Дворянство. Том II. Ступай во тьму

Глава 26

Глава 26

- На стол ее! – приказал бретер. – Осторожнее! Не бередите раны.

Он корил себя последними словами за то, что не подготовился раньше и лучше. Не предусмотрел, что Хель может быть ранена и придется тащить ее через несколько кварталов домой. Но сделанное - сделано (точнее наоборот, не сделано!), горевать бессмысленно, теперь надо все исправить.

Безвольное тело Хель положили на стол в кухне, он был самым широким и удобным во всем доме, к тому же по требованию лекарки каждый день скоблился и ошпаривался крутым кипятком. Раненую женщину колотила дрожь, тело горело, как в огне, по лицу стекал пот. Она зависла в пограничном состоянии, когда здравый рассудок вышел, хлопнув дверью, но и обморок не торопится в гости. Хель бредила, кусая губы, бормоча невнятное. Судя по интонациям, то жаловалась на что-то, то обращалась с мольбой. Причем Раньян заложил бы собственную душу на то, что доброй половины слов нет в обычном, человеческом языке.

По личному (и крайне богатому) опыту бретер сказал бы, что у Хель отличные шансы остаться в живых, где-то четыре пятых, может и больше. Однако, во-первых женщины есть женщины, они устроены по-иному и случается, что выживают тоже по-своему. Во-вторых, убить способна и легкая царапина. Поэтому Раньян старался действовать как можно быстрее и точнее.

- Она здесь?! – Дессоль ворвалась в обширное помещение, где все еще висел густой запах вечерней готовки. Баронесса перевалилась с ноги на ногу, опираясь на руку компаньонки, но спешила, как могла.

- Уйдите! - буквально приказал бретер, сразу представляя масштаб грядущих неприятностей. – Вас тут быть не должно!

- Это тебя сейчас тут не будет, - грозно пообещала баронесса, подходя к столу. Увидев, в каком состоянии находится подруга и любовница, Дессоль тихонько вскрикнула, повисла на компаньонке, едва не уронившей драгоценную ношу. Загремела упавшая со стола медная кастрюля.

Раньян скрипнул зубами, но промолчал, решив, что тратить время на ссору и объяснение очевидного сейчас глупо. Хель потеряла много крови, ей требовалась немедленная помощь. Кухня, тем временем, заполнялась народом. О грядущем поединке знали все, кое-кто даже слушал за оградой арены, так что заспанных физиономий тут не было. Взгляд бретера выхватил бледное, однако удивительно спокойное и сосредоточенное лицо служанки Хель.

- Ты! – указал на нее пальцем Раньян. – Ты нужна.

- Да, - очень тихо, но все с тем же спокойствием отозвалась девушка. – Что мне делать?

Но сделать они уже ничего не успели, домашние слуги как-то разом стали исчезать, растворяться в воздухе под звон шпор и громкий стук шагов. Бретер опять скрипнул зубами, понимая, что это значит. Так и вышло – под высокие своды, сложенные из потемневшего от сажи кирпича, шагнул барон Аргрефф. И пребывал он отнюдь не в благостном состоянии духа. Раньян барона вполне даже понимал, на месте супруга он, скорее всего, тоже впал бы в едва контролируемое бешенство. Безжалостная и кровавая резня – не то зрелище, которое следует видеть жене на последних месяцах тягости.

Но, бог мой, как же это все осложняло…

- Ты унизила нашу семью. Опозорила наше имя, явившись туда, где женщинам не место. Ты рискнула жизнью моего нерожденного ребенка. И все ради этой поганой приблуды.

Голос барона казался тихим, но клокотал едва сдерживаемой яростью. Дессоль опустила голову, пряча испуганные глаза.

- Да, мой господин муж, - пролепетала она.

- Ты осмелилась меня ослушаться. Воспользовалась моей отлучкой!

Судя по тону, больше всего Теобальда угнетало именно ослушание жены. Он был одет в дорожное и, очевидно, несколько часов провел в седле. Раньян отметил, что платье барона нарочито скромное, неброское, аристократ даже бриллиантовую серьгу не надел, хотя прежде всегда носил фамильную драгоценность. Очевидно, Теобальд путешествовал инкогнито по срочной и секретной надобности.

- Я приказал тебе не вмешиваться. Я! Приказал! – он уже не говорил, а шипел как разогретая сковорода с каплей воды. Барон посмотрел на окровавленное тело Хель, которую снова начали ломать судороги. – Вышвырните это за ворота, немедленно!

- Нет, - ужасаясь собственной храбрости, шепнула Дессоль. – Она останется здесь!

Окончательно выйдя из себя, барон шагнул к супруге, занося ладонь для пощечины. Компаньонка взвизгнула, слуги – те, что посмелее и не сбежали от барского гнева - отозвались нестройным возгласом. А дальше все случилось очень быстро – Раньян в одно слитное движение шагнул к барону и перехватил руку обозленного дворянина, погасив энергию удара. Продолжая, бретер отступил на шаг и поклонился, быстро вымолвив:

- Прошу простить меня, ваша милость. Я осмелился поднять руку на особу благородной крови. Но вело меня только наилучшее побуждение. Стремление удержать от большой ошибки.

- Ошибки?!

Барон замер, все еще держа руку поднятой, сжав ладонь в кулак. Супруга глядела на него снизу вверх, отчаянно храбрясь и так же отчаянно труся. Раньян понял, что говорить надо еще быстрее, пока спесь и уязвленное самолюбие аристократа не привели к окончательной беде.

- У вас большая удача, - бретер поклонился еще ниже. – Под крышей вашего дома нашел приют шампьон Господа, Его поединщик на земле. Божья длань, которой Пантократор покарал убийц и лжецов. Его пребывание здесь принесет удачу вашей семье, отведет невзгоды и дурные помыслы дурных людей. А обидеть шампьона – к несчастью.

Лишь сказав это, бретер понял, что защита сомнительная, поскольку Теобальд намеревался побить супругу, а не Хель. И торопливо добавил:

- Бог видел поединок и направил руку праведного бойца. Его божественное око также видело и госпожу Дессоль. Ее милость, ваша прекрасная и добродетельная жена способствовала тому, чтобы Пантократор увидел и отметил семью Лекюйе-Аргрефф, мой господин. Не стоит отвергать Его дар и Его внимание…

Он умолк, решив, что конкретизировать дальше – это уже перебор, умному достаточно. Барон уставился на бретера, однако тот предусмотрительно глядел на остроносые сапоги дворянина. Затем Теобальд медленно опустил руку, злобно скользнул взглядом по тяжело дышащей Хель, которая так и не пришла в сознание, перевел мутные, злые глаза на супругу. Дессоль сочла за лучшее тут же поклониться со словами:

- Мой господин муж…

Теобальд молча снял перчатку с той руки, которой намеревался дать пощечину жене, швырнул ее на пол, будто мягкая выделанная кожа обжигала ему пальцы… и вышел, не оборачиваясь, в гробовом молчании. Когда поступь сапог затихла в коридорах дома, Раньян перевел дух и, наконец, приказал Виторе:

- Воды. Горячей. Побыстрее.

Дессоль всхлипнула, протирая мокрые глаза, компаньонка подала госпоже носовой платок, чтобы вытереть опухшее лицо.

- Что мне делать? – храбро, дрожащим голосом спросила баронесса. – Что я могу сделать?

- Пошлите слуг, - отозвался Раньян, разрывая рубашку Хель, чтобы осмотреть резаную рану на животе. – У нее должен быть деревянный сундучок с ремнями.

- Он под кроватью. В комнате, - едва слышно подсказала Витора. Дессоль звучно щелкнула пальцами, одна из служанок побежала, гремя по лестнице деревянными подошвами. Раньян тем временем осматривал Хель. Разрез на животе выглядел куда лучше, чем думал бретер, в утробу меч не проник. А вот порезы на боку явно были отягощены переломами ребер. Раньян посмотрел прямо в глаза баронессе.

- Вам лучше уйти.

- Я… - прошептала Дессоль, нервно сжимая колье на шее. Нить не выдержала, бусины раскатились, тихонько стуча по каменному полу.

- Уйдите, - энергично потребовал бретер. – Если не ради себя, то ради нее... и нас. Сейчас здесь будет много крови. И мяса.

Он не закончил, и так было ясно – в случае чего Теобальда уже ничто не сдержит от мести, вымещения долго подогреваемой злости.

- Мне будет хуже, если не знать, - выдавила Дессоль. – Если я стану гадать…

Раньян пару мгновений раздумывал над ее словами, затем кивнул, не тратя драгоценных минут на уговоры.

- Госпожа, - пискнула компаньонка, обозначив свое присутствие. – Он прав, вам стоит…

- Воды! – рявкнула баронесса с неожиданной для ее положения и кукольного личика энергией. – Ты слышала его? Все слышали?! Почему котел еще не кипит?!

Пока длился этот короткий, но экспрессивный диалог, явились новые действующие лица, то есть Гаваль и арбалетчица, запыхавшиеся, бледные. Менестрель, увидев диспозицию, побледнел еще больше и прислонился к косяку, чтобы не упасть. Гамилла же наоборот, повела себя как человек, сведущий в военном деле и азах врачевания. То есть быстро скинула мужскую куртку и начала засучивать рукава рубашки.

- Что делать? – практично спросила «госпожа стрел».

- Снимай с нее сапоги, - так же практично указал бретер. – Рана в ноге самая опасная. Потом ослабим жгут на бедре, но осторожно, чтобы кровотечение снова не открылось.

- А… э… мнеэ-э-э… - проблеял Гаваль.

- А ты стой там, - теперь приказ отдала уже Гамилла, трезво оценив фактическую полезность юноши.

Служанка принесла «вьетнамский сундучок» Хель. Раньян быстро откинул крышку, стал извлекать содержимое, раскладывая на столе, припоминая, что и как делала лекарка. Любые медицинские процедуры Хель начинала с тщательного мытья рук, а затем протирала их «мертвой водой» тройной перегонки, крепче водки. Бретер старательно повторил ее манипуляции над подставленным Виторой тазиком. Служанка, тем временем, помогала арбалетчице стаскивать с раненой высокие сапоги. Надо сказать, пока что купленная сельская девчонка действовала практичнее и деловитее всех домашних прислужников.

- Вода! – гаркнул бретер. – Да где, в конце концов, чертова вода?!

Гаваль, понимая свою ничтожность как хирурга, взял на себя вспомогательное обеспечение и неожиданно оказался в этом хорош. Выяснилось, он тоже внимательно следил за тем, как врачевала Хель, но юноша подмечал именно организационный момент. Его стараниями появился исходящий паром котел с кипятком, еще три кастрюли подогревались на угольной плите, сам же менестрель начал готовить горячий напиток из меда и цветочных лепестков.

- Больному надо много пить, - пояснил юноша. – Она так говорила. Если только кишки не проткнуты. И почки не отбиты.

- Не проткнуты, - успокоила Гамилла. – И не отбиты.

- А где Насильник? – между делом спросил Раньян, разрезая пояс, который успел пропитаться кровью. Вместе с арбалетчицей они стащили с Хель штаны, и бретер склонился над глубокой раной на левом бедре женщины. Раньян впервые увидел рыжеволосую полностью обнаженной и механически отметил, что упражнения фехтмейстеров сделали просто хорошее – идеальным. Несмотря на очень высокий для женщины рост и худощавое, скорее мальчишеское сложение, она могла бы позировать скульпторам и живописцам Старой Империи.

- Молится в Храме, - кратко сообщила Гамилла, придерживая пациентку. – Сказал, что толкаться плечами будет кому, а он обратится к Пантократору в суточном бдении. Так больше пользы.

- И не поспоришь. Помогло, - буркнул Раньян, смывая кровь с рук. Витора поливала, поджав губы и сохраняя на бледном лице выражение человека, разделывающего свинью – занятие неприятное, однако необходимое.

- Так… - пробормотал бретер, разглядывая содержимое сундучка. – Кровь остановили. Жгут сняли. Теперь промыть раны мыльным раствором. Проверить, не застряли ли осколки оружия. Затем полить «мертвой». И зашить.

- Ды-зын-фэг-цы-а, - медленно, по слогам выговорила арбалетчица загадочное слово, которым Хель называла обработку ран. Бретер молча кивнул, соглашаясь.

Он думал, что баронесса либо потеряет сознание, либо не выдержит и уйдет. Ошибся и в том, и в другом. Надо сказать, бретер несколько переосмыслил свое представление о попутчиках в затянувшемся приключении, особенно когда появился Марьядек с двумя объемистыми корзинами, которые пахли изысканными копченостями, вином, свежим хлебом. Но ценнее всего были доставленные в той же корзине горские компрессы из сушеных трав, которые очень хорошо вытягивали яд, рассасывали отеки и воспаления. Лучше действовали только декокты с Пустошей.

Раньян снова проклял собственную глупость и косность. Сейчас мысль приготовить все заранее, включая сундучок и лекарства, казалась очевидной, но бретер слишком привык биться лишь за себя, разучился заботиться о других. Он отчетливо понимал, что если все же Хель останется калекой или, не дай Параклет, умрет, в том будет его, Раньяна, личная вина, которую оправдать и простить нельзя.

- Маленькая армия, - пробормотал Гаваль, заливая травяную повязку теплой водой, готовя ее к использованию. – Маленькая, но уже не смешная.

И Раньян скупо кивнул, соглашаясь.

- Вот, - служанка, скрывающая под волосами расплющенные уши, подала кривую иглу с вдетой нитью.

- Туда, - бретер указал подбородком на стеклянную плошку с «мертвой водой». – Сунь полностью, пусть полежит.

- Да.

Раньян отжал лишнее с чистой тряпочки, которой намеревался для начала протереть кожу вокруг раны на бедре. Для начала… В воздухе запахло дорогим кабаком, где подают лишь самую крепкую водку, очищенную от сивухи. Бретер отлично помнил ощущения, которыми сопровождается обработка ран по методике рыжеволосой лекарки. То, что в уязвленной плоти после такого изуверства не заводится гниль – это замечательно, но чудо исцеления случится потом. А ужасающая боль воспоследует сейчас.

- Держите ее, - приказал бретер. – Как можно крепче. И суньте ремень в зубы.

* * *

Однажды Елена тяжело заболела, по-настоящему тяжело, так что почти три месяца не ходила в школу, отлеживаясь дома. Родители настояли, что так лучше чем госпитализация, учитывая постоянное присутствие дома квалифицированного медика. Несколько дней девочку терзала высокая – под сорок градусов – температура, которой сопутствовали надлежащие эффекты, в том числе помрачение рассудка. Странное, удивительное состояние, когда ты не жив и не мертв, не спишь, но и не бодрствуешь. В бредовом сознании девочка много чего насмотрелась и пережила. Самым удивительным оказались несколько часов полета на биплане «этажерке», видение было настолько ярким и последовательным, что возвращение в обычный мир казалось наоборот, иллюзией.

Сейчас происходило то же самое, но с поправкой на то, что в мир безумных видений Елену швырнула ужасающая боль. Все вокруг было запредельной болью, и боль отливала, как раскаленный металл в форме, невероятные, фантазийные образы, обжигавшие разум.

Армии шли по Ойкумене, маршируя тысячами, десятками тысяч сапог, выбивая пыль из тракта подковами кавалерии. Сотни знамен и стягов притягивали к себе людей как магнит железные опилки, увлекали жаждой золота и почестей, но в большинстве просто обещанием куска хлеба. В свою очередь флаги кружились в запутанном танце вокруг двух главных центров. Двух точек опоры для мира, который сошел с ума.

Предатели оказались преданы. Лжецы обмануты. Забыта мораль, растрачены, развеяны по ветру все мыслимые и немыслимые устои. Принципы больше не продаются, ибо не осталось покупателей на столь никчемный, бесполезный товар. Люди говорят, что настал век стали, огня и безудержной жестокости. Они ошибаются. Это не начало, но завершение. Длинный век людей заканчивается, и дальше не ждет уже ничего… Ибо Пантократор счел меру наших грехов переполненной, а участь безнадежной.

Перо не скользит в уставших пальцах одинокого летописца, оно тяжко царапает старый, десяток раз выскобленный пергамент. Плохие чернила едва читаются, они выцветают за считанные недели, но хроникер продолжает безнадежное занятие. У писца знакомое лицо, вернее лица, сразу несколько возможных, но Елена не может сосредоточиться, чтобы вспомнить.

Девять тысяч голодных смертей в неделю. Людоеды охотятся на странников средь бела дня, их не страшат ни солнце, ни гнев божий. На Острове Чума проснулась в древних колодцах с гнилой водой. Пока мы радовались бедам Алеинсэ, зараза угнездилась на кораблях, прокралась в порты континента и вырвалась на свободу. Те, кого пощадил голод, умирают, раздирая в агонии нарывы, полные черного гноя. Приморские города опустошены, болезнь идет вглубь Ойкумены. Мертвых некому хоронить.

Мертвецы кругом, мертвецы повсюду. Тысячи деревень, от которых остались лишь печные трубы, похожие издалека на обгорелые спички. Пашни, где из земли выступают не ростки ржи, а белые кости. Гроздья висельников на полусгнивших веревках. Трупы детей, посаженных на колья. Конец порядку. Конец правилам. Конец всему, включая саму жизнь.

Подати не собираются. Солдатам платят разрешением грабить округу и отбирать зерно у крестьян. Слова императора и королей больше ничего не стоят, их вес меньше чем у легчайшего пера. Все решает воля человека с мечом. Земледельцы потеряли людской облик, они доведены до безумия голодом и поборами. Объединяясь в банды, они убивают все и всех, опустошая без того разоренные провинции и комарки.

Империя гибнет, говорят люди. Нет, все проще. Империи больше нет, а то, что погибло, смерти уже не подвластно. Это конец дней. Конец мира. Смертный Век пришел на землю, а Гнев Божий разит и правых, и виноватых. Нынче все виновны, все грешны. Все заплатят за пороки отцов и не рожденных детей.

Смерть пляшет, как самая красивая девочка на празднике первого колоса. У нее прекрасный венок, свитый из женских кос, из волос девушек, что никогда не выйдут замуж. Смерть ведет хоровод, подхватывает взрослых и детей, мужчин и женщин. На этом празднике весело только ей, вечно молодой и древней, как само Время, той, что больше не соблюдает правила и забирает всех без разбора. Но Смерти весело, и лишь это имеет значение.

Превыше всего мы ставим наживу. Больше всего мы жаждем власть и деньги. Такова природа человека, такими нас создал Господь. Но сегодня мы будем сражаться за то, что выше денег. Выше жизни и смерти. За то, перед чем отступит сам дьявол и все его воинство.

В ушах гремел монотонный, повторяющий возглас «Haile! Haile!! Haile!!!», он звучал как торжество необратимости.

Это самое страшное оружие на свете. Оружие конца времен. Оно зачеркнет историю прежнего мира.

И Елена узнавала себя, глядела на мир собственными глазами, которые стали на много лет старше. Она возвышалась на ступенях длинной лестницы, показывая Вещь немногословным, хмурым людям в доспехах. Странную, чуждую, удивительных пропорций и конструкции, но в то же время хорошо узнаваемую. Страшное чудо другого времени, другой эпохи, других людей.

«Невозможно!» - пыталась кричать она. – «Это невозможно! Я пыталась и не сумела. Я не вспомнила!»

Но жестокое в своей однозначности видение говорило обратное, и в нем Елена поднимала обеими руками тяжелый мушкет с граненым стволом.

Таков мой дар Ойкумене. Не первый и не последний, но тот, которого мир по-настоящему заслуживает.

И они преклонили перед ней колени, все эти мрачные, жестокие люди, с телами, израненными во множестве сражений, и душами, изувеченными намного, намного сильнее. Все, как один, опустились на правое колено, и боязливый, почтительный шепот «Красная Королева…» бился в уши Елены, как грохот миллиона колоколов.

«Видения лгут» - повторяла она себе, ища спасение в надежде.

Да, магия лжет. Показывает кусочек грядущего, но искажает его как больное, уродливое зеркало. Это все ложь, одна большая ложь. Этого никогда не случится. Не будет ни безумной сшибки пехотного строя с кавалерией, ни галер, что таранят друг друга в буре, средь огненных волн. Флесса Вартенслебен не наденет угольно-черный доспех, стоя на палубе своего флагмана, и Елена не посмотрит на нее, держа в руках шлем, покрытый кроваво-красным лаком.

Ничего не будет. Не может быть. И главное – никогда не сбудется третий путь, то, что лежит между Градом небесным и Градом морским, обещая лишь конец всему.

Не…

Может…

Случиться…

Затем ей отсекли ногу. Одним ударом, срезая кость будто гильотиной. Во всяком случае, ощущение было именно такое. И Елена пришла в себя, чтобы протяжно завыть, грызя толстый ремень, чувствуя каждым нервом дезинфицирующую силу спирта.

Так получилось, что Раньян не видел, как лекарка обрабатывает по-настоящему серьезные повреждения, и подошел к вопросу без лишних фантазий, копируя ее манипуляции с обычными царапинами. То есть щедро полил все из склянки. Таким образом Елена получила ожог тканей, лишнюю неделю заживления, боль в непогоду до конца жизни, а в качестве бонуса вылетела из ужасающего кошмара, словно от удара свинцовым молотом городского ополченца. Что-то задержалось в ее памяти, а что-то растворилось, ушло в небытие, как пыль через крупное сито.

* * *

Бретер и баронесса сидели по обе стороны от изголовья больной. После того как на раны положили компрессы из трав Марьядека и удалось влить женщине в глотку немного целебного отвара, Хель стало легче. Она больше не хрипела, роняя пену с посиневших губ, закатывая невидящие глаза, как одержимая, не рыдала так, словно все демоны преисподней терзали женщину картинами адских мук. Теперь… ей просто было плохо, как обычному человеку, который получил несколько переносимых ран и одну серьезную; потерял много крови, а ныне балансирует на краю, за которым ждет скоротечная лихорадка.

Раньян опять вытер пот с бледного лба Хель, долил уксус в плошку, где мочил компрессы от жара.

- Ее колотит дрожь, - нервно сказала Дессоль, ломая пальцы. – Ей холодно! Надо согреть!

Она потянулась к одеялу, свернутому в ногах больной, однако Раньян остановил баронессу:

- Нет. Не стоит. Она говорила мне, что лихорадка и внутренний жар… - бретер скривился, вспоминая. - Это признак борьбы с недугом. Нельзя кутать, потому что тело перегревается изнутри, может не выдержать сердце.

Растерянная, перепуганная Дессоль опять начала терзать собственные пальцы.

- Глупая женщина, - вымолвил едва слышно бретер, глядя на восковое лицо Хель с заострившимся носом. – Ведь достаточно было только попросить… Всего лишь попросить меня… И я бы не оставил никого из них живым.

В углу тихонько посапывала дремлющая Витора. Остальных сподвижников после завершения целительных процедур вежливо, но твердо изгнали в гостевое крыло, чтобы не создавать суету и не умножать страдания больной.

- Скоро утро, - невпопад заметила Дессоль.

- Да, - согласился Раньян.

Они молча посмотрели друг на друга поверх растрепанной рыжей головы Хель. Фехтовальщица совсем успокоилась и погрузилась в нормальный крепкий сон – лучший целитель ран. Дыхание женщины выровнялось, стало глубже.

- Она выживет? – спросила Дессоль.

- Скорее всего, - ответил Раньян. – Шрамы останутся.

- Да черт с ними! – в сердцах воскликнула баронесса, но тут же замолкла, поняв, что не стоит кричать в присутствии больной и спящей подруги.

Раньян неопределенно пожал широкими плечами, одернул все еще влажные рукава. В комнате остро, сильно пахло водкой и уксусом. Бретер искоса глянул на дворянку, она ответила ему столь же недоверчивым, настороженным взглядом. Несколько минут они так и сидели в молчании, посматривая то на спящую Хель, то друг на друга. Казалось, безмолвному поединку не будет конца то рассвета, но в один момент бретер вдруг тяжело вздохнул и опустил голову, будто признавая поражение.

- Я зайду… потом, - негромко и как-то потерянно сказал он. Добавил, спохватившись. – С вашего дозволения, разумеется.

- Я пришлю весть, если что-то изменится, - ответила Дессоль.

Раньян посидел еще несколько мгновений, будто чего-то ждал или на что-то решался, в конце концов так же молча встал и вышел, не оглядываясь. Дессоль проводила его недобрым взглядом, затем сосредоточилась на Хель, мягко, нежно поглаживая лицо подруги кончиками пальцев. Немного подумав, баронесса сняла с шеи золотое кольцо на тонкой цепочке и надела его на Хель, а затем долго шептала молитву за здравие и убережение от недоброго глаза.

* * *

Он ждал на улице, сидя на специальном табурете, такие сдавали за малый грошик уличные беспризорники и нищие. Завернулся в простой и теплый плащ без украшений, примостил огромный мече-нож на коленях и бдел, похожий на статую.

- По мою душу? – осведомился Раньян, не доходя до блондина, ровно столько, чтобы оставалось пространство для маневра, и разговор не стал достоянием лишних ушей.

- Именно так, - кивнул блондин, хотя меч доставать не торопился.

Раньян оглянулся, не выпуская противника из поля зрения, прикинул, что место не лучше и не хуже других. Благо за долгую бретерскую жизнь Чуме довелось биться в очень разных, порой удивительных местах.

- Как вы мне все надоели, - пробурчал он, доставая роскошную саблю, подарок тетрарха. – Наглая шпана… Все думаете, что если убить первого, то сами из тысячного номера станете первым. Ну, кидаешь вызов по правилам и обычаям Братства? Или просто резня без прелюдий?

- О, нет, - предупреждающе поднял руку молодой претендент. Голос у него был уставший, но приятный, как у человека, с детства привычного к хорошему пению. – Не здесь. Не сейчас.

- Что? – не понял Раньян, уже готовый к схватке.

- Не сейчас, - повторил с явным сожалением блондин, поднимаясь с табурета, который сразу прибрал, утащив подальше в темный угол, хозяин мебели.

- Так чего тебе надо? – начал тихо, контролируемо злиться Чума, не опуская саблю. В свете уличного фонаря, заряженного восковым факелом, полированная сталь блестела особенно скверно, хищно.

- Я извиняюсь, - поклонился блондин, не выпуская оружие, однако и не пытаясь достать клинок из ножен.

Немногое на этом свете могло бы удивить бретера, но тут Раньян даже растерялся.

- Мне следовало раньше объявиться и объяснить мотивы моих… поступков, - с той же церемонностью продолжил светловолосый.

- Ну, можешь сделать это прямо сейчас, - предложил Раньян, все так же, не опуская саблю. На протяжении беседы он внимательно прислушивался, не крадутся ли убийцы. Нет, вроде бы не крались, хотя странный разговор определенно привлек внимание общественности. Ночной люд, включая пару застывших поодаль стражников, заинтересованно присматривались, что тут происходит, нет ли шанса поживиться или хотя бы развлечься бесплатным зрелищем.

- Мое имя тебе ничего не скажет, - церемонно склонил голову блондин. – Но я намерен убить тебя, прозванный Чума. Без надлежащего вызова по традициям Братства, однако, со всем почтением. В честном бою, один на один, без подлых уловок и недостойной хитрости.

- А зачем? – спросил Раньян, уже начиная понемногу соображать, какая муха покусала юного мечника. Скверно, ай как скверно…

- Таково правило, - с готовностью откликнулся светловолосый юноша. – Я не хочу считаться первым. Я хочу быть им.

- Чертовы сектанты, - проворчал Раньян сквозь зубы, опуская саблю. – «Дети Эрдега»? «Черный Круг»?

- О, так ты осведомлен, - приятно удивился юноша. – Это радует. Хотя, судя по «чертовым», знакомство с нами было… односторонним.

- Я слышал о вас, - настороженно сказал бретер. – Аусф или цин?

- Аусф, - молодой человек приложил к сердцу свободную руку и склонил голову. – Но имени ждать не стоит. Сам понимаешь…

- Понимаю. И не надеялся, - отметил бретер. – Злодеи вроде вас огласки не любят.

- Мы не злодеи, - нахмурился блондин.

- Да, вы хуже, - согласился Раньян. – Убийцы беззащитных. Садисты, Налетчики в безлунной тьме. Культисты и отступники от истинного двоебожия. Предатели Света и Тьмы.

- Истинно верующие! - отчеканил юноша, задрав подбородок, сжимая рукоять своего причудливого ножа. Затем спохватился, вернув прежнее спокойствие. – Впрочем, думаю для проповеди уже поздно. Во всех смыслах.

- Согласен. Полагаю, нам стоит без промедления решить этот вопрос, - предложил бретер.

- Рад бы, - согласился молодой человек. – Но, как уже было сказано, не здесь и не сейчас. Тетрарх не желает кровопролития прежде времени. Увы, даже таким как я приходится учитывать пожелания владетельных особ. Но у этого ограничения есть срок и границы.

- А, так они приняли тебя за бретера, - ухмыльнулся Раньян. – Большая ошибка!

- Я надеюсь, ты сохранишь их неведение, - вернул улыбку юноша. – В качестве справедливой компенсации за мое вежество. Я не бью в спину, не плету интриги, не оскверняю благородную красоту приношения. Твою голову, голову мастера, я намерен забрать честно. Когда у нас будет оказия сойтись один на один, без ограничений и преград. До смерти.

- Хм… - нахмурился Раньян. – Что ж, справедливо.

- Я рад, - церемонно заключил блондин. – Итак, представление свершилось, цели объявлены. Осталось дождаться неизбежного. Уверяю, в моих действиях нет злого намерения, я преклоняюсь перед твоим умением. И тем больше мой долг, моя обязанность забрать его.

- Рад бы ответить такой же куртуазностью, - сообщил Раньян. – Но, к сожалению, не могу.

- Отчего же? Мы вполне можем друг друга уважать как мастера клинка.

- Я не ценю человеческую жизнь, - сообщил Раньян, вернув саблю в ножны. - Таково мое ремесло. Братство это сообщество убийц, мы заведомо прокляты. Но я ценю и уважаю правила. Принципы. То, что делает нас бретерами, а не бандитами из подворотен. А у вас, у «Круга» принципов нет. Вы убиваете не ради справедливости или чести. Не по зову долга и даже не за честную плату. Вы творите грязные дела, чтобы избавиться от скуки. Разбавить острыми ощущениями жизнь богатых и родовитых бездельников. Это я не уважаю.

- Что ж, - проговорил светловолосый. – Я не ждал понимания. Но рад, что мы договорились насчет… условий. Теперь твоя смерть не безымянна, не внезапна, тебе известен ее облик и орудие, которым она прервет долгую, славную жизнь великого бойца.

Он тронул свободной рукой длинную рукоять ножа.

- Красиво сказано, - склонил голову бретер. – Я так не смогу, поэтому скажу проще. Научиться ловко махать клинком – не значит стать бретером. И даже не значит казаться бретером. Когда мы сойдемся один на один, я тебя прирежу как скотину. И одним пресыщенным подонком на свете окажется меньше.

- Что ж, тогда будем ждать, - ощерился блондин. – Думаю, осталось недолго. Ветер больших перемен уже крепчает. Остров купил у тетрарха жизнь Артиго, так что многое изменится в Ойкумене. Очень многое. И очень скоро.

- Да, будем ждать, - поклонился Раньян, ухитрившись сделать это без капли почтения. Бретер также сохранил на лице выражение вежливой скуки, хотя один Пантократор знал, какой ценой ему это удалось.

И два бойца разошлись к большому неудовольствию всех наблюдателей, которые не слышали разговор, но приготовились к неизбежному поединку, а также обиранию покойника в качестве приятного бонуса.