Железный лев. Том 3. Падаванство

Часть 1 Глава 10

1848, декабрь, 28. Санкт-Петербург

Раннее утро.

Мороз.

Лев Николаевич Толстой в своем обыкновении ехал в возке, игнорируя и тот факт, что он вроде как кавалерийский офицер, и моду молодых дворян красоваться верхом. Особенно в мундире.

Все же сказывался тот факт, что годиков его личности был прям крепко побольше, чем телу. Вот и не дурил. Все же заболеть простудой в этих реалиях было весьма рискованным занятием с немалым шансом на смертельный исход.

Приехали они с Обуховым третьего дня и все это время занимались устроением быта и согласованием чисто организационных вопросов. Надо бы пораньше, но дела не пускали. Из-за чего пришлось задержаться со сдачей экзаменов за второй год обучения в Николаевской академии генерального штаба…

Возок минул Обводной канал и вскорости остановился на краю Волкова поля, что возле реки Волковки расположилось. Большом. Так-то по тем годам на Обводном канале столица и заканчивалась. Дальше уже поля, леса и вести[1].

Здесь как раз уже успели мало-мало подготовиться. И согнав солдат из ближайшего гарнизона, отсыпать земляной вал. Холодно. Морозно. Но за пару дней солдаты справились. Пролив еще все это дело водой из речки и дав подмерзнуть. А перед этим барьером выставили щиты. Обычные парусиновые щиты, вроде тех, которые моряки на плотах ставят во время стрельб…

— Рад вас видеть, Михаил Петрович, — произнес Толстой, выходя из возка и подходя к Лазареву.

— И я вас.

— Полгода пролетело как одна минута.

— Все так, все так, — покивал он и покосился на высокую фигуру в стороне.

— И Николай Павлович тут?

— Он не отказать себе в удовольствии. Надеюсь, вы не подведете.

Лев кивнул.

И отправился доложить императору лично.

После чего начал руководить подготовкой к стрельбе. Новую пушку разместили на колоде, и приходилось повозиться, чтобы навести ее на цель.

Наконец, он удовлетворился.

Снял простейший прицел, вроде этакой стойки, с передвижным целиком диоптрического типа. По-хорошему стоило бы оптику какую-нибудь изобразить, но руки не дошли. И так в сроки не укладывались.

Принял пальник.

Подождал, пока все отойдут. И выстрелил.

— Бах! — гулко ударило по ушам.

А снаряд чуть погодя ухнул в подмерзшую насыпь, немало ее разворотив. Пробив парусину щита, разумеется.

— Бань! — скомандовал граф и отошел чуть в сторону.

Было тревожно.

Очень нервно и тревожно.

Потому что сейчас, фактически происходило практическое испытание нового орудия. Получилось оно или нет — бог весть. Там, в Казани, они даже не стали пробовать — время поджимало…

Разговор, который случился между Лазаревым и Толстым в конце мая 1848 года, вынудил Льва пытаться «родить» адмиралу хоть какое-то подтверждение своих слов. Причем военное и свое.

Вот он и взялся за пушку.

Не хотел.

Считая все это преждевременным. Однако сроки горели. До Рождества не сделаешь — в 1849 году кораблей не выделят. А война приближалось. И судя по ощущениям Льва Николаевича, весьма вероятно, что та самая Крымская война случится раньше.

Сначала граф решил определиться с технологией.

Ковать?

Вариант. Но малые калибры еще можно, а Лазарев хотел что-нибудь посолиднее. И там уже все упиралось в оборудование и всякие приспособления для перемещения и вращения заготовки массой несколько тонн.

Долго.

Слишком долго. Можно попробовать собирать из труб, но тоже — дело небыстрое. Поэтому на этом этапе оставалось только лить. Из чего?

Бронза для нарезной артиллерии годилась условно.

Очень условно.

И желательно бы ее обойти стороной, просто в силу цены.

Сталь лить? Тема богатая и правильная, но… граф вспомнил о «ковком чугуне» и решил со сталью не спешить. В том числе и потому что те же англичане или еще кто-то попытаются пушку скопировать. Не зная этого нюанса, разумеется. Со всеми вытекающими сюрпризами.

Вот.

Решилось все это буквально за несколько часов, после чего граф нагрузил Казанский университет исследованиями. А сам занялся подготовки мастерской. Точнее, ее строительством, ибо свободных помещений в Казани было не сыскать. Небольшой. На окраине города.

Толстой просто не помнил — из чего и как этот самый ковкий чугун делать, поэтому подошел основательно. И начал вести широкие эксперименты силами еще не загруженных студентов и преподавательского состава. Ведь это не только любопытно, но и доходно. Граф охотно за участие в опытах доплачивал. И порой немало. Из-за чего в университете эти дела крайне ценили и любили.

В первый месяц он отбросил серый чугун, выяснив, что его отжигать бесполезно. А дальше экспериментировал уже с белым, подбирая оптимальный режим. Заодно начав опыты с доступными легирующими присадками.

Так что к сентябрю череда непрерывных опытов позволили не только вполне рабочую технологию получения ковкого чугуна, но и оптимальные легирующие добавки[2]. Понятное дело — требовалось работать и дальше над процессом, чтобы все выверить и оптимизировать. Однако и так получался неплохой рабочий вариант.

Еще месяц он возился, пытаясь отлить все правильно, а потом обточить и нарезать.

Провалился.

Потом еще все пошло насмарку.

И лишь к концу ноября удалось получить искомый ствол нарезной 8-дюймовой пушки. Визуально она напоминала 3-пудовую бомбовую пушку системы 1833 года[3], только стол утоньшался сильнее. Словно ее кто-то заметно обжал, оставляя в казне утолщение. Что в немалой степени сближало ее со знаменитыми «бутылками Родмана», до которых, впрочем, было далеко.

Квартал.

Целый квартал ушел на изготовление одной восьмидюймовки. Хотя умеючи, конечно, и год можно было мучаться. Например, по-хорошему, после отливки и отжига ее стоило бы хотя бы немного проковать. Но пока так. Оборудования для этого у него все равно не имелось…

— Выстрел! — крикнул Лев Николаевич.

Все, кто по неосторожности стояли слишком близко, резво отскочили. А он, дождавшись этого, подпалил заряд.

— Бах! — вновь ударила 8-дюймовка.

— Бань!

Однако следующую команду о заряжании он отдавать не стал. Вызвал приехавшего с ним специалиста. Тот пару минут походил, постучал по стволу молоточками, внимательно случая эхо стетоскопом.

— Заряжай. — наконец, скомандовал граф.

И так по кругу, пока не удалось отстрелять все десять изготовленных снарядов. Тоже из ковкого чугуна. К донной части которых крепилась медная «юбка», которая при выстреле расширялась и впивалась в широкие, но не очень глубокие нарезы. Давая и обтюрацию приличную, и вращение.

— Группа, — произнес Лев Николаевич, завершив стрельбу. — Бань орудие со всем радением.

После чего отдав пальник подбежавшему солдату-артиллеристу, направился к императору и Лазареву.

— А как же ударные гранаты? — с мягкой улыбкой поинтересовался адмирал.

— Побойтесь бога, Михаил Петрович. За столь скромный и это то — чудо, что успел сделать.

— Отчего же? — с некоторым удивлением спросил Николай Павлович. — Разве у нас лить чугун не умеют? Или его лить не умели конкретно у вас?

— Государь, а тут не простой чугун. Давление в канале ствола с переходом на нарезные снаряды возрастает. В этом… хм… сюрприз нашим западным партнерам. Они ведь попытаются пушку скопировать. Отольют из простого чугуна и… — Лев улыбнулся.

— Вы бледны.

— Первые десять выстрелов, Николай Павлович. — Я обещался сделать орудие, я его и испытывал. Лично. Чтобы никто иной не пострадал в случае моей ошибки. Мы даже проверить его честь по чести не успели. Все на бегу.

— А что за чугун? — оживился Лазарев.

— Вязкий. Куда более вязкий, чем обычный. Этот даже ковать помаленьку можно.

— И как… хотя… — улыбнулся адмирал. — Когда мы сможем испытать ударные гранаты?

— Весной. Не раньше. Я хочу подготовить два их типа. Причем в достаточном количестве, чтобы проверить выносливость орудия. Половину от того, что настреляем и поставим в живучесть.

— Отчего же половину? — несколько удивился император.

— Чтобы обученные расчеты не терять. Их добрая подготовка многократно дороже нескольких орудий обойдется. А если не учить, то и толку от него не будет. Так — в белый свет как в копеечку снаряды и живучесть переводить.

— Здесь что-то нужно подготовить? — спросил Лазарев, махнув рукой на поле.

— Да, конечно. Нужно подготовить передвижные щиты с фрагментами обшивок фрегата и линейного корабля. Хотя по десятку каждого типа. Лучше больше, чтобы статистику какую-никакую собрать. Здесь вот, рядом совсем, нужно вал отсыпать с щелью укрытия. Чтобы не рисковать лишний раз. Ну и вал тот отсыпать куда как добротнее. Мы пока не знаем, какая живучесть у этой пушки, поэтому придется готовить две-три тысячи снарядов минимум.

— СКОЛЬКО⁈ — ахнул император.

— У англичан, если они один в один все скопируют, такая пушка взорвется не сразу. Первые выстрелов пятьдесят-сто она почти наверняка выдержит, если без недостатков отольют. Проблемы начнутся потом.

— Хм…

— А что за снаряды?

— Сюрприз Михаил Петрович. Это будет сюрприз. Если не сложится — с обычной пороховой начинкой. А если сумею разрешить наметившиеся трудности, то… вам понравится.

— И опять с подвохом?

— А то как же? Они тоже утекут почти наверняка к англичанам. Так или иначе. А с ними будет особые трудности как по продолжительному хранению, так и по использованию. Если неосторожно делать, то можно и собственного корабля лишится.

— Так может, не надо?

— У них действие в несколько раз большее будет, чем у их товарищей на черном порохе. Соблазнятся. Ей-ей соблазнятся.

— Сколько вы этих пушек сможете за будущий год изготовить?

— Не могу сказать. Все буквально на белую нитку. Ничего не могу обежать.

— По нашим сведениям, — хмуро произнес Николай Павлович, — англичане ведут разведку наших укреплений приморских повсеместно.

— Сколько у нас есть времени?

— Никто не знает. — пожал плечами император. — Они стремятся поскорее завершить войну с Соединенными штатами, в которых достигли всех своих целей. Французы тоже, хотя только начали.

— Ясно… — кивнул граф. — Буду стараться.

— Уж постарайтесь.

На этом испытания и завершились.

Все поехали отдыхать.

Льву Николаевичу же очень хотелось выпить. Просто отчаянно. В конце концов, стресс-то какой! Стоять и самому палить из пушки, которая в любой момент могла взорваться.

Николай Павлович же с Михаилом Петровичем удалились, что-то бурно обсуждая. Им явно было не до чего. Мысли давили на голову изнутри и эмоции.

В таком состоянии Лев Николаевич и добрался до доходного дома, в котором остановился.

Вышел.

Шагнул вперед, к двери, и тут услышал:

— Граф!

Он обернулся на звук.

Из следовавшей следом возка выскочил студент, который держал в руке пистолет. В каждой руке. И до него было едва шагов пятнадцать.

Мгновение.

И он, опознав Льва Николаевича, начал поднимать правую руку.

Толстой же, шагая вбок и подворачивая корпусом, опустил руку к револьверу. Он был на «парковочном» ремешке, который не давал ему болтаться и выскакивать. Щелчок. Оружие пошло вверх. Одновременно правый палец привычно взводил курок.

Выстрел.

Этот студент успел первым. И пуля больно ударила графа в левое плечо. Однако на последних волевых он сумел все же завершить начатое, и даже уплывая от натурально нокаутирующего попадания, всадить пулю из револьвера супостату куда-то в грудную клетку.

Секунда.

Вторая.

И граф привалился к лошади, с трудом удерживая равновесие. Слишком уж большое останавливающее действие было у этой круглой пули, считай экспансивной, ибо все безоболочечные пули можно считать таковыми. Ударило от души. И перед глазами все плыло. Звуки воспринимались вязко. А стоять на своих ногах само по себе ощущалось как подвиг.

Кто-то подбежал.

Его подхватили и понесли. Хотя он сам уже мало что понимал…

[1] Здесь автор ориентируется на исторические карты Санкт-Петербурга 1830 и 1858 годов. За эти годы площадь застройки города практически не увеличилась.

[2] Добавки в чугун для последующего отжига в ковкий шли такие: около 1,0% кремния, около 0,5% меди и около 0,005% бора. Что сильно улучшало качества базового ковкого чугуна.

[3] 3-пудовая бомбовая пушка образца 1833 года имела калибр 10,75 дюйма (273 мм), длину ствола в 12 калибров с каналом в 9 калибров и массой ствола 385 пудов (6,3 тонн). Уменьшение калибра до 8 дюймов в тех же размерах дало пушке канал ствола 12 калибров при общей длине в 16 калибров и массе ствола в 300 пудов (4,9 тонны). В целом получившаяся пушка напоминала помесь 8′ 150 lb Naval Parrott rifle и Dahlgren gun, только в более удачном материале.