Эльфийский бык 3

Глава 39 Где речь идет о воспитании, а также об эволюциях гуманистических идей и эльфов

На лицо текла вода. Тонкой струйкой. Холодная и сладкая, и ещё такая, которой невозможно напиться. А Леший ловил и глотал, но всё никак не напивался.

— Дядя Леша, тебе пора уже просыпаться, — раздался детский голос. — Делов много.

— Их всегда много, — просыпаться не хотелось, потому что права Данька, делов много. Как только глаза откроешь, так сразу и навалятся. А пока Леший спит, то и дела вроде бы как ждут.

В стороночке.

Правда, потом пришло понимание и Леший сел.

Резко.

— Дань, ты откуда здесь?

— Так… пришла, — Данька сидела на полу, скрестивши ноги, и ничуть не смущалась, что вокруг вода разлита, и что вода эта светится, таким вот синевато-жёлтым. Искорки в ней опять же бегают, загораются и гаснут, загораются… — Я там была. А потом тварюка эта выползла, и я спряталась.

— Сильно испугалась? — Леший потряс головой.

Мокрой.

И сам он вымок, как тот воробей, под дождь угодивший, но это ничего. Главное — живой.

— Ага… никогда таких не видела. Бабушка Софа сказала, что это костяной дракон и он не всамделишний. Его сделали. И сказала, что этому грёбаному самоучке руки надо оторвать по самые плечи и в задницу вставить. Мне кажется, она очень разозлилась.

— Пожалуй, соглашусь.

Чтоб Софья Никитична так и выразилась? Хотя… выдумывать Данька не стала бы. Леший огляделся.

— А где… все?

Колбы сохранились, частью осыпались, частью треснули. Но людей внутри не было, как и половины бункера. Вместо дальней стены ныне была земляная осыпь, из которой торчали куски проводов и, кажется, угол двери. Похоже, там был запасной выход. Или логово твари.

Так, с тем, через который Леший попал, тоже неладно. В этом месте земля осела, а дальше, кажется, вовсе осыпало. Главное, чтоб никого там не завалило. А так-то земля — это не страшно. По земле они пробьются.

— Люди где?

— Мама сказала, что надо выводить. Что они усталые. Только они не усталые, а больные. Совсем-совсем. Но мама их вылечит. А мне сказала с тобой сидеть и не трогать. Ты силов много потерявши, — деловито произнесла Данька. — И тебе воду надо сделать правильную. Я сперва поила, а ты пить не хотел. Не глотал совсем. Тогда я подумала, что можно и так сделать, ну, чтоб ты целиком в воде был, и тогда ты поправишься. Ты поправился?

— Почти, — Леший потрогал голову.

Странно.

Не болит.

И плечи, и в целом. А его ж о стенку приложило конкретно так. Да и сил тварь рванула прилично. Потом щит…

— Людей всех вывели?

— Туда, там эти… как их… дядька Ворон сказал, что типа камер, где держали. И ещё лабратории… там ужасы всякие и меня туда не пустили. А если с тобой, то покажешь?

— Лаборатории?

— Ужасы. Никогда ужасов не видела.

— И не надо… такие ужасы точно тебе смотреть не надо.

Он встал, держась руками за голову. Надо же, а нехватки сил совсем не ощущается, скорее наоборот, их столько прибыло, что Леший того и гляди треснет.

Это Данька переборщила?

— Из этого бункера другой выход есть?

— Ага. Бабушкины мертвяки раскопали. Она их много подняла! Целое кладбище, если так-то… ну они копать начали, а потом деда Яша и ещё твои друзья вместе там землю подняли и ухнули. Аж затряслось.

Леший же, выходит, пропустил всё. Даже немного обидно.

— Я говорила, что тебя разбудить надо, — сочувственно произнесла Данька. — Но мама сказала, что тебя по голове стукнули. И у тебя мозги растряслись. И что тебе надо полежать. Отдохнуть. А теперь как? Стряслись обратно?

— Стряслись, — заверил Леший. — Веди…

— Куда?

— Туда, где все…

— А, погоди только, — Данька взмахнула рукой, и искрящаяся вода поднялась в воздух, сама собою скатываясь в шарики. — Я соберу. Там другие больные есть. Если их полить, то им тоже полегчает. Или тебе ещё надо?

— Нет. Мне хватит.

Странно было смотреть на девочку, которая деловито шлёпала по лужицам, а те поднимались в воздух, сворачиваясь в шары и пополняя цепочки их.

Безумновато.

С другой стороны, кто бы жаловался, но только не Леший. Данькины волосы отливали яркой зеленью, да и сама она тоже светилась, и не понять, отражённым ли светом или же своим собственным. А может, свечение это и вовсе только в сотрясённых мозгах Лешего присутствует.

Ничего. Он разберется.

Главное, что в целом эти самые мозги внутри черепной коробки находятся. Уже, можно сказать, достижение.

— Ты чего? Болит что? — обернулась Данька.

— Да нет, нормально.

— Тогда пошли. А то сейчас бабушка Софа своего дракона доделает… ну, она сказала, что быстрее так, чем транспорт искать. А ей очень надо что-то тому, другому сказать… ну, что он не прав.

И ещё, что ему руки выдернут и в жопу вставят.

С последним Леший был всецело согласен, только вслух этого не сказал. Что-то подсказывало, что это не совсем педагогично, что ли…

Их было двенадцать.

Двенадцать ушедших, от которых остались разве что имена. Двенадцать потерянных ветвей. Двенадцать ран, которые затянулись, но не зажили.

Двенадцать…

Кого?

Мертвецов?

Невозможно. Из эльфов невозможно сделать умертвия. Светлая сила не позволит. Но и живыми не были. Тогда как?

— Вы кто? — спросила дева, всё ещё глядя настороженно.

— Калегорм, — Калегорм выступил вперед и согнулся в поклоне. — Из третьей ветви дома Ясеня… рад приветствовать Ушедших.

— Даже рад? — девушка тряхнула головой, и хрустальные косицы её зазвенели. — Там, кажется, многое переменилось…

— Вы не представляете, сколько всего там переменилось.

Взгляд Калегорма искал.

Неонис Светлоликая? Она ли… на фибуле осиновый лист в серебрении. Это не герб. Изгнанникам не дозволено помещать гербы на одежду, но никто не в силах отобрать память.

— Сколько времени прошло? — поинтересовался юноша, опираясь на копьё.

— Много… тысяча лет без малого.

— Тысяча? — удивление меняет лицо той девушки, которая почти ребёнок. — Тысяча лет… это… это много. наверное.

Она нахмурила лоб.

А Калегорм увидел того, кого и не надеялся узреть когда-либо.

Мальбрик Медвежье ухо.

Уши у него были вполне обыкновенными. Да и сам он не выделялся среди прочих. Тогда почему…

— Погоди, Эя, — он выставил руку, не позволив девушке сделать шаг. — Тысяча лет, конечно, удивительно…

Свет отражался в хрустальных гранях.

— У него получилось, — произнесла дева, чьи волосы были заплетены в две косы, а голову украшала корона из остролиста. Ягоды его налились светом, тогда как края листьев напротив потемнели.

Это было красиво.

— Получилось, — согласился Мальбрик. — Только… что.

Он поднял руку и поглядел на полупрозрачные пальцы.

— Ох…

— Вот только не надо слёз, — Мальбрик произнёс это жёстко. — Мы знали, на что идём и во имя чего… поэтому… не надо слёз. Просто не надо.

И дитя — назвать её девой Калегорму было сложно — старательно заморгало, пытаясь сдержать эти слёзы.

— Тысяча лет… — повторила дева с короной из остролиста. — Мы были мертвы тысячу лет… а теперь вернулись. Калегорм… Мальбрик, это твой… потомок?

— Скорее уж моего брата, — статуя разглядывала Калегорма не менее внимательно, чем он — статуи. И Калегорм смутился, поскольку выглядел он далеко не так, как следовало бы.

И лицо вон красное.

Кожа от прикосновения тьмы пошла сыпью, а часть пузырьков лопнула и зуд лишь усилился. Ухо покраснело. Причёска тоже не соответствует высокому моменту.

Да и сам он, в целом.

Не соответствует.

— Я… счастлив лицезреть…

— Ой, — отмахнулась до того молчавшая дева, с цветами водяной лилии, вплетенными в косу, — давай без этих церемонных завываний. Они мне ещё тогда на нервы действовали. Начинаю думать, что всё-таки ничего не изменилось.

— Изменилось, — не согласился с неё Мальбрик, переводя взгляд на Ива-эна. — Многое изменилось… посмотри на этих двоих. Они связаны.

И все посмотрели.

Иван поёжился.

Восставшие древние эльфы, которые не просто так восстали, а ожившими статуями, уставились на него. И на Марусю тоже. Марусю Иван задвинул за спину, шепнув:

— Если что — беги.

И точно понял: не побежит.

Не оставит.

— Он… человек, — с удивлением произнесла девица, которая так и не выпустила из рук лука. Ну хоть целиться перестала.

— Наполовину, — уточнил Иван.

— Он наполовину человек… и ему позволено было появиться на свет! — в голосе звучало удивление. — Твоя мать была… несчастной девой, которую…

Дева замялась, не зная, как сказать.

— Пленили люди и заставили…

— Мою мать пленять себе дороже, — честно ответил Иван. — Даже у бабушки не получилось. И вряд ли её можно назвать несчастной. Она, конечно, своеобразная очень, но как мне кажется, вполне счастлива. Просто…

Они слушали.

Все двенадцать. Жадно так, будто Иван им не про маму рассказывал, а раскрывал секреты мироздания.

— Она просто практику проходила в Предвечном лесу… экологическую.

— Она… человек? — чуть ли не шёпотом произнесла совсем юная девушка.

— Человек. Вот… встретила отца. Влюбилась. Поженились. Потом я родился… потом то ли любовь прошла…

— Истинная любовь не может пройти.

— Или просто надоело. И она уехала. А я некоторое время жил с отцом, потом… потом меня бабушка забрала.

Эльфы загомонили все и сразу.

А та, хрустальная девочка, сделала маленький шажок и, протянув руку, коснулась Ивана.

— Какой… забавный… и смешной…

Обхохотаться можно.

— А что с твоими волосами? — поинтересовался кто-то.

Надо как-то различать их, что ли. Ну, попытаться во всяком случае.

— Это… подвиг во имя прекрасной… невесты, — получилось соврать и почти не покраснеть.

Разве что самую малость.

Маруся фыркнула, но не стала комментировать.

— А в наше время пели… — задумчиво протянула эльфийка и поглядела на Марусю, кажется, с завистью. Вздохнула даже. — С волосами интереснее… и намерения видны, и ждать не надо десять лет, пока он строки уравновесит и мелодию подберёт…

— Ещё слушай потом, — сказал кто-то из дев.

— Вообще-то… пока мы тут беседы ведем, — счёл нужным переключить внимание Иван. — Там мир гибнет!

Слова особого эффекта не возымели.

Нет, эльфы посмотрели на дверь, но куда больше их занимали Иван и Маруся.

— Это твоя невеста? — эльфийка с остролистом на голове наклонилась, чтобы рассмотреть Марусю. — Ты на ней действительно женишься? И тебе позволят?

— А кто мне может запретить?

— Твой род! Или вот род твоего отца… они пережили один позор, и теперь снова породниться с человеком. Почему тебя не изгнали?

— Понятия не имею.

— Потому что ныне это не принято, — пришёл на выручку Калегорм. — Я знаю, что некогда… Пресветлый лес придерживался идеи чистой крови.

— Придерживался? — фыркнул парень с копьём. — Это мягко говоря… они держались за эту грёбаную чистую кровь, как… как не знаю, за что! Даже Белеагру не удалось…

Он запнулся, словно вспомнив о чём-то.

Ком-то.

И помрачнел.

И остальные тоже…

— Белеагр… он был бы рад, — осторожно произнесла та, самая юная, девочка. — Что так вот… он ведь был бы рад, да? Это же значит, что всё не зря, правильно? Что мы… и Пресветлый лес не рухнул. И люди вот не завоевали наш дом. И мы вместе живём. Тысячу лет живём…

— И хотелось бы жить дальше, — Иван провёл рукой по волосам. Те, конечно, отросли, но не сказать, чтобы сильно. Главное, чтоб сходство с упырём в глаза не бросалось. — Но нам как бы снова мир спасти надо… и если так-то, мы от помощи не откажемся. Или хотя бы от инструкции… у вас есть инструкция?

— А что это? — поинтересовалась эльфийка.

Та самая.

Юная.

Похоже, инструкций по спасению мира у них не было.

— Это то, что нужно сделать, чтобы убрать предвечную тьму из мира, — Калегорм потрогал ухо. — Извините… чешется… у меня, кажется, слишком уж острая реакция на тёмную силу.

— Бывает, — согласился парень, похожий на Калегорма, как родной брат. — А делать… тут всё просто. На словах если. Надо найти вторую часть сердца, в которое тьму заключили. Мы пытались когда-то, но не вышло… потом стало совсем не до того…

— Вёльва сказала, что части целого стремятся к тому, чтобы вновь обрести целостность. И поэтому надо ждать, — поддержала та, юная. — Белеагр решил, что это разумно. Он думал, что если подождать лет сто или двести, то эманации смерти развеются и по остаточным следам мы найдём утраченное.

То есть план у этого Белеагра не ограничивался купелью?

— А дальше?

— Дальше… дальше надо соединить эти части и выпустить тьму, чтобы она тоже стала единой. Потом отворить врата…

Звучало просто.

Слишком уж просто. И сердце чуяло подвох.

— Как? — спросил Калегорм.

— Да как обычно. Принести жертву.

Ивану подумалось, что если это вот «обычно», то чего-то он не знает о светлых эльфах.

— Сердце вы принесли. И соединили… — тот, который был предком Калегорма, повернулся к двери. — И это мы поняли. Потому и пропустили ищущих. А жертвы где?

Точно не знает.