Дворянство. Том II. Ступай во тьму

Глава 29

Глава 29

«Говаривал один мой знакомый, что лучше кинжал в брюхо, нежели первые роды. Боль примерно равная, только в первом случае тебе не разрывают задницу. Грубо и, как сказала бы Хель «анатомически неверно», однако справедливо по существу.

Наверное, если бы каждый муж самолично принимал на этом свете каждого своего ребенка, в мире стало бы куда меньше зла. Наверное… Двоебожники, разумеется, суть язычники, даже лучшие из них по природе своей лишь оскорбители Дара истинной Веры, кою подарил нам Пантократор во спасение душ. Но, вспоминая прошлое, я почти готов согласиться с их догматом о равенстве сутей. О том, что нет в душе человека изначальной склонности к добру и свету. Есть лишь две сущности, отмеренные в равных частях, но тьма оказывается сильнее, ибо свет требует деятельного, тьма же не требует ничего, она самозарождается из отсутствия.

Однако мы ушли в сторону от прежней истории. Вернемся к событиям той ночи…»

Гаваль Сентрай-Потон-Батлео

«Тридцать второе письмо сыну, о разном без системы,

в приготовлении к повести об ужасном и великом»

Первое, что увидела Елена, ворвавшись в дом – собственную служанку (стоит) и анорексичную повитуху (тоже стоит, однако на коленях). Витора с бледным, невыразительным лицом одной рукой цепко держала тетку за жиденькую прядь волос, другой сжимала обычный кухонный тесак для мяса. Судя по каплям крови на полу, служанка успела еще и подколоть несколько раз свою жертву. Завидев рыжеволосую, повитуха завизжала, громко печалясь на жизнь, по впалым щекам катились вполне натуральные слезы. Витора даже не моргнула, лишь крепче ухватившись за волосенки, похожие на крашеную паклю.

Елена молча уставилась на деревенскую девчонку, та негромко сообщила:

- Хотела сбежать.

Лекарка утерла со лба пот, стараясь как-то собрать мысли в один массив и определить, что да в каком порядке следует делать. Все шло не по плану… И, похоже, самым скверным образом. Повитуха что-то заныла, но тут терпение и запасы добросердечия у Елены закончились. Она шагнула к тетке и с размаху ответила ей пощечину. Подхватила за воротник многократно штопанного платья, одним движением вздернула и начала мотать из стороны в сторону будто тряпичную куклу. Тетка выла от ужаса. Вторя ей, сверху завопила Дессоль. Опомнившись, Елена разжала пальцы, и жертва мешком упала на пол, стукнув мослами о паркет, будто костью в кость. Лекарка склонилась над повитухой и приказала:

- Нож.

Витора немедленно вложила требуемое в раскрытую ладонь. Анорексичка захлебнулась слюной и слезами. Елена поднесла сизый, в черных точках, нож к самому лицу жертвы и негромко, но безумно страшно выговорила, раздельно, чтобы тетка расслышала каждый звук:

- Ты взяла деньги. Ты сделаешь все или я разрежу тебя на куски. Если попробуешь бежать, я тебя выпотрошу и приколочу кишки к столу гвоздями.

Она вскинула голову и крикнула, не сомневаясь, что указание будет выполнено:

- Закрыть двери! Все двери! Эту скотину из дома не выпускать!

Судя по топоту и стуку дерева, приказ и в самом деле поторопились исполнить. Очевидно, слуги прекрасно поняли, кто сейчас в доме главный. Елена улыбнулась анорексичке, отчего та, кажется, малость обмочилась, и все так же тихо сказала:

- Видишь. Мне бежать некуда. Тебе - тем более. Мы примем роды. Если все пойдет скверно, умрем. Но тебя я убью самолично и очень, очень плохо. Хуже чем любой палач. Веришь?

Тетка молча кивнула, глядя на лекарку как на порождение дьявола.

- Работай! – рыкнула Елена.

Она выпрямилась, перевела дух и схватилась за голову, понимая, что упустила еще один момент, напрямую касающийся операции. Еще один из многих! Пока женщина думала, повитуха с неожиданной шустростью побежала в комнату Дессоль по лестнице. Видимо поняла, что нынче как на поле боя – отступать некуда и осталось лишь победить или умереть. Из покоев баронессы опять донесся жуткий вопль, теперь ему вторила компаньонка, моля Параклета о чуде.

- А это нормально? – спросила Елена саму себя. – Так и должно быть?

- Да, - неожиданно ответила Витора.

- Ты, - ткнула ее пальцем в грудь Елена, приняв решение. – Рыцаря видела? Того, с которым я была?

- Да.

Определенно, в критические моменты служанка держалась с хладнокровием кавалера на поле боя. Хотя, быть может, просто передоверила хозяйке все, включая любую ответственность.

- Беги за ним, найди, если ушел недалеко. Мне нужен человек на коне и с гербом. Быстрый и чтобы ногой открывал двери.

Конечно, мобилизовать можно и кого-нибудь из домашних, но почему-то Елена была уверена, что Барнак справится лучше.

Витора кивнула и побежала исполнять указание. Елена сделала губы трубочкой и выдохнула, будто стравливая давление из котла. И тоже поспешила наверх, прыгая сразу через две ступеньки.

Роженица сидела на кровати в темной луже и обливалась слезами, плотно обхватив живот. Волосы закрывали бледное лицо спутанной массой, дыхание было сиплым и тяжелым.

- Потуги, - доложила анорексичка с умеренным оптимизмом. – Пошло дело!

- Все будет хорошо! – уверенно пообещала лекарка подопечной, но Дессоль, кажется, не очень поверила. Она заплакала еще сильнее, однако рыдание почти сразу же утонуло в новом приступе болезненных криков.

- Бо-о-о-оже!!! – протяжно закричала баронесса. – Параклет, спаси и помоги мне!

И мне, добавила про себя Елена, чувствуя, как у нее затряслись руки. Процесс родов оказался страшнее любой операции, любого ранения из тех, что мужчины наносили друг другу. Сейчас лекарка согласилась бы кромсать отсюда и до заката все, что угодно, лишь бы не…

Дессоль опять закричала, откидываясь на плотные войлочные подушки, стуча кулачками по мокрому одеялу.

- Выделения хорошие, - бурчала повитуха. – Слизь отошла. Добрый знак.

Елена сумела подавить рвотный позыв, Дессоль нет. Только теперь лекарка заметила компаньонку баронессы, которая застыла в углу комнаты соляным столпом, бормоча молитвы.

- Полотенце! – бросила ей Хель, пока анорексичка обтирала мокрое лицо роженицы чистым платком. – Помогай!

Втроем они перетащили Дессоль с кровати на пол, помогли ей встать и подтянуться на длинном полотенце, которое перекинули через стропила.

- Слуги! – заорала Елена. – Запорю нахер всех! Быстро сюда, ублюдки!!!

То ли она была по-настоящему страшной, то ли слово «шампьона» стоило дорого, то ли все вместе и что-нибудь еще, но в дверном проеме нарисовались бледные физиономии трех или четырех домовых слуг.

- Барона не пускать, - отрывисто приказала Елена. – Передайте ему, это женское дело.

Она была уверена, что Лекюйе и так не почтит визитом рожающую супругу, но решила на всякий случай обезопаситься с гарантией.

- Греть воду без перерыва! – продолжила она. – Во всех котлах и кастрюлях, что есть в доме.

- Уже, - боязливо откликнулась кухарка. – Мы то помним…

Елене стало на мгновение интересно, что помнят слуги, но в следующую секунду Дессоль снова закричала, дрожа всем телом, и лекарка забыла об интересе.

- Все чистые простыни сюда! Полотенца кипятить без перерыва!

- Исполним.

Внизу хлопнула дверь. Спустя несколько мгновений лестница заскрипела под уверенными тяжелыми шагами.

- Господи, помилуй! – воскликнул Барнак, отшатываясь при виде зрелища, что не приличествовало взору мужчины. Елена бросила помощницам: «Держите аккуратно!» и шагнула к рыцарю, увлекая его в широкий коридор.

- Барнак! – с облегчением выдохнула Елена. – Нужна помощь.

Надо признать, молодой кавалер только бровью повел при такой фамильярности, но женщина все равно этого не заметила.

- Что надо сделать? – уточнил рыцарь-негоциант, косясь на открытую дверь, за которой стоны роженицы мешались с утешающим бормотанием повитухи.

- Мне нужен шовный материал, - сообщила Елена и увидела, что собеседник не понимает ее. – Нитки для зашивания раны!

- Еще нитки? – наморщил лоб молодой человек.

Елена покрутила пальцами, стараясь подыскать нужные слова для ее интуитивного прозрения.

- Нити! – повторила она. – Если шить матку…

Она снова осеклась. Рыцарь покраснел, как помидор, которых в Ойкумене все равно не было.

- Баронессе, возможно, понадобится операция, - у Елены из головы напрочь вылетели все сословные правила и обращения. – Матку надо будет зашивать…

Очередной крик роженицы сотряс дом, перебив объяснение. Гигехайм оттянул ворот, будто рыцарь задыхался. Из комнаты выглянула анорексичка, весело сообщила, выставив зубы словно зомби-кролик:

- Воды бесцветные, с белыми хлопьями. Крови почти нет. Добрый знак!

И скрылась обратно. Красный цвет Барнака сразу перешел из помидорного в труднопредставимый вариант багрового.

- Зашивать, - повторила Елена. – Нитки останутся в брюшине, понимаешь?

- Их не достать из шва, - Барнак, несмотря на крайнюю степень растерянности со смущением схватил мысль на лету. – Все равно, что зашивать кишки?

- Да! – воскликнула женщина, готовая расцеловать умного юношу. – Потом будут нагноение и смерть.

- Нужны те, которые рассасываются сами собой? – продолжал демонстрировать чудеса прозорливости Барнак.

- Да! – повторила Елена. – Надо…

Она снова осеклась. На Пустошах вопрос не стоял бы, там следовало немедленно использовать нити, извлеченные из мясистых листьев «подорожника», но… Но такими свойствами обладали растения из проклятых земель. Елена попросту не знала, насколько целительна обычная флора, не подвергнутая слабой «маго-радиации». Вроде бы говорили, что эффект хуже.

- Ищи нитки и струны из сухожилий. И овечьих кишок, - в этом Елена точно была уверена. – Самые тонкие! Бери разные, потом выберем нужное. За любые деньги, я все возмещу.

Снова появилась тетка, на сей раз, тощая физиономия лучилась уже не энтузиазмом, а тревогой.

- Кровь пошла! – гаркнула она и снова пропала.

- Я понял, - Барнак склонил голову. – Займусь немедля.

Елена хотела сказать «спасибо», однако обнаружила, что ноги сами собой несут ее обратно.

И разверзся ад.

Елена уже поняла, что роды – дело сложное, трудное, опасное и в целом страшное. Однако женщина и близко не представляла, насколько это ужасно в реальности. Ужасно… и долго! Слабые обезболивающие и отвары не помогали, Дессоль страшно мучилась, тело баронессы то и дело сотрясали настоящие конвульсии, будто несчастную било током. И так час за часом. Роженица уже не могла стоять, даже с посторонней помощью, ее приходилось буквально держать на весу. День незаметно склонился к закату, в доме стали зажигать лампы, а жуткий процесс только набирал силу.

Барнак принес целую охапку всевозможного шовного материала, судя по количеству и разнообразию, молодой кавалер буквально вымел улицу аптекарей, набирая все подряд. Елена поблагодарила его лишь кивком и замученной улыбкой, но кажется, рыцарь все понял верно, и не оскорбился. Сделав дело, Гигехайм незаметно покинул дом.

Лицо повитухи мрачнело все больше, впрочем, Елена и сама видела, как прибавляется крови на полотенцах, которыми обтирали роженицу.

- Помогите, - молила Дессоль, бледная как смерть. – Помогите, прошу!!!

Она то рыдала, то срывалась на богохульные ругательства.

-Так-так-так… - бормотала себе под нос повитуха, обхлопывая, ощупывая тугой живот баронессы. Тонкие и длинные пальцы с крупными узлами суставов царапали кожу как сухие веточки.

Елена поддерживала роженицу, Дессоль цеплялась за полотенца и выла.

- Так-так, - повторила тетка, выразительно подмигивая лекарке. Дессоль это заметила и выматерилась, как дворник или солдат, словами, которые аристократке знать было категорически не положено.

- Что?! – простонала она. – Что такое?!!

- Успокойся, - бросила Елена, кусая губы, словно это ее мучили болезненные схватки. Женщина с каждой минутой все ярче и образнее понимала, на что подписалась и как плохо подготовилась. Например, Дессоль можно было сунуть в ванну с кипяченой водой. Или приготовить что-то вроде гинекологического кресла, но такая мысль и в голову не пришла. Надо было! Тупая, тупая дура!

- Все будет хорошо, - уверила Елена.

- Я умру! - простонала баронесса. – Проклятие меня настигает! Господи, пожалейте! Дайте что-нибудь от боли! Я не выдержу!!!

Дессоль с большим трудом сфокусировала мутные, с полопавшимися капиллярами глаза на Елене.

- Дай, - попросила она срывающимся голосом. – Дай! Дай!! Ну дай же!!! Пожалуйста! Ты же лекарь!!! У тебя волшебный сундук! Там все есть…

- Нельзя, - Елена с материнской нежностью обтерла мокрое лицо подопечной. – Нельзя, милая… не сейчас.

Она могла бы объяснить, что бережет сильный обезболивающий эликсир на крайний случай, если придется делать операцию. А то запросто может получиться так, что следующая доза не подействует. Но стало ясно, что в нынешнем состоянии Дессоль к осознанию столь сложных мотивов не способна. Глядя на нее Елена и сама понимала, что в таком положении плевала бы на любые доводы рассудка. Хронометра в доме не было, но даже по общей прикидке процесс уже шел часов двенадцать-четырнадцать, самое меньшее. И один Параклет знает, сколько еще впереди.

Дессоль разразилась проклятиями, теперь уже персонально в адрес лекарки. Елена узнала о себе много нового, включая обвинение в прямом сговоре с врагами семьи Аргрефф, однако пропустила это все мимо ушей, понимая, что устами подруги нынче говорит немыслимое страдание. Куда сильнее Елену беспокоил цвет последнего полотенца – уже не розовый, а карминово-красный.

Лекарка обменялась взглядами с повитухой, та незаметно для пациентки покачала головой с видом тревожным и откровенно испуганным. Дессоль очень кстати потеряла сознание, ее положили на кровать. Елена размяла гудящие усталостью руки.

- Неправильный разворот, - выдала диагноз повитуха. – Кажется дитенков таки двое. Толкаются, мешают друг другу.

О, какая прелесть, вымученно подумала Елена. Сейчас начнется.

- Бесы! – возопила, рухнув на колени, компаньонка, набожно складывая руки. Кажется, стресс и ужас происходящего малость подвинули крышу девицы.

– Бесы пережимают живот несчастной Дессоль! Такова скорбная плата за недостаточные молитвы! Кровь! Кровь, пролитая на арене поединка, душит несчастную! Проклятие семьи Аргрефф! Молитесь, молитесь Параклету!

Баронесса вскинулась, опять задрожала и крикнула, как затравленный зверь. Елена поняла, что надо гасить панику.

– Пошла вон, - коротко приказала она истерящей компаньонке.

Та открыла рот, закрыла его, сделала еще несколько квакающих движений, прежде чем из глотки вырвалось сиплое и недоуменное:

- Да что ты…

Слушать, как много она себе позволяет, лекарка не стала, изгнав скудоумное сознание из комнаты буквально пинками. На пороге они едва не опрокинули Витору, которая с натугой тащила очередной котел с кипятком, а также уборщицу с ведром и тряпкой, чтобы протирать залитый водой и кровью пол.

- Молодец, - похвалила Елена, спуская с лестницы орущую благим матом девку не слишком, но все же благородного происхождения. – Надо еще.

- Несут, - так же лаконично ответила сельская девочка.

Похоже, в баронском доме, накрепко затвердили, что в любой непонятной ситуации следует кипятить больше воды и поддерживать чистоту.

- Больше свечей, - приказала Елена. – Лепите везде. Нужен свет как днем.

- Будет, - с той же военной исполнительность отрапортовала девочка.

Елена машинально перекрестилась и пошла обратно.

Час шел за часом, вечер перекинулся ночью, ночь постепенно стала глубокой и непроглядной.

- Нет, - покачала головой повитуха. Волосы она убрала под платок, завязанный на манер тюрбана, глаза тетки лихорадочно блестели. – Один точно поперек лежит. Или лежат.

- И что?

- Потуги хорошие. Но своими силами не разродится, - повитуха бросила косой и жалеющий взгляд на Дессоль, которая опять провалилась в беспамятство. - Бедра больно узкие. Одного вытолкнула бы с Божьей помощью. Двух – нет.

- Что делать? – спросила Елена.

- Поворот плода. Надо взять дитенка за ножку и повернуть так, чтобы лег вдоль. А затем тащить.

- То есть руку… прямо в утробу? – не поняла лекарка.

- Ну да.

- Ты так делала?

Их прервало невнятное бульканье. Дессоль снова корчилась в приступе рвоты, Витора без команды помогала баронессе не задохнуться. Комната, невзирая на открытые окна, провоняла кровью, страхом и болью. А еще спиртом, в котором полоскали руки самозваные акушеры.

- Да, - повитуха устало вытерла мокрый лоб запястьем. – Но с одним.

- Опасно?

Тетка после недолгой паузы кивнула. Сказала:

- Поломать можно. А если уж двое…

- Делай. Руки с мылом!

Господи, помилуй нас, попросила Елена. Параклет, выручай! На тебя вся надежда теперь.

Улица за толстыми стенами замерла. Ночью в столице продолжалась насыщенная жизнь, однако даже подвыпившие гуляки, даже бандиты, которым по колено море-океан, будто избегали темной громады баронского дома. Роды – дело опасное, появление на свет нового человека привлекает силы зла, готовые предъявить права на маленькую жизнь. Ночные роды, да еще кровавые, тяжкие – опасны вдвойне. Не следует без особой нужды ходить мимо, всякое может случиться…

- Нет, - буркнула повитуха, обтирая чистой тряпицей руку, залитую по локоть кровавой слизью. – Переломаю кости. Одну вроде уже сломала.

Охуеть, искренне подумала Елена. Ну, просто охуеть. Отличный способ прийти в мир – через переломы еще до собственно рождения.

- Одного умертвить, - приговорила повитуха. – Вытащить по частям. У второго будет шанс.

- Боже, - опять выдохнула баронесса, которая незаметно пришла в себя и, кажется, расслышала последние слова суровой тетки.

- Бо-о-оже…

Елена пустилась на колени рядом с кроватью, взяла в руки бледное и опухшее лицо Дессоль. Роженица уже не могла ни плакать, ни кричать, она сорвала голос до того, что слова едва пробивались через натужный хрип сорванной глотки. Глаза блестели грязноватыми красными озерцами.

- Пожалуйста, - прошептала Дессоль. – Пожалуйста…

Она крепко ухватилась за руки Елены, стиснула так, будто подруга стала якорем, который мог удержать на этом свете мать и не рожденных детей.

- Пожалуйста… Я хочу жить… ты можешь, я знаю. Ты можешь все. Бог тебя любит. Он тебя видит. Спаси меня…

Он всхлипнула и добавила:

- Спаси… нас.

Очередная конвульсия выгнула несчастную, она опять завыла, теряя разум от страданий. На губах выступила розовая пена.

- Крови все больше, - тихонько указала Витора.

А ведь девчонке пришлось вынести, пожалуй, никак не меньше, подумала Елена. Может и побольше. В куда более скверных условиях, без танцующей вокруг команды, без несчетных ведер чистой воды, обтираний и дружеского участия.

Повитуха глянула и решительно заявила с уверенностью профессионала:

- Надо что-то делать. Еще немного и утроба станет рваться по-настоящему. Тогда уже все.

Бог меня любит, повторила про себя Елена. Бог любит меня? Пока меня любила и ценила в основном Смерть.

Что ж… сейчас проверим, кому я больше угодна этой ночью.

- «Молока» - приказала она Виторе. – И «мертвой воды» в новую плошку. А ты обтирай руки! До локтей, каждый палец. Как в первый раз.

- А-а-а, - проблеяла повитуха, кажется, теперь по-настоящему испуганная. – Ой.

- Ага, - осклабилась Елена в приступе ненормального веселья, в котором было куда больше от истерики, нежели от забавы. – Будем резать.

- Сдохнет, - посулила тетка.

- Бог не позволит, - сказала, как отрезала Елена. – Сегодня он с нами. Зашьем потом вот этим, из кишок ягненка.

Как ни странно, это подействовало. То ли уверенность рыжей передалась повитухе, то ли сработало понимание, что пришло время крайних средств. А может и в самом деле тетка поверила, что Параклет-Утешитель смотрит с небес на отмеченного Его благосклонностью поединщика… В любом случае она молча и деловито начала готовиться к операции.

- Пей, - мягко попросила Елена баронессу, поднося к искусанным губам роженицы чашку с обезболивающим. – Выпей, и все закончится. Ты проснешься, и все будет позади. Все будет хорошо.

- Правда? – прошептала Дессоль. Бледная, с расширенными глазами, она сейчас походила на диснеевского Бэмби, только избитого, обескровленного и замученного. У баронессы не осталось сил даже на страх, ею целиком и полностью овладела безумная, слепая, неистовая надежда на подругу. На рыжеволосую женщину, которая может все. И Елене захотелось самой разрыдаться, но такую роскошь она себе позволить не могла.

- Обещаешь?

- Конечно. Богом клянусь.

Дессоль хлебала, напрягая сорванную глотку, глухо всхлипывая и обливаясь декоктом, как беззубая старуха. Повитуха готовила свою страшную бритву под зорким присмотром Виторы, которая уже заучила наизусть основные правила дезинфекции. Дрожь, беспрерывно сотрясавшая тело баронессы, затихала, члены расслаблялись. Роженица что-то глухо и бессвязно забормотала, на глазах проваливаясь в недолгий, но глубокий сон.

- Кровищи будет до хера, - все с той же деловитостью профессионала пообещала анорексичка. Ее руки чуть дрогнули, битва с готовностью отразила красноватый свет.

- Потребуется много полотенец, - согласилась Елена.

- Господи, помилуй, - глухо пробормотала тетка, потянулась было привычно лизнуть клинок и вздрогнула, перехватив свирепый взгляд рыжеволосой.

- Параклет, - попросила изможденная повитуха, глянув на потолок, и ее голос дрогнул, сломался.

Елена вздохнула и пообещала:

- Когда закончится, я тебя сама выпущу. Уйдешь через черный ход. Или подвал.

- Поздно, - вернула болезненную, невеселую ухмылку анорексичная женщина. – Весь город уже знает. Бежать некуда, везде найдут.

- Жаль.

- Ага, - согласилась тетка, крепче взявшись за бритву.

Со стороны донесся стук. Оглянувшись, женщины обнаружили, что Витора упала в обморок. Очевидно, испытаний оказалось многовато даже для юной девушки.

- Значит, сработаем вдвоем, - констатировала Елена, чувствуя странную, внезапную симпатию к безымянной женщине, которая посвятила свою явно убогую, бедную и определенно безрадостную жизнь тому, чтобы зажигать слабые искорки во тьме.

- Значит, да, - согласилась повитуха.

- Что делать?

- Вот здесь держать. И молиться. А потом еще надо будет грелку со льдом на пузо. Пребольшое облегчение приносит бабе. Но это потом.

Елена выполнила приказание. И стала молиться.

* * *

Елена села на крыльцо, уставилась в небо, которое выдалось не по-предрассветному тяжелым, серым, как перед бурей. Злой прохладный ветерок танцевал на пустой улице, поднимая пыль и мусор. Тело болело, словно женщину колесовали, не до смерти, а тренировочно, примериваясь. Усталость разливалась от макушки до пяток тяжелым свинцом, но при этом сна не было ни в одном глазу. Пожалуй, никогда еще разум и тело женщины не пребывали в таком раздрае.

Водки, подумала она. Надо выпить водки, от души, до беспамятства. Огненная вода точно подействует, оглушит взбудораженное сознание.

Из окна высоко над головой донесся звук, похожий на мяуканье котенка. Слабенький, исчезающе тонкий, он, впрочем, набрал силу и как будто раздвоился. Да, теперь пищали и плакали два котенка. В доме кто-то вопил, требуя немедленно принести льда и побольше. Елена прислонилась плечом к косяку, безвольно уронив руки между коленей и слабо улыбаясь. Со стороны улыбка, наверное, казалась безумной, как у Джокера.

Кошмарный день… вернее кошмарная ночь. Однако теперь в мире двумя детьми стало больше. У одного сломана ножка, но это не смертельно. В худшем случае обречен хромать всю жизнь… но эта жизнь у него будет. Жизнь, а не таз, куда сбросят разделанный на куски плод. И это ее - Хель - заслуга. Все пошло через задницу, ничего оказалось не готово… и все-таки закончилось хорошо. Да, смерть по-прежнему занесла косу над всей троицей. Но здесь уж как Бог рассудит. Бог и жесткие правила гигиены, которые будут соблюдать все в этом доме. Елена с самого начала была уверена, что «родильная горячка», необъяснимый и страшный бич матерей в первые недели после родов – на самом деле «всего лишь» сепсис, последствия немытых рук. Есть мыло и горячая вода – нет никакой горячки.

Елена вдруг поняла, что думает о местном боге с большой буквы. И молча обратилась к нему с молитвой.

«Пантократор… то есть Параклет… не зря ведь все это было? Ну не может быть, чтобы зря. Глупо дать родиться двум детишкам с таким трудом и кровью, чтобы затем убивать их. Пусть живут, а? Пусть новое знание разойдется по миру, чтобы смертей было меньше, а счастья хоть чуточку больше. Подгузники, подушки, питание... все, что я придумала. То есть вспомнила. Пусть все будет хорошо, ну пожалуйста»

Молитва получилась короткой и сумбурной, но Елена не могла выжать из себя ничего более красноречивого. Мысли текли вязко, словно поздний мед. Женщина прерывисто вздохнула, представляя, где бы взять водки в столь ранний час. На кухне, должно быть. Хотя можно просто развести пополам «мертвую воду», вроде там оставалась еще неиспользованная склянка.

Стукнула дверь, которую женщина лишь неплотно прикрыла за собой. Кто-то вышел, остановился рядом, цокнув подковками на отличных сапогах. Елена по звуку, не глядя, сообразила, кто это, и хотела встать, однако не получилось. Ноги лишь впустую заскребли низкими каблуками по камням.

- Ваша милость, - выдавила она, пытаясь изобразить сидячий поклон.

- Сиди, - холодно позволил барон Лекюйе.

- Она жива, - снова улыбнулась Елена, вполне искренне, от избытка чувств. – И дети живы. Два мальчика.

- Живы, - повторил барон.

Теобальд скрестил руки на груди, посмотрел на темное небо, где даже луна казалась особенно мрачной и злой. Впрочем, алый рассвет уже разливался вдали, обещая хороший безоблачный день. Добрый знак… Барон выглядел постаревшим и каким-то… печальным. Не вяло-безразличным, как всегда, но по-человечески грустным. Не такой вид полагалось иметь счастливому отцу и мужу, чьи надежды были полностью связаны со здоровым потомством. Тревожный колокольчик ударил под сердцем Елены.

- Они живы и здоровы, - повторила она, стараясь, чтобы голос звучал ровно и уверенно.

- Да. И ты здесь более не нужна.

Елена довернула голову, превозмогая тянущую боль в затылке и шейных мышцах. Увидела за спиной барона по-крысиному злобную и торжествующую физиономию компаньонки. Интересно, что такого наябедничала обиженная девка патрону?

- Я нужна ей, - Елена решила, что не станет обращать внимание на тупую дуру. Поправилась. – Нужна им, всем троим. Теперь матери и дитя… детям нужен очень хороший уход. Теплые купания, смена белья и прочее. Дессоль нужна…

Она замялась, пытаясь подобрать аналог слову «реабилитация».

- Ей больше ничего от тебя не требуется, - оборвал ее Теобальд. – Нам больше ничего от тебя не нужно. У Дессоль есть долг супруги и матери. Пора исполнять его дальше.

- Какой долг?! - буквально возопила Елена. - Ей необходимо лечиться! Долго восстанавливаться! Подальше от города, в хороший хвойный лес. Или, еще лучше, к морю. Ей и детям. Дессоль нужны месяцы покоя!

- Ее милости, - холодно поправил барон. – Не забывай, кто ты, и кто она.

Елена помолчала, кусая губы, с трудом сдерживая подступившие слезы. Понимая, что как обычно: все хорошее оказалось преходяще. Колесо жизни провернулось– и принесло удачу - но теперь пришло время снова окунуться в грязь.

- Недостаточно детей, правда? – спросила она во внезапном озарении. – Надо еще? Клану требуется больше наследников перед смутным временем?

Барон промолчал.

- Ты убьешь ее, - прошептала она, уже не стараясь подбирать слова, не в силах превозмочь горькую обиду. – Заставишь рожать снова, и меня уже не будет рядом.

- Не забывайся, - мрачно посоветовал Теобальд. – Тебе не место в этом доме. И я отказываю в гостеприимстве.

Рядом с Еленой со звучным лязгом упал кожаный мешочек, тщательно зашнурованный и кажется даже прошитый. Он был увесист и набит до отказа.

- Никто не может сказать, что я не вознаграждаю усилия, - напыщенно провозгласил барон и осекся, будто и сам понял неуместность тона в подобной ситуации.

- Ты полезна, признаю, - сказал он уже тише и ровнее. – Была полезна. А еще ты неприятна. Не воспитана и порой глупа. Ты привлекаешь скандалы и неприятности. Там где ты, там смерть. Бретер говорил, ты приносишь удачу и благословение. Может быть. Но я так больше не думаю. Не хочу больше тебя видеть. Тем более рядом с моей женой.

«Мавр сделал свое дело, мавр может уходить». Елена отчетливо поняла, что здесь бесполезны и мольбы, и логика. Потому что барон Лекюйе тоже безукоризненно рассудителен, просто у него логика совершенно иная. Объединение двух благородных семей требует страховку, то есть наследников. Двое имеются, но лучше, чтобы их стало больше, ведь жизнь ребенка способна оборваться в любой момент. Даже в королевских семьях далеко не все доживают до совершеннолетия. Так что Дессоль должна забеременеть вновь, как только оправится хотя бы символически. Если Пантократор обрезал на ней проклятие семьи Аргрефф, следует пользоваться этим до упора, пока есть возможность. А если она все же умрет… что ж, двое малышей все-таки живы, не так ли?

- Когда? – только и спросила Елена. Теплая едкая влага все же выступила на глазах, исказила окружающий мир как в плохо обработанной линзе.

- Сейчас. Соберись и уходи. До рассвета. Когда первые лучи солнца постучатся в окна, эти двери закроются для тебя навсегда.

- Хорошо, - Елена склонила голову, чтобы никто не увидел ее слез. – Я прошу…

Она поняла, что бесполезно умолять передать Дессоль что-нибудь хорошее. Бесполезно…

Теобальд подождал несколько мгновений и, пожав плечами, сделал шаг назад с таким выражением на лице, будто сам удивлялся собственному терпению и снисходительности в общении с наглой простолюдинкой.

- Уходите, - повторил он внезапно и хлопнул массивной дверью чуть ли не второпях. – Просто уходите. Как можно дальше.

Уходите, повторила про себя Елена, слишком уставшая и отупевшая от избытка ударов судьбы, чтобы вдумываться в это слово. Уходите… Надо же, прямо как благородной, на «вы»!

- Ну и ладно, - сказал она луне. – И уйду.

Легкие шаги Виторы, зашедшей со стороны калитки для слуг, она распознала так же безошибочно, как поступь баронских сапог.

- Госпожа.

Не называй меня так, хотела было сказать Елена, однако промолчала. Каждое слово давалось с огромным трудом, не следовало тратить их впустую. Потом, как-нибудь потом.

- Госпожа, - повторила девочка. – Я соберу вещи. Конюх приготовит нам телегу. Отвезет, куда скажете.

- Да? – неопределенно вымолвила Елена, косясь на служанку.

- Вас тут уважают, - тихонько сообщила та. – Говорят, дурной знак, прогонять божьего любимца…

Она шмыгнула носом. Видя, что хозяйка молчит, продолжила:

- Но его светлости боятся. Он господин дома и всего, что в нем. И всех.

Впервые на памяти Елены девчонка говорила столь много и так связно. Женщина попробовала ободряюще улыбнуться, но вышло не очень хорошо, служанка аж вздрогнула.

- А где эта?..

- Прогнали, - Витора безошибочно поняла о ком идет речь. – Сказали, приведут новую, хорошую. А пока слуг хватит. И этой… которая вопила и молилась.

- Ублюдки, - с горечью вымолвила Елена. – Значит, рядом никого не осталось, кто хоть что-то понимает. Никого…

Оставалось надеяться, что за минувшее время домашние затвердили хотя бы основные правила гигиены и продолжат их соблюдать. В противном случае Дессоль долго не протянет и – самый интересный вопрос – на кого же повесят ее смерть?

- Сказала, потом найдет. Ей ведь не плочено, - закончила Витора.

- Точно, - вспомнила Елена, подобрала мешочек с деньгами, прикинула, что еще остались средства от вдовы, еще сбережения… считать было тяжело, да и лень, однако теперь она почти богата. По большому счету перед лекаркой нынче открыт весь мир. Опять. А за спиной начинает припекать и снова – «опять».

- Ну, найдет, заплатим, - решила она. - А я поняла.

- Что, госпожа?

- Я поняла, - повторила женщина. – Что не так было с теми охранниками… То есть чего не было.

- Простите, госпожа… я не понимаю…

- А, неважно, - горько отмахнулась Елена. - Уже неважно… Поздно что либо менять. Купеческой семьи уж нет. Помоги мне встать. Пожалуйста.

При помощи стиснутых до скрипа зубов и худенькой Виторы Елене таки удалось подняться. Ужасно болели ноги, почему-то главным образом ступни, с внутренней стороны, там, где начинается пятка.

- Куда мы пойдем? – тихий голос девочки шелестел, как листва на слабом ветерке.

Елена подумала.

- К Марьядеку, - решила она, в конце концов. – В кабак. Там нам будут рады и дадут приют. К вдове не пойдем, больно уж там грустно. А потом…

Она подумала еще немного, чувствуя ладонью острое плечико под платьем и шалью, которую сама же дала Виторе, чтобы та не мерзла. И сказала:

- Кажется, хватит с нас гостеприимства Пайта.

- Мы пустимся в странствие? – уточнила Витора, глядя снизу вверх. Уходящая луна отражалась в ее больших темных глазах, как льдинки самой чистой воды.

- Ты останешься, - пообещала Елена.

- Нет!

Служанка прижалась к хозяйке, чуть ли не обхватила руками, словно боясь, что их разлучат прямо сейчас. Глухо забормотала, умоляя не оставлять ее милостями, не бросать одну в страшных местах и так далее. На словах «я готова ложиться с вами» Елена снова вздохнула и отвесила девчонке несильный щелбан.

- Глупенькая ты, - беззлобно констатировала она. – Иди, собирай вещи. До рассвета мало времени осталось. Книгу не забудь! Она мне очень нужна… надо становиться умнее.

Чувствовать себя старшей, сильной и взрослой было непривычно. Нелегко опять возвращаться к роли человека, который все решает и несет за других ответственность. С Дессоль все по-иному, на стороне женщины с Земли играло могущество медицинской науки, нужно было лишь соблюдать правила. И то Елена упорола массу ошибок. А сейчас впереди снова развернулось огромное полотно ненаписанной истории и (пока!) не случившихся приключений.

Витора помчалась выполнять указание, видимо решив, что услышанное равносильно обещанию оставить ее при госпоже.

Справлюсь, пообещала сама себе Елена. Прежде справлялась, и теперь как-нибудь переживем.

Чума на оба графских дома, королевскую семью и всех остальных тоже, скопом и по отдельности, добавила она про себя, памятуя, что сказанное вслух это вполне может прокатить за черное колдовство и сглаз. Чума на славный город Пайт-Сокхайлхей, чтоб он провалился.

Если Пантократор и в самом деле существует, то через Теобальда Лекюйе он послал такой знак, что яснее некуда: пора уходить. Вернее – пора бежать.

«Нам было стыдно. Мы не обсуждали это меж собой, однако есть сущности такого рода, в отношении коих слова излишни. Да, нам было стыдно от того, что когда пришла истинная нужда, никто из Маленькой Армии не оказался рядом с Хель, чтобы помочь. В том не было какого-то особого умысла, просто... так сложилось. Кости судьбы покатились и упали определенным образом.

Однако…

Лишь сейчас, спустя много, очень много лет признаюсь тебе – я был рядом. Почти дошел. Я стоял у самого дома и слушал ужасные крики в ночной тьме, которые будто выворачивали мою душу наизнанку. И тогда я допустил величайшую слабость в жизни. Акт самой большой трусости. Да - я тихо сбежал, вернулся обратной дорогой, повторяя себе, что это лишь во благо, что Хель умна и умела, что с родами она справится как никто иной, от меня же скорее произойдет суета и помеха, нежели польза. Так я утешал себя тогда, так повторял в уме и после, потому что стыдился произнести оправдание вслух. До сего дня.

Из этого же признания произойдет следующее. Многие спрашивали меня, как появились Марш Копий и Слова Ненависти. Как Пантократор вложил мне в руку перо, истекающее чернилами, как послал ангелов гнева и возмездия, нашептавших во сне заветное. Однако, правда безыскусна и даже скучна - не было никаких ангелов и божественного озарения. Мною двигал стыд. Обжигающее чувство, которое не слабело со временем. Память о том, что я мог – и не сделал. В действительности яростные слова, коими я бичевал наших врагов, произошли от горячего желания искупить грех слабости.

Что ж, Марш и Слова вписали мое имя в историю Смертного Века… Они же погубили мою душу навеки, ибо пусть Белый Рыцарь и говорил, приводя в пример себя, что нет греха, коего не мог бы положить на весы Пантократор, дабы измерить и оценить меру возможного искупления… я знаю и знал всегда – сотворенное мной Зло не имеет пределов, нет ему прощения.

Помни об этом, помни о том, как одно решение, вызванное слабостью, вполне может удивительным, непостижимым для тебя образом потянуть долгую нить последствий. Вспоминай о моей горькой участи каждый раз в минуты, когда дьявол прельщает тебя соблазном легких решений и необременительных деяний.

Остается лишь гадать, что могло произойти, что изменилось бы, окажись кто-то из нас рядом в ту ночь. Подставь плечо в трудную минуту, скажи доброе слово друга в час, когда душа печальна и пребывает в смятении. Однако нас рядом не оказалось. А Хель получила еще один урок того, что наш мир – плох, ибо в нем царствуют безраздельно жестокость, несправедливость и неблагодарность.

И уж много лет в полуночный час, когда сон бежит старика, я вновь и вновь задаюсь безответным вопросом – не то ли одиночество сломало Хель? Не с тех ли сумерек начался ее – и наш! – долгий путь во тьму?

Что ж, ответ сможет дать лишь Бог. Близок уж день, когда я, наконец, смогу задать Ему этот вопрос, и если Он изречет: «Да, так воздалось вам за грехи. Ибо вы были слабы, себялюбивы, пренебрежительны и думали о себе больше, чем о ближнем, коий нуждался в помощи»… Что ж, я отвечу со всей искренностью: «Гнев Твой тяжел, Господин мой, но мера воздаяния справедлива ибо все мы были виновны. Все мы создали Красную Королеву»