Эльфийский бык 3

Глава 21 В которой рассказывается о зле древнем и не очень

В гостинице, в которую Ведагор вернулся, решив, что оставаться на развалинах особняка идея не самая лучшая, было весьма людно.

— Посторонитесь, пожалуйста… — мимо Ведагора протиснулся паренек странно-взъерошенного вида. — Кешка! Кешка, я тебе говорю, что не хватит! Там два десятка фургонов, даже если в каждый засунуть шестерых — это мизер!

Причём орал паренек так, что слышал его не только неведомый Кешка, Ведагор и его охрана, которая этакой прыти несколько удивилась, но и вся гостиница.

— Кешка! Ты меня слышишь⁈

— Стоять, — Ведагор положил руку на плечо парня и развернул. — Ты кто?

— Я? — на Ведагора посмотрели с некоторым удивлением.

Моргнули.

Глаза у бедолаги красные, кровью налитые. И разум в них, если и проблёскивает, то весьма смутно, так сказать, призраком самого себя.

— Я… Емельян, — Ведагору протянули руку. — Этот… пиар… чёрт, забыл, кто я. Извини… третьи сутки не сплю.

— Добрый день, — по-за охранником возник второй, в мятой рубашке и мятых же штанах. Поверх рубашки был наброшен куцый пиджачок бирюзового цвета, щедро украшенный позументом. — Иннокентий. А это — Емельян.

И руку протянул.

Глаза у него тоже были красные и ещё слезились. Да и выглядел паренек не очень здоровым. И главное от него слегка тянуло уже знакомой тьмой. Ведагор не удержался и наклонился, втянул лёгкий аромат. Так и есть… где-то подцепили.

Где?

— Мы представляем собой пиар-агентство «ВИЕ», — парень к чести его не шарахнулся. — И занимаемся организацией фестиваля народной песни… по заказу… заказу… точно, по заказу… хотя это не важно, наверное.

— Не важно, — согласился Ведагор и пальцами провёл по переносице. Его собственная тьма с радостью впитала подхваченные бедолагой ошмётки. А тот лишь моргнул. — Фестиваль — это хорошо… очень хорошо… особенно народной песни.

— И ярмарка будет, — поддержал Емельян, тоже руку протягивая. — В народном стиле!

Ведагор и её пожал.

Не сложно.

И тьму забрал.

— С-спасибо, — Иннокентий потряс головой, отгоняя. — Не знаю, что вы сделали… но полегчало. Это у меня, наверное, энергетиков передоз. Поспать надо…

— Мы Ваську потеряли, — Емельян застыл. — Кешка, мы Ваську… там оставили! В лесу!

— Ваську? — уточнил Ведагор.

— Василису… «ВИЕ» — это Василиса, Иннокентий и Емельян. Коротко и звучит… и точно! Надо…

— Стоять, ребятки, — по знаку Ведагора ожил Влад и, приобняв парочку, подтолкнул их в сторону. — Пойдёмте, расскажете, кого вы там и где потеряли…

— Она к лесу пошла… границы смотреть. Мы думали, ставить ли ограждение или, если ничего нет, то не надо… по плану было, но пока ещё доставят, пока смонтируют… а лес вот. Пошла, а нас отвлекли. И она не возвращалась…

До Ведагора доносились голоса.

— … мы искали, но потом что-то… что-то… кто-то… как-то… как мы Ваську потерять могли? Мы ж искали ведь. Или приснилось, что искали? А столбы! Кешка, столбы вкопать надо! С сарафанами… то есть с телефонами. Сарафаны, конечно, более скрепно, но за ними не полезут! А за телефонами — вполне себе…

— Смешные мальчики, — раздалось сзади. — А вы… долго не приходили. Ночь на дворе…

Ночь.

Ну как, ночь. Так, поздний вечер.

— Ждал вас там… — Ведагор разглядывал Офелию, подмечая, что она тоже изменилась. Исчезло вот это, глуповато-капризное выражение избалованной девочки. И держится совсем иначе, как человек, осознающий и свою силу и возможности. — Заодно и осмотрелся. Любопытно было. Никогда прежде не доводилось напрямую с тьмой сталкиваться. В живом, так сказать, виде.

Её смех на мгновенье перекрыл гул голосов.

И вовсе вдруг исчезли люди, наполнившие гостиницу, суетливые, бестолковые какие-то. А тьма из Ведагора рванула, чуя ту, которую полагала…

Хозяйкой?

— Вы не пригласите меня на прогулку? — и Офелия, не дожидаясь согласия, взяла Ведагора под руку. — Здесь нам точно не позволят поговорить… такая суета! Но что поделаешь… гости всегда приносят заботы, но с ними и радость.

Она посторонилась, пропуская пару рабочих, которые что-то куда-то волокли.

— Тут вроде бы девушка потерялась. В лесу, — сказал Ведагор. — Я дам людям распоряжение, чтобы помогли.

— Конечно. Я буду вас ждать… в конце концов, я так долго вас ждала…

Хорошо, что Инги нет.

Она могла бы неправильно всё понять и огорчиться. А огорчать жену Ведагору не хотелось.

— Помощь нужна? — начальник охраны поглядывал на Офелию, которая в свою очередь смотрела на Ведагора. — У неё такое выражение, будто она сожрать вас хочет.

— Хочет. И даже попробует. Но пока я ей нужен, — сказал Ведагор. — Что там с потерявшейся?

— Нашлась вроде как… там, на поле. Собираются ехать.

— И ты с ними.

Приподнятая бровь.

— Погляди, что за поле… и вот… я тут подумал, что давно наши люди не отдыхали. А тут фестиваль, ярмарка ожидается… столбы опять же с сарафанами.

— Гвардию рода пригласить?

— Именно. И сам съезди. Ты… почуешь, пожалуй.

А потом и Ведагора сводит, потому как где-то ж тьмы парни нахватались.

— Понял.

Офелия приняла предложенную руку и вздохнула:

— Вы бы знали, сколько забот, беспокойства… ярмарка эта — как снег на голову. С другой стороны ещё папенька мой говорил, мол, что ни делается, всё к лучшему. Вот начинаю верить…

— Как его здоровье?

— Плохо, — Офелия потупилась. — Очень плохо… вы же понимаете, что то, чем он занимался, не может не сказаться на… его восприятии мира.

— И желании мир захватить?

— Чудесно встретить понимающего человека.

— А вы чего желаете?

— Чего может желать красивая молодая женщина? Жить. Просто жить… мужа найти хорошего, — взгляд Офелии более чем выразителен. — Чтобы берег, любил и заботился… чтобы был мужчиной, а не ничтожеством. Я на развод подала.

— Сочувствую.

— Скорее уж порадуйтесь.

— Я рад, — искренне сказал Ведагор, правда, не стал добавлять, что в нынешней ситуации скорее рад за супруга Офелии. Глядишь, и успокоится. В конце концов, алкоголизм, в отличие от неудачного брака, излечим.

Вокруг гостиницы тоже было шумно.

Суетно.

Стоянка наполнилась машинами. Сновали люди. Кто-то с кем-то препирался, кто-то пел в полголоса, а кто-то душевно и выразительно матерился, хотя и не понять, по какому поводу.

— Суета… — вздохнула Офелия притворно. — Возможно… если, конечно, вы не боитесь меня… вы ведь не боитесь?

— Слегка опасаюсь.

— Это правильно… любой женщины стоит опасаться… хотите посмотреть?

— На что?

— Всё я вам показать не могу, но здесь недалеко у меня дом есть. Конечно, папин особняк — это родовой… был… нехорошо разрушать чужие родовые особняки, — Офелия погрозила пальцем.

— Он сам рухнул. Нехорошо заигрывать с тьмой.

— Идёмте. Здесь и вправду недалеко… когда-то мой дед изрядно вложился, облагораживая этот городишко. В столице у него не срослось. А может, он вовремя понял, что делать там нечего. Что сколько бы у него ни было денег, это лишь деньги. Там же важны связи, происхождение и всё такое… сила вот. У нас никогда особой силы не было. У деда ещё что-то там имелось… от прадеда. Тот воевал. С Наполеоном.

Она шла неспешно.

Улицы.

Прямые и чистые. И стоит отойти от гостиницы — безлюдные. Фонари горят. И окна домов светятся. И за некоторыми, если приглядеться, видны силуэты. Люди живут обыкновенной своей жизнью, и подглядывать за ними слегка неловко.

Но и смотреть на Офелию не хочется.

Она, пожалуй, красива.

Очень даже красива. И костюм из темно-красного, кажущегося сейчас чёрным, льна ей к лицу. А ещё вот это выражение то ли задумчивости, то ли мечтательности.

— Весьма отличился и был удостоен награды. Он и получил титул… многие получили. А ещё клочок земли. Здесь, неподалёку. Ему казалось, что теперь-то он заживёт, с титулом, наградой и пенсией, с землёй родовою. Что он стал равным, а на деле…

— Общество не приняло?

— Ну отчего же. Приняли. Только… это как невидимая черта, переступить которую тебе не позволят. Что бы ты ни сделал. Ты тут. Они там. В одни дома дорога открыта и там тебе даже рады, а в другие — нет… он не растерялся. Начал вести дела. Торговать. Ещё один недостаток. Смешно, если подумать. Вы… точнее старые рода вроде вашего, тоже всегда торговали. Силой своей. Знаниями. Землями… почему продать землю — можно, или вон сыры… Вельяминовы делали и продавали, а моего предка, когда он завёл коровок и рискнул повторить, обозвали купцом. Мол, невместно.

— Вы за него обиделись?

— Нет… они, те, кто над ним насмехался, те, кто решил, будто он не достоин более быть гостем в их домах, пожалели. Потом, после, когда он выкупал разорённые их беспечными детьми земли. Или когда мой дед, наплевав на все «невместны» строил свою маленькую империю. Когда ссужал им на их высокие нужды наши низко заработанные деньги. И забирал уже больше, много больше.

Пятиэтажные дома остались позади, сменившись невысокими строениями.

— Это исторический центр, — пояснила Офелия. — Дед не стал его трогать. Просто скупил дома.

— Все?

— Все… не сразу, нет. Ему нравилось. Он как бы… отвечал за своего отца. Этот вот принадлежал Захарьиным. Поместные дворяне, вообразившие себя очень родовитыми. У них было семеро дочерей. И прадед посватался, решив, что сойдёт девица и без приданого, лишь бы была происхождения достойного, чтоб детей уже точно приняли в общество…

— Отказали?

— А то… девицы, мол, хороши и не для всяких там. Их в столицу повезут, там и найдут жениха получше. Ага… одна в ту же зиму от лихоманки отошла, ещё одна разумом двинулась. И там в столице… оказалось, не больно-то нужны. Нет, замуж двоих выдали, но тоже не особо удачно. А прочие — кто в монашки, кто в приживалки. Небось, жалели потом, что отказали… — губы Офелии растянулись в недоброй улыбке. — А там вот видите, такой, со статуями…

Белесые статуи проглядывали во тьме.

— Это одна генеральская вдова жила. С сыном. Очень им гордилась. Мол, чиновник и карьеру в Петербурге делает. А сама она знатного очень роду, потому прадеда будто и не замечала… сгинул её сынок. На дуэли. Кто-то там то ли невесту, то ли жену опозорил и всё. Вдова же горя не вынесла и зачахла. Племянник её троюродный дом и продал.

— Вы всё так помните?

— У нас хорошая память.

— И что в этих домах сейчас?

— Прошу, — Офелия остановилась у ограды. — Мой прадед и дед просто покупали… они были довольно злопамятны.

— Они?

— Ладно… можно подумать, это лишь наш недостаток. О мстительности Волотовых легенды ходят.

— Её несколько преувеличивают, — Ведагор коснулся ограды и руку одёрнул.

Тьма?

Вот тут?

Прямо в центре городка этого? Или…

— Тише, — Офелия провела пальчиками по его ладони. — Она не любит незнакомцев. Она как раз очень пуглива… знаете, оказывается, что в старых домах столько всего хранится помимо альбомов и писем… хотя и письма бывает интересно почитать.

Калитка открывается.

Беззвучно так.

И Ведагор делает шаг.

Тьма внутри него приходит в движение, она вдруг обретает силу, которую и обрушивает, пытаясь смять возведённый барьер. И удар силён. Настолько, что дыхание прерывается, а во рту появляется характерный привкус крови.

— Ну-ну, — ладошка Офелии ложится на спину. — Спокойно… я сейчас… тише, дорогая, этот человек нам пригодится.

Теперь её лицо было не просто бело — мертвенно. И темные глаза казались в нём двумя провалами, сквозь которые на Ведагора смотрела нечто:

— Знаете, мой отец всегда хотел сына, — Ведагора подхватили под локоть и помогли разогнуться. — А я с детства только и слышала, что я гожусь лишь на то, чтобы род продолжить…

— И вы обиделись? — голос звучал резко.

— Сначала. Нет, не подумайте. Папа меня любил. Очень. Он знал, что мне тяжело жить… там, дома… одиноко, тоскливо. Вот и разрешил выбрать новый. Любой из этих. А попросила, и все бы отдал. Но зачем мне все? Мне этот понравился. Самый красивый. Вообще отец хотел сделать музей. Там… или вот гостиницу. Или музей и гостиницу. У нас много домов.

И все-то они — одно целое.

— Меня отправили сюда с няней и гувернанткой… очередной. Если бы вы знали, как тяжело найти хорошую гувернантку. Все-то мои больше думали о себе. Или вот о папеньке. Почти каждая мечтала его очаровать и выйти замуж. Чтоб как в той дурацкой книжке. Почему пишут такие книжки, в которых ни слова правды, а одни лишь нелепые мечтания? Но ладно… я бы, может, и приняла в ином случае. Если б они приняли меня. Но нет, я была лишней в их планах. Или инструментом. Даже не знаю, что хуже, когда тебя не замечают или когда начинают активно пользоваться, внушая, что папеньку надо пригласить, что… врали, врали…

Дом приближался.

Конкретно этот выглядел похожим на все провинциальные особняки позапрошлого столетия. Белизна стен. Колонны, низковатые и широковатые, лестница.

Статуи.

Портик.

И всё-то какое-то… простоватое. Обыкновенное. Если не считать тьмы, что свернулась там, под землёй.

— Это очень раздражало…

— И вы начали их убивать?

А ведь тьма не сожрала этот дом. Скорее уж она обжила, свила гнездо, пропитав собою камень и связав его, переродив в нечто… странное, извращённое. Если камень Свириденковской резиденции был мёртв, то этот вернули из мёртвых.

— Мне было тринадцать… или уже четырнадцать? Не помню… я услышала, как Викуся, которую я полагала подругой… у меня ведь не случалось подруг, и вдруг Викуся… милая, светлая. Такая любящая, чудесная, всегда готовая выслушать и помочь. И тут она болтает по телефону. Рассказывает, что у неё с отцом роман… конечно… она ведь была симпатичной, а он молод и холост… и в целом у него часто случались увлечения. Я понимаю. Не осуждаю… а она говорила, что забеременела. И что теперь он на ней женится. И что меня они отправят куда подальше. В закрытую школу. Зачем я, когда она родит мальчика?

— Обидно.

— Не представляете, насколько. И горько. Горько-горько. Я ведь любила её. И отца. А тут такое. Я убежала. В дом. На чердак… на чердаке я часто пряталась. Проводила время… там много странных старых вещей. Мне нравилось разбирать их. Листать альбомы, смотреть на лица давно умерших людей. Примерять их вещи. Представлять, как они жили, раньше, до меня… погодите. Она… не всегда готова принимать гостей.

Офелия сама коснулась двери и замерла.

А потом легонько толкнула её:

— Там я и нашла… это. И ещё письма. Много писем… здесь когда-то жил Завьянцев… обычный помещик, кстати, не из дурных. Хозяйственный, как я поняла. А ещё очень увлечённый историей.

Вот… кажется, Волотов точно знает, отчего все беды — от чужих чердаков и историков-любителей.

— Он раскопки проводил. Всё мечтал откопать место древней битвы. И даже полагал, что здесь где-то скрыт курган, в котором погребли Светозара Волота… это ведь ваш предок, верно?

— Верно.

Тьма пронизывала дом.

Какая-то… каменная некромантия, что ли?

— Не волнуйтесь. Она не тронет вас… она даже может забрать ту часть, которую вы посадили на поводок. Мой отец достаточно наивен. Мужчинам часто не достаёт гибкости. Так вот, Завьянцев и раскопал то, что он счёл доказательством своей теории.

— Покажете?

— Конечно… а отцу не показала. Он меня очень огорчил тогда… и потом. Вот.

Гостиная.

И ощущение, что эта гостиная застыла во времени. Лет… пятьдесят? Шестьдесят? Все сто? Темное дерево и лёгчайшая вуаль пыли, которая стирает острые грани. Сумрак в зеркалах. Тяжеловесная мебель по моде прошлого века. И тут же — шелковые ширмы в псевдояпонском стиле.

Впрочем, внимание Ведагора привлекли не они, но высокий столик.

И предмет, на этом столике лежащий. Сперва он показался просто куском угля, таким вот кривоватым, чуть обломанным и в разломе виднелась неровная сланцевая структура этого куска.

— Он думал, что это зуб дракона, представляете? — Офелия осторожно взяла осколок в руку. — Я читала дневники… письма. Он писал о находке и в Москву, и в Петербург. Всем знакомым и незнакомым тоже. В академию наук вот… а никто не ответил. Наверное, его сочли обыкновенным провинциальным дурачком, увлеченным, конечно, наукой, но ничего-то в ней не разумеющим.

Тьма сочилась из обломка, будто кровь. Она падала на пол, чтобы впитаться в него, и уже расползтись дальше.

— В столицах больше не верили в Чёрного хана. То есть, верили, что такой был и земли разорял. Всё же множество свидетельств, но это… обычно. Да? Нормально даже, если подумать, для того времени…

Сейчас, сбросив маску папиной доченьки, она, пожалуй, нравилась Ведагору куда больше.

— Но вот магия, мистика и драконы… драконы в историческую канву точно не вписывались. Хочешь подержать?

— Нет, — Ведагор покачал головой. — Что это на самом деле?

— Сердце. Осколок сердца. Верите, что даже у тьмы есть сердце? И когда-то давно его разбили. Человек бы умер, а она вот жива, только сердце болит… Я нашла его на чердаке. Плакала, плакала… сильно плакала. И хотела, чтобы она умерла. А потом поняла, что могу это сделать.

И сделала.

— Я… когда я взяла эту вещь в руки, многое стало иначе, — Офелия прижала обломок к щеке и зажмурилась. — И многое ещё станет… иначе. А будет ещё иначе, когда я получу вторую часть. Тогда сердце станет целым. И боль утихнет.

— А вы знаете, где эта вторая часть?

— Конечно, — ответила Офелия. — И знаю, что ты поможешь её получить. Если, конечно, не хочешь, чтобы все здесь умерли… это будет немного неловко, но…

Глаза её заволокла тьма.

— Но у тебя ещё есть время. У нас всех есть ещё немного времени.