Дворянство. Том II. Ступай во тьму

Глава 13

Глава 13

«Красная Королева меняла нашу жизнь разными способами, незаметно, сама того не желая, исподволь. Обретая пусть слабые, но деятельные возможности, она начинала пользоваться вещами, которые для нее казались совершенно естественными. Так, будто она знала их давным-давно, искренне удивляясь, отчего нет вокруг подобного. И мы, видя эти странные вещи – вилка на длинной ручке о трех зубцах вместо двух, снимаемые помочи на пуговицах, кожаные вместилища для документов, именуемые «портвелями», или кошели, вшитые прямо в одежду - тоже пробовали их, поначалу с недоверием и удивлением. Однако в результате находили удобными, дивно практичными. Как будто кто-то и где-то уже опробовал их, исследовал разносторонне во всевозможных видах и выбрал наилучшую форму, которая не нуждается более в совершенствовании.

Одни говорили, что сие дар Пантократора, врученный людям посредством другого человека. Другие же считали, что руками Хель водит сам дьявол, ибо Темный Ювелир - искуснейший мастер всех ремесел, признанный совратитель душ изысканными вещами. Учитывая, как все закончилось, должно быть правы те, кто считал Хель выходцем из ада. Однако… никто не убедил бы в этом твою почтенную мать в пору, когда она вынашивала тебя и пользовалась дьявольской мудростью Хель. Ибо нет числа женщинам, молившимся за здравие ангела, что принес в мир благословенное чудо, именуемое «подушка для беременных»»

Гаваль Сентрай-Потон-Батлео

«Двадцать второе письмо сыну, о жизни в доме баронов Лекюйе-Аргрефф»

Дождь поливал вечерний город как из лейки, то есть не очень сильно, но упорно. Кажется, зарядило до утра. Дождь собьет навозную пыль – бич больших городов (на ее счет Елена относила хронический кашель если не большинства, то многих жителей), промоет улицы и канавы, так что с рассветом Пайт на несколько часов предстанет облагороженным, чистым, как умытый ребенок. А затем опять усвинячится, вывалявшись в нечистотах, сланцевой пыли, отбросах. Естественный ход вещей…

Капли барабанили по свинцовой крыше, стучали в закрытые ставни, ветер тихонько подвывал в воздуховодах, но не зловеще, а скорее уютно, подчеркивая, что в доме сухо, тепло и могут позволить себе не жалеть свечей. Звон колоколов пробивался через водяную завесь глухо, будто из нереального далека. Середина закатной стражи, что-то около десяти вечера. Город уже давно спит, поскольку в обществе, жестко привязанном к солнечному ритму, ночные бдения не в почете. Нужно быть весьма состоятельным человеком, чтобы позволить себе полуночное бодрствование. Или дворянином. Или преступником.

Впрочем, иногда достаточно просто жить в богатом доме на попечении дворянской семьи.

- И тогда, в огне и грохоте рушащихся скал добрый колдун возопил: бегите, глупцы!!! – войдя в раж и увлекшись собственным повествованием, Елена взмахнула руками, едва не опрокинув бокал с настоем ромашки. Только после этого женщина заметила, что Дессоль мирно и крепко спит. Девушка свернулась на одеяле, прикрывшись теплой шалью из шерсти диких коз, подложив под голову собственный кулачок. Крошечная капелька слюны собралась в уголке чуть приоткрытого рта.

Ну и славно, подумала лекарка, по совместительству психотерапевт и немножко аниматор. Славно… Завтра начнем с этого же места. Надо только тщательнее следить за описанием нечисти, все-таки церковь такое не одобряет.

Елена опять взглянула на тихонько посапывавшую девушку. Дессоль и так была удивительно милой, а спящая – особенно. Хотелось обнять ее, словно драгоценную куклу или милого котенка, кутать в одеяльце, обнимать и укладывать спать в игрушечную кроватку. На лице юной баронессы все еще сохранялось выражение живейшего любопытства, которое постепенно таяло, расплывалось, как подогретый воск, уступая место глубокой умиротворенности крепко спящего человека.

Какая красивая девочка, в очередной раз подумала Елена, переплетая пальцы в замок. Какая выдающаяся красота – мягкая, изысканная, неброская. Она не ослепляет, будто солнце, а наполняет душу покоем и доброжелательной симпатией. На нее хочется смотреть еще и еще, наслаждаясь, как удивительной картиной или запахом тонкого, изысканного парфюма.

Это было неправильно, непрофессионально и вредно… однако Елена тихо прилегла рядом, и Дессоль, как слепой котенок, ищущий тепло, прижалась к ней во сне. Неожиданно крепко схватила тонкими пальцами за рубашку, уперлась породистым носом в бок. Затем ее дыхание выровнялось, пальцы разжались. Елена, кляня себя за минутную слабость, скрестила руки на груди, чтобы не отдаться искушению погладить девушку по голове, пропуская меж пальцев черные шелковистые пряди.

Так они и лежали на одной кровати – человек, который мирно спал, и человек, который мучительно задавался вопросом: а что ему, собственно, нужно?

Как выяснилось уже по ходу пьесы, баронскую фамилию связывали с королевской семьей какие-то сложные, запутанные обстоятельства и хитрая служба. В силу этого, а также высокого положения – баронская семья была родовитее и богаче иных графов – они могли позволить себе роскошь пренебрегать городской усобицей, не принимая ничью сторону. Собственно Лекюйе-Аргреффов интересовало в Пайте лишь одно – Храм и божье благословение ради удачного разрешения от бремени. Король через придворных высказал вежливое пожелание, чтобы горстка непонятных приключенцев нашла в этом доме приют, по крайней мере, на срок, пока будет решаться их судьба. И барон счел пожелание не слишком обременительным. Разумеется, никто не ожидал, что вместе с голытьбой, от которой следует ждать лишь грязи, а также воровства мелких безделушек, на пороге дома возникнет уже знакомая рыжая медичка-самозванка. И внезапно все оказались очень ей рады.

Дело в том, что божьим попущением ли, чудом или просто по удивительному стечению обстоятельств баронская семья действительно на время отказалась от изуверских микстур, и беременной девочке, в самом деле, полегчало. Поэтому навязанные гости из необременительного балласта превратились в… непонятно что, строго говоря. Зваными их, конечно, никто по-прежнему не считал, но режим наибольшего благоприятствования включился сам по себе. И его надо было деятельно отрабатывать. Юная Дессоль больше не умирала от хронического отравления, однако другие проблемы беременности никуда не исчезли. И все ждали от Елены, что она их решит.

Та выдохнула, подумала и взялась за дело, благо кредит доверия у лекарки был не безграничным, но весьма широким. Памятуя о родовом проклятии, барон оказался готов на многое, лишь бы получить сколь-нибудь здоровое потомство. И началось…

Она потянулась, словно кошка, вытянула ноги, обвела комнату довольным взглядом человека, который сделал хорошую работу и не стыдится результата.

В идеале, конечно, юную баронессу следовало вывезти куда-нибудь на северный берег реки, где расстилался огромный охотничий парк и располагались летние резиденции высшей аристократии, включая «парадный» дворец королевской семьи. Но Елена трезво оценивала возможности, она понимала, что для барона это не вывоз жены в более здоровое окружение, а наоборот, удаление от божьей благодати. Пришлось работать с тем, что дано, то есть менять текущий образ жизни Дессоль.

Прежде личные покои баронессы представляли собой типичный «кукольный домик», набитый бархатом, тканями, кружевами, гобеленами, перинами, горами подушек и так далее, и так далее. Все это дорого стоило, копило пыль килограммами, а также провоняло «трупным мармеладом» из сгущенной крови покойников, универсального средства для укрепления жизненных сил организма и восстановления баланса жидкостей. Посреди этого пылесборного безобразия сидела в полутьме (солнечный свет вреден беременным, он провоцирует приступы истерии, а также нездоровые спазмы утробы) несчастная женщина, затянутая в тесные, тяжелые платья, и слушала от рассвета до заката душеспасительные истории об умерщвлении плоти и прочие жития святых мучеников. Единственным разнообразием были визиты в Храм, где полагалось часами выстаивать на коленях, поддерживаемой под руки слугами, молясь о ниспослании благодати счастливого разрешения.

Освобожденная от всего лишнего спальня баронессы оказалась большой и довольно таки уютной. Елена безжалостно выкидывала за порог все и первую очередь избавилась от перины, заменив ее стопкой войлочных ковриков и валиков. За периной отправилась еще чертова уйма барахла, осталось лишь то, что можно скоблить, мыть и стирать, в крайнем случае, ежедневно выбивать скалкой от пыли.

А потом наступила очередь одежды. Разумеется, на людях Дессоль по-прежнему должна была выступать затянутой в строгие, протокольные наряды, зато дома щеголяла в свободных платьицах-халатах. На данный момент две женщины увлеченно изобретали пояс-бондаж для поддержки живота. Дессоль с готовностью служила манекеном и моделью для испытаний, а Елена пыталась решить подручными средствами проблему отсутствия эластичных материалов, застежек-липучек, а также внятного понимания, как это все должно работать (ведь личного опыта у нее не имелось). С подгузниками для беременных оказалось проще, их просто нужно было сделать, перепробовав несколько разных форм в поисках наиболее удобных. Дессоль заплакала от счастья, держа в руках первый удачный образец - большой живот постоянно давил на мочевой пузырь со всеми неприятными последствиями. Елена тоже готова была разрыдаться, но скорее от ужаса, понимая, что суеверное убожество, с которым она отчаянно боролась, это, вообще то, «хай-класс», максимум того, что в состоянии предоставить общество и традиции. А на более низких ступенях социальной пирамиды все гораздо, гораздо хуже. Никакая военная хирургия не давала такого острого, ужасающего понимания - сколь громадна пропасть, разделяющая двух женщин, человека прошлого и человека будущего. Сколько же веков понадобилось, чтобы в конце пути оказалась такая простая вроде бы штука - всего лишь треугольник из льна с впитывающей подушечкой, которую набили мягкой шерстью…

Что будет после родов, когда придет время заботиться о младенце (или младенцах) Елена боялась даже думать. Потом, это все потом, говорила она себе. Будем решать проблемы по мере их наступления.

Нельзя сказать, что Дессоль радикально оздоровилась, Елена подозревала, что девушка – в лучших традициях фамилии - беременна, по крайней мере, двойней, а слабая конституция никуда не делась. Была и регулярная рвота, и приступы черной депрессии, и пятна на коже. Но в целом баронесса чувствовала себя куда лучше прежнего, как цветок, вынесенный из густой тени под свет живительного солнца.

Елена ожидала оппозиции слуг, а также компаньонки Дессоль, девушки из родственного дома, которая играла при благородной даме примерно ту же роль, что паж при рыцаре. Но… к ее удивлению все прошло более-менее гладко. Нововведения странной рыжей каланчи воспринимались настороженно, однако с живым (пусть и хорошо скрытым) интересом. Елена имела сильное подозрение, что ее изобретения очень тщательно собираются и обсуждаются в каких-то женских кругах, но чем это закончится - один Пантократор ведал.

Не стоило забывать, что впереди – примерно через три-четыре местных месяца – подстерегало, как засада бандитов, разрешение от бремени. В лучшем случае через три-четыре, ведь всегда имелся риск преждевременных осложнений. С этим нужно было что-то делать, и Елена ломала себе голову в думах – что именно? Пара удачных мыслей у нее появилась, в том числе этим днем, благодаря мэтру Ульпиану, но следовало поторопиться.

Елена осторожно высвободилась из сонных объятий баронессы, заботливо поправила шаль. Снова удержалась от того, чтобы поцеловать девушку в лоб. Дессоль будила в душе Елены крайне противоречивые чувства, от едва ли не материнской жалости, до вполне откровенных желаний. Но лекарка-терапевт очень хорошо понимала, что если беременность хоть в чем-то пойдет не как положено, то лекаря с большой вероятностью – да что там, с вероятностью абсолютной! – обвинят как минимум в недобросовестной работе. А дальше - учитывая радикальное перетряхивание устоев – рукой подать до злотворных намерений с использованием колдовства и прочими отягощениями. Все знают, что массаж (даже просто для расслабления отекших, «венозных» ног) вреден для женщин в тягости, он пробуждает сердцебиение и способствует выкидышу. Все знают, что «пуховая каша» сваренная на козьем молоке и протертая через сито, это деликатес званых обедов, а не еда для беременных. И так далее. Поэтому чем меньше пересудов, тем лучше.

Но…

Елена прикусила губу и вышла из комнаты, стараясь как можно тише ступать по соломенному коврику, избегая скрипа половиц, которые драили с мылом и щетками каждый третий день.

Нет. Нельзя.

Она миновала дремлющую в кресле-качалке компаньонку и двух сиделок. Спустилась по лестнице в большую приемную, которая служила также столовой для чистой публики. Отсюда легко было попасть в правое крыло дома, где располагалась гостевая комната Елены. Женщина хотела проверить перед сном «вьетнамский сундучок» и составить список того, что надо обновить и докупить для операции Дан-Шина. Та еще головная боль ожидалась, учитывая, например, тот же вопрос долота.

Она ступала как можно тише, однако припозднившийся едок услышал и скрипнул стулом.

- Полуночничаешь.

- Ваша милость, - Елена поклонилась, стараясь, чтобы удивление не слишком ярко отразилось на лице.

- Проходи, - Теобальд аусф Лекюйе-Аргрефф вяло махнул рукой, указывая на пустой стул рядом с собой.

Барон Лекюйе был достаточно молод, весьма крепок физически, не пренебрегал воинскими упражнениями, распутствовал умеренно и вообще казался мужчиной видным. Но его манера все делать как бы нехотя, в ленивую растяжку, утомившись от суетных забот жизни, старила кавалера, по меньшей мере, лет на десять. Елена отметила полупустую бутылку крепленого вина, одинокий, полный до краев бокал и полное отсутствие закуски, хотя бы куска хлеба. Кажется, его милость изволили напиваться в одиночестве. В неудачный момент она прошла мимо, более чем неудачный.

Елена села на предложенное место, чинно, положив руки на стол, приняв образ примерной школьницы перед строгим учителем.

- Почему я не должен тебя убить? – спросил барон, уставившись ей прямо в глаза.

Елена с трудом удержалась от того, чтобы нервно сглотнуть, ответила столь же прямым взглядом.

- Если вы того желаете… - она подбирала фразы очень тщательно, бросая их словно камни в навозную жижу, чтобы не дай бог, не брызнуло. – Могу я хотя бы узнать причину?

- Границы моего терпения широки, - сообщил барон. – Очень широки. Особенно когда речь идет о наследниках. Но твоя связь с моей супругой лежит слишком близко к этим границам. Пожалуй, она даже попадает в область злоупотребления моим доверием.

Вот это номер, подумала Елена, преодолевая ошеломление. Прилагаешь тут прорву сил, закаляешь выдержку суровым воздержанием, чтобы не дать повода слухам. А тебя уже записали в любовницы благородной супруги. Ну и где после этого справедливость в мире?

Барон сделал глоток, слишком долгий и глубокий для простого смакования. Отставил пустой бокал и задумчиво проговорил:

- Поэтому я все чаще задаюсь простым вопросом. Зачем ты нужна в этом доме? И зачем ты нужна в спальне моей жены?

Елена хотела бы тщательно обдумать ответ, но роскошь долгой паузы она, судя по кислой мине Теобальда, позволить себе не могла. Вопрос явно не относился к риторическим и требовал отклика, причем быстро и убедительно. Проще всего было уйти в отрицание, тем более справедливое, однако… поддатого барона вряд ли удастся переубедить честным благородным словом. Елена выдохнула. Села удобнее, сложив пальцы в замок. Сосредоточилась на подбородке Теобальда, чтобы взгляд не казался подобострастным, однако и не бросал вызов.

- Ваша милость, во-первых любезная баронесса Аргрефф счастлива и довольна жизнью. А счастье и доброе самочувствие матери есть один из вернейших залогов здорового потомства.

На лице Теобальда не отразилось ничего, он по-прежнему смотрел куда-то правее собеседницы, едва заметно выстукивая кончиками пальцев по столу. Бриллиант в серьге невольно притягивал взгляд, собирая неяркий свет десятка свечей.

- Во-вторых, со мной любезной баронессе не угрожают никакие слухи, а также сопутствующие… неприятности.

Она сразу поняла, что это был скверный заход. Барон поджал губы и стиснул кулак – дурной знак. Ну да, она же уязвила его мужскую гордость, предположила саму возможность того, что супруга может глянуть куда-нибудь в сторону.

- И это все? - саркастически осведомился Теобальд.

- О, нет.

Елена искренне хотела пробежать по тонкой границе между правдой и … скажем так, полуправдой. Чтобы сохранить честность и в то же время не разубеждать барона в его нездоровой уверенности. Но, кажется, благие намерения пошли по звезде. Видимо придется банковать.

- В-третьих…

«Господи, спаси и помилуй!»

- … Наша интрига не возымеет последствий. Никаких. Я не жду привилегий, не рассчитываю на вашу протекцию, не хочу войти в… более высокий круг через рекомендации. Не будет подмигиваний за спиной, слухов и прочих неприятностей, кои проистекают от соблазнения чужих жен… недоброжелательными мужами.

Губы Теобальда поползли в стороны как-то разнонаправленно. Его странную ухмылку можно было истолковать по-всякому, от иронического понимания до злобной гримасы.

- И последнее. Ваша очаров… добрейшая супруга всегда находится под присмотром хорошего лекаря. Привязанного не только звоном серебра, но и вполне искренней привязанностью.

Привязанного… привязанностью. Ульпиан не одобрил бы, скверно прозвучало. Но переговорить сказанное уже не выйдет. Елена отчетливо сознавала, что позиция у нее вышла очень и очень шаткая. Начиная с того, что добрую половину дня она обычно пропадает у глоссатора, так что «всегда» - уже неправда. Но… уж как получилось. В конце концов, Теобальд знал, что Елена довольно-таки неплохо фехтует, и если бы вялый аристократ действительно желал ее прищучить, то уже звал бы слуг.

И, понимая, что ситуация балансирует на краю, Елена решила рискнуть. Хотя, наверное, правильнее было бы сказать - ей опять нашептал на ухо злой демоненок, чьи происки уже не раз провоцировали всяческие непростые ситуации в ее жизни.

- Ваша милость, у Дессоль страстная, энергичная натура. В ней сильна искра жизни. Она стремится гореть ярко, освещая все кругом. А вы… А вы пренебрегаете ее… искрой. От этого происходят печаль, меланхолия и недовольство жизнью. Если бы вы соизволили вернуть жене свою милость… опять согрели бы совместную постель…

«Да, да, чертов кретин и бледный тюфяк, возвращайся в постель к красавице жене и избавь меня хотя от этой проблемы!!! А также искушения»

Елена демонстративно оглянулась, проверяя, не затаились ли в тенях подслушивающие слуги. Чуть наклонилась вперед, чтобы это выглядело не проявлением панибратства, но исключительно как желание сообщить нечто серьезное.

- Да, когда срок уже настолько велик, сношения не рекомендуются. Но… есть иные способы, вполне приятственные для обеих сторон. Я слышала о них и могла бы…

Она многозначительно умолкла. В эти минуты Елена отчетливо поняла, что должен чувствовать эквилибрист, жонглирующий факелами под куполом цирка без страховки на горящем велосипеде.

«Да я просто эпический сексопатолог! Пора открывать кабинет семейной консультации. Только для дворян чином от барона и гильдейских купцов. Очень дорого»

Теобальд молчал, уставившись на Елену, как злобная сова. Женщина с уже привычной холодной отстраненностью подумала, что, если все пойдет совсем плохо, она дотянется до барона в одно движение. Плохо то, что вряд ли удастся сработать бесшумно. Убивать ножом легко, особенно если от тебя этого не ждут. А вот убивать ножом быстро и главное тихо… это задача иного толка. Шарлей, Раньян, Фигуэредо… Пантин - у них получилось бы. А у нее - вряд ли. Будет шум и, скорее всего, крик. Но идти в тюрьму и тем более на плаху Елена не собиралась. Жаль, но Ойкумена как-нибудь перебедует и без медицинской революции. Спутников тоже очень жаль, но такова суровая правда жизни.

События могли пойти разными путями, Елена думала, что готова ко всему. Только не к тому, что барон отставит бокал и молча встанет из-за стола. Теобальд чуть пошатывался, как человек, которому вино таки ударило в ноги, но в остальном казался довольно адекватным. В схожем состоянии возвращаются домой разумные мужи, которые знают, что завтра еще до рассвета их ждут новые заботы. Женщина торопливо поднялась, понимая, что сейчас правильным было четко соблюдать сословные условности. Барон повернулся в сторону лестницы, ведущей на второй этаж, к господским покоям, остановился и бросил через плечо:

- Никаких слухов. Никаких последствий. Если я получу здорового наследника, ты будешь вознаграждена и уберешься без следа из моего дома. Если нет, я не буду придумывать, что с тобой делать. Выпишу лучшего палача из Мильвесса, пусть ломает голову он.

Елена, которая очень хорошо представляла себе глубину и ширину фантазий столичных палачей, слегка вздрогнула и молча кивнула. Теобальд не удостоил ее больше ни взглядом, ни жестом, поднявшись в свои покои. Дом погрузился в тишину, прерываемую лишь шумом дождя за окнами, которые больше напоминали крепостные бойницы.

Елена постояла немного, затем протянула руку к бокалу, на полпути передумала и взяла бутылку. Вино было крепким, ароматным и сладким, оно хорошо пошло бы к мясу с обилием острых приправ. Но и так пилось более чем нормально. Елена хлебала его, как воду, не чувствуя хмеля, хотя градус в напитке был очень приличный. Затем села и попробовала привести мысли в порядок. Мысли путались, но в целом раскладывались примерно так:

- Надо быть или идиотом, или матерым геем, чтобы так пренебрегать красивой женой.

- Хотя, быть может, все-таки проявляется предрассудок насчет того, что любая близость с беременной женой опасна и ведет к выкидышу. Но это частный случай варианта с идиотизмом.

- Вроде бы пронесло. Хотя едва-едва.

- Это что получается, она получила авансом разрешение мужа спать с его женой, лишь бы родился здоровый ребенок?..

- И что теперь по этому поводу делать?

Елена заглянула в бутылку, потрясла ее для верности, чтобы убедиться – да, пустая. Можно было пройти на кухню и там накатить чего-нибудь попроще, пива или вина для прислуги, но женщина удержалась.

- Как ни пытаешься сделать правильно, - пробормотала она. – Все равно какая-то херня выходит в итоге…

А затем отправилась спать, решив, что на сегодня приключений хватит. И вообще это был, наверное, один из самых странных дней за всю жизнь «тут».

* * *

На следующий день, немногим ранее полудня, Елена стояла и глядела, как по левую руку вздымается крепостная стена, окаймлявшая Пайт, а по правую – глухая стена пятиэтажной ночлежки, сложенной из кривого и потрескавшегося кирпича самого низкого качества. Стремление строить дешево и высоко даровало Пайту специфическую проблему, которая была нехарактерна для иных городов Ойкумены и отсылала скорее к древнему Риму. То есть обрушение домов. Два-три раза в год очередной скворечник валился, погребая и калеча десятки, иногда сотни человек. Большой Совет издавал регулярные и грозные предписания строить хорошо, цеха кирпичников и каменщиков давали клятвенные обещания, время от времени кого-то даже торжественно кидали в реку с Великого моста, подвесив камень на шею – традиционная казнь для нечестных цеховиков. Но, увы, при тех нормах прибыли, которые приносили ночлежные дома в переполненной столице, давали сбой даже строгие цеховые стандарты.

Впереди две женщины характерной наружности бились на длинных складных ножах, сопя, громко топая и стуча деревянными башмаками, осыпая друг друга самыми грязными ругательствами. Елена прислонилась к высокой стене, привычно уже коснулась ножа под плащом и решила переждать драку, чтобы не попасть под горячую руку. Лекарка, выступавшая в данном случае как юридический агент, с любопытством осматривалась, делая это, впрочем, аккуратно, соблюдая этику неблагополучных районов, где прямой взгляд означал категорический вызов и провокацию.

Вообще жизнь городского пролетариата в Пайте была чудовищной. Елена думала, что видела нищету и убожество во всех возможных проявлениях, но это… Самые маленькие, оборванные и жалкие деревеньки, опутанные по рукам и ногам всякой барщиной и арендой, закабаленные на несколько поколений вперед, жили в целом привольнее и сытнее типичного работника королевской столицы. Заходить в бедные кварталы было попросту страшно, во всех смыслах, но в первую очередь морально. Глядя на десятилетних девочек, покрытых язвами от работы на производстве извести, на мальчишек с руками глубоких стариков без ногтей, Елена думала, что Пантократор поистине безжалостен к своим творениям.

А еще она думала, что «веселая мостовая», то есть район сосредоточения продажной любви, будет еще хуже, однако внезапно ошиблась. Тесные кривые улочки аккуратно подметались, отвратительные рожи настоящего криминала прятались в темных углах, не показываясь на свет божий (до заката, надо полагать). Если кто-то и резал кошели, то аккуратно, без грабежа средь бела дня, морды друг другу, разумеется, били, но лишь самые маргинальные личности. Дома, явно идентифицируемые как бордели, в основном имели симпатичные вывески, а некоторые - даже атрибуты культуры вроде плевательниц или уборных, чтобы клиенты не облегчались прямо на улице. Женщины, как и положено при такой профессии, а также уровне медицины, были (по большей части) грязны, страшны и вульгарны, как сущие ведьмы. Но это на взгляд человека XXI века. Переключая оптику на восприятие местного жителя (хоть и не без труда), Елена вынуждена была признать, что девицы, в общем, и ничего. Во всяком случае, здесь не встречалось ни откровенно больных, ни явно малолетних.

Несколько раз взгляд Елены выхватил из толпы узнаваемых персонажей. Неразговорчивые мужчины без шляп, с длинными волосами, чаще собранными в хвост, реже распущенными. Бедно или, по крайней мере, скромно одетые, но хорошо вооруженные, короткими мечами или наоборот, двуручными саблями. Явные бретеры, не из лучших, но вполне стоящие, очевидно их наняли для соблюдения порядков.

В общем, чувствовался хорошо продуманный коммерческий подход и жесткий контроль. Кто-то стремился (или вернее стремились), организовать все так, чтобы каждый горожанин мог безбоязненно зайти в эти кварталы и добровольно оставить максимум денег, обретя желание прийти снова. По крайней мере, днем. Елена подозревала, что после заката сюда имеет смысл заходить только в соответствии с трактатами Фигуэредо – держа на плече обнаженный клинок, оставив дома шляпу и плащ, а лучше в сопровождении вооруженного эскорта. Но до захода солнца было еще далеко.

Уличные девки (Елена даже про себя старалась избегать слова «шлюхи», полагая его тупым и несправедливым) тем временем устали, выдохлись, но продолжали выяснять отношения. Дрались они, на самом деле, интересно, не как типичная гопота с заточенными костями. В движениях чувствовалась некая упорядоченность, система, немного вычурная, идущая, похоже, скорее, от танца, нежели от фехтования. Маневрирование по кругу, прижатая к телу свободная рука, играющая роль щита на крайний случай, а также высоко поднятые клинки. Это напомнило красноглазую ведьму на корабле, у нее тоже прослеживалось что-то подобное – стойка не бойца, но скорее тореадора. Елена сморщилась от неприятного, болезненного воспоминания и решила спросить у Пантина, что бы это могло значить.

Еще она поняла, что противницы не намерены убивать друг друга. Видимо схватка носила ритуальный характер и долженствовала показать всем истинную свирепость и чОткость, но без серьезного кровопролития. Слишком уж широкие взмахи на всю амплитуду, грозные внешне и не слишком эффективные. Слегка изогнутые клинки навахообразных ножей яростно кромсали воздух, оставили несколько царапин на руках – обилие дешевых медных браслетов и бисерных «фенечек» играло роль наручей – однако не более того. Окончательно измотавшись, тетки покрыли друга совсем уж страшными оскорблениями, призвали чуму и шанкры на весь род от начала и до конца времен, а затем вполне мирно разошлись, провожаемые радостным улюлюканьем публики.

Интересно, а куда они прячут ножи, подумала Елена. Те хоть и складные, а клинок длиннее ладони. Она тоже зашагала дальше, углубилась в лабиринт, стараясь ориентироваться по крепостной стене, но довольно быстро поняла, что это занятие бесполезное, так можно бродить часами без всякой пользы. Несколько минут она постояла, борясь с желанием плюнуть на все и уйти, оставив эту хрень на потом. Завтра… послезавтра. Когда-нибудь, в общем. Но превозмогла зов душевной слабости, незаметно проверила, хорошо ли выходит клинок из ножен, не перетерлась ли тесемка на рукояти, повязанная еще Чертежником. И пошла вперед, туда, где заприметила группу явных проституток, выделявшихся из общей массы. Попутно расстегнула большую пуговицу, на которую застегивался плащ, так что плотная ткань лежала на плечах уже без фиксации, дерни рукой - тут же свалится.

«Девицами» их нельзя было назвать при всем желании. Скорее они напоминали волчиц или, ежели по местной традиции – гиен. Жесткие, битые жизнью со всех сторон тетки возрастом около тридцати лет плюс-минус, что по внешности, а также опыту соответствовало бы земному «крепко за сорок, чуть-чуть не хватает до полтинника». У каждой не хватало, по меньшей мере, пары зубов, одна щеголяла роскошной пиратской повязкой на глазу, у другой не имелось обеих ушей, и женщина подчеркивала это, зачесывая волосы назад. От внимательных взглядов Елене становилось неуютно.

- Добрый день, - вежливо поприветствовала лекарка, глядя «широким объективом», на всех сразу и ни на кого конкретно.

На нее продолжали смотреть, все также молча и внимательно, неприятно, будто прицениваясь к мясу в лавке, стоит ли оно свою цену? Елена, помня об уроках общения с якудзами Мильвесса, терпеливо ждала, понимая, что сейчас происходит оценка и выжидание – поставит она себя как однозначный проситель, которым следует помыкать на все деньги, или выше, как человек, достойный хотя бы предварительной беседы.

- Вроде мужик, - наконец процедила сквозь редкие зубы самая рослая. Все проститутки по давней традиции «маркировали» себя медными кольцами, показывая род занятий. И любопытно - церковники вроде бы ничего не имели против того, что священный символ Пантократора используется в столь низменных целях. У этой женщины кольцами было обшито платье, причем так обильно, что одежда напоминала кольчугу. Судя по разнообразию, то были трофеи, носимые напоказ.

- А вроде и нет, - продолжила мысль «кольчужница». – Страховидла какая. Диковинка.

- Наверно из тех, что привязывают хер деревянный, - предположила безухая. Она глянула прямо на Елену и добавила. – Здесь такое не делают. Тут баб и мужиков дерут по натуре. Без всяких извратов. Так что вали по здорову.

Одноглазая пожевала губами, втянула щеки и молча, смачно харкнула, ювелирно попав комком слюны на самый кончик елениного ботинка. В этот момент наступила развилка уже для Елены. Можно было признать себя измеренной, взвешенной и признанной легкой. Соответственно уйти, без последствий, хотя и без пользы. Или… не уйти, но уже принимая на себя все риски.

Елена посмотрела на ботинок, преувеличенно долго и внимательно, пошевелила стопой, снова подняла взгляд на одноглазую и сказала, негромко, вынуждая напрягать слух, чтобы разобрать ее слова на фоне гвалта тесной улицы:

- Невежливо.

- Че?..

- Очень. Невежливо, - едва ли не по складам повторила рыжеволосая, тщательно дозируя и слова, и интонацию. Здесь важно было с одной стороны показать себя как угрозу, но с другой не «бычить».

Боковым зрением Елена увидела, что толпа сама собой естественным образом редеет, растворяется как черная капля в кружке чистой воды.

- Ага, - согласилась одноглазая и повторила действие, на этот раз врастяжку, как бы смакуя каждую стадию. Плевок угодил точно в мысок ботинка, демонстрируя переход от простого неуважения к откровенному вызову.

Они что-то еще говорили, но Елена уже не слушала. Она обезоруживающе улыбнулась, робким, неуверенным жестом снимая кепку, чуть склонилась вперед, будто собираясь поклониться обидчице. На лицах «гиен» отобразилось презрительное снисхождение, вернее начало проявляться, как изображение на фотобумаге в ванночке с реактивом. Все происходило медленно, под легкий звон в ушах Елены, как будто мироздание вибрировало натянутой струной. Затем в голове фехтовальщицы мерно заколотил внутренний метроном, отбивающий такт, словно барабанщик.

Раз.

Она бросила кепку в лицо одноглазой, вынудив рефлекторно шатнуться, потерять равновесие. И тут же с подшага ударила в пах, изо всех сил, как настоящий футболист. У женщин тестикул нет, но это все равно очень больно, и противница тут же сложилась пополам, как циркуль, раззявив рот в немом вопле. Из ее глотки вырвался лишь долгий мучительный всхлип на вдохе.

Два.

Елена, как спортивный фехтовальщик, шагнула назад, разрывая дистанцию. Одновременно взмахнула руками словно Бэтмен, схватив края плаща. Перехватила над головой оба конца ткани уже одной – левой – рукой, в два маха обмотала предплечье, оставив часть висеть свободно. Но так, чтобы на полу нельзя было наступить.

Три. Она прижалась спиной к противоположной стене, чувствуя спиной сквозь рубашку шероховатую поверхность. Нож уже плотно – но без лишнего усилия! - зажат в кулаке прямым хватом, тесемка на пальцах, чтобы легче и быстрее менять хват. Клинок прячется за плащом, скрытый от противников.

Четыре.

Елена выдохнула, не разжимая зубов. Сердце билось чаще, однако не скакало безумным зайцем, стало жарковато, рубашка чуть прилипла к телу. Женщина на первый взгляд рассеянно, как-то по-доброму и отстраненно улыбнулась «гиенам», будто ничего и не произошло. Или все произошло где-то далеко, не здесь и может быть даже не сейчас.

Тишина. Стало тихо, потому что все, кто видел происшедшее, замолкли. В этой полной тишине родился душераздирающий вопль, скорее даже вой – от женщины, валяющейся на подметенных камнях мостовой.

Пять.

Увы, кажется, переговоры не удались.

Они шагнули к обидчице все сразу, как хорошо натасканный пехотный строй, и здесь, наверное, следовало бы как следует испугаться, потому что это было худшим из возможного – одновременное нападение сработанной команды, пусть даже по фронту, без обходов и ударов сзади. Но Елена испуга не ощутила, она, как арифмометр, считала в голове уровень опасности, ранжировала противниц по классу, прикидывала варианты.

Надо сразу положить самого сильного, сразу и предельно жестоко, чтобы кровь хлестала фонтаном, вопль и кишки завивались на мостовой. Тогда есть шанс.

Пять с половиной.

Самой опасной из оставшихся представлялась «кольчужница», и Елена нацелилась вскрыть ей глотку, благо нож был наточен как бритва два дня назад и с тех пор не использовался, а, следовательно, и не затупился.

Шесть.

Хлопок в ладони остановил порыв злобных теток, как боевой горн хорошо обученного коня. Вперед выступила самая пожилая и в то же время незаметная, безлико-серая участница блядского сборища. Настолько незаметная, что прежде она будто терялась на фоне стен, как серый паук, засевший в тенетах, полных мусора и пыли. Однако прочие слушались ее беспрекословно, казалось, что даже без слов, по велению одной лишь мысли.

Все замерли, как гладиаторы, которым вот-вот дадут отмашку на кровь и убийство. Оказавшийся поблизости бретер уставился куда-то вверх, демонстративно держа руки подальше от сабельной рукояти. Это многое говорило о серой тетке, остановившей драку. Безликая, тем временем, сделала несколько быстрых жестов, и побитую жертву споро затащили куда-то в подворотню. Елена чуть расслабилась, опустила ниже плащ, демонстрируя, что драки не ищет, но готова продолжить.

Самое странное и, пожалуй, забавное, что в глазах «гиен» она не видела ненависти или какой-то особенной злобы. На нее смотрели примерно как вчерашние бойцы Дорбо и Карнавон. Дескать, каждый делает то, что дОлжно, и это по-своему правильно.

- Тише, miniog gariad, тише, - подняла сухую, искривленную ладонь «паучиха».

Что такое «miniog gariad» Елена в точности не понимала, но это звучало как искаженное жаргоном и произношением «резкая подруга». А еще она знала, от чего получаются такие кривые пальцы. Руку серой женщины переломал не ревматизм, а тиски палача. Притом работа была очень грубой, неквалифицированной, не ради причинения боли для установления истины, а чтобы целенаправленно изувечить.

- Что тебе нужно? – спросила женщина. Голос у нее был под стать внешности, такой же сухой, невыразительный, как шелест осенней листвы. И жизнь кругом тут же возобновилась, будто повернули невидимый рубильник. Снова застучали подошвы, громко заговорили прохожие, бретер отморозился и заторопился куда-то в сторону. «Гиены» перестроились, вроде и незаметно, однако слаженно, прикрыв явную предводительницу с флангов.

- Мне нужен ваш…

Тут Елена запнулась, поняв, что не понимает, как сказать «сутенер». Иногда ее знание местного языка давало неожиданные сбои.

- Тот, кто здесь всем заправляет.

- Зачем?

Вопрос прозвучал очень предметно, без всяких условностей.

- Есть дело, и есть вопрос, - Елена старалась говорить столь же четко и прямо. – Дело насчет запрета работать у канатчиков и пивоваров. Вопрос личный, о нем после.

Откуда-то буквально вывинтился подросток неопределенного возраста и пола, быстро зашептал на ухо серой тетке. Наговорил, что хотел, исчез так же оперативно и незаметно. Пыльная женщина еще более внимательно посмотрела на Елену. Затем сказала:

- Ступай за мной.

Рыжеволосая оглянулась по сторонам, довольно неуверенно, прикидывая, что выходить из удобной оборонительной позиции как-то… страшновато.

- Не бойся, - безликая сразу и безошибочно поняла причину колебаний. – Если дело того стоит, тебя выслушают. А если нет, то и приходить не стоило.

Елене отчего-то показалось, что ее и узнали, и рассказали об этом серой, но догадку рыжая оставила при себе. Она молча развернула плащ и спрятала клинок в ножны. Подняла с мостовой кепку.

Ударили колокола, странно, в неурочный час. И подействовали они тоже странно, как манок, пробуждающий веселье. Звон разносился по городу, а вслед за ним, словно круги на воде, расходилось нездоровое, какое-то лихорадочное возбуждение. Грязные дети забегали еще быстрее и суматошнее, захлопали двери питейных заведений, откуда-то выволокли бочку с дешевым вином, взломали топором и стали угощать всех прохожих, будто наступил значимый праздник.

Елена застегнула плащ, чувствуя, как окончательно успокаивается дыхание. Шагнула вперед, к серой женщине и сдержанно, стараясь держать марку, вопросила:

- Что празднуют?

- Так император подрался в поле, - ответила серая. – Большая, говорят, вышла драка. Гонцы как домчались с известиями, так и гулянка пошла.

Прежде чем Елена успела задать следующий вопрос – кто же кого побил – она строго повторила:

- Иди за мной. Глаз не поднимай, руками больше не размахивай. С тобой обошлись невежливо, это верно. Но ты ответила с перебором, нехорошо. Не усугубляй.

Елена развела руками, дескать, все понятно, и снова подумала про себя: интересно, кто же все-таки победил?..

_________________________

Про подушку для беременных – одна моя знакомая, таким образом, лишилась то ли двух, то ли трех, их реквизировали родственники (ни разу не беременные). Очень удобная вещь. Сам о такой подумываю.

Насчет ужасающего положения матери и ребенка в период до-индустриальной медицины я не преувеличивал, а скорее наоборот. Почитайте доклады медиков относительно детства в дореволюционной России – гарантирую, это будет страшнее любого хоррора. Но и в верхах общества тоже не скучали.

«Обычным делом было швыряться спеленутыми детьми. Брата Генриха IV для забавы перебрасывали из одного окна в другое, уронили, и он разбился. Примерно то же случилось с маленьким графом де Марлем: «Приставленная к ребенку нянька и один из камергеров развлекались, перебрасывая его друг другу через окно... Иногда они притворялись, что не могут его поймать... маленький граф де Марль падал и ударялся о камень, который лежал внизу». Врачи жаловались на родителей, ломавших кости своим детям в ходе «обычной» игры в подбрасывание младенца. Няньки часто говорили, что корсет, надетый на ребенка, необходим потому, что иначе «его нельзя будет подбрасывать». Я помню, как один выдающийся хирург рассказывал случай из своей практики: ему принесли ребенка, у которого «несколько ребер были вмяты в тело руками человека, подбрасывавшего его без корсета». Кроме того, врачи часто с осуждением упоминали другой распространенный обычай - с силой встряхивать ребенка, вследствие чего ребенок оказывается в оглушенном состоянии и некоторое время не доставляет хлопот тем, кто его нянчит»

Ллойд Демоз, «Психоистория. Эволюция детства»

Кстати, если кто-то думает, что трупный мармелад это выдумка – раздумайте. Использование мертвой плоти во всех видах – от крови до «черепного мха» в медицине средневековья и Ренессанса было настолько распространено и развито, что некоторые исследователи пользуются термином «медицинский каннибализм».

Использование плаща в схватке:

https://www.youtube.com/watch?v=DEr4Zq7xhOg