Железный лев. Том 3. Падаванство

Часть 2 Глава 1 // Dos

Не верь глазам своим!

Йода

Глава 1

1849, февраль, 25. Санкт-Петербург

Приемная императора.

Тишина.

Даже стрекота печатной машинки не наблюдается. Хотя она сюда отлично вписывалась бы. Жаль, что их покамест нет[1]. Вон сколько возни с бумагой и чернилами у бедного секретаря. Почти непрерывно строчит, что-то переписывая. А может, и видимость создает, кто знает?

Лев Николаевич повернулся, желая поглядеть в окно. И почти сразу поморщился.

Рана.

Она болела.

Пуля прошла по касательной, не задев кость. Лишь повредив мягкие ткани плеча. Раневой канал оказался не очень глубоким и не слепым, из-за чего его удалось достаточно легко прочистить. Вот и заживало все.

Но медленно.

И слишком долго.

Пару раз воспалялось, но удавалось солью вытянуть гной. Открываясь. И всячески ведя себя самым неприятным образом. Видимо, нормально прочистить ее сразу не смогли.

Сейчас уже угрозы не осталось.

Да, заживать будет долго. А восстанавливать мышцы еще дольше, из-за чего левая рука у графа теперь была не в тонусе… кхм… мягко говоря. Он ей неуверенно управлялся. Однако угрозы жизни уже не имелось, так как рана затянулась и всякие воспаления отступили.

Боль осталась.

Она еще долго с ним будет.

Но что поделать? Главное, на местные обезволивающие не подсаживаться. А то, как граф заметил, тут любили или опиум употреблять для этих целей без всякой меры, или морфий, или алкоголь. Довольно быстро подменяя причину следствием и превращаясь в обычного наркомана или алкоголика. Грустно, но факт. Таких было более чем достаточно.

Поморщился, значит, он.

Поправил правой рукой свою левую, что покоилась на эфесе сабли. И покосился на Дмитрия Алексеевича Милютина. Полковник был спокоен и даже в чем-то равнодушен. Видимо, сказывалась усталость. А может, и нет. Граф заметил, что у него есть определенная психологическая стойкость и перед начальством он не терялся, как иные. Что в известной степени и обеспечивало ему карьерное продвижение, даже несмотря на нескрываемые либеральные взгляды.

Дверь распахнулась, и из кабинета вышел Лазарев.

— Вы уже на ногах⁈ Отменно! — произнес он, подходя, и хлопнул графа по плечу, отчего тот скривился, ибо попал адмирал прямо по ране.

— И вам доброго дня. — с трудом сохраняя вежливость, ответил Толстой.

— Ох, прошу прощения. С виду и не скажешь, что вы еще ранены.

— Угрозы нет, а все остальное неважно. Дела не ждут.

— То же верно. — кивнул Лазарев, ему этот подход очень импонировал и был безгранично близко. Сам так делал.

К слову, занятие поста морского министра и общее расположение императора очень сильно сказалось на его здоровье. Он посвежел. Да и поход к берегам Мексики во главе флота сказался. Взбодрил. Так как позволил хорошенько выспаться, наслаждаясь теплым морским воздухом. А потом еще и графское достоинство, принятое из рук Николая Павловича, дополнительно укрепило его душевное и физическое состояние.

Он уже не выглядел так мрачно, как раньше.

Жизнь у него явно налаживалась, а вместе с тем и желудочные боли отступили[2]. Да, морское путешествие обычно не сахар. Но адмирал и морской министр мог себе позволить сохранять правильную диету даже там. Нагрузки же и тревоги во время этого во многом безопасного и спокойного похода не шли ни в какое сравнение с той нервотрепкой, которая навалилась на Лазарева раньше, особенно в бытность командующим Черноморским флотом в известной оппозиции к императору…

— Господа, — произнес секретарь, — Дмитрий Алексеевич, Лев Николаевич, прошу. Государь готов вас принять.

— Ступайте. С богом. — произнес Михаил Петрович.

И еще раз хлопнул Толстого по раненому плечу, словно проверяя его стойкость. Тот был уже морально к такому готов, поэтому сумел сдержать улыбку. Ну, почти. Она лишь чуть-чуть уползла с лица. На самую малость.

Вошли к императору.

Тот встал из-за стола и пожал руку каждому. А Льву еще и добавил:

— Мне доложили, что несмотря на ранение, вы уже сумели защитить экзамены в академии генерального штаба за второй год.

— Николаевской академии, — поправил граф с улыбкой.

— По какому разряду? — с добродушным видом приняв эту небольшую лесть, поинтересовался Николай Павлович.

— По высшему, Ваше Императорское величество, — доложил Милютин, ставший к этому моменту не только профессором этого заведения, но и заместителем по учебной части. Специально такую должность для него создали.

Как?

Так через выходку Льва Николаевича. Дмитрий Алексеевич сумел перед императором защитить внедрение командно-штабных игр в качестве важного элемента обучения. Вот его и поставили — править учебную программу.

— А дополнительные экзамены?

— По морскому делу?

— Да.

— По общей технической части блестяще, по остальному Михаил Петрович рекомендовал назначить ему практику. Хотя бы для начала и на Каспийской флотилии. Чтобы он походил и немного обвыкся.

— Прошу прощения, Государь, но я был немало обескуражен этой дополнительной нагрузкой. Мне показалось, что и так меня проверяли сверх обычного. Про морские дела так и вообще потрясен. Я же кавалерист.

— Все так, — кивнул Николай Павлович. — Но они не чудили. Таким было мое распоряжение. Сначала я хотел оставить возможность засчитать вам выпуск по высшему разряду, даже если вы где-то не справитесь. Просто за счет друг экзаменов. По этой же причине поручил сделать выпускную работу. А потом Михаил Петрович высказал пожелание видеть в вас своего приемника.

— Кхм… — поперхнулся граф.

— Удивлены?

— Даже и помыслить себя моряком не мог. Ну какой из меня моряк?

— А вот адмиралу Лазареву вы очень глянулись. Особенно после того, как изготовили обещанную пушку. Блестящую! Пока вы болели, ее изучил еще Михаил Павлович и группа офицеров-артиллеристов.

— Боже… — поморщился граф.

— Они все поклялись своей честью молчать и не обсуждать эту пушку иначе как внутри этой группы. Либо с посвященными в вопрос людьми, то есть, мною, Лазаревым, вами, цесаревичем и иными.

— Много человек о ней знает?

— Сорок семь.

— Не умолчат…

— Леонтий Васильевич уже распускает слухи о том, что пушка на самом деле новая, бомбовая. — улыбнулся Милютин. — Так что, даже если проболтаются, вряд ли кто-то придаст этому значения.

— Ну… возможно. И что же?

— Михаил Павлович в восторге и желает, чтобы вы изготовили такую же пушку в калибре четыре дюйма.

— Погодите, а как он вообще сделал какие-то выводы? Обычного осмотра вряд ли было бы достаточно.

— Из Казани пришла партия полусотни чугунных бомб.

— А… снаряды все же доставили.

— И их все расстреляли. Употребил их к своему интересу наш беспокойный адмирал, разбив в щепки изрядно крепких щитов. Михаил Павлович наблюдал за этим и чрезвычайно впечатлен.

— Боюсь, что… — замялся граф.

— Ну же, смелее. Вы можете говорить совершенно свободно.

— Производство этих пушек не налажено. И я не уверен, что оно произойдет быстро. Михаил Павлович же, насколько я могу понимать, желал бы эти четырехдюймовки поставить в войска, заменив ими какой-то вид пушек.

— Все верно. Батарейные роты в артиллерийских бригадах.

— Угу… Значит, вместо 12-фунтовых пушек и полупудовых «единорогов» держать вот такие. У нас тридцать бригад, в каждой по дюжине так орудий. Итого триста шестьдесят пушек. Мда. Честно, Ваше Императорское величество, я даже в годах не могу предположить сколько я их делать буду. А надо ведь сначала для кораблей. Очень надо. Если мы не придумаем, как сломать лицо эти благородным пиратам, нам придется очень плохо.

— Понимаю, — с улыбкой кивнул Николай Павлович. — Значит, не хотите на флот?

— Ну какой из меня моряк?

— Да-да. Вы это уже говорили. — хохотнул он. — Станете первым состоятельным русским адмиралом[3]. Неужели вам это неинтересно? Жаль, жаль.

— Михаил Петрович все же решился так выделить мне три линейных корабля на переделку? Ему ведь пушка понравилась, как я понял.

— Нет.

— Понял. — подобрался Лев Николаевич, постаравшись не выдать своего разочарования.

— Боюсь, что вас ввели в заблуждение относительно нашего флота в Черном море. Сейчас там нет трех одинаковых линейных кораблей. Новейший «Двенадцать апостолов» одинок. Второй корабль по тому же проекту — «Париж», который вы упоминали в разговоре, спустят только в этом году. И то ближе к концу года. А третий только в планах.

— Оу… — почесал затылок граф.

— Вы в своем любопытстве узнали больше, чем надо, из-за чего сильно напутали. — улыбнулся император. — В Черноморском флоте сейчас нет трех одинаковых линейных кораблей. Во всяком случае, самых сильных, о ста и более пушках.

— А другие?

— Михаил Петрович считает, что задуманные вами корабли нет смысла перестраивать из каких-либо линейных кораблей. Их лучше создавать целиком, обозвав для видимости пароходофрегатами, чтобы англичан не смущать. Кто из них станет особенно следить за судьбой этих вспомогательных кораблей? А по своим размерам они отлично подходят.

— Это неожиданный, но здравый ход, — кивнул граф.

— Отчего же здравый? — оживился император.

— Меньше пушек потребуется и брони, да и можно будет обойтись машинами послабее для подходящей скорости. Выше вероятность, что у нас все сложится. А парусному линейному кораблю порой и «одной таблетки» с этой восьмидюймовки будет достаточно. Поэтому большого количества пушек и не надо. Особенно на этих дистанциях боя, когда все стреляют в упор практически.

— Вы точно с ним не сговаривались?

— Никак нет.

— Странно. Но он именно этим и мотивировал свое решение.

— Да? Занятно.

— И чем вы можете это объяснить?

— Только старинной пословицей о том, что у дураков мысли сходятся, — на «голубом глазу» с максимально серьезным лицом выдал Лев Николаевич, а потом не выдержал и улыбнулся.

Николай Павлович и Милютин хохотнули. После чего император продолжил:

— На самом деле пушка тут ни при чем. Да, он поставил условие вам и немного поморочил голову мне. Однако Михаил Петрович еще в июне, сразу как вернулся из Казани, отправил корабли в Аргентину и Парагвай за обозначенным вам деревом кебрачо.

— О! Это отрадно слышать.

— Он собирается эти новые пароходофрегаты строить из него целиком.

— Оно же ужасно обрабатывается!

— Зато выдерживает в морской воде по двадцать-тридцать лет, противостоя пожиранию червями. Это дорого стоит. Если все правильно сделать, то такие пароходофрегаты смогут активно действовать два десятилетия или дольше.

— Полагаю, что за два десятилетия они устарею. — грустно произнес Лев Николаевич. — Впрочем… это интересное решение. Он прямо на три пароходофрегата закупил уже кебрачо?

— На два. Пока на два. Он с Леонтием Васильевичем и полицией продолжает наводить порядок в Севастополе. Сейчас, говорят, там идет настоящая охота на ведьм. Ищут всех шпионов и неблагонадежных. На местной севастопольской верфи эти корабли строить и будут. А она только два эллинга имеет под фрегаты.

— Пилить будет столько такой трудной древесины очень сложно.

— Это так. Поэтому с николаевской и херсонской верфей уже почти тысяча человек в Севастополь временно переведена.

— Так к лету эти фрегаты будут?

— Будут. — улыбнулся Николай Павлович. — Только корпуса. Дальше вы уже сам.

— А…

— Что?

— Да нет. Все понимаю. Это здравое решение. Мне действительно не хватает знания материальной части флота.

— Вот, — кивнул император на папку, — описание будущих броненосных фрегатов. Чтобы вы смогли подготовиться. А здесь, — тронул Николай Павлович вторую папку, лежащую перед ним, — свидетельство о завершении академии генерального штаба по высшему разряду, приказ о присвоении вам звания ротмистра кавалерии и пожалования вас флигель-адъютантом[4].

— Служу империи! — рявкнул Лев и щелкнул каблуками, а потом, словно спохватившись, добавил: — И императору!

— Вы неподражаемы, — смешливо фыркнул Николай Павлович. — Берите эти папки и ступайте. Отдыхайте. Ваша свадьба скоро?

— Послезавтра, во вторник.

— Славно. Славно. — покивал император. — Ступайте. Отдыхайте. А вы, Дмитрий Алексеевич, останьтесь…

[1] Патенты на 1849 год на печатные машинки имелись, но серийных образцов не наблюдалось.

[2] Лазарев М. П. страдал от болей в желудке с 1845 года. В январе 1851 года ему поставили диагноз «рак желудка» и отправили лечиться в Вену, где он через пару месяцев и умер. После смерти вскрытие не производилось, во всяком случае о нем нет упоминания. Такое длительное течение рака желудка в стадии, когда уже пошли боли, не типично и не характерно. А вот язва, имевшая схожую симптоматика могла и дольше длится. Поэтому автор предполагает, что у Лазарева была именно язва, и отдых в течение месяцев позволил его организму справиться с проблемой.

[3] Здесь идет отсылка на популярную поговорку тех лет: «умный — в артиллерии, богатый — в кавалерии, сильный — в гренадерах, смелый — в инженерах, бедные — на флоте, дураки — в пехоте».

[4] Флигель-адъютанты появились еще в XVIII века и поначалу являлись обычными адъютантами при императоре, которые бегали по его поручениям. Однако к 1848 году в основном их статус превратился в личных порученцев императора в куда более широком смысле. Их могли направить с ревизией куда-то или с дипломатической миссией, или еще с чем. Кроме того, у них имелась привилегия «доступа к телу», то есть, возможность явиться на доклад лично по своему усмотрению.