Железный лев. Том 3. Падаванство

Часть 3 Глава 9

1850, сентябрь, 13. Казань

Борис Семенович Якоби отпустил стопор катушки. И сразу же в небо стал подниматься странный сигарообразный объект. В пару сажень длиной[1].

Чуть завертелся, но почти сразу встал по ветру, сориентировавшись, как флюгер.

Подъем продолжился, а на бечевке «побежали» отметки выбираемой длины.

Десять сажень.

Пятьдесят.

Сто[2]…

Глухой удар. Несильный. Это бечевка, полностью размоталась и выбрав провисание, дернула тяжелую катушку, стоящую на массивном фургоне.

А в воздухе над Казанью поднялась модель аэростата очень необычной для этих лет формы, которую Лев Николаевич с Борисом Семеновичем Якоби проектировали с начала года…

Легкий каркас из бальзы, обтянутый лакированным полотном. А внутри баллоны из нескольких слоев хлопчатобумажной ткани, пропитанной желатином. Обложенных снаружи слоем рыхлого войлока в качестве теплоизоляции.

На первый взгляд — ничего такого… для 10−20-х лет XX века. Да и попозже вполне себе актуальное решение. Хотя, конечно, в те годы уже старались применять алюминиевые сплавы. Но и на бальзе можно было остановиться.

Правда, подъемную силу ему обеспечивал не легкий газ вроде водорода, а горячий воздух. Сейчас пока получаемый керосиновой горелкой, а в будущем — внутренним электронагревательным элементом.

Впрочем, всю обычность, пусть и модерновую, портило нахождение в его корме двухлопастного пропеллера. Которые «слетел» с блокировки только после того, как аэростат поднялся на максимальную.

Зачем он там?

Так, в центре масс, между баллонами располагался электрогенератор, от которого легкий, полый вал и шел к пропеллеру.

Да, это был ветряной электрогенератор.

Дикий, странный, но он вроде как получился.

И Лев Николаевич прямо-таки вдохновился этой идеей Якоби, высказанной им во время очередной посиделки. Когда они думали — где взять еще энергии, пока добыча и доставка ископаемого топлива не наладится. Это ведь годы, возможно, многие годы.

Да и потом…

Такое решение, если его отработать, выглядело очень полезным и в ближайшем будущем, и даже, пожалуй, в XXI веке. Ну а что? Передвижной электрогенератор для удаленных уголков и всяких временных объектов. В особенности ценный тем, что ему не требовалось топливо. Ну, разве что в самом начале немного керосина для первичного заполнения горячим воздухом…

— Стабилизировался, — произнес граф, рассматривая чуть колеблющийся аэростат.

— Высоту держит плохо, — заметил Якоби.

— Вижу.

— Порывом ветра может прижать к земле.

— А если вот так? — спросил Толстой и нарисовал тростью на земле профиль крыла.

— Что это?

— Поток воздуха идет отсюда — сюда. Здесь короткое расстояние. Здесь длинное. Но объем воздуха одинаковый. Из-за чего вот тут получается зона меньшего давления, и, как следствие, появляется вектор силы. Подъемной силы.

— О! Это поэтому птицы долго парят, просто расправив крылья?

— Да.

— Получается, что нам нужно корпус еще утяжелить… — покачал он головой.

— Не сильно, — покачал головой Лев. — Можно и маленькие крылышки. Основная подъемная сила-то идет за счет горячего воздуха. А это будет лишь коррекцией, чтобы порыв ветра не слишком прижимал к земле.

— Ну…

— Надо пробовать.

— Эта модель может их не выдержать. Слишком легкая. — заметил Якоби.

— Согласен. Возможно, ее порывами ветра к земле и прижимает из-за этого. Слишком маленькие нужны усилия для компенсации подъемной силы. Хм… А знаете, Борис Семенович… Чего мы играемся? Принципиальную возможность мы уже установили. Давайте строить полноценный аэростат с генератором.

— Вы, думаете? Не рано?

— А почему нет? Деньги есть. Возможности тоже. Бальзы той у нас тонн сто уже припасено на складах. Бамбук недавно завезли. Сильно по размеру не развернемся на деревянном каркасе, но всё же.

— Эллинг нужен.

— Так давайте строить. Заодно надо подумать, как его «парковать» на местности во время простоя и при обслуживании.

— От ветра же надо защитить? Так… Значит, щиты делать. Легкие. — рассуждал вслух Якоби. — Простые деревянные рамы с какой-нибудь решеточкой, чтобы поток разбивался на тонкие струи, с погашением завихрениями. Или мелкую сеть ставить из толстых веревок, или плетеную изгородь на каркасе.

— Так просто?

— А чего мудрить? Я бы с сетью попробовал для начала.

— Тогда за дело, — улыбнулся граф.

И Якоби ответил ему тем же, только с каким-то безумным блеском в глазах. Все ж таки здесь, в Казани он развернулся во всю ширь. Ибо Лев Николаевич находил ресурсы буквально на все его опыты и эксперименты. Да и сам ставил задачи одна интереснее другой.

Вот Борис Семенович и старался.

А вместе с ним и кафедра электрофизики Казанского университета, созданная под него. Куда перевели все связанные опыты. И по гальванике, и по электромеханическим устройствам, и аккумуляторам, и по различным приборам…

Вообще, граф вкладывался в развитие университета, видя в нем очень важный и нужный для него инструмент научно-технического прогресса. Локального. То есть, на месте… в регионе.

Так, например, он перестроил, а точнее, надстроил почти все ему имеющиеся корпуса, а также построил приличное количество новых. Включая довольно уникальные. Взять ту же обсерваторию. Новую. Он разместил ее на крыше нового здания кафедры астрофизики. Сам же телескоп, который он туда взгромоздил, оказался самым крупным в мире — с зеркалами по шестьдесят дюймов в диаметре[3].

Или электростанция.

Так находилось и несколько паровых машин на генерации, и какие-то педальные решения, и даже ветряк. Нормальный, обычный. Скелетная рама и пропеллер. Он, кстати, Якоби и навел на идею об аэростате-генераторе. Да и вообще — на той электростанции при университете куча была всякого-разного и опытного. Как для экспериментов по генерации, так и для обеспечения других исследований.

А общежития?

Образцово-показательные!

Прямо элитный кампус из трехэтажных зданий, верхний ярус которых занимали не жилые комнаты, а общественные помещения для совместных занятий. Стояли столы для игры в настольный теннис и бильярд. Чайные уголки. «Качалки» для занятий атлетикой. И многое иное.

Да и библиотека университетская расцвела как никогда.

Кроме поиска редких книг Лев оплачивал широкую практику переизданий. Находил где-то по коллекциям в России или еще где старую книгу и один в один ее переиздавал. Во всяком случае по тексту и иллюстрациям, если имелись. На латыни, на греческом, на арабском, на персидском, на китайском… да на любом, на котором находили.

И сразу тиражом экземпляров в сто или больше. Что создавало в публичной библиотеке Казанского университета не просто уникальную коллекцию книг, а еще и доступную для изучения студентами.

Ну и переводы с оригиналов.

Для чего собирали консилиумы разнопрофильных специалистов, не доверяя это дело одним лишь филологам. Чтобы смысл утрачивался минимально. Порождая каскад билингв. Да-да. Именно так. С одной стороны разворота: оригинал текст, с другой: перевод этой страницы. Специально для того, чтобы можно было уточнять смысл и в будущем корректировать ошибки переводов.

Количество книг росло просто в геометрической прогрессии, из-за чего уже шло проектирование нового большого здания библиотеки. Которое Лев Николаевич хотел видеть в несколько сказочном, возможно в готическом стиле, многоярусным, с большим количеством воздуха и света…

Кроме того, он нанимал и содержал за свой счет определенное количество экстраординарных лаборантов. Без которых интенсивность исследований не получалась бы подходящей. Преподаватели все ж таки преподавали, а студенты учились.

И да — ученых тоже переманивал, как и преподавателей. В том числе из исламского мира. В каноничном смысле, конечно, там ученых пока не имелось, но вот знатоков арабского или там персидского искусства — вполне. Филологов тоже.

Работал и с Китаем, с огромном трудом вытащив оттуда несколько ученых мужей, которые помогали с заказами литературы и описаниями всяких прочих материалов.

Оплачивал широкие эксперименты и многочисленные экспедиции. И многое, многое иное. Где-то за свой счет, где-то находя способы привлечь иные средства, как частные, так и государственные. Николай Павлович нехотя, но увеличил более чем вдвое содержание университета. А совокупный поток средств ежегодный к 1850-му году превысил государственное финансирование в семь раз. Не считая разовых вложений.

Как итог, осенью 1850-ого учебный год университет встретил с пятью сотнями студентов. Вдвое больше, чем в 1841-ом. При этом конкурс на место достигал пятнадцать к одному.

Появилась возможность отбирать лучших.

По способностям, невзирая на происхождение. При обучении только и исключительно за государственный кошт, да еще и выплачивая приличные такие стипендии за успеваемость из пожертвований. Заодно оттачивая способы фильтрации «головастиков». В широком смысле — для поиска толковых ребят среди бедняков…

С уровнями образования попроще тоже работали.

В частном порядке, так как не удавалось продавить новую программу через Николая Павловича. Казна ее пока потянуть не могла… пока.

Первая ступень выстраивалась через приходские школы.

Именно приходские.

Здесь Лев Николаевич находился в полной синергии с архиепископом, который и выступал главным драйвером этого процесса. Не имело значения какой ты веры, главное, что сеть начального образования, безусловно, была связана с православием. Не потому, что графу так уж нравилась религия, а для формирования некого идеологического единства.

Приход.

При нем школа, в которой священник и преподавал, по спущенным ему учебникам и методичкам. За дополнительную плату давая всем желающим курс чтения, письма и счета, а также краткий курс истории России — составленный Толстым и утвержденный лично императором. Такая небольшая брошюрка страниц на двадцать текста, нацеленная на формирование ощущение величия и масштаба…

Таких приходских школ удалось к осени 1850-ого развернуть шестьсот двадцать девять. В основном в Казанской губернии, но и в Нижегородской и иных. И потихоньку их сеть расширялась за счет роста финансирования из казны и от частных лиц. Но даже сейчас они одновременно обучали свыше десяти тысяч человек по двухлетнему курсу.

Вторая ступень была представлена начальными ремесленными училищами в числе шестьдесят восемь штук. Также по двухлетнему курсу им давали основы профессии и связанных дисциплин. Каких-то упрощенных или усеченных программ по механике или еще чего.

Только то, что им потребуется в деле.

Ну и расширенный курс истории России. Уже развернутый в полноценный учебник и подаваемый в контексте взаимодействия с другими державами. А также в пересечении с мировыми процессами, такими как Великие географические открытия и прочее, но с правильными акцентами.

Никакой лжи.

Нет.

Это было принципиально. Нельзя давать возможность противнику цепляться за такие «крючки» и бить в пропаганду. Просто где-то обходились минимальным упоминанием, а где-то развертывали от души, подавая с нужной стороны.

Основная цель была все той же — сформировать чувство величия и масштаба, добавив к этому ощущение «враг не дремлет» с тем, чтобы дать хоть какую-то прививку от подрывной пропаганды противника. То есть, воспользоваться правом «первого слова» и поставить всех, кто станет агитировать на стачки и прочие проказы в позицию оправдывающихся…

Третьей ступенью стали ремесленные училища. Еще один двухлетний уровень, который так же, как и предыдущие содержался преимущественно на привлеченные средства. Двадцать одно заведение, в котором расширяли и укрепляли ремесленные навыки, давая более глубокие знания по профильным дисциплинам и начальные по смежным…

Немного.

На первый взгляд.

Однако за глаза для имеющейся промышленности. С третьей ступени ежегодно выходило около трехсот человек класса рабочий высокой квалификации, мастер или что-то вроде этого. Даже их было непросто трудоустроить. Ведь образование — это часть экономики. Не идеологии, которая в лучшем случае должна идти сопутствующей нагрузкой. А именно экономики. Ибо нет смысла обучать инженеров, когда им не устроиться по специальности.

Можно.

Конечно, можно.

Но это получится симулякр. Имитация с профанацией. Для отчета и красивых разговоров. А торгово-промышленный конгломерат, который формировался вокруг Льва Николаевича, такого себе пока позволить не мог. Просто в силу ограниченности средств…

Особняком стояло классическое образование с его гимназиями. Но туда Льва особенно никто так и не пустил. Разве что курс истории удалось через императора продавить. Да и тот саботировали на местах.

Ну а что поделать? Пусть хотя бы так… пока так…

В общем, Борис Семенович после разрешения «поддать копоти» по полной программе расцвел и улетел творить. Лев же поглядел ему вслед и обнаружил, что чуть в стороне его дожидался Черепанов. И судя по всему, давно, просто не решаясь их отвлечь.

— Лев Николаевич! — крикнул Черепанов, заметив, что граф смотрит на него. — Есть!

— Что есть? — не понял граф.

— Вот! — потрясая тяжелой железкой, произнес он. — Я сделал! Как вы и просили.

Толстой сразу не сообразил.

Почти минута ступора.

И улыбка.

Широкая. Буквально от уха до уха.

Это был прототип планетарного редуктора, точнее даже не редуктора, а механизма для реверса. Не самый простой вариант, но эту технологию ОЧЕНЬ хотелось освоить, так как она открывала невероятные возможности и перспективы. Будучи при этом достаточно простой. Во всяком случае не принципиально сложнее иных шестеренчатых коробок передач или редукторов. Хотя, конечно, и не настолько интуитивной…

— Ставим? — оживленно спросил Черепанов.

— А то! — оживился граф.

И они быстрым шагом отправились к пролетке. Предстояло доехать до механического завода Игната Волкова, где шли работы над трактором.

Там же, кстати, и шестеренки резали.

Станок для этого специальный сделали.

Массивная такая чугунная станина. Стойка с неподвижным держателем дисковой фрезы, смена которой позволял получать нужный профиль и размер зубца.

Перед ним — салазки подавателя с держателем заготовки.

Держатель нужно было вручную проворачивать по шагам, задаваемым сменным диском делителя. А также наклонять, чтобы резать не только прямые, но и конусовидные шестеренки. Ну и механизм копира в салазках, который позволял либо накатывать заготовку линейно, либо с частичным поворотом, чтобы при необходимости закручивать зубья винтом.

Просто, кондово и довольно медленно, ибо всё в ручном режиме. Однако по местным меркам — крайне продуктивно. Ничего подобного все равно нигде не имелось. А тут даже один такой станок мог выдавать в день несколько десятков шестеренок, что с внешними зубьями, что с внутренними.

Это был еще один специальный станок…

Еще один…

На механическом заводе Волкова их уже несколько десятков разных изготавливалось, как для собственных нужд, так и для оснащения прочих предприятий. Нигде в Европе не удавалось закупить никакого современного оборудования. Не продавали. Вот и приходилось все самим изготавливать. Сразу хорошо, раз уж взялись. Закрывая свои потребности по мере их появления.

К счастью, механический завод уже разделили, вынеся изготовление паровых машин с котлами на новое предприятие.

Новое.

Свежее.

Муха не сидела. В смысле не зимовала.

Однако сам факт снятия массы текущих обязанностей ОЧЕНЬ сильно облегчила работу Волкова, который сосредоточился на производстве станков и расходников для них. Через что в России появился свое первое станкостроительное предприятие.

Очень мощное.

Самое мощное в плане технического и технологического вооружение в обойме Льва Николаевича. Через что на нем всякие экспериментальные поделки и изготавливались — в опытовом цехе.

Благо, что переток рабочих, в том числе квалифицированных, из Соединенных штатов в Россию продолжался. За ними прямо-таки натурально охотились представители графа, вывозя на его предприятия семьями. Тем более что там, за океаном, после войны шел упадок и развал — похлеще 1990-х в бывших странах Советского Союза. Так что работников хватало.

Хороших работников.

Имелась даже возможность нос воротить и выбирать лучших…

Толстой с Черепановым быстро добрались, буквально ворвавшись на территорию. И сразу в ангар, где возились с трактором.

Немного поколдовали там, монтируя этот редуктор. Заодно прогревая калильную головку.

И начали запускать двигатель.

Поворот.

Второй.

И чихнув, тот затарахтел.

Лев Николаевич немного подождал, пока он прогреется, и осторожно коснулся рычага сцепления. Прожал ручку блокировки и потянул его на себя, прижимая диски простейшего сухого сцепления.

Медленно.

Словно нащупывая реакцию.

Кулачковый эксцентрик и большой рычаг позволяли развить достаточно приличное усилие, чтобы работать осторожно и без рывков.

Вот пошло первое зацепление.

Мгновение.

И трактор вздрогнув, начал двигаться. Медленно.

Сам же граф не мог отделаться от наваждения. Ему казалось, что это все что-то нереальное… что оно ему сниться… Ведь на дворе был 1850-ый год, а он… ехал на колесной машине, приводимой в движение пусть примитивным, но двигателем внутреннего сгорания…

Медленно, но ехал. Да.

При этом довольно тяжелая конструкция, массой несколько тонн, отчетливо «козлила», но двигалась. А большие задние колеса, несмотря на столь малые обороты, позволяли разгоняться до пять-шести километров в час.

Сделал он кружок по двору.

Еще один.

Третий.

И подкатив, остановился возле прицепа — специально для опытов сделанного.

Включил реверс и сдал назад, подруливая к тележке, чтобы ее подцепить и посмотреть на работу трактора под нагрузкой. В принципе на таком двигателе можно запускать вращение в обратную сторону при должном опыте. Но Лев не стал с этим морочиться. Тем более что трансмиссия все равно была нужна для дорожного тягача…

— Лев Николаевич, — подбежав к нему, сообщил один из сотрудников мастерской. — Прислали гонца из особняка, к вам гости прибыли.

— Кто там? — несколько нервно спросил граф.

— От Шамиля кто-то. Я имя не запомнил…

[1] Пара сажень — это 4,26 м.

[2] Сто сажень — это 213 м.

[3] 60 дюймов — это примерно 1,52 м.