Железный лев. Том 3. Падаванство

Часть 1 Глава 4

1848, май, 18. Казань

— Не кочегары мы, не плотники, — напевал себе под нос Лев Николаевич, стоя на смотровой площадке и листая журнал плавок.

Маленькое опытное производство стали разрасталось.

Император не подвел и выделил по осени только под это дело аж пятьсот тысяч рублей векселями. Теми самыми, которые сам граф ему и присоветовал выпускать. Использовать их, конечно, получалось с немалым трудом. Все ж таки вещь новая. Однако все пошло на лад, когда в начале 1848 года ими удалось заплатить налоги с обещанной скидкой в десять процентов.

Вот тут-то спрос на них и нарисовался.

И не только у всякого рода делового люда в Казани и ее окрестностях. Нет. Много шире. Особенно оживились купцы, увидевшие в этом инструмент оптимизации расходов.

А вместе с тем появилось и желание сотрудничать.

За векселя.

Тут-то дело с мертвой точки и сдвинулось. Да, сам Толстой в это время находился в столице. Однако заранее достигнутые договоренности начали претворяться в жизнь…

— Я не вижу результатов за последние три дня. — произнес граф, завершив изучать журнал.

— Из университета еще не прислали ответа, Лев Николаевич. — ответил Мирон Ефимович Черепанов[1]. Сын Ефима Алексеевича, с которым они представляли знаменитую пару Черепановых.

Родитель его умер.

А он сам… в свои сорок пять лет вид имел самый неважный. Но что хуже того, совершенную подавленность моральную. Из-за того, что Демидовы, которые владели Тагильскими заводами, попали под влияние некого месье Кожуховского, дела там пошли довольно скверно. И, в первую очередь стали всячески ущемлять местных специалистов, даже тех, которые зарекомендовали себя отлично. Этот Кожуховский убедил Демидовых в том, что нужно по возможности отказаться от местных специалистов и все построить на приглашенных иностранцах. И дела ставить «как у них». А учитывая то, что к 1840-м годам Демидовы частью пресеклись, частью почти безвылазно жили в Европе, это предложение им «зашло» замечательно.

Вот Мирон Ефимович и пребывал в печали… а точнее, в депрессии. Проект его парохода завернули, хотя никаких в том оснований не имелось. Паровоз, который ходил по чугунной дороге от Меднорудянского рудника до Выйского завода заменили лошадьми. Да и вообще — принижали его и ущемляли как могли, припоминая ему в том числе и происхождение.

Лев же подсуетился.

И сначала выдернул Мирона, которого охотно отпустили, разве что, не сопроводив пинком под зад. А потом и другого бывшего крепостного — Фотия Ильича Шевцова[2], который заводами и управлял. Точнее, от управления его отстранили еще в 1847 году, вынудив написать о том прошение.

И теперь эти двое были тут.

— К вечеру обещались, — добавил Фотий Ильич.

— Хм… ясно. А как полагаете, имеет смысл пытаться это все регулировать? — потряс журналом плавок Лев.

— Не думаю, Лев Николаевич. — покачал головой Шевцов.

— Горит углерод неравномерно, — продолжил Черепанов. — Из-за чего получается только одно предсказуемое положение — по его завершении.

— Как вы видите, — добавил Шевцов, — наши замеры показали разброс свойств металла, на одной и той же минуте продува. Какие-то опыты, я полагаю, имеет смысл проводить. Но выпуск весь вести от полного выдувания.

— Так мы хотя бы будем представлять содержание углерода, — поддакнул Черепанов.

— А примеси?

— Слава Богу, чугун добрый поступает. — вполне благодушно ответил Фотий Ильич. — Замеры в Казанском университете показывают очень добрую сталь. Опыты надо бы продолжить, но пока в том нет никакого особого смысла. Мы тут и так делаем металл изумительный.

— Меня тревожат рельсы. — задумчиво произнес Лев.

— А что рельсы? — напрягся Мирон Ефимович. — Прокатный стан уже почти готов.

— Тут я в вас не сомневаюсь, — улыбнулся Лев.

Уж что-что, а прокатные станы Мирон уже лет пятнадцать, как научился строить. И под лист, и под профиль, и на воде, и на паровом приводе.

— Так в чем же дело?

— Мягкие они очень. Головку нашего рельса не закалить — сталь сильно выжжена. Отчего все станет стираться слишком быстро. И, как следствие, рельсы придется чаще менять.

— А может накладки делать? — почесав затылок, спросил Мирон. — Хотя нет… слишком сложно.

— Оснастку надо сделать, чтобы головки рельсов насыщать углеродом. Как при цементации. — заметил Шевцов. — В печь какую загружать партию рельсов так, чтобы головка в угольной пыли без доступа воздуха томилась. Потом доставать, подогревать до подходящей температуры, и сразу закалять.

— И какие там будут градусы?

— Вполне подходящие для того, чтобы не жечь отдельно топлива. Вон — после паровых машин дым достаточно горячий для цементации рельсов.

— И закалки?

— Нет, увы. Но цементация — самая затратная по жару, она же долгая очень. Надо пробовать, однако, сутки-другие там точно их придется выдерживать.

— Все это так не к месту… — устало вздохнув, произнес Лев.

— Отчего же? — поинтересовался Шевцов.

— Объем… нужен объем. С увеличением размера ковша точно не стоит связываться?

— Качество металла сильно падает. Мы пока не знаем из-за чего[3].

Лев покивал.

И вместе со всеми уставился на процесс очередной продувки.

От вагранки для плавки чугуна они уже отказались. Старый, проверенный минимум парой веков способ, но… слишком долгий. Если с ковша сливать весь метал, слишком быстро выходила из строя футеровка. Поэтому требовалось поддерживать его «в деле» постоянно, чтобы остаток не застывал. То есть, ставить для обслуживания одного маленького ковша сразу несколько вагранок, что изрядно затрудняло организацию пространства и внутреннюю логистику.

На минуточку никаких могучих лебедок еще и в помине не имелось, как и мостовых кранов под потолком. Из-за чего требовалось держать плавку в непосредственной близости с местом продувки. А там еще и перепад высоты…

Так или иначе, но граф Толстой решил применить индукционную плавку чугуна. Ведь с генерацией электричества паровыми машинами он возился уже больше пяти лет. Причем успешно. Посему это решение и напрашивалось.

Индукционная плавка в этой ситуации — это что?

Чугун в тигле выступал вторичной обмоткой в один виток. Вокруг тигля шла медная трубка, выступавшей в роли первичной обмотки. А по ней бежала вода с циркуляцией термосифонным способом[4], чтобы не перегревалась[5]. Как итог — удалось запустить неплохо сбалансированный цикл, в котором один ковш конвертора в триста пудов наполнялся каждые полчаса, выдавая в сутки около двухсот тридцати пяти тонн[6] низкоуглеродистой стали. Да, случались простои из-за аварий и обслуживания. Но, в среднем, совокупно больше суток в неделю не получалось. Так что Шевцов с командой экстраполировали производительность получившейся установки в четыре — четыре с половины миллиона пудов стали в год. То есть, шестьдесят пять — семьдесят три тысячи тонн…

Много это или мало?

В России в это время совокупно выплавляли около двенадцати — тринадцать миллионов пудов чугуна ежегодно. То есть, одна маленькая установка должна была переработать в сталь треть всего российского чугуна.

Причем дешево.

ОЧЕНЬ дешево.

Средняя наценка составляла чуть больше половины стоимости самого сырья — чугуна. В то время как даже пудлинговое железо выходило раз в пять дороже или больше, не говоря уже про кричный передел, который еще сохранялся.

В Англии, правда, и чугуна выплавляли вдесятеро больше, и стали изготавливали чуток обильнее: порядка восьмидесяти — ста тысяч тонн в год. И это англичане еще передел конверторный не запустили, то есть, они находились на пороге настоящего промышленного взрыва.

Но на пороге это на пороге.

А тут вот — уже работало.

И главное — создавало потенциальный спрос на местную выплавку чугуна. Запуская мотивационные цепочки уральских заводов.

Такой рывок по идее должен был переполнить рынок России, серьезно снизив прибыльность выделки стали. Однако Лев не собирался скидывать это все на рынок как есть.

Только целевые поставки.

И только под конкретное производство, вроде оговоренного снабжения Шамиля.

Ну и рельсы.

Они в текущий момент времени готовы были сожрать буквально все. Пока решили делать легкие в понимании Толстова рельсы. Метрическую систему официально ему применять пока не получалось — администрация императора и прочие структуры требовали все оформлять в привычных и понятных мерах. Поэтому ему пришлось «рисовать» все через сажень и пуд.

Так на свет и появился стандарт 3СП12, утвержденный императором. Суть его сводилась к тому, что стандартный рельс длиной в три сажени должен был весить дюжину пудов[7]. Что было эквивалентно примерно Р30 в более поздней классификации, которую пока еще не родили.

Их-то Лев Николаевич и готовился гнать для своей задумки, как можно быстрого охвата страны узкоколейными дорогами. Тоже не абы какими, а с колеей Д42, то есть, сорок два дюйма. Из прошлой жизни Толстой помнил, что ее еще называли… будут называть, то есть, Капской колеей[8] — самой удачной из узкоколеек. Хотя… в этой реальности, судя по всему, именно она и станет русской.

Не так чтобы он в этом вопросе сильно разбирался. Просто слышал разные дебаты. Вот в голове и отложилось, что нужно либо ориентироваться на соседей и выстраивать с ними максимально совместимые сети, либо глядеть на экономику.

В Европе железных дорог было пока очень мало, и почти все они сосредотачивались в Англии. А экономика… она стояла за Капской колеей, ну или очень близкой к ней метровой. Просто потому, что та выходила где-то на треть, а то и вполовину дешевле обычной. Особенно при возведении мостов и тоннелей. Позволяя при этом использовать вполне нормальные вагоны и иметь вполне адекватную пропускную способность.

А потом?

Это уже не так важно. В ближайшие годы стоял требовалось, как можно больше верст железки протянуть. Просто чтобы запустить побыстрее и посильнее экономику страны, чего без логистики сделать было бы просто невозможно…

— Сколько у вас рельсов в день должно прокатываться? — после долгой паузы спросил Лев у Черепанова.

— Пока сложно сказать. — неуверенно помявшись, ответил он.

— Приблизительно.

— Из отливок ежели все сложится ладно… мда… рельсов сто в час будет выходить.

— А простой?

— Не знаю. Потому и не могу оценить.

— Ежели часов десять в сутки будет прокат работать, то… хм… где-то тысяч верст путей ежегодно. И где-то шестая часть всей стали, что мы будем выплавлять.

— Может быть, больше выйдет, — встрял Шевцов.

— А в чем затык?

— Тут сложно сказать. — почесав затылок, произнес Черепанов. — Я никогда не делал прокатный стан, чтобы вот так — непрерывно работал под полной загрузкой. Их обычно по случаю включали. Что может пойти не так? Да все что угодно.

— Надо будет до конца года этот довести до ума и второй запустить.

— Попробуем.

— А потом листовой прокат и пруток. Нам остро нужно котельное железо высокого качества.

— Если с рельсами все сладится, то и с остальным. — улыбнулся Фотий Ильич.

— Я могу как-то ускорить это все?

— Косвенно. — осторожно произнес Шевцов.

— Слушаю.

— Рабочих бы как-то устроить. Они же из Казани каждый раз ездят сюда, на завод. Мы пустили большие конные повозки, но сильно это не помогает. Пока доберутся, уже немало устанут, да и потом обратно идти.

— Они семейные?

— Разные, но в основном — нет.

— Сколько?

— Вот тут точные сведения, — произнес управляющий, протягивая извлеченный из-за пазухи листок, сложенный вчетверо. — Сейчас у нас около двухсот пятидесяти человек трудится. Но до конца года их число может удвоиться. Семьи могут пойти.

— Угу… угу… — покивал Толстой, понимая, что прозевал очень важный вопрос. И требовалось за этот год хотя бы общаг коридорного типа настроить поблизости. Хотя бы… А по-хорошему, детские сады с яслями, поликлиники, школы, детские площадки. В общем — комплексную инфраструктуру.

Зачем?

Если отбросить чисто человеческое сочувствие, Лев Николаевич не имел ни малейшего желания бороться на своих предприятиях с подрывным действием всяких «борцов за народное счастье». А они заведутся. Точно заведутся. Толстой хорошо помнил, как англичане любили такого рода деятелей использовать в своих целях…

Но это так — цветочки.

Ягодки же заключались в том, что Демидовы, когда узнают объем стали, получаемой у Толстого, самым очевидным образом отреагируют. И ни «если», а «когда» и «как».

Демидовы эти свои дела забросили в целом еще во второй половине XVIII века. И жили с прибытка от заводов и рудников своих. Конечно, что-то иногда делали, проявляя минимальное участие. Но так — факультативно, в свободное от фуа-гра с шампанским время. Хуже того — к середине XIX века они практически вымерли и совершенно выродились. Оставшиеся же представители дома жили в основном по заграницам, совершенно потеряв связь с землей, реальностью и бизнесом.

Лев-то изначально с ними хотел в союз вступать. Но просто не нашел, с кем бы из них можно было вести дела. Оттого со Строгановыми и связался, которые имели вес на Урале не в пример меньший, нежели Демидовы.

Так вот — они не поймут и не простят.

Ибо то, что сотворил Лев Николаевич, било по их кошельку и очень существенно…

[1] Черепанов Мирон Ефимович (1803–1849 5 октября) — из крепостных. С 1842 года был главным механиком всех заводов Демидовых в Нижнем Тагиле, сменив на этом посту своего отца, учеником которого и был. Однако с 1845–1846 годов подвергается давлению из-за новой политики, которая и сводит в конечном счете его в могилу в возрасте 46 лет. Ибо он-то к Демидовым всей душой, а они плевать на него хотели.

[2] Швецов Фотий Ильич (1805–1855) — самородок из крепостных, после окончания Выйского училища в Нижнем Тагиле в 1821 был направлен в Парижскую высшую горную школу в 1824 году, а в 1827–1828 годах стажировался на металлургических предприятиях Англии, Германии и Нидерландов. А потом и на заводе по производству паровых машин в Бельгии. В 1830 получает вольную под давлением влиятельных лиц, так как до того Н. Н. Демидов отказывался наглухо. Много полезного внедрил на предприятиях Демидовых и наладил их работу, во многом запущенную. Со второй половины 1840-х из-за новой политики Демидовых в сложном положении, с 1847 года отстранен от управления и выполнял консультативные функции.

[3] На предприятии Льва применяли Малый Бессемеровский процесс, когда чугун продували поверхностно в малом котле. При переходе к нормальному Бессемеровскому процессу с погружной трубкой для дутья из-за увеличения размеров котлов сталь стала избыточно насыщаться азотом и кислородом, что заметно снижало ее качества.

[4] Термосифонный способ заключается в том, что, нагреваясь, вода поднимается.

[5] Для обеспечения работы этой печи потребовалось сосредоточить в машинном зале паровых машин совокупной мощностью 6000 лс. Которые приводили электрогенераторы.

[6] 300 пудов это 4,91 тонн. 48 продувок в сутки (каждые полчаса) это 14400 пудов, то есть, 235 тонн.

[7] Сажень была равна 7 английским футам, то есть, 213,36 см, соответственно, 3 сажени это 640,08 см. Пуд был равен 16,3807 кг, соответственно, 12 пудов это 196,568 кг. Что давало 30,7 кг на метр или Р30.

[8] Капская колея — это 3,5 фута (42 дюйма) или 1067-мм.