Эльфийский бык 3

Глава 33 Где все идет не совсем, чтобы по плану, но своим чередом

Госпожа Нахимова лично выехала на поле, которое давно давило на чиновничье сердце близостью к городу с его коммуникациями, в целом неплохим расположением и невозможностью всё вышеперечисленное использовать. Нет, попытки были.

Помнится, на самой заре карьеры Нахимовой, когда она была не главой городской администрации, но лишь третьим секретарём главы, один весьма самоуверенный бизнесмен заявил, что возведёт на этом поле коттеджный посёлок.

А что местные излишне суеверны, так это их проблема…

Нахимова покачала головой. Тогда всё, кажется, пошло не так прямо с проектной документации. Нет, согласовать её согласовали. Отчего бы и нет? Ещё начальник её, отёрши трудовой пот с лысины, проворчал:

— Авось, чего и получится…

Не получилось.

Вот на первом же котловане всё и стало. Главное, технику, которая стала в буквальном смысле, пришлось вывозить, а котлован сам затянулся, что рана на земле. И начальник, тем же вечером плеснувши коньяку не только себе, сказал:

— Дурное это место, Нахимова. Запомни. Ежели кому надо подложить свинью, отдавай на реконструкцию там или освоение. Только наши-то, местные, учёные, не возьмут.

А столичным, выходит, то и ничего.

Вон, суетятся.

И главное, суета такая, не пустая, как оно бывает, а весьма деятельная.

— Ну что ты за мной всё ходишь! Не собираюсь я замуж! — мимо пробежала лысая девица, на сей раз облачившаяся в широкие штаны, которые чудом, не иначе, не спадали с тощего зада, и розовую маечку, не прикрывавшую живота. — Кешка, скажи ему, чтоб не ходил!

— Твой поклонник, ты и скажи… здравствуйте! — на столичном мальчике была мятая футболка с россыпью высокохудожественных дыр, которая выглядывала из-под лилового пиджачка. А штаны классические, чёрные и со стрелками.

И ему вот доверили такое ответственное мероприятие⁈

— Что тут происходит? — Нахимова нахмурилась.

Обычно сие действие ввергало собственных её помощников в трепет, но вот этот мальчишка лишь рукой махнул и ответил искренне:

— Дурдом… но в целом более-менее успеваем. В полдень начало… чего так рано-то?

— Люди подъедут в полдень.

Нахимова и сама не знала ответа, но раз велено было начинать, пусть начинают.

— Это да… там вот основная сцена. Лавки мы не ставили. Проведём оупен-эйр на ногах… по классике, так сказать. Торговые лотки вот там будут… столб уже вкопали.

— Да не хочу я волосы! — донеслось слева. — Тебе надо, ты и отращивай…

— Поклонника нашла, — сказал Кешка. — Отбивается.

— От этого не отобьётся.

Поклонника Нахимова узнала. Вот откуда в городе Сабуровы? И главное, ни с кем не спутаешь, рожа наглая, сам здоровый, возвышается над людьми. Остальные как? Тоже прибудут?

— Думаете?

— Сабуровым, если чего в голову втемяшится, то уже не отступят. На редкость… негибкие люди, — она снова поморщилась. Во рту появился кисловатый привкус, а в желудке нехорошо так засосало. Явно ожила стандартная чиновничья, можно сказать профессиональная, болезнь — язва. — Но это ничего… пускай… а ты показывай, дорогой… показывай… значит, столб вкопали?

— Ага! Вон…

Тяжёлый автокран подъехал вплотную к столбу, и мастер в люльке что-то там крепил на верхушке.

— Мы решили оставлять сертификаты. На технику. Сами понимаете, что нынешний народ за сапогами и сарафанами не полезет, а вот если за телефоном… там будет три телефона, один ноутбук, ещё электросамокат, кофемашина. Призы можно будет получить на пункте выдачи. Вон там…

— И выдадите?

— Конечно, — на неё поглядели с удивлением. — Как иначе?

— Действительно…

Хотя вот… видно, что мальчик молодой, неопытный. Можно ведь и срок действия ограничить, и дополнительные условия поставить реализации, скажем, обязав выкупить… Нахимова усилием воли отогнала эти, в общем-то деловые и обыкновенные, но в нынешней ситуации лишние совершенно мысли.

— И замуж я тоже не хочу!

— Смотрите, чтоб не украл вашу эту…

— Василису?

— Её…

Слюны во рту прибавлялось, а в животе уже не пекло, а мерзковато дёргало, будто ожило там что-то такое… нехорошее. Это всё поле. Дурное место.

Все знают.

А они вот… ярмарку.

Кто так делает? И главное, от присутствия не отвертеться. Или всё-таки? Если там в больничку лечь. По состоянию здоровья? Нет… будут снимать. Пресса. Потом заговорят, что глава… а если произойдёт чего? Тоже заговорят…

Мысли путались.

— А там у нас загоны для скота. Выставка будет. Сельскохозяйственная. Пойдёте смотреть?

— Нет.

— Дальше уже технические. Вон, это артисты наши. С утра прибыли.

— Артисты?

Как-то Нахимова иначе артистов представляла. Менее… внушительными, что ли? А эти… будто с одного конвейера сошли, на котором кто-то взял да и повадился штамповать мускулистых мужиков.

— Это наши богатыри-затейники, — поспешил представить Иннокентий. — А там вот дальше и семинаристы…

— Какие-то они… здоровые.

— Так, в здоровом теле — здоровый дух! — бодро отозвался Иннокентий.

Насчёт духа Нахимова не знала. И хотела что-то ответить, такое вот… едкое, что бы заставило трепетать этого бестолкового мальчишку, навязанного ей вместе со всеми остальными. В животе кольнуло, и боль эхом сдавила виски, порождая незнакомое прежде чувство лютой ненависти.

Веселятся они.

А ей больно!

Плохо.

— Вам нехорошо? — Иннокентий заглянул в глаза. — Там ещё туристов доставили. Два грузовых вертолёта. Смотреть будете?

— Мне… голова… что-то… — немалым усилием воли Нахимова подавила желание вцепиться в глотку этому неудачнику. И тотчас сама поразилась этому желанию. — Разболелась… сегодня… что-то особенно… я пойду, пожалуй…

— Я вас провожу, — рядом возник молодой человек с длинными волосами, собранными в хвост. — А то вдруг дурно станет…

— Вы… кто?

— Так… — её новый знакомый поднял очи к небесам. — Василий. Пятименко… семинарист я.

Это он произнёс странным тоном, но голова и вправду раскалывалась, а потому думать о тоне было выше сил Нахимовой. И она просто кивнула.

Да и вид у нового знакомого был весьма даже одухотворённый.

И лицо подходящее, с тонкими чертами, с огромными глазами, в которых застыла невыразимая словами печаль. А потому она не стала сопротивляться, когда её подхватили под локоток и, что-то говоря, о душе, о предназначении и метановых облаках, которые собрались в верхних слоях атмосферы, усиливая тем самым солнечную активность, повели… куда? Зачем… не к машинам же… надо к машине. Вернуться.

Отчитаться…

Скот вон привозить стали… она видела. И тоже стоит проверить, но там суетно и воняет.

— Именно, — согласился Василий Пятименко, поворачивая в сторону по широкой дуге. — Зачем такой великолепной женщине идти туда, где воняет? И главное, что вы, овец не видели? Или коров… у вас иные задачи, более сложные. Высшего, можно сказать, порядка…

Она ещё переставляла ноги, но была бледна до серости, а вот в белых пузырях глаз уже проросли характерные ниточки тьмы.

— Сейчас мы с вами…

— Куда мы идём? — она встрепенулась, ненадолго приходя в сознание или в подобие его.

— Молиться, — Пятименко сказал первое, что в голову пришло.

— М-молиться? Да… надо помолиться… надо… о душе помнить. Да?

— Конечно.

— И мы идём молиться? Куда?

— А недалеко, вон туда…

И на автобус указал.

Автобус был с виду обыкновенный, каких много в любом городе. Разве что выделялся белым цветом и парой охранников, делавших вид, что они не охраняют, но просто так стоят, беспричинно. Даже, правила нарушая, на автобус оперлись.

— Туда? Молиться? — удивилась Нахимова. — Это же автобус!

— Это молельный автобус. Специального назначения.

Она всё-таки не дошла. Просто вдруг стала оседать мешком и Пятименко успел подхватить грузное тело лишь у самой земли.

— Ещё одна? — лениво поинтересовался Тимоха, отлипая от автобуса. — Ишь ты… какая… важная… а заразы нахваталась.

— Что? — двери приоткрылись и показался штатный целитель, который весьма же штатно и выругался, выражая своё ценное мнение по поводу подарка. — Когда они уже закончатся? Это седьмая!

Первые шестеро тоже были из числа администрации. Но настолько сильно тьма ни в ком не прорастала.

— Давай, тащи её. Блокираторы надень. И что за хренотень ты нёс, Пятименко? Молельный автобус…

— Эти, как очнутся и поймут, во что вляпались, так не только автобус, они весь город отмолят… во спасение…

— Всё же рожа у тебя, Пятименко, не по-уставу благостная…

— Стараюсь!

— Иди вон… обратно… ловец душ сыскался. И это… там родовая гвардия Волотовых прибыла. В подкрепление, так сказать…

— Дерьмо? — выразил общее мнение Пятименко. Не про гвардию. Скорее уж про обстоятельства, потому как если уж родовую подтянули, то ярмарка обещает быть весёлою.

— Ещё какое. И министр прибыть обещался. Очень ему хороводов захотелось, разбередили, говорит, всю душу. Ну и стенка на стенку… так что будет анонимно, но ты нашим передай. А то ещё зашибут, не узнавши. Неудобно получится, — завершил полковник. — Ох ты ж, грехи мои тяжкие…

И глянув на Пятименко, перекрестился зачем-то

— Всё… вали… семинарист. Нет всё-таки рожа у тебя чересчур благостная… прям бесит.

Офелия завернула кусок первозданной тьмы в платочек, а комок упрятала в шкатулку, которую в свою очередь поставила в другую.

Игла в яйце, яйцо…

— Иди, — она протянула ему картонную коробку из-под микроволновки, заботливо перетянутую жёлтым скотчем. — Иди… пока я ещё могу отпустить.

— А ты?

— А я… я постараюсь… постараюсь удержаться. Насколько возможно. Но он уже начал… начал он. Я слышу, — Офелия зажала руками уши.

— Я могу чем-то помочь?

— Нет. Ничего не можешь. Убить меня — это… это поломать то, что нас ещё держит. И людей своих не оставляй. Я их выпью.

Она уселась на полу у порога, скрестивши ноги.

— Ты… только постарайся быстрее, хорошо?

— Отнести? А дальше?

— Не знаю… я не знаю… знаю, что надо отнести. А ты сам… сам поймёшь. Мёртвые подскажут… иди… мне тяжело. Ты бы знал, как хочется тебя убить… иди же!

Ведагор принял коробку. Он чувствовал, как судорожно дёргается внутри комок тьмы, будто и вправду сердце пытается стучать, но не может.

Если соединить…

Не получится ли, что тьма оживёт?

Вернётся в мир?

И что он, Ведагор, этот самый мир погубит?

Вопросов больше, чем ответов, но и времени на подумать у него нет. Надобно решать.

А у калитки его ждёт человек, которого Ведагор совсем не чаял увидеть тут.

— Доброго дня, — Сумароков приподнял серую смешную кепочку и поклонился. А Ведагор ответил на поклон поклоном. — Вижу, я вовремя.

— Вас Инга послала?

— Нет. Не совсем. Ей беспокойно было, а я вот решил глянуть, куда ветра дуют.

Тьма тянулась к Сумарокову, но не дотягивалась, потому как щупловатую фигурку его окружило мерцающее полотно силы.

— Не шали, — сказал он тьме. — А ты, Ведушка, иди, куда собрался.

— Собирать вместе осколки тьмы?

— Вот-вот… хорошее дело. Задержалась она в нашем мире.

— А если…

Сумароков покачал головой:

— В этаких делах каждый сам решить должен, как когда-то мой прапрадед… но об этом после. Время к полудню уже. Так что поспешай. А за девочкой я пригляжу. Посидим. Поговорим… всем девочкам иногда нужно просто выговориться.

Он шагнул на тропинку и повторил:

— Поспешай же, Ведушка… поспешай. Буря того и гляди начнётся… мы-то попробуем задержать, но если не справишься, толку не будет.

Странно вот.

Поспешать он поспешит. Куда без того. Странно скорее держать вот в руках гибель мира, в картонной коробке, перетянутую жёлтым скотчем.

Начальник охраны ждал за воротами.

— Как?

— Отъеду. Нет, не трогай. Не прикасайся даже… — тьма не спешила выбраться, но контакт с неё для обычного человека, пусть и мага, опасен. — Машину найди. Поеду один.

— Но…

— Оставайся тут. В дом не лезьте. Там Сумароков…

— Здесь военных набралось… — тихо произнёс Влад. — Я узнал кой-кого… наших ребят тоже перебросили. Мы вместе или наособицу?

Ведагор задумался. Передавать гвардию в подчинение военным категорически не хотелось. С другой стороны, если военные тут, то Свириденковские игры всё же заметили. Это хорошо…

И само дело, как ни крути, общее. Волотовы в одиночку не справятся, а объединившись, можно и повоевать.

— Найди старшего. Погляди, кто. Если толковый, то присоединяйтесь. Чем больше порядка в таком деле, тем лучше. Но если идиот какой, то не лезьте. Будешь за старшего. Задача — прикрывать мирное население… выводить… короче, сам сообразишь, не маленький.

Инге бы позвонить.

Просто вот…

Сказать, что он её любит. И что вернётся. Не к ужину, возможно, но просто так… а вместо этого Ведагор поставил коробку на заднее сиденье машины. Удержался, чтобы не перекреститься.

И на солнце посмотрел.

Полдень и вправду близко.

Успеть бы…

Шайба прошёлся по сцене, которая пахла деревом, канифолью и ещё чем-то. Голова болела, но пить не хотелось. Более того, когда он вчера решился опрокинуть стопку, то водка, вместо того, чтобы ухнуть в желудок и принести желанное забвение, встала комом в горле.

А потом и вовсе вышла. Вместе с содержимым желудка.

Да так, что сестрица забеспокоилась.

И это беспокойство никуда не делось. Со вчерашнего вечера крутится-вертится, ни на мгновенье его не оставляя. Теперь тоже вот прилипла. А когда он покачнулся — голова вдруг закружилась — под руку нырнула.

— Может, доктора позвать? — она вдруг скинула маску сверхделовой женщины, и в глазах её Шайба увидел страх, тот, ещё в больнице Глашкой подхваченный, когда было не ясно, выживет ли он вовсе.

— Не надо. Просто… по ходу реально завязывать пора.

Он криво улыбнулся.

И сестрица вздохнула, а потом подошла и обняла зачем-то.

— Извини, — сказала она.

— За что?

— Ты знаешь… я знаю… — она и носом шмыгнула.

— Глаш? — прежде за сестрицей не случалось такого. Она даже там, в больнице, умудрялась выглядеть спокойною и уверенною. И командовала всеми, от врачей до санитарок, требуя, выбивая, находя варианты… только страх этот, в глазах, выдавал неладное.

Только он.

— Тебе это не нравилось… рэп и всё такое… но… и Эльку ты любишь, я знаю. А я… я… увлеклась, Фень… я просто увлеклась.

— Ну… бывает. Я понимаю.

Авария.

И похороны. Сперва мамины, потом папины. Похороны не избавили от суда и ущерба, который пришлось выплачивать, потому что в аварии виноватым сочли отца. И квартиру пришлось продать, а он, Афанасий, вообще… ему жить не хотелось.

Казалось, что лучше б он сдох тоже, чем вот так.

Рука.

И лицо.

Голос опять же… нет, он не то, чтобы вовсе исчез. Остался. Только стоило чуть напрячься и всё, голос срывался, а полное восстановление требовало денег.

Лицо.

И рука… была ж надежда, что получится вернуть подвижность. Глаша из кожи вон лезла, чтоб денег найти. На целителей одних, потом других… операцию за операцией.

Шаг за шагом.

Она заставляла вставать с кровати. И горло разрабатывать. И петь чего-то… хоть чего. И записала тот его, самый первый хит, про дерьмовую жизнь, когда он, решивши, что хуже не будет, начал не петь, а речитативом…

— Без тебя я бы пропал, — сказал Шайба, здоровой рукой обнимая сестру, которая вдруг показалась маленькой и хрупкой. — Точно пропал бы… ты ж меня вытащила.

— Ну да… вопрос только, куда втащила.

— Ну, куда-то я и сам залез, — он не удержался и поцеловал её в макушку. — В конце концов, мне бы не плакаться за жизнь, а решать, чего я хочу. А то на тебя всё повесил, сам же типа страдаю… всё, Глаш, прекращай… ты у меня умная. И красивая… и вона…

— Эй, парень, — на сцене появился мужик в красной косоворотке, поясом перехваченной. — Ты у нас кто будешь?

— Певец, — Глаша споро смахнула слёзы и повернулась. — А ты кто?

— Ну… типа… богатырь буду. Затейник.

Мужик повёл плечами и косоворотка затрещала.

— Тоже из артистов? — Глашка разом успокоилась и руку протянула, которую он пожал аккуратненько, будто опасаясь раздавить. — Вы знаете, кто тут всем руководит? Мы так и не согласовали…

— Так это… там… — мужик пальцем указал в снующих мимо людей. — А вы тоже типа певица?

— Я? Нет… я менеджер. Так, Фань, ты иди в гримёрку. Готовься и отдыхай. Я сейчас Эльку к тебе отправлю, обсудите, чего и как… идём.

И каблучки зацокали по сцене.

А Шайба поймал на себе премрачный оценивающий какой-то взгляд мужика.

— Сестра, — сказал он зачем-то. — Старшая. Не замужем. Детей нет. К сожалению…

Может, будь у неё муж и дети, Глаша свою энергию на них бы на правила?

Взгляд мужика сделался задумчивым, мечтательным даже… а потом он руку протянул:

— Касьянов… тут это… держи своих при себе. И как заваруха начнётся, так к семинаристам отступайте. Ясно?

Нет.

Но руку Шайба пожал. Левой.

А со сцены не ушёл. Осмотрелся и… зачем-то, набрав полную грудь воздуха, выдал:

— Эх, дубинушка, ухнем…

Эхо полетело-покатилось по-над полем. Надо же. И ровно получилась. И хорошо. И голос держится. Держится голос. А мужик палец показал:

— Ухнем! Ещё как ухнем!

Эльку надо будет найти всё-таки. И сказать, что он, Афанасий, её любит. И всегда любил. И любить будет до скончания дней. А потому, если она ещё не нашла себе кого-то более подходящего, то пусть возвращается и свадьбу планирует.

И плевать, что эта свадьба в творческие планы не вписывается.

Губы сами собой растянулись в улыбке, и захотелось спеть. Просто спеть вот… первое, что в голову пришло:

— Много песен слыхал я…[4]