Гонки олегархов

Глава 24

Откровенно говоря, лететь куда-то я вообще не собиралась, и когда Николай Семенович предложил мне «поруководить процессом на месте», я лишь из уважения к нему согласилась пройти новую проверку в ЦПК. Но тамошние врачи сказали, что со здоровьем у меня все в порядке, так что оставался вариант «испытать острый приступ тошноты» в невесомости — но я с удивлением поняла (при первом же полете на эту самую невесомость), что теперь организму она нравится. То если это было связано с возрастными изменениями, то ли организм вдруг вспомнил, как ему было тяжело таскать двойняшек, но вместо ожидаемой тошноты я почувствовала какую-то эйфорию — и подготовку к полету продолжила. Все равно имея в виду, что полечу уж точно не я.

Но меня подвела предыдущая работа: я как раз в рамках работы КПТ курировала в том числе и разработку автомата для стыковки «тяжелых летающих предметов» и, видимо, слегка перестаралась: пульты управления этим автоматом я по сути дела требовала сделать удобными для оператора — а по факту оказалось, что их сделали удобными для меня. То есть для человека, с юности работавшего с компами разного уровня сложности и с весьма изощренными интерфейсами — а вот с такими большинству людей нынешнего поколения работать получалось очень непросто. А ведь еще я «на практике» проверяла все поделки работников КПТ и освоила работу со всей этой автоматикой довольно неплохо. С моей точки зрения довольно неплохо, а вот инженеры-тренеры из КМС считали, что «на одном уровне со мной» автоматикой умеет управлять только Светлана Савицкая и Света Шиховцева. Однако Света к моменту полета для стыковки модулей станции всего два месяца как вернулась из трехмесячного полета на «Алмазе» и еще не закончила программу реабилитации. А у Светланы сыну едва год исполнился, и ее врачи буквально в последний момент забраковали, психологи. А вариант поручить управление автоматикой мужчинам даже не рассматривался: все же у женщин хоть немного, но реакция лучше чем у мужчин… в среднем, конечно, но вот как раз у меня (потому что я умела и с компами, и с телефонами и планшетами справляться вообще мозг не подключая к процессу) реакция чуть ли ни на треть оказалась выше, чем у кого-либо еще в отряде. И это при том, что, собственно, мое «управление» должно было сводиться к тому, чтобы в случае любого сбоя автоматики просто как можно быстрее эту автоматику отключить и передать управление Володе Крысину, который стыковку проведет уже в телеоператорном режиме. А в самом хреновом случае — перелетит на стыкующийся модуль и вручную его состыкует как надо.

То есть на самом деле от меня еще требовалось управлять перестыковкой модулей с помощью манипулятора — но вот это почти любой космонавт в отряде мог выполнить. Но раз изначально предусматривался вариант с перестыковкой самого «Союза», пришлось топлива на борт взять побольше, а «ненужных грузов», в число которых и космонавты попали — поменьше. Так что полетели мы лишь вдвоем на четырехместном корабле — и… в общем, напрасно перестраховались. Не совсем все же напрасно, «лишнее» топливо мы аккуратно слили в баки станции…

Правда, слили мы его только через почти три недели после взлета: автоматика сработала на отлично, но работала-то она очень уж неспешно. Очень-очень неспешно: хотя «этажерка» после выхода на орбиту летала примерно в полукилометре от базового модуля, подлет первого «довеска» к стыковочному узлу занимал почти двое суток,, а второго ­– уже неделю, так как программа исключительно сильно «экономила топливо», а после отстрела первого модуля «этажерка» успела отлететь уже километров на десять. Что тоже было в общем-то понятно: в «довесках» топлива залили ведь по минимуму, а если автоматика сбойнёт и придется их в ручном режиме стыковать, то сколько его потребуется, предсказать было невозможно. Ну а после стыковки нам требовалось проверить все системы в новом модуле, затем провести перестыковку, снова все проверить — так что с начала и до конца всей работы по сборке станции у нас ушло больше двух недель. Так долго скорее всего потому, что пользуясь мощью носителя во все модули еще на земле запихали максимум научной (и не совсем научной) аппаратуры…

После окончания сборки станции Володя (уже в телеоператорном режиме, так как на «этажерке» автоматики просто не было — просто потому что для управления таким агрегатом не успели разработать управляющие программы) ее правильно сориентировал и с помощью двигателя «уронил» неприятную железяку на Землю: летающая по орбите станции штука, изготовленная из прочных титановых прутьев общим весом под пару тонн, явно была лишней.

По счастью, все хорошее когда-то заканчивается и мы, наконец, благополучно вернулись на Землю и «совершили посадку в заданном районе». То есть вполне благополучно сели на территории Советского Союза: на корабле что-то все же успело сломаться и Володе пришлось его сажать вообще вручную — и за то, что он при этом смог промахнуться на жалкую тысячу километров, он заслуженно получил Звезду Героя Советского Союза. А мне Петр Миронович вручил уже Звезду Героя Соцтруда, а когда я пыталась отказаться, Николай Семенович ехидно заметил:

— Светик, ты же там, наверху, трудилась? Причем трудилась героически, так что не возникай.

Ну да, я там тупо смотрела на пульт управления автоматикой — а это труд действительно в чем-то героический: ведь все время хотелось какую-то кнопочку нажать, а я героически такие позывы у себя сдерживала. Однако спорить с пожилыми дядьками у меня все же желания не возникало: они-то мне не мешали своими делами заниматься, и я им мешать не стану. А на мой ответ на предложение «продолжить космические полеты» оба они лишь рассмеялись — благо меня награждали «в узком кругу» и мой посыл никто из посторонних не услышал…

За то время, пока я болталась на орбите, произошли некоторые изменения в руководстве страны. Не всем руководстве, но вот Павел Анатольевич все же вышел на пенсию, а на его место был назначен некто Журавлев. Я о таком вообще никогда и ничего не слышала, однако дед, когда я ему об этом сообщила, сказал, что «Василий Александрович дело знает» и посоветовал мне с ним побыстрее познакомиться. Возможно, что совет был полезный — но дела, у меня просто времени на это не было. Потому что мне вдруг срочно пришлось заняться химией.

Химию мне все же изучать не потребовалось, просто в очередной раз «секретный секрет» мне рассказать забыли. Диметиловый эфир — штука, для низкотемпературных турбин, конечно, замечательная, но у него — кроме того, что он был пожароопасный и вообще-то ядовитый — было еще одно неприятное свойство: при температуре самую малость выше критической точки он начинал разлагаться на всякую еще более ядовитую гадость и терял все свои полезные в трубиновращении свойства. Так что инженеры КПТ просто заменили его фреоном, самым тяжелым из доступных, трифтортрихлорэтаном. Он был совершенно для человека безвредным, невзрывоопасным, в надкритическом состоянии тяжелее воды — а поэтому турбины для него получались гораздо компактнее обычных паровых. Но и у него было одно неприятное свойство: он растворял любые масла, неплохо впитывался полимерами (отчего те сильно размягчались) — и в капсулированных вместе с турбинами генераторах требовалось изоляцию уж очень непростую применять. И вот с производством этой изоляции в стране были серьезные проблемы. На первые полгода работы турбогенераторного завода хватило имеющихся запасов, наработанных в предыдущие лет десять, а теперь требовалось резко производство этой химии нарастить — и главной проблемой было то, что требуемое оборудовании в мире пока что производили только за океаном. Но никому его вообще не продавали, монопольным потребителем этого весьма непростого оборудования была «Доу Кемикл», которая являлась держателем всех необходимых патентов. Я бы и на патенты начхала, однако технологии производства янки держали в тайне и очень о сохранении этой тайны заботились.

Но даже когда эту проблему решат, в глобальном масштабе пара дополнительных гигаватт на страну (а хоть бы и десяток) особо ничего не решала, тут требовались другие подходы. И одним из таких подходов было использование ЛЭП с очень высоким напряжением, буквально до миллиона вольт, и ЛЭП эти должны были передавать ток совершенно постоянный. А обратно в переменный его нужно было преобразовывать с помощью тиристорных каскадных инверторов — и вот для их массового (относительно массового) выпуска нужных тиристоров химия требовалась уже вообще невероятная. А ведь всеми этими тиристорами еще и управлять требовалось внепрерывную, так что и автоматику очень непростую требовалось разработать. Хорошо еще, что буржуи (которые в этой области работать начали еще в пятидесятых) по крайней мере приличную теоретическую базу успели наработать — но воплощение теории в практику все же оказалось делом не особенно и простым. Потому что максимумом, что смогли сделать европейцы, была линия на двести киловольт длиной меньше трех сотен километров. В США сумели сделать больше: у них появилась линии на пятьсот киловольт, которые теоретически должны были соединить Восточное и Западное побережья, но по факту общая протяженность таких линий у них была меньше шестисот миль. А нам требовалось соединить по крайней мере Ангарский каскад ГЭС с Европейской частью страны…

В общем, основной моей заботой стало выискивание каких-то невероятных денег на отечественную энергетику (что, в принципе, проделать было не очень трудно) и эти деньги правильно распределить между разными НИИ и заводами (а это уже очень серьезной проблемой стало). Я же про электричество знала, что оно из розетки поступает… ну, немного все же побольше, но для верного управления отраслью явно недостаточно. То ли дело ракетостроение и вообще космос: тут «заранее известно», кто на что способен и кому стоит деньги выделять. Кстати, нужно будет Макееву третью звезду Героя Соцтруда дать: на последних испытаниях ракета Виктора Петровича из-под воды вылетела и поразила мишень на Камчатке в условиях семибалльного шторма, причем «стартовый полигон» и координаты цели командиру подлодки указали всего за полчаса до пуска. И с этим точно поспешить нужно было, все же Николай Семенович все чаще говорил о выходе на пенсию, а поддержат ли меня новые начальники, было непонятно.

А вот с электроэнергетикой все было сложно, куча институтов (и все же весьма уважаемых специалистов) выдвигали очень разные идеи, и для меня все они выглядели вполне аргументированными — но ведь они друг другу полностью противоречили! Да и химики, которые в этой области работали, тоже очень много разного запрашивали, а на все их хотелки у страны денег все же не было. Мне, откровенно говоря, было проще товарищу Первухину еще пару миллиардов выделить — но ему, похоже, скоро вообще денег не потребуется, и это для меня было очень печальной новостью…

Еще мне не очень нравилось то, что несмотря на все мои попытки «закрыть» продолжение «лунной программы» ее руководство страны не то что останавливать не стало, а еще больше средств в нее вкладывать решило. «Международный престиж» — это, конечно, штука в принципе полезная, однако тратить на него столько средств… Если хотя бы половину этих средств потратить на действительно нужные всяким иностранцам вещи, то и престиж бы лишь увеличился, и вложения бы быстро окупились — а пока «на престиж» в основном товарищ Ким работал. И дед — который мне очень просто объяснил, как этот «престиж» превратится в разные очень полезные для Кореи товары и продукты.

Товарищ Ким с товарищем Менгисту подписали очень интересный договор: по нему КНДР в Эфиопии должна была выстроить несколько средних и парочку крупных электростанций — и две их планируемых ГЭС за счет уничтожения болот в нижнем течении рек должны были создать много новых пригодных для сельского хозяйства земель. И за это корейцы должны были получить определенную часть урожаев, выращенных на этих землях. Ну и рынок для сельхозтехники они попутно для себя создали довольно интересный: хотя крестьяне сами ее покупать не могли, но создаваемые эфиопским правительством совершенно добровольные «крестьянские ассоциации» на трактора и прочие молотилки с косилками раскошелиться были уже в состоянии, тем более им правительство на это и кредиты предоставляло. Кстати, за освоение этих новых земель и сестренке-бабушке орден обломился: за ее полынный препарат от малярии товарищ Менгисту вручил ей (специально для этого в Москву приехав) эфиопский орден Большой Звезды Почета. Раньше-то «эфиопские низины» народ использовать вообще не мог из-за бушующей там малярии, а теперь с ней стало уже очень просто бороться. То есть все равно народ заболевал и даже периодически помирал от малярии, однако и вылечиться стало нетрудно, и умирали люди уже на уровне «статистической погрешности» — а так как это были на самом деле самые плодородные земли страны, то народ был готов рискнуть.

Причем именно в Эфиопии народ всерьез был готов рискнуть здоровьем: радио там стало доступным практически для каждого, новости люди слушали — и были в курсе, что когда выстроят новые плотины, то с малярийными болотами будет покончено. А так как в стране частное землевладение никто вроде отменять не собирался, а в низинах пока что земли раздавали всем желающим (при условии, конечно, что люди на полученной земле все же работать будут), то очень много эфиопов решило, что «лучше даже немного пострадать, зато потом жить припеваючи».

В Гвинее тоже пока дела шли довольно прилично: с помощью техники удалось чуть ли не на треть увеличить урожаи основных культур и народ там по крайней мере с голодухи помирать практически перестал. Да и популярность госхозов заметно поднялась: в них-то крестьяне уже практически гарантированно всегда сытыми были. А вот в Верхней Вольте…

Окончательно все проблемы с французами получилось решить только к Новому году, и теперь по железной дороге в эту страну массово пошли разнообразные грузы. Но грузы — это, конечно, хорошо — однако если просто воды нет для сельского хозяйства, то помочь людям могут разве что грузы продовольствия. Которое, между прочим, денег стоит — но по счастью, президент Верхней Вольты Ламизана это понимал. И он уже подписал договора на строительство цинковых и медных рудников, продукция которых нужные денежки должна была обеспечить. А вот насчет воды — тут тоже проглядывались довольно интересные варианты. Правда, требующие изрядной энергии, но эту проблему решить было тоже возможно.

Вообще-то в стране протекали три больших реки: Черная Вольта, Красная Вольта и Белая Вольта. Но в засуху только первая оставалась рекой, Белая Вольта текла в засушливые годы всего месяцев пять в году, а Красная — в ней с семьдесят второго по семьдесят пятый вообще воды не было. Но ведь в окружающей хотя бы Черную Вольту саванне можно было (при наличии энергии, конечно) довольно успешно хоть что-то съедобное выращивать. А ведь в саванне даже в самую засушливую засуху много всякой травы (высохшей, но тут это было и не особенно важно) имеется. Поэтому появлялся смысл поставить там небольшие электростанции с газовыми биореакторами, а получаемым электричеством перекачивать воду из реки в поля, в этой самой саванне разбитые. И работы, чтобы все это обеспечить, было более чем дофига — а результат (с точки зрения окупаемости для «инвестора») выглядел крайне сомнительно: ведь все, что вырастет, местное население и сожрет. Однако я имела в виду совсем другой профит: если «соседи» поймут, что даже в такой заднице мира, как Верхняя Вольта, сотрудничество с Советским Союзом позволяет жизнь сделать если не совсем уж райской, но все же вполне терпимой, то интерес к такому сотрудничеству там быстро вырастет. И правительства (или старые, или уже новые) бросятся с нами сотрудничать — и французы очень быстро останутся… конкретно, без урана они останутся. И еще много без чего, но я считала именно африканский уран «главным призом». Да, это «игра вдолгую» — но лично я никуда не спешила. Уже не спешила: все же «сюда» я попала, когда мне уже было слегка так за шестьдесят… совсем слегка, тут сколько прожить успела, так что, по большому счету, мне уже скоро девяносто стукнет — а почему то в таком возрасте люди спешить перестают. То есть понятно почему: спешка тут приводит лишь к единственному и неизбежному результату…

То есть и сейчас мне о «результате» все же задумываться начинать уже следовало: Сережа сказал, что после трехнедельного полета я как будто на пять лет постарела. Я, конечно, ему ответила, что просто стараюсь его догнать побыстрее, но все же в ЦПК к врачам забежала на консультацию. И они меня немного успокоили: сказали, что «наверху» морда лица из-за невесомости довольно быстро отекает и, если полет длится больше восемнадцати суток, кожа на лице успевает прилично так растянуться — а вот обратно она довольно долго стягивается. Вдобавок у меня — как «у любой много рожавшей женщины» — кожа «по инерции» продолжала растягиваться еще пару недель даже когда отечность закончилась, отсюда и морщины — но если я буду делать правильные упражнения (то есть особым образом рожу массировать), то через полгода, максимум через год физиономия моя придет в норму. Ну да, пузо-то я в зале тренировками довольно быстро в норму приводила, а вот как лицо «тренировать», я все же не совсем поняла. Но Сереже я и такая нравлюсь, так что как-то ситуёвину переживу…

А пока займусь все же делами, которых меньше не стало. Особенно не стало по той простой причине, что пришлось в очередной раз полупроводниковую промышленность на новый уровень поднимать. Ведь ЛЭП постоянного тока сами себя не построят, а я все же смогла вникнуть в главную проблему создания инверторов: при пробое одного тиристора в цепи начиналась каскадная реакция выгорания остальных, так что нужно было разработать систему управления цепями, которая успевала бы цепи отключать практически мгновенно. Понятно, что имея компы, выполняющие уже сотни миллионов операций в секунду, это было вполне возможно обеспечить — но тут и программы управляющие требовалось разработать, и — что было, пожалуй, важнее — «воплотить» эти программы в виде полных автоматов. То есть нужно было разработать алгоритмы управления и под эти алгоритмы изготовить довольно сильноточные… все же микросхемы, так как такие схемы на дискретных элементах получатся слишком уж тормознутыми. А ведь для решения такой задачки вообще требовалось новые технологии придумать!

Слава богу, что по части проектирования управляющих автоматов я все еще знала уж не меньше большинства нынешних инженеров. Но когда заместитель председателя Совмина сам садится за проектирование, это выглядит как-то… неприлично. А с другой-то стороны кто, если не я это сделаю? То есть я точно знала, кто именно в КПТ этим займется, однако все же постановку задачи лучше меня… то есть в разумные сроки лучше вряд ли кто сделать сможет.

У Николая Семеновича уже пятеро замов было, так что если я на некоторое время «выпаду из управляющего контура», то ни каким серьезным проблемам это точно не приведет. Зато когда электричество с Ангары придет в Москву…

Ричард Швайкер с видимой невооруженным взглядом брезгливостью отодвинул папку с документами:

— Все ваши объяснения можете запихнуть себе в задницу, меня интересует один вопрос: когда челнок полетит?

— Именно этот вопрос я пришел обсудить, — с легкой усмешкой ответил ему Кларенс Сайвертсон, занимающий пост директора НАСА. — Рокетдин с двигателем вполне успешно справилась, хотя и перерасходовала почти полмиллиарда — но это проклятая инфляция…

— У нас инфляция с момента запуска программы составила процентов пятнадцать, а они в полтора раза…

— Я не буду спорить про инфляцию, хотя бензин на заправке возле моего дома подорожал уже больше чем на треть, хуже другое: корабль, изготовленный Роквеллом, не сможет поднять на орбиту больше пятнадцати тонн, а по последним расчетам один пуск обойдется нам более чем в пятьдесят миллионов. Насколько больше — я пока сказать не могу, но русские поднимают двадцать четыре тонны всего за шестнадцать с небольшим миллионов. А последний пуск, когда они подняли почти что сто сорок тонн, обошелся им…

— Я знаю. Но меня интересует ответ на самый простой вопрос: когда?

— Мы у себя полностью пересчитали планер и пришли к выводу, что достичь нужного — и уже объявлено всей стране — результата можно будет лишь после полной переделки планера. При этом нам придется немного укоротить грузовой отсек… примерно на три фута, еще кое-что поменять… не критично, но без этого мы просто не справимся. И на постройку нового планера — мы этот вопрос уже согласовали с Роквеллом — уйдет никак не менее двух с половиной лет, возможно и три года.

— А русские тем временем из космоса вообще не вылезают, у них постоянно две пилотируемых станции над нашими головами летают… уже три. Да над нашей страной уже весь мир смеется!

— Скоро снова две будут, они сообщили, что станцию «Алмаз-М1» они весной уже сведут с орбиты. Но ведь и мы в состоянии вывести туда свою станцию… у нас на хранении две лежит. И как минимум одну мы сможем запустить уже в начале марта.

— А экипажи к ней будет катапультой доставлять?

— У Макдоннела есть готовый проект небольшого транспортного корабля. Причем три уже практически готовы к летным испытаниям: они их собирались предложить для программы MOL и существенно переработали свой «Джемини». Но тут важно и то, что сам корабль у них получается крайне недорогой, в пределах двух миллионов долларов за штуку, и они в состоянии таких выпускать по полдюжины в год. И у них есть проработки по трехместному варианту корабля…

— Сколько?

— Что?

— Сколько потребуется денег, чтобы запустить станцию и отправить на нее хотя бы один экипаж?

— Два тестовых пуска корабля, по три с половиной за ракету и два за сам корабль. Примерно двенадцать миллионов за запуск станции… все.

— Сай, можете приступать к работе, указ о запуске… о возобновлении программы вы получите сегодня вечером. И я жду, что в марте семьдесят девятого американский экипаж начнет работу на американской пилотируемой станции. А по челноку…

— По моим — по моим личным расчетам — стоимость программы минимум удвоится.

— То есть все же уложится… — президент снова открыл папку, перелистнул несколько страниц, — в пятнадцать миллиардов, так?

— Удвоится по сравнению с сегодняшними оценками, и лично я удивлюсь, если мы уложимся в двадцать пять миллиардов. Но это мое личное мнение.

— А мне интересно, сколько на свои полеты тратит эта русская? Впрочем нет, не интересно, а насчет челнока мы еще подумаем…