Гонки олегархов

Глава 12

Товарищ Ким к моему предложению отнесся с определенным энтузиазмом и задал всего два вопроса. И первый вопрос звучал как «а обязательно ли готовить только летчиков» — и причина была понятна, так как в КНДР летчиков было все же не очень и много, а женщин-летчиков оказалось всего четверо. И второй вопрос заключался в том, во что Корее обойдется полет космонавтов: все же удовольствие это было не особо дешевым, а лишних денег у товарища Кима не было. Я ответила, что просто из летчиков космонавтов получится подготовить гораздо быстрее, да и выбрать из уже проверенных (по крайней мере по здоровью) людей будет много проще. А второй вопрос мы тоже тут же, по телефону, и согласовали: я все же не собиралась просто дарить иностранцам такую дорогую вещь, как пуск ракеты, ради одного лишь «роста национальной гордости», но эта самая гордость ведь тоже имеет и свою цену, и, что куда как более интересно, «период окупаемости». И в разных странах и цена существенно различается, и результат ее поднятия.

Мне в свое время довелось поработать с товарищем, который работал в ЦПК, когда СССР массово запускал в космос «братьев по лагерю» (по социалистическому), и он мне довольно много интересного рассказал. Например, что лучшую научную программу подготовили (и выполнили) румынские специалисты, а румынский космонавт (кстати, самый младший в группе иностранцев) и подготовился к полету лучше всех, и был единственным, к работе которого на орбите не было ни малейших претензий. Но уже в начале двухтысячных менее четверти румын могли вспомнить имя единственного румынского космонавта, а среди тех, кто родился уже после его полета, половина вообще была не в курсе, что в космосе побывал гражданин Румынии.

А вот полет монгольского космонавта привел в очень интересным последствиям: в стране поднялась рождаемость почти вдвое и до уровня «докосмических времен» она уже не опускалась, а каждый десятый монгол, родившийся в течение пяти лет после этого полета, носил то же (для меня совершенно непроизносимое) имя. И больше девяноста пяти процентов граждан взрослых Монголии знали (уже в середине двухтысячных) его имя. Во Вьетнаме с вьетнамским космонавтом была примерно та же история — то есть не про рождаемость речь, а про то, что в стране его знали и помнили, но мне другое было интереснее: в этих двух странах подавляющее большинство знало и кто такой Юрий Гагарин, а даже в бывших социалистических странах Европы (кроме, разве что, Болгарии) очень многие этого уже не знали.

А вот в совершенно «некосмической» Северной Корее больше девяноста процентов взрослых граждан могло на память назвать первых шестерых советских космонавтов, и они ими гордились не меньше, чем своими героями. Так что если (когда) в космос полетят и корейцы, то накал такой гордости вообще взлетит… как раз в космос и взлетит. И товарищ Ким это хорошо понимал, как понимал и то, что после такого полета любая работа, хоть в минимальной степени ассоциируемая с космическими достижениями страны, будет предметом гордости для каждого корейца. А уж как вообще любую работу «приассоциировать», он и без меня прекрасно знал. По крайней мере уже в начале июня в местных газетах появились заметки о том, что «посетившая КНДР Светлана Савицкая высоко оценила корейский соевый соус и теперь Институт питания совместно с советскими специалистами разрабатывает специальные космические блюда с этим соусом»…

Но космос — это звучит гордо, однако он все же отжирал очень большие средства, так что в начале июля (правда, через неделю после того, как американцам все же удалось побывать на Луне) состоялась вторая советская «лунная экспедиция» (и Луну потоптали уже товарищи Крысин, Гагарин и Комаров, а на орбите их «караулила» опять Света Шиховцева) — и на этом руководство страны программу закрыло. Объявлять о закрытии программы все же не стали — зачем народ-то «заранее разочаровывать», но основной упор теперь делался именно на орбитальные полеты. Вот когда у товарища Мишина получится сделать свою, супертяжелого уже класса ракету, то тогда можно будет и подумать, а на кой черт вообще на эту Луну летать-то надо? Но даже думать нужно было начинать лет через десять — а вот на орбите дел все же немало.

Но куда как больше дел все же на нашей старушке-Земле, и делать эти дела требовалось срочно. Причем категорически не проматывать на эти дела лишние деньги. Вот взять к примеру Удокан, где уже велась (активно велась) стройка атомной электростанции. И вот по поводу этой стройки мне пришлось яростно ругаться c товарищем Первухиным: он изо всех сил доказывал, что там и одного «маленького» реактора за глаза хватит, а я все же придерживалась иного мнения. Потому что «смотрела глубже в суть вопроса», причем настолько «глубоко», что меня почти вообще никто в руководстве страны понять не мог. В самом деле, на медном заводе там уже производилось больше половины отечественной меди, но там ее вообще производили именно столько, сколько страна могла потребить. И для ее добычи (из очень интересной, но очень «непростой» руды) вполне хватало мощности одной, причем не очень-то и большой угольной станции. А электричества с одной «маленькой» АЭС было бы достаточно, чтобы ежесуточно из этой руды вытаскивать по девять тысяч тонн катодной меди. То есть в год — три с половиной миллиона тонн, а с учетом энергозатрат на подготовку руды к переработке — примерно два с половиной миллиона — но стране столько было просто не нужно, а продавать «просто металл» за границу было запрещено. Но я настаивала на том, чтобы на тамошней АЭС строилось два таких блока, и все искренне были убеждены, что я «чего-то недопонимаю».

Но я смотрела именно «вглубь». Во-первых, именно такие «маленькие» станции можно было гонять вообще на треть мощности (там ставилось по три турбогенератора), а в этом случае реактор можно было перегружать вообще раз в три года. Правда, в этом случае «затраты на киловатт введенных мощностей» становились вообще уже заоблачными, но я даже в виду не имела в таком режиме станции гонять долго: если правильно протянуть ЛЭП в разные стороны, то уже лет через десять оба реактора буду на полной мощности крутиться. Я уже не говорю о полной электрификации железной дороги от Нижнеангарска до Тынды, но ведь вокруг в земле еще столько всякого нужного пока закопано! А без энергии это нужное даже искать смысла нет, но когда электричества в тех краях станет достаточно, то ситуация сильно поменяется.

И я была совершенно не уверена, что мне удастся победить в этом споре, но поблизости от Чары (где строилась эта АЭС) геологи нашли довольно неплохое месторождение золота — так что летом все же Средмаш приступил к строительству там второго блока. Тоже занятие довольно специфическое, все же климат в тех краях стройкам, тем более настолько ответственным, не способствовал — однако теперь уж точно появился смысл этим заниматься. И вкладывать в строительство очень немаленькие деньги (по прикидкам, строительство станции именно в тех краях всяко должно было обойтись заметно больше трехсот миллионов), даже несмотря на то, что эти денежки уже совсем другие ведомства к себе примерили. Но как примерили, так и отмерят… точнее, найдут иные источники финансирования. Потому что, несмотря на всё, в правительстве народ еще о космосе не забыл.

Не забыл, потому что «ближний космос» работал, прежде всего, на безопасность страны. Сверху было очень удобно смотреть на вражескими авианосцами и корабликами поменьше, да и на то, что на земле творилось, тоже. Поэтому в небе постоянно крутились две пилотируемых орбитальных станции, и непилотируемых «Звезд» (уже нового поколения) шесть штук непрерывно на Землю взирали своими автоматическими глазами. А особенную прелесть этим «Звездам» придавало то, что они пуск любой ракеты могли заметить буквально за секунды почти в любой точке планеты, даже пуск какой-нибудь «катюши» замечали. Но ведь всю эту автоматику люди придумали, и отладили тоже вполне живые человеки — и вот для отладки и проверки новых наблюдательных устройств быстро строилась новая орбитальная станция. В ЦКБЭМ строилась…

Товарищ Мишин для меня был оптимальным руководителем этой прославленной организации: он спокойно занимался делом и делал именно то, что предприятию поручалось. А товарищ Челомей, который по факту курировал всю ракетно-космическую программу страны, на себя одело не тянул (в отличие от того же Королева, которого по этой причине в моей истории и сместили с поста Председателя совета главных конструкторов) и задачи достаточно качественно распределял между различными КБ. И именно Василию Павловичу он поручил (на самом деле всего лишь посоветовал — так как СГК особой власти не имел — мне поручить работу по созданию новой станции) именно этому КБ, и там работы шли просто с невероятной скоростью. То есть ЦКБЭМ и деньги тратил с невероятной скоростью, но результат уже руками пощупать было можно. Пощупать огромную, массой слегка за семьдесят тонн, станцию (точнее, ее «базовый модуль»), которую предстояло уже через год с небольшим вывести на орбиту.

С помощью ракеты ценой за двести миллионов рублей, да и сама станция уже влетела стране в изрядную копеечку. То есть на нее к лету семьдесят четвертого почти двести миллионов было потрачено, а к пуску ее цена должна была вырасти миллионов до трехсот пятидесяти — и эти миллионы предлагалось именно мне откуда-то вытащить. В принципе, я догадывалась, откуда их можно будет достать, но вот как оно все пройдет на практике, было непонятно.

Однако, если не стараться сразу все нужные средства из одного места вытащить (и не будем уточнять, из какого именно), то перспективы выглядели довольно неплохо. В Саратове, например, вместо дорогущх (по двести тридцать тысяч за штуку) троллейбусов перешли на выпуск еще более дорогих (уже под триста тысяч за штуку) электрических автобусов. Вот только за счет отсутствия необходимости прокладывания троллейбусных линий этот автобус при выходе на маршрут оказывался на треть дешевле троллейбуса, да еще он очень сильно экономил дефицитное электричество. Днем экономил, так как батареи таких автобусов заряжались ночью (что, кроме всего прочего, прилично помогало балансировке всей энергетической системы), днем общественный транспорт электростанции вообще не нагружал. То есть безрельсовый не нагружал, трамваи все же с проводом были гораздо выгоднее аккумуляторных. Но даже замена троллейбусов на такие автобусы позволяла сэкономить весьма прилично, ведь каждый из пары тысяч производимых там автобусов давал стране «лишних» сотню тысяч рублей. А двести миллионов «экономии» — это уже больше половины стоимости новой орбитальной станции.

Конечно, это вовсе не означало, что на троллейбусах деньги сэкономили — и всё сэкономленное на космос и пустили тут же, экономика все же работает не так. Но какие-то средства с общественного транспорта все же на нужды космоса пустить получилось, а больший эффект (и более «прямой» путь финансирования военных программ) дал пуск в Тотьме завода по выпуску городских развозных аккумуляторных грузовичков. Их завод пока что понемногу производил, завод вообще рассчитывался на выпуск пятнадцати тысяч машин в год — но это позволило уже на других заводах вместо подобных грузовиков перейти к производству легковушек для населения, и их выпуск вырос уже до более чем трехсот тысяч в год. Из которых двадцать тысяч получались сделать именно за счет снятия с производства грузовичков — а это уже двести миллионов рублей чистого дохода. А так как грузовички перестали производить в Ижевске на заводе, входящем в систему Миноборонпрома, выручка от машин шла прямиком на космическую программу.

И, что меня особенно радовало, я именно к этой работе (по грузовичкам) вообще отношения не имела: всю координацию по этой программе взяла на себя «генерал Лена». Не потому, что она была большим специалистом по автомобилям, а потому, что ее ведомство вообще-то курировало производство натриевых аккумуляторов, которые считались совершенно стратегическим товаром. Ну да, когда с такими батарейками строятся подводные лодки, иначе-то и считать нельзя…

После выхода из декрета я примерно месяц пыталась разобраться с тем, что же без меня люди натворить успели, причем больше разбиралась не с тем, что успели сделать в СССР, а все же с тем, что успели сделать в Корее и в Китае: все же именно оттуда в СССР поступало очень даже «стратегическое сырье». Причем и из Китая оно тоже уже начало поступать, так как дед Игнат успел запустить к июлю рудник в Баян-Обо. И не только рудник: вокруг нового городка китайские крестьяне и немало полей с огородами вскопать и засеять смогли, а теперь самым востребованным на Лессовом плато расходным материалом стала колючая проволока. Все же «наверху» какое-то животноводство имелось, а животные с удовольствием жрали все, что из земли появляется, так что приходилось огораживать колючкой и поля с огородами, и постепенно возникающие лесозащитные полосы. Пока что большую часть колючей проволоки туда приходилось их СССР возить, но уже и китайская промышленность потихоньку стала осваивать это немудреное производство, так что к следующему году была надежда, что «южный сосед» себя столь ценным товаром обеспечить все же сможет самостоятельно.

Ну, или у своего «восточного соседа» ее закупит: дед тоже немало сил приложил к развитию корейской сталелитейной промышленности и теперь уже все корейское (северокорейское) судостроение работало на «собственных материалах». Почти целиком на собственных, все же примерно четверть железной руды КНДР ввозила из Вьетнама. Но уж больно вьетнамская руда хороша была, да и добыча там была попроще, а потому и заметно дешевле — но это позволяло лишь сколько-то денег сэкономить, а собственно производство стали (и большей части стальной продукции) у товарища Кима было полностью отечественным. Даже рельсами Северная Корея себя полностью обеспечивала, а именно сейчас это производство стало для страны особенно важным. Потому что дед не только электричество «перевел на советские стандарты», он и железные дороги усиленно на «русскую колею» переводил. То есть почти целиком уже перевел на нее все восточное побережье (что позволило вдвое увеличить перевозку грузов между КНДР и СССР по железной дороге), а дорогу от китайской границы до Пхеньяна и далее до Нампо сделали вообще «двойной колеи»: по тем же путям (но по разным рельсам) могли ходить поезда как европейской, так и русской колеи.

Получалось дороговато, но уже объем перевозок между Кореей и СССР по рельсам втрое превышал «китайские», и в планах было вообще «евроколею» оставить только от границы до Пхеньяна. А пока неторопливо (но все же по довольно жестким и напряженным планам) сдвоенную колею укладывали на дорогах между побережьями. И это было выгодно не только из-за того, что много грузов из СССР возилось, даже для внутренних перевозок «русская колея» оказывалась выгоднее. Потому выгоднее, что стандартный «советский» товарный вагон переводил по шестьдесят четыре тонны груза, а лучшие из «европейских», имевшихся в корейском парке (чешского производства) были грузоподъемностью в пятьдесят пять тонн. Ну а китайский парк товарных вагонов состоял главным образом их старых (конструктивно старых) двухосных вагонов грузоподъемностью в пределах двадцати тонн (а чаще — вообще в двенадцать с половиной). Так что, если учесть и возможность не только закупать локомотивы в СССР, но и там же их ремонтировать, смена колеи была для Кореи объективно выгодной.

Тем более выгодной, что в Корее с удовольствием перенимали «зарубежный передовой опыт» и вслед за СССР стали использовать бетонные шпалы и бесстыковые пути. То есть все равно все пути перекладывали, так что чуть подороже теперь были только дороги со сдвоенной колеей — но так как собственные рельсы в Корее обходились крайне недорого, каких-то сверхзатрат модернизация дорог не требовала. А вот то, что теперь пустую породу с рудников получалось на четверть дешевле к строящимся польдерам перевозить, значение имело.

И перевозка стройматериалов стала дешевле, так что за лето там выстроили очень много «социально значимого». Тех же детских учреждений успели выстроить уже на миллион детишек (то есть наконец «достигли плановой производительности»), а насчет жилья КНДР вообще чуть ли не всю планету обогнала (ну, если пересчитывать «на душу населения»). И потому что в этом году туда снова набрали китайских строителей (чуть больше даже двухсот тысяч человек), и потому что почти вся армия «в едином порыве» что-то строила.

А вот в СССР китайцев уже приглашать не стали, но все равно выстроили немало. Только жилья построили чуть больше трехсот миллионов квадратных метров. Это только то считая, что выстроили различные строительные организации, учет «частного сектора» в семьдесят четвертом пока не проводился (в селах народ стройки вел вообще до снега и даже зимой что-то еще достраивали).

Но все равно это было очень много, и на совещании в ЦК, состоявшемся уже в конце сентября, Пантелеймон Кондратьевич заметил, что «если еще бы лет пятнадцать такой темп строительства выдержать, то можно будет и о коммунизме начинать думать». Ну, про коммунизм думать когда угодно можно, причем именно думать, так как соответствующие слова вслух произносить крайне не рекомендуется, но в целом я была с товарищем Пономаренко согласна. И даже в своем выступлении заверила его, что «это всего лишь промежуточный рубеж, мы и далее будем наращивать и расширять». И среди всех собравшихся в зале заседаний я лучше всех знала, как именно «расширять и углублять». Но и товарищ Пономаренко прекрасно знал, что я знаю. А так как это было последнее для него заседание в должности Генсека (вторым вопросом в повестке нынешнего дня было избрание нового), он сделал неприличный (с моей точки зрения) жест: предложил новым Генсеком избрать именно меня.

— Я считаю, что товарищ Сталин гордился бы всем тем, что сделала для страны товарищ Федорова, и наверняка будет гордиться тем, что она еще сделает… — начал он свою агитацию, но не на такую напал: я встала и, не дав ему договорить, высказала контрпредложение:

— В целом, я согласна с тем, что к руководству нужно привлекать более молодых товарищей. Но вот относительно моей кандидатуры есть у меня серьезные сомнения. Я, безусловно, очень тронута оказываемым мне доверием, но должна заметить, что пока еще не убеждена, что закончила личную демографическую программу, а оставлять партию без руководства в такое непростое время я считаю совершенно неверным. Но у нас тут сидит вполне еще молодой товарищ Машеров, который, с моей точки зрения, с работой на посту Генерального секретаря справится прекрасно…

— Да уж, по сравнению с тобой, Светик, он вообще мальчишка, — не удержался Николай Семенович.

— Зато он точно в декрет в обозримом будущем не уйдет. Так что я свою кандидатуру снимаю…

— А если партия все же поручит тебе эту работу? — решил все же уточнить Пантелеймон Кондратьевич.

— Мне что, справку из гинекологии принести?

— Нет, вопрос закрыт. А то с тебя станется… — едва не плюнул с досады Николай Семенович.

И заседание закончилось все же мирно, хотя, насколько я смогла заметить, назначением Машерова многие были недовольны. Но его-то я не от балды «выдвинула», все же разговоры о преемнике Пономаренко давно ходили и большинство именно его фигуру рассматривали как оптимальную. Но для меня главным было то, что так же Петра Мироновича оценивал и Павел Анатольевич — а вот с ним у меня точно намерения ссориться не было. У меня было намерение совершенно противоположное: подружиться, а затем объяснить ему кое-что о кое-ком. Всерьез так объяснить. Но — чуточку попозже…

В конце августа на заводе в Йонбёне была запущена новенькая установка для плазменного напыления защитного слоя из нержавейки на внутреннюю часть корпусов атомных реакторов, и спустя всего лишь месяц первый целиком изготовленный на заводе корпус отправился в долгое путешествие в Китай. По планам, согласованным с советским Средмашем, завод за три последующих года должен был изготовить и отправить в Советский Союз или в Китай еще девять корпусов для «маленьких» реакторов и уже два — для «пятисотников». И оба «пятисотника» должны будут устанавливаться на второй очереди Корейской АЭС, а всего в плане, предварительно согласованном на следующие десять лет, здесь нужно было изготовить уже двадцать семь корпусов разного типа. Очень даже разного: хотя пятисотники уже ушли в производство, советские специалисты постоянно их совершенствовали — и последующие уже должны были заметно так отличаться от тех, которые уже делались. А завод через три года должен был не только «голые корпуса» выпускать, но и почти всю их внутреннюю начинку — так что и новые цеха на заводе строились, и оборудование новое завозилось или только заказывалось.

И вот с этим у Олега Николаевича постоянно возникали «мелкие административные проблемы»: заметная часть такого нового и очень нужного оборудования в СССР не производилось, а добывание у товарища Кима разрешения на заказ его у капиталистов каждый раз превращалось в очень непростое приключение. Это даже не говоря о том, что его потом и доставить в страну было крайне непросто, но с доставкой-то все было понятно, зарубежных компаний, готовых за долю малую что угодно куда угодно перевезти было немало, а вот уговорить Ильсена ни за какие деньги не получалось. То есть за деньги — тут даже и думать в эту сторону не стоило, но даже придумать достаточно веские аргументы для обоснования таких закупок было крайне сложно. Правда, всегда оставался один «непробиваемый аргумент», но Олег Николаевич все же старался часто к нему не прибегать: если Ильсен к нему привыкнет, то аргумент уже серьезность и непробиваемость может и утратить. Но когда все прочие способы переубедить корейского руководителя были исчерпаны, пришлось «воспользоваться помощью друга».

И Светлана Владимировна не подвела: когда во время очередного разговора и Ильсеном Олег Николаевич подключил по защищенной линии Внучь, она, минут пять послушав, о чем спорят собеседники в Пхеньяне, задала товарищу Киму очень неожиданный вопрос:

— Товарищ Ким Ильсен, а вы в курсе того, что в СССР во время войны погоны танковых башен обтачивались на германских станках? На тех, которые по поручению товарища Сталина были закуплены в совершенно фашистской Германии у компании Рейнметалл? И ведь после этого советские танки очень даже успешно громили фашистскую нечисть как на нашей земле, так и в Европе, а не было бы у СССР этих фашистских станков, то чем бы мы тогда защищать страну стали бы? Вы об этом знали? Нн знали, а вот я вам сейчас об этом и рассказала. Так что, по мнению товарища Сталина, если даже фашисты могут нам продать то, что поможет их же и разгромить, то отказываться от закупки просто… неразумно. Вы со мной согласны? В смысле, с товарищем Сталиным?

— Товарищ Сталин проявил настоящую государственную мудрость, сделав это.

— А теперь давайте и вы такую же мудрость проявите: новое оборудование для завода в Йонбёне для танков, конечно, не будет применяться, но вот электричество, производимое новыми атомными электростанциями, поможет изготовить и танки, и пушки, и ракеты, помогающие защитить страну от мерзких южан и их заокеанских покровителей-империалистов.

— Не могу не согласиться и с вашей мудростью.

— Это все же мудрость не моя, я уже сказала, чья. А теперь еще и ваша. Надеюсь, я вам больше пока не нужна: прошу извинить, но у меня все же довольно много работы еще осталось…

Поздно вечером Олег Николавеич все же не удержался и снова набрал Москву:

— Внучь, я… что, в самом деле советские танки на немецких станках делались?

— Понятия не имею. То есть какие-то германские станки в Ленинграде на Кировском заводе точно были, да они вообще на довольно многих заводах у нас стояли. И я точно знаю, что на двух таких станках — я их даже сама руками трогала — в войну корпуса для снарядов точились. Но нам важен сам факт того, что покупать оборудование у кого угодно можно и иногда даже нужно, а вот какое под это обоснование подвести — это уже дело десятое. У кого на что фантазии хватит…

— Да уж, фантазии вам точно не занимать. А раз уж я все равно вас побеспокоил, вопрос один все же задам: дед Игнат хочет заказать кое-какое оборудование, западногерманское, для завода по производству мощных электрогенераторов. Не для себя, то есть не для Особго района, один его старый китайский товарищ товарищем Мао был озадачен. Вы сможете ему в этом как-то помочь?

— Правильный вопрос звучит так: можем ли мы ему помочь. И ответ на такой, правильно заданный вопрос, будет «да». Но именно мы, а не я, причем большей частью лично вы. У Елены Николаевны есть по этому поводу очень интересная мысль, но для ее воплощения вы должны будете поговорить с Марией Рамирес…

— Она вроде давно уже Эстрада, я вроде вам говорил.

— Да хоть Луна де Майорка, мне… в общем, вам придется где-то на месяц Пхеньян покинуть. И лучше — для дела лучше — если я вас самое позднее послезавтра встречу уже в Москве.

— Я постараюсь…

— Очень постарайтесь, я уже начинаю вас ждать. Дома, вы знаете, где это…