Гонки олегархов

Глава 22

К лету семьдесят седьмого Лена закончила проверку издательств, ее служащие обнаружили свыше пятисот случаев издания «ворованных» книг. И репрессии по этому поводу были довольно серьезные, причем публичные, так что была надежда, что больше таких безобразий твориться не будет. Но получился и сильный «побочный» эффект: теперь в издательства устремился просто огромный поток графомании, а в суды — не менее широкий поток «жалоб на литературный плагиат». Как-то за чаем Лена мне со смехом рассказала о том, что кто-то прислал жалобу на то, что «писатель имярек» в своей книжке бессовестно использовал имя главного героя, взятого в своем произведении жалобщиком — а героя в обоих творениях звали Денисом Давыдовым…

Ну, дураков и графоманов у нас всегда хватало, а вот кого не хватало, так это честных чиновников от культуры: в ходе расследования выяснилось, что за предыдущие четыре года только официальных жалоб на плагиат в издательства поступило почти сто двадцать штук, но на все такие чиновники давали стандартный ответ, гласящий что «подозрения в плагиате не подтвердились». То есть знало руководство советского книгоиздания о таких фактах, однако предпочитало на них просто закрывать глаза — но Лена им глазенки-то открыть очень неплохо сумела. И, что меня порадовало, нашла все же подходящие статьи в нашем Уголовном Кодексе, чтобы люди «прониклись»: суммы-то в каждом деле фигурировали довольно небольшие, часто меньше пяти тысяч рублей — но следователи МГБ иски в суды направляли не о материальном ущербе пострадавшим, а о подрыве основ социалистического общежития и дискредитации социалистического строя, так что у «товарищей» время подумать о своем недостойном поведении колебалось от трех лет (для «писателей», разово в этом поучаствовавших) до пятнадцати (для организаторов данной схемы).

И с литературой «все стало ясно», но с музыкой было куда как хуже. Потому что народ-то в массе своей в музыкальные издательства партитуры свои не присылал, и придуманные мелодии не бросался регистрировать в ВУОАП (а большинство людей вообще не знали о существовании такой организации), но все же к Лены действительно работали очень талантливые и весьма разносторонне подготовленные товарищи. И после того, как нескольких (на самом деле всего троих) они поймали на плагиате у зарубежных композиторов, остальные поняли (даже если кто-то и намеревался, хотя вроде по этой части народ был в основном кристально чист), что воровать все же нехорошо. Потому что наказание было даже не особенно и страшным: товарищей просто исключили из Союза композиторов. То есть внешне не страшным, а на деле это означало, что человек полностью лишался очень многочисленных льгот и очень выгодных заказов со стороны других «культурных учреждений». А главное — у них полностью пропадал смысл подавать свои творения на регистрацию в ВУОАП: по новому положению все произведения уличенных в плагиате творцов там проходили «полную экспертизу», которая могла тянуться до тех пор, пока творение не становилось «общественным достоянием», а до получения экспертного заключения произведение «особой охране» не подлежало…

Интересно вообще-то получилось: чтобы осуществить НЭП в культуре, оказалось достаточных убрать из этой культуры откровенных мошенников — и дальше порядок уже сам по себе поддерживался. А так как воры убирались весьма шумно, наплыва новых в культуру не произошло.

Но опять: я «культуру» начала расчищать для совсем другой цели, и в этом направлении результаты начали проявляться даже раньше, чем на культурном фронте реальные успехи проявились. В силу простой статистики среди пострадавших (и среди воров тоже) нашлось несколько многодетных матерей, и в прессе прошли интервью с пострадавшими писательницами, а так же в опубликованных постановлениях о наказании преступников пару раз проскользнули фразы о том, что «учитывая семейное положение, суд определил наказание ниже минимально определяемого законом» — и это внезапно многодетность изрядно популяризировало. В народе возникло мнение, что «товарищ Федорова, которая сама многодетная мать, всячески готова таким же многодетным помогать во всем» — и быть многодетной просто стало модным. Не то, чтобы все вот прям сразу бросились многодетить — однако Лена сказала, что на заседания судов почти каждая пятая подсудимая редакторша приходила уже в очень беременном виде.

Понятно, что на общую демографическую картину два десятка теток повлиять практически не могли — но уже то, что эти заседания показывали по телевизору, наводили женщин на мысль, что быть беременной — это нормально. И в чем-то даже красиво: все же теток в суд отнюдь не в тюремных робах приводили. В том числе и потому, что беременных даже не арестовывали, им вообще «домашний арест» назначали, а так как они знали, что их по телевизору показывать будут, то они специально перед этим прихорашивались. А так как они все же были «работниками культуры» и определенный вкус имели…

А с лета пошел и поток книг и фильмов со слегка завуалированной пропагандой семей с детьми, и я на этом «управлять культурой» уже перестала. То есть уже ее направила в нужное для страны русло — а как там дело дальше пойдет, мне и не особенно интересно уже стало: появилась уверенность, что пойдет оно в верном направлении. Да и «экономические отделы» Совмина (и ЦК партии) поддержку детства и материнства не забросили…

И особенно не забросили в плане обеспечения детям хорошего летнего отдыха. С весны семьдесят седьмого, после принятия соответствующей программы, началась массовая перестройки пионерских лагерей, в которых («по планам партии», конечно) к концу семьдесят восьмого все жилые и производственные здания предстояло заменить на капитальные. И мне удалось буквально «в последний момент» внести в планы небольшую поправку: эти здания должны были рассчитываться и на эксплуатацию в студеную зимнюю пору. Я выдвинула два замечания: в таком случае эти лагеря можно будет использовать и в осенние, зимние и весенние каникулы, а так же — когда дети все же в школы ходят — в качестве санаториев-профилакториев для взрослого населения. Петр Миронович мои предложения поддержал, но опять весьма своеобразно, под лозунгом «инициатива имеет инициатора»: все дополнительные затраты на обеспечения этого он просто возложил на КПТ.

В принципе, я чего-то такого и ожидала, просто не ожидала, что именно все затраты на меня перевалят. А они выглядели довольно значительными: все же лагеря обычно в какой-то глуши строились, раньше счастьем было если их удавалось хотя бы к местным электросетям подключить. А теперь в каждом лагере требовалась автономная котельная, причем (исключительно по «медицинским показаниям») совсем не угольная. В принципе, и дровяная годилась, однако предпочтение отдавалось газовым — а если в Московском или Ленинградском регионе расходы на местные газопроводы выглядели в принципе подъемными, но в остальных местах, еще массовой газификацией не охваченных, картина выглядела не очень оптимистично.

И вариант «быстренько выстроить рядом газовый заводик с биореакторами» точнее не годился: пионер — от человек размера не особо большого, обеспечить биореактор сырьем не мог, да и все же ароматы от таких установок периодически отнюдь обоняние не радовали. Так что оставался практически единственный вариант: ставить в пионерлагерях газовые цистерны (рядом с лагерями) и обеспечить там регулярный подвоз газа. Тоже проблема решаемая, и даже кое-где давно уже решенная — вот только это «кое-где» находилось в очень далекой Корее…

Так что мне в очередной раз обняла детей (кроме Васи: он все же теперь учился в Технилище и принципиально жил в тамошнем общежитии), мужа — и полетела в Пхеньян к деду. Теоретически модно было все вопросы и дистанционно решить, но это получалось очень долго, там же кое-что нужно было с работниками заводов на месте выяснять и согласовывать, так что я предпочла «действовать быстро». И, как выяснилось, я поступила правильно: благодаря тому, что я лично корейские заводы посещала и лично разные вопросы задавала, я корейскими заводами о многом удалось договориться буквально за три дня. Но лишь о многом, а не вообще обо всем.

Изготавливать необходимую «запорную арматуру» в нужных количествах корейцы согласились и даже радостно мне сообщили, что они «и вдвое больше сделать могут». То есть если мы у себя сами сделаем железные бочки для газа, то в них останется лишь вставить корейские клапана и редукторы. А вот газовые насосы на двести пятьдесят атмосфер там, как выяснилось, в количествах, больших чем теперь делается, они не смогут. А еще мне не очень понравились корейские газовозы: они-то их делали на базе «газонов» — и с цистерной весом в полторы тонны много газа в них перевезти было невозможно. Правда, у меня во время всех этих переговоров появились уже другие идеи по поводу перевозки газа, но до их воплощения должно было еще очень и очень много времени пройти. Так что сразу по возвращении в Москвы я распорядилась заняться разработкой собственных газовозов на базе минских тяжелых грузовиков и срочно подыскать заводы, которые окажутся в состоянии газовые насосы высокого давления делать.

И все это я успела проделать еще до конца мая, однако было совершенно ясно, что выстроенные за лето новые лагеря нужными котельными обеспечить просто никто не успеет. Так что пришлось сильно поднапрячь отечественные котельные заводы и ставить в пионерлагеря обычные дровяные котельные. Так себе решение, но оно хотя бы позволяло добиться того, чтобы весной все выстроенное не пришлось в пожарном порядке ремонтировать. А на будущее специалисты из КПТ предложили ставить там не просто котельные, а небольшие ТЭЦ: все же объемы производства СВЧ-печей были уже достаточными, чтобы и кухни в лагерях ими обеспечить (а это сильно упрощало процессы окормления детворы), но ведь «свечкам» электричества как раз требовалось очень много. Да и мысли установки в жилых помещениях лагерей кондиционеров перестали выглядеть абсолютной крамолой…

Михаил Георгиевич Первухин свою вторую Звезду Героя Социалистического Труда воспринимал не столько как личную награду, сколько как награду всему Средмашу. И награждать Сердмаш точно было за что: весной только за границей было запущено четыре блока АЭС: два полугигаваттника в КНДР и два по сто двадцать пять мегаватт в Китае. А таких «маленьких», по сто двадцать пять мегаватт, блоков и в СССР уже семь штук работало, и сам Михаил Георгиевич считал это главным достижением министерства: станции-то действительно было небольшими, но ставили их там, куда часто и обычным транспортом добраться было очень непросто.

А к осени в СССР должны были постепенно подключаться к общим сетям и четыре блока мощностью уже по гигаватту, правда министр пока это достижением и не считал: вот когда станции заработают… Но и тогда он эти станции особым достижением именно своего министерства считать не собирался: на двух уже были установлены французские турбогенераторы и вообще почти все оборудование «энергетического острова», как называла эти части станции товарищ Федорова, там именно французскими были. А на двух других «энергетические острова» включали по два блока мощностью в пятьсот мегаватт, такие же, как на двух строящихся в Германии и в Болгарии пятисотмегаваттных блоках — тоже своеобразное достижение советских энергетиков, но вот именно к Сердмашу отношения не имеющего. Прямого отношения не имеющего, все же такая компоновка позволяла станцию и на половинной мощности успешно использовать, а пока необходимость так мощность станции сокращать еще довольно часто казалась необходимой.

Однако министра больше волновали не серийные станции (коих в стране уже одновременно больше дюжины строилось), а «перспективные»: Светлана Владимировна выделила министерству просто невероятные средства на проектирование и строительство второго реактора на быстрых нейтронах, теперь уже для электростанции мощностью от шестисот до восьмисот мегаватт по электричеству. И дополнительно профинансировала очень недешевые исследования по использованию в качестве топлива в этих реакторах плутония, извлекаемого из отработавших тепловыделяющих элементов. И поначалу казалось, что работы эти большой сложности не представляют, ведь и в обычных ТВЭЛах до трети получаемой энергии приходилось на расщепление нарабатываемого в них плутония — но довольно быстро выяснилось, что проблем возникает куда как больше, чем это казалось поначалу. Даже такая мелочь, как существенное изменение спектра нейтронного излучения, выявила множество проблем, а уж работа с самим металлом…

Но проблемы решались, так что Михаил Георгиевич надеялся, что уже в следующем году к строительству новой станции можно будет уже приступать. И надеялся, что строить ее теперь будут не восемь лет, как станцию на юге, а уложатся лет так в пять. Очень надеялся: все же возраст уже потихоньку давал о себе знать, а посмотреть на работающую станцию, которая в перспективе могла вообще работать без добавления нового топлива, было очень интересно. И до этого ему очень хотелось просто дожить…

В прошлой жизни я с медициной была в отношениях, которые можно было назвать «дружественным нейтралитетом», но все же считала, что она народу очень нужна. И никогда не забывала о том, что разработка новых медпрепаратов — штука вообще-то очень недешевая. Поэтому я протолкнула через Верховный Совет принятие закона, аналогичного индийскому в отношении патентов на медикаменты и организовала в КПТ специальный отдел, тщательно отслеживающий зарубежные достижения в этой области. Ну и о финансировании собственных исследований по части фармакопеи отнюдь не забывала. А так как «отслеживать» были направлены люди, которых Лена подбирала, иногда (то есть уже пару раз) получалось наладить выпуск чего-то нового и интересного еще до того, как открыватели препарата начинали задумываться о его массовом производстве.

Мне в этом сильно помогало «послезнание»: буржуи только приступали к проверке эффективности чего-то там — а я уже знала, для чего препарат мы будем использовать. Жалко только, что знала я по этой части все же не особо и много, в основном только по названиям препаратов ориентироваться могла — а ведь в «новой жизни» часто их первооткрыватели совсем иными словами обозначали. Но иногда названия выбирались по каким-то «химическим» или сугубо «медицинским» свойствам — и когда я услышала слово «каптоприл», я тут же попросила бабушку-сестренку производством этой штуки заняться. Во всяком случае лекарство лишним точно не будет, ведь в стране каждая третья смерть была связана с сердечно-сосудистыми заболеваниями. А я это название хорошо помнила потому что дед капотеном периодически пользовался в последние годы, ну а у меня с давних времен была привычка очень тщательно листовки-вкладыши в коробки с лекарствами изучать. И особенно тщательно, если эти штуки должны были глотать близкие люди.

А вообще по медикаментам у нас (я имею в виду не меня лично, а СССР) с индусами сложились довольно близкие (хотя и странноватые) отношения. Из Индии к нам пошли уже очень большие поставки всяких лекарств, а еще индийские специалисты и налаживанием таких же производств в СССР тоже активно занимались. И это как раз странным и казалось, ведь индусы таким образом сокращали для себя советский рынок. Но фокус заключался в том, что «сокращали» его вовсе не те, кто там, в Индии, эти лекарства производил, а те, кто их производить умел, но работал в институтах, которые технологии их производства разрабатывали. Причем в институтах сугубо государственных, а у нас они новые фармацевтических производства налаживали вовсе не бесплатно. То есть хотя и за деньги, но еще за это СССР приступил к строительству в Индии атомной электростанции — тоже не бесплатно совсем.

У меня вообще сложилось впечатление, что в вопросе об атомных электростанциях в мире какой-то психоз начался: все их страстно возжелали у себя поставить. Оно, конечно, дело-то неплохое, но ведь обслуживать эти станции (то есть хотя бы нужным ядерным топливом обеспечивать) могли всего четыре страны: мы, СГА, Франция и в какой-то степени Англия. То есть еще и канадцы могли: они ведь у себя АЭС строили работающие вообще на природном уране и там с топливом было все довольно несложно. А вот куда остальные перли-то?

Куда пер товарищ Ким, мне было понятно: он за топливо к АЭС нам передавал много урана. Куда пер товарищ Мао, мне было понятно гораздо меньше: с ним с огромным трудов удалось договориться о встречных поставках урана в количестве, все же хотя и достаточных для производства топлива для его четырех маленьких реакторов, но буквально впритык — а за работу по обогащению он предпочел деньгами платить. С немцами и чехами договоры были даже попроще: и те, и другие просто нам весь добываемый у них уран поставляли, так что было понятно, что топливом мы их обеспечим — если они, конечно, против СССР замышлять плохого не станут.

А вот каким местом думали всякие шведы с бельгийцами, мне было непонятно. И даже французы: да, они уран обогащать умели — но ведь во Франции своего-то урана вообще не было! Понятно, что они рассчитывали уран из колоний (даже пусть и бывших) к себе возить, но относительно колоний у меня возникли очень интересные мысли. Не свои, я просто вспомнила, как в моем прошлом будущем там дела шли — а теперь-то у Советского Союза возможностей стало куда как больше! И, что было важно, меня в имплементации этих мыслей серьезно поддержал Николай Семенович, а затем мы уже вместе стали окучивать товарища Машерова. Успех в этом деле, правда, был относительный, но, по крайней мере, категорически возражать против нашего предложения Петр Миронович не стал — и дополнительная поддержка со стороны Ким Ильсена оказалась довольно важной — и я снова «повернулась лицом к Африке». А противоположной стороной организма — к Западной Европе…

А вот к США я повернулась лишь боком: мне с американцами обострять отношения было крайне не с руки. Потому что США официально установили дипотношения с Верхней Вольтой и даже немного поддерживали финансово ее президента. А страна была не просто очень бедной, а откровенно нищей: уж на что в Гвинее жизнь была паршивой, но по сравнению с жителями этой самой Верхней Вольты любой гвинеец мог считаться весьма зажиточным человеком. И у меня возникла забавная мысль: на примере самой бедной страны Африки показать соседним странам «преимущества социалистического строя» и пользу от сотрудничестве с Советским Союзом.

Задачка была крайне непростая: в стране все же проживало больше пяти миллионов человек (или меньше, там давно никто население не пересчитывал и сколько народу умерло в страшную засуху первой половины семидесятых, никто даже не считал). И брать всех их на содержание у меня лично ни малейшего желания не возникало — но вот просто помочь людям выбраться из беспробудной нищеты я сочла делом полезным. Правда, в стране урана, например, не было — но был цинк, была медь и даже золото (хотя по советским меркам очень немного — я про золото говорю), а главным экспортным товаром был хлопок. Тоже не очень понятно, ведь для выращивания хлопка нужно очень много воды, которой в стране катастрофически не хватало — но такова была реальность и мне нужно было хорошенько подумать, как ее поправить.

Думать-то проблемой не было, проблемой было то, что эта самая Вольта с Гвинеей вообще не граничила, и добраться до нее было можно через другую страну, например — если из Гвинее без промежуточных пересадок — через ту, которая которая называлась Берегом Слоновой Кости. Которая как бы была независимой, но по факту являлась абсолютной экономической колонией Франции. А правил там тоже очень интересный персонаж: в свое время он даже занимал министерские посты во Франции и на французов только что не молился — а вот Советский Союз он искренне считал «воплощением зла».

Еще можно туда было пробраться через Гану — но там военные уже лет десять как свергли «относительно просоветского» президента, который теперь коротал свои дни как раз в Гвинее, из-за чего официальные отношения товарища Секу Туре с постоянно меняющимися правителями Ганы были довольно натянутыми. И вроде бы решения всех этих проблем не просматривалось.

Политического решения не просматривалось, но некоторые проблемы можно было решить и чисто экономическими путями. Та что я, после долгого, занявшего полный рабочий день (причем рабочий день в Пхеньяне, а не в Москве, так что разговор закончился далеко за полночь) т=с товарище Ким Ильсеном и товарищем Архиповым, решила, что «хуже уже не будет» и собралась посетить Париж. Там я уже неоднократно бывала (и в «прошлой жизни», и даже в этой сподобилась) и сам город мне вообще не понравился. Но некоторые пребывающие в столице не очень дружественной Франции французские граждане могли мне оказать в решении моих проблем существенную помощь. То есть был шанс, что окажут — но если не попробовать, то помощи я уж точно не дождусь.

А визит в любую заграницу чиновника моего ранга — это совсем не туристическая поездка, его требуется тщательно подготовить. Тем более, что я туда решила ехать именно с неофициальным визитом — а это предполагало подготовку не только через МИД, но и через торгпредство. Однако Николай Семенович очень серьезно простимулировал (от исходного значения слова «стимул») работников этих организаций — и в начале сентября я была готова. И готова была и «принимающая сторона», так что раним утром правительственный Ил-62 оторвался от взлетной полосы аэропорта «Внуково» и взял курс на французскую столицу…