специалистов из кучи других отраслей) — и с начала года цена этой ракеты, установленной на стартовом столе и готовой к пуску, снизилась до чуть менее девяноста миллионов. Еще, должна сказать, очень неплохо поработал и товарищ Глушко, сумевший увеличить тягу двигателей почти на пять процентов. Грузоподъемности это ракете почти не добавило, но это было уже и не очень важно, а вот то, что теперь в ракету заливался «керосин» подешевле, мне очень понравилось. Потому что в начале декабря туда, наверх, предстояло запустить две ракеты подряд — а сэкономленные почти двадцать пять миллионов рублей полностью покрывали расходы на изготовление сразу двух кораблей в ЦКБЭМ. Настолько сразу покрывали, что я еще в октябре эти два совершенно дополнительных корабля и заказала. На всякий случай (правда, насчет всякости у меня уже были вполне определенные планы, которыми я просто делиться ни с кем не стала).

И шестого декабря с полигона Тюратам (не стали его переобзывать ради мнимой секретности) одна «пятисотка» вытащила на орбиту творение товарища Мишина (с двигателем товарища Косберга и автоматикой из КБ имени Расплетина), а седьмого вторая ракета подняла почти такой же аппарат. То есть от первого он отличался тем, что изделий Расплетинского института там было больше, а меньше было только топлива в баки залито — а через двое суток (чуть побольше, через пятьдесят два часа все же) две этих громады состыковались. Совершенно автоматически стыковались, причем репортаж о стыковке передавался сразу с четырех установленных снаружи аппаратов камер — и уже в шестичасовых новостях все это показали по телевизору всей стране.А на следующее утро в одиннадцатичасовом выпуске новостей, стране (и миру) показали, как одна двадцатичетырехтонная чуха, разогнав другую такую же, отстыковывается от разогнанной и отправляется в «безбрежные космические дали»: по нашим расчетам, разгонный блок должен был пролететь примерно в десятке тысяч километров от Луны.

Затем советское телевидение «взяло мхатовскую паузу» и трое суток вообще про космос не упоминало. Даже не упоминало про работу советских космонавтов сразу на двух космических станциях: все и так знали, что они там работают, двое на втором «Алмазе» и трое на «Алмазе-М». Ну работают люди, героичат потихоньку — так зачем их отвлекать-то? А спустя трое суток диктор просто сообщил, что «межпланетная автоматическая станция „Восток“ перешла на орбиту Луны и произвела стыковку со спутником „Селена-2“ в полностью автоматическом режиме без управления с Земли». Наврал, конечно, но немного: там вовсе не стыковка была, «Селена»-то стыковочных агрегатов и не имела никогда. Так что этот самый «Восток» просто захватил спутник манипуляторами (сделанными на манер паучьих лап), а чтобы ему это было удобнее проделать, «Селену» все же по командам с Земли сориентировали нужным образом.

А еще через день по телевизору и сам процесс захвата показали, а так же сообщили, что «Восток» теперь несчастную «Селену» перевел на орбиту возвращения на Землю, и что вся эта затея является лишь отработкой возвращения к Земле любых космических объектов с лунной орбиты в случае, если сам объект того сделать по каким-либо причинам не сможет. По очень маловероятным причинам (например, если у объекта вообще своего двигателя для этого нет).

В целом выполнение программы прошло буквально на грани: ведь даже пуски «пятисоток» производились в самое холодное время, когда тот же гептил остыл до минус сорока: так его в баки влезло немного побольше и получилось поднять на нужные орбиты все, что требовалось. На немного более высокие орбиты, поэтому топлива хватило, чтобы и до Луны нормально долететь, и обратно железяку притащить примерно туда, куда хотели. Правда, хотели мы изначально «в южную часть Тихого океана», а «спутник сгорел в верхних слоях атмосферы в заданном районе Восточной Сибири» — но в целом все получилось неплохо. И перед Новым годом (точно в католическое Рождество) сначала по телевизору показали десятиминутный документальный фильм «о новом достижении советской космической техники», а потом и в кинотеатрах его в виде киножурнала с месяц демонстрировали. И в фильме несколько раз показали (хотя и мельком, но вполне узнаваемо) мою напряженную физиономию. Надеюсь, с такого расстояния чтецы по губам не смогу понять, что я орала во время пуска ракет…

Вообще-то я ничего «военного» и не орала, а орала просто «А-а-а-а»: шум при старте раздается такой, что я просто боялась оглохнуть, а товарищи, уже это повидавшие, сказали, что лучше просто что-то орать чтобы рот не закрывался и тогда давление изнутри уха и снаружи будет одинаковым и перепонки не порвет. Может, и наврали, решив поиздеваться над дурочкой — но, насколько я заметила, там же довольно много народу что-то орало. Хотя остальные, возможно, просто радость свою от успешно проделанной работы выражали — но в результате я из толпы и не выделялась особо…

Но для меня главным стало то, что американцы всерьез поверили, что товарищ Федорова С. В., первый зампред Совмина СССР и секретарь ЦК партии всерьез собралась лететь на Луну. Не простые американцы — на их мнение мне вообще начхать было, а вот нетоварищ Рейган точно поверил. И так поверил, что уже третьего января, в понедельник, комиссия Конгресса единодушно решила выделить на лунную программу еще четырнадцать миллиардов долларов. И я была уверена, что этих денег им все равно не хватит, но остановиться они теперь уже точно не смогут…

А у нас времени было еще дофига: по программе, утвержденной Конгрессом, янки должны были в семьдесят втором и семьдесят третьем отработать стыковку двух аппаратов в автоматическом режиме, а в то, что они успеют это проделать за два года, я вообще не верила. Вера, конечно, это очень веский аргумент, но я-то верила не просто так, а на основании точных знаний. Знаний нынешних и «предпослезнаний» из будущего. Потому что я очень хорошо себе представляла, как янки пишут управляющие программы — в том числе и как они их писали спустя десятилетия: школа — она штука могучая, ее просто так с проторенных дорог не столкнуть, им даже катастрофы «Челледжера» не хватило, чтобы подход изменить и они в ту же лужу сели даже спустя тридцать лет, когда у них F-35 «внезапно» падать стали…

Вообще-то много миллионов (а, возможно, и много десятков миллионов) людей по всему миру видели в прямом эфире (да и в записи тоже), как несчастный «Челленджер» взорвался. Но, как говорил Козьма Прутков, «не верь глазам своми»: на самом деле «Челленджер» не взрывался. Он просто развалился от огромной горизонтальной перегрузки после того, как один ускоритель отвалился — а ведь такая ситуация предусматривалась в программе полета. То есть предусматривалось, что может возникнуть критическая неисправность в одном ускорителе — и на такой случай программа бортового компьютера должна была выдать команду на досрочный отстрел обоих. И время на выполнение этой команды составляло чуть больше одной десятой секунды — но комп команду не выдал, хотя датчики об именно критической неисправности информацию уже имели. И бортовой комп (который потом ругали и из-за «памяти на ферритах», и из-за того, что программы в течение полета в него нужно четыре раза с лент загружать), информацию с датчика обрабатывал чуть больше двух миллисекунд. Вот только в соответствии с американскими стандартами разработки управляющих программ комп решал, с какого датчика считывать данные, и «решал» он это самым простым способом: по очереди. Вот только на шаттлах датчиков было около трех тысяч — и информация о критической неисправности задержалась почти на шесть секунд…

Информация о том, что шаттл готов взорваться, была готова к передаче в комп примерно через семь десятых секунды после возникновения прогара во внешнем водородном баке, но комп эту информацию прочитать уже не успел. Однако даже после этой катастрофы янки не изменили подхода, хотя про те же аппаратные прерывания американские конструктора вычислительной техники все же знали — и даже знали, как ими пользоваться, однако «школа есть школа», и спустя тридцать лет новейшие боевые самолеты тоже прекрасно «не успевали узнать, что они уже падают». Потому что у военных, которые выдают технические задания на разработку подобных систем, есть свои уставы — и если при аварии выяснится, что записанное в уставе выполнено с нарушением, то за это и наказать могут. А вот если устав соблюден, то пусть хоть вообще все взорвется на фиг — оно ведь и взорвется по уставу, то есть «правильно»…

У американцев на их лунных кораблях насчитывалось сейчас порядке двух сотен датчиков — но у них пока и машин, даже примерно сравнимых с «будущими шаттловскими» не было, и даже сравнимых с «апполоновскими» из моей «прошлой жизни», не было. Самые мощные их ЭВМ (разработанные как раз фирмой Барроуз) уже считали со скоростями в районе десяти миллионов длинных операций в секунду, но они были сделаны на транзисторах, а не на микросхемах и весили много тонн. Янки первыми стали делать транзисторы и за прошедшее с начала разработки время они достигли серьезных успехов: у них теперь были транзисторы, работающие на частотах в многие десятки мегагерц. Но из-за того, что провода между транзисторами получались «слишком длинными», рабочие частоты машин поднять выше одного десятка мегагерц просто было невозможно. А по микросхемам у них все было куда как хуже: там рабочие частоты и свыше пятисот килогерц были экзотикой. А зная требования американских военных к программам, я была абсолютно уверена, что обеспечить цикл опроса всех датчиков корабля меньше пары секунд они просто не смогут. Пока выполняют свои «уставы» — точно не смогут, а вот поймут они это как раз года через два, после нескольких провалов на орбите.

Но и после того как поймут, быстро ничего сделать не смогут: алгоритмисты у янки все же совсем паршивые. Из «прежней жизни» я помнила, что написанная в ЦКБЭМ совсем молодым еще механиком и математиком Эдиком Гаспаряном программа была «строго секретной» до конца минимум первого десятилетия двадцать первого века — просто потому что она позволяла просчитывать динамику ракеты (конкретно Р-7, а затем и УР-500) в реальном времени и советские специалисты сразу после выключения двигателей знали параметры орбиты спутника с точностью до метров. А янки после пуска «Аполлона» полтора часа с помощью наземных средств уточняли орбиту корабля перед тем, как его к Луне направить, хотя и них машины были в сто раз более быстрые.

И Армстронг сажал лунный модуль вручную потому что американцы не смогли разработать программу автоматической посадки — хотя на борту у них стоял комп, как хвастались сами американцы, когда их по программе «Союз-Аполлон» в наш ЦУП привели, «такой же, как ваша БЭСМ-6, только на корабле».

Поэтому была уверена, что быстро янки ничего не сделают. У них, по нашим сведениям, уже стояли в ангарах девять «лунных» ракет (как и «раньше», названных «Сатурнами» — а вся программа теперь у них именовалась «Артемидой»), но их по программе Конгресса пока никто даже к запуску готовить не собирался. И я не дергалась и из-за опоздания по срокам некоторых работ, и из-за недоукомплектованности тренировочной группы. То есть я точно знала, что «мы все успеем» и после наступления нового, семьдесят второго года просто спокойно продолжила свои дела. И главным образом — пока на улице было холодно для других дел — я «оказывала консультационную помощь» дедам. Не сама, понятное дело, я иногда даже слов не понимала, которые мне деды говорят — но вот найти людей, которые слова эти поймут и на них верно ответят, я смогла. Очень вовремя смогла, все такие занятия я как раз к началу марта и закончила. Закончила — и восьмого марта приехала в МАИ. С одной стороны вроде как и праздник, но с другой (пока еще) — совершенно рабочий день. Так почему бы одной милой девочке не сделать праздничный (и в то же время вполне себе рабочий) подарок?

К визиту в МАИ я подготовилась очень тщательно: так как моя физиономия уже сильно примелькалась в средствах массовой информации в виде газет, журналов и телевидения, а мне категорически не хотелось людей напрасно пугать, то я нанесла легкий грим (не сама, для этого есть профессионалы), прическу сделала попышнее, добавила в волосы «легкую седину» (не краской, а специальными «вставками» в прическу), очки надела. Тоже не простые: просветленные якобы линзы сильно бликовали и через них глаза рассмотреть было весьма непросто — так что при дневном свете я сама себя в зеркале с трудом узнавала. А сопровождающей меня Свете Шиховцевой стать неузнаваемой было совсем легко: женщину в мундире с погонами майора МГБ вообще мало кто узнать в состоянии.

В институт мы пришли «по расписанию», я это расписание заранее выяснила. Но все равно мне пришлось простоять в коридоре у приоткрытой двери примерно полчаса. А тем временем Света сумела освободить для меня небольшую аудиторию (просто выгнав из нее каких-то сидящих там товарищей), и когда я услышала заключительные слова «заслуживает отличной оценки», собралась и — встретив выходящую их этой двери сияющую девчонку — поинтересовалась:

— Светлана, я могу вам задать несколько вопросов?

— Да, конечно. Что вы хотите узнать? Только если по диплому…

— По жизни вопросы будут. Давайте только не в коридоре, вон там как раз аудитория свободная. Я займу у вас от силы минут пять.

— Ну… хорошо, если только пять минут…

Я усадила девушку за стоящий в аудитории стол, села напротив нее. Света встала у двери — снаружи, так что нам точно никто помешать не мог. Причем все же профессионал остается профессионалом: приглашенная мною девушка майора МГБ в парадной форме вообще не заметила. И с любопытством, смешанным с небольшим раздражением от внезапной задержки ее собственных планов, посмотрела на меня.

— Светлана, у меня к вам будет несколько вопросов — или всего один, если меня ваш ответ не устроит. Вы хотите полететь на Луну?

— В принципе, конечно, хотела бы. Но я уже получила распределение.

— Плевать на распределение, я вас перераспределю. Если вы сейчас действительно согласны начать подготовку в отряде космонавтов, — я сняла очки и внимательно посмотрела на девушку. Она тоже на меня посмотрела очень внимательно и спросила:

— Вы хотите, чтобы я стала вашим дублером?

— Не хочу. Я уже слишком старая и больная для таких забав, и в лучшем случае сгожусь на роль дублера вашего дублера, но повторяю свой вопрос снова: вы хотите полететь на Луну?

— Да. А почему вы мне это предлагаете?

— Тогда появляется парочка новых вопросов: когда вы будете готовы к переезду в городок Центра подготовки космонавтов и потребуется ли мне по этому поводу ругаться с вашим отцом?

— А когда надо? И с отцом ругаться вам не потребуется, я сама с ним обо всем договорюсь. Но мне пару часов все же будет нужно чтобы вещи собрать… а что с собой брать-то необходимо?

— Понятно… Света! Зайди, познакомься: третий член нашей команды. Да, я забыла вам сказать: вас я выбрала потому, что официально наша учебная группа называется «группой Свет». Ну не менять же из-за того, что нам потребовался третий участник, такое прекрасное название! Пойдемте, я вас отвезу сейчас домой, вы там все свои вопросы решите и когда будете готовы, позвоните вот по этому телефону…

В целом семьдесят первый год прошел для страны весьма успешно: и жилья понастроили заметно больше запланировано, и промышленность развивалась крайне динамично. И денег вышло сэкономить немало: вся «лунная эпопея» пока что обошлась в двести семьдесят миллионов (если, конечно, не считать «задела» втрое большего размера), да и по жилищной программе экономия составила почти полмиллиарда (если не считать, что эти полмиллиарда были потрачены уже из внебюджетных средств). Да и не только у нас все было красиво: Игнат Дмитриевич сумел запустить в Китае три новых угольных шахты (выкопанные китайскими рабочими буквально кайлами и лопатами — правда, все шахтное оборудование из Союза туда доставили) и две относительно небольших электростанции по сорок восемь мегаватт. Оборудование для электростанций было «смешанным»: генераторы и турбины — германские, из ГДР, всякие трансформаторы и распределительные устройства венгры изготовили, а котлы в Таганроге сделали. Ну и автоматика на станциях вся была советская — но главное, что станции заработали и можно было приступать к вскрытию карьера. Еще китайцы (саперные части НОАК) успели проложить железную дорогу, по которой уголек на электростанции возился, а вот с металлургическим комбинатом вышла небольшая заминка, причем не техническая, а «политическая»: товарищ Мао настаивал на том, чтобы новые печи строились на ранее выстроенном советскими людьми металлургическом заводе. Не из упрямства какого: такому заводу нужно очень много воды, а в Баян-Обо воды даже людям не хватало и туда предполагалось протянуть огромный водопровод от Желтой реки — а он такое считал «напрасными тратами». Но дед Игнат, потрясая подписанным лично товарищем Мао договором свою линию прогнул — просто с задержкой почти в полгода…

А у деда картина выглядела еще лучше: он с помощью китайских строителей завод в Йонбёне не просто выстроить успел, но и завез туда почти все требуемое оборудование. В том числе и уникальный станок, произведенный немцами (вообще-то по американской лицензии и с кучей американских компонентов) — но оказалось, что «немецкий станок — не такой, какой просили». Совсем «не такой»: мало что он обошелся на два миллиона долларов дороже своего американского «прототипа», так на нем оказалось возможным обрабатывать «детали» на метр с лишним большего размера — и по всему получалось, что там можно будет и корпуса для «пятисотников» изготавливать, и даже для «гигаваттников». Пока что лишь «теоретически можно»: нужных отливок в Корее тоже делать было негде. Однако когда эта информация дошла до советского руководства, кое-кто сильно задумался. Очень сильно задумался, и мне «прилетело» новое задание: разобраться, во что обойдется создание на базе этого завода предприятия, способного целиком такие корпуса изготавливать. Товарищ Первухин на мой «призыв о помощи» откликнулся сразу и уже через неделю я узнала о грядущем ущербе для бюджета Советского Союза, а к вечеру того же дня подсчитала и выгоды от таких «срочных вложений». Очень даже впечатляющие выгода: пока что мы могли делать по одному потенциальному гигаваттному корпусу примерно за полтора года ( а на мощность в два корпуса ежегодно сможем выйти года через три), а завод в Йонбёне уже через год будет способен один корпус за десять месяцев изготовить.

Будет способен, если обучить примерно десяток тысяч рабочих, человек пятьсот инженеров не самых… даже не средних, а весьма высококвалифицированных. Но и сколько все это будет стоить, подсчитать было нетрудно — а дед уже подобрал первую группу инженеров в полтораста человек для должного переобучения. И, что самое интересное, миллиардные вложения в этот завод и его персонал все равно не давали возможность корейцам самостоятельно АЭС себе строить, но в кооперации это увеличивало возможности Средмаша по части «мирного атома» сразу раза так в полтора. Причем очень быстро увеличивало, а если там еще немножко денежек потратить и оборудовать там комплекс по наварке внутри корпуса защитного слоя из нержавайки, то, возможно, Средмашу получилось бы и вдвое свои возможности по постройке электростанций нарастить. И уж точно ставить такие станции на Дальнем Востоке стало бы на порядки проще и дешевле. А зачем там будут нужны такие станции, все в руководстве Союза уже поняли: всё электричество с запущенной в Корее АЭС (правда, пока с одного работающего реактора) шло на единственный рудник. Не на сам рудник, конечно, а на завод, который из руды делал нужный «концентрат» — но и чтобы из концентрата получить нужные металлы, энергии требовалась прорва.

Причем скорее всего, даже не одна прорва, а несколько: в Совмине уже всерьез начал обсуждаться вопрос о строительстве АЭС сразу с четырьмя гигаваттниками где-нибудь за Дальнем Востоке. И это при том, что уже активно строились там почти десяток не самых маленьких ГЭС, включая три на Зее, две на Бурее и четыре (пока что четыре) на их притоках. И там тоже тратились несчитанные миллиарды, которые «сократить» было просто нельзя — так что мне была поставлена простая задача: где-то изыскать за следующие два-три года пяток «сверхплановых» миллиардов. Но Николай Семенович меня этим ведь не от балды озаботил: я ему во время одной из наших встреч рассказала о методах «самораскрутки» промышленных кластеров с упором на приоритетное строительство наиболее рентабельных предприятий и даже привела «чисто теоретический пример». А он, немного подумав (и обсудив это с товарищами Пономаренко и Струмилиным') снова меня к себе вызвал и предложил:

— Нам твоя идея насчет дополнительных средств в бюджет в целом понравилось. И ты уже умеешь из разных мест какие-то деньги в тяжелую минуту вытаскивать. Так что предложение такое: мы тебе ни копейки, естественно, не дадим — но и отбирать потом и кровью заработанное не станем… некоторое время. А ты тем временем найди для страны… ну, для начала, миллиардов десять в ближайшие пару лет. Сделаешь — мы тебе орден дадим!

— Ну, разве что за орден… А за какой?

— Орден Светланы Федоровой, устроит? Сама выберешь — но только когда все сделаешь. А если тебе какая-то помощь потребуется, ты говори, не стесняйся. Слушать мы тебя все равно не станем, но головами сочувственно покивать точно сможем. Задача понятна? Или, работай!

— А это… а на Луну?

— А на Луну все остается по-прежнему, так что тренировки прогуливать я тебе тоже запрещаю. Потому что Луна — это, как ты сама говоришь все время — престиж Родины. А работа — это всего лишь работа, ее работать нужно не взирая.

И я, получив такое напутствие, снова продолжила свои занятия. Занялась управлением кучей отраслей не самой простой промышленности, координацией всех работ с дедами. И тренировками в ЦПК, будь они неладны. Хорошо еще, что с физической подготовкой, по словам врачей, у меня и так все было прекрасно, но вот то, что приходилось по три-четыре раза в неделю кататься в Подлипки и там на «комплексном моделирующем стенде» снова и снова отрабатывать управление космическим кораблем в разных ситуациях, меня сильно раздражало. Но если это нужно делать чтобы обездолить «потенциального противника», то заниматься этим было необходимо. И я старалась, а уж как у меня все это получалось, судить точно не мне…