Дворянство. Том II. Ступай во тьму

Глава 11

Глава 11

- Что же… - протянул мастер Ульпиан, с третьей попытки водрузив на переносицу очки. – Посмотрим, поглядим…

Это была странная особенность, которая неизменно поражала Елену. В Ойкумене давно уже додумались до тактических очков с цветными линзами из упрочненного стекла, а также вполне земного вида оправы с проволочными или костяными дужками. Их часто использовали на Пустошах, в прочих землях реже, но также применяли. Однако в городах слабое зрение подкрепляли уродливыми конструкциями без дужек, похожими на гибрид складной лупы и прищепки. С чем это было связано – загадка. Возможно, психология аборигенов жестко разделяла предметы по назначению. То, что с диоптриями – одна штука, то, что для защиты глаз – совершенно иное дело, хотя и там, и там есть линзы. Такие вещи - вроде бы мелкие, незначительные - снова и снова демонстрировали Елене пропасть, разделявшую местных людей и ее, пришельца из условного будущего.

- Любопытно, - пробормотал Ульпиан. – Это под диктовку? Больно гладкая речь.

- Нет. Я переписала с их слов. В меру… своего понимания. Убрала несущественное. Уточнила значимое.

Ульпиан хмыкнул, прищурился. Положил лист и строго вопросил:

- А что бы ты им сказала?

Елена сглотнула, потянулась было к собственному носу, чтобы потереть его, сообразила, что это жест неуверенности, попытка выиграть время, оттянуть момент ответа.

- Ничего.

- Хм? – Ульпиан воззрился на писца, через толстые линзы его глаза казались гротескно громадными, как у жабы.

- Я бы написала ответ, потому что буквы окончательны. Написанное нельзя переврать или забыть. Можно лишь исказить толкование. И прочитала его.

- Хм, - мэтр повторил тот же односложный звук, но уже с совершенно другой интонацией.

- А написала бы я, что притязания господина и землевладельца, к сожалению, справедливы. Они обоснованы давним и повсеместным обычаем. Дарение первой свиньи из помета есть крепостная повинность. Если дед ее исполнил, значит, он признал себя крепостным. И его потомки тоже суть крепостные. К сожалению. Поэтому в суд подавать можно, но состязание выйдет непростым. И определится произволом судейского решения.

Елена вздохнула. Подумала, что неплохо получилось. Не уверена в способности изъясняться длинными фразами - говори короткие, делай паузы, обдумывая слова. Заодно и прозвучит весомее.

- Ну почему же «к сожалению», - не понял юрист. – Это данность, естественное положение людей. Кмиты, крепостные, арендаторы - каждому свое.

- Людьми владеть нельзя, - нахмурилась женщина. – Обращать их в рабство…

Она не закончила, решив, что оборот в стиле «по замшелым правилам» юрист не поприветствует.

- Конечно нельзя, - тоже сдвинул брови Ульпиан. – В законах четко и ясно сказано, что крепостничество не есть право владения. Эх, учиться тебе еще и учиться… Ладно, пиши отзыв, потом я его скину этому… который ушастый и все время ломает перья. Он доведет дело до конца и отчислит долю малую. Что у нас там насчет узурпации дворянства?

- Кавалер цин Ребьер и его претензии? – уточнила Елена. – Придется идти на храмовое кладбище, искать там могильные камни с именами предков. Если не найдем, то ему следует отказать.

- Прямо-таки отказать?

Она скривилась, задумавшись на мгновение, не слишком ли много берет на себя. Затем решила, что, почему бы и нет? Ты либо уверен в своих делах и словах, либо не уверен, вот и все.

- Да, отказать, - упрямо и твердо повторила женщина. – У него нет ничего. Никаких подтверждений. Брачных договоров, записей о рождении, завещаний, ревизий очагов, вассальных присяг, сюзеренных жалований, актов о вступлении в должность и так далее. Вообще ничего, только грамота, какую в суде показывать стыдно. И смешно. Надгробие то по большому счету надо глянуть для очистки совести.

- Согласен, - лаконично приговорил мэтр. - Значит сегодня и посмотри.

Елена с трудом удержалась от дрожи. Мысль о том, чтобы идти в Храм, даже не в само здание, а пройтись рядом, вызывала холодок по спине.

А может я местный дьявол, подумалось ей, неожиданно и трезво. Просто нечистая сила, потому и не могу войти под освященные своды… без эксцессов.

- Хочу закрыть это дело, - Ульпиан снял, наконец, очки, сложил их и вернул в жесткий футляр на поясе. – И еще надо тебе к проституткам северного квартала, там, где канатчики и пивовары.

- К проституткам? – не поняла женщина. На языке плясала, готовая сорваться, короткая и энергичная отповедь насчет того, что…

- Да, к проституткам, - повторил юрист. – Им там юдикат ни с того, ни с сего выписал запрет работать от рыночной площади до колодца, то есть, считай, по всей улице. Чтобы не растравляли богопротивными искусами мораль и нравственность честных граждан. Жители недовольны, хотят опротестовать решение, дескать, негоже лишать падших созданий куска хлеба. Из милосердия. Тем более, что, не имея другого занятия и ремесла, они просто умножат порок в иных местах. Поспрашивай, вызнай, что и как. Мне этим заниматься невместно, но посоветуем, кому и как взяться за дело. А если честные горожане готовы раскрыть мошну, то, как знать, может быть и вместно…

- Сделаю, - кратко пообещала Елена. – Но сегодня не успею. Если только могилы на потом оставить.

- Сначала надгробные надписи, - решил мэтр. – Хочу, в конце концов, отказать этому самозванцу. Затем девицы и сердобольные горожане. Однако на неделе все надо порешать.

- Да, сделаю, - повторила Елена, стараясь, чтобы отсутствие энтузиазма выглядело как деловая сосредоточенность.

«А не слишком ли я перерабатываю за три копы в неделю?»

Вопрос был риторический, Елена отлично понимала, что получает великолепное даже по столичным меркам жалованье, которое не каждый мастер видит. Учитывая, что она не платила за кормление и постой во всех формах, начиная со стирки. Но эти хождения от кладбищ до проституток крепко утомляли.

- Ступай, - поторопил ее мэтр, но замер, прислушиваясь. За окнами прозвенели колокола – полдень, начиналась дневная стража.

- Хотя нет, - пробормотал Ульпиан, внезапно переменившись. – Это подождет. Совсем забыл… Сейчас придет один весьма скандальный юноша… то есть я полагаю, он будет скандальным. Присядь ка там, сделай умный вид. И записывай тезисно. Хочу потом составить экстракт и разослать коллегам. А то дел таких число все множится, будет еще больше, но во мнениях сплошной разброд и шатание. Хотя, казалось бы, вопрос то не стоит ботвы от репы.

Елена молча кивнула, сняла уже надетую, было, кепку, что помнила еще Мильвесс. Чинно села в углу за стол-конторку, раскрыв перед собой церу.

- Бумагу возьми, - брюзгливо приказал мэтр. – Чай, не купчишку принимаем.

У Елены снова зачесался язык упомянуть: вообще то сам юрист дворянской цепью не звенит и, по сути, записан в то же сословие, будучи наравне с презираемым «купчишкой». Но женщина снова удержалась, памятуя, что мэтр ей не друг, а работодатель, хотя и не злой. Но временами очень вредный.

За последующие четверть часа или около того Елена заточила все перья в красивом кувшинчике, долила чернил в склянку. Мэтр просмотрел пару толстых книг, что-то неразборчиво бормоча себе под нос. Его супруга принесла на маленьком подносике две плошки с травяным настоем. Жена юриста казалась старше мужа лет на десять, а то и все пятнадцать, она в полной мере соответствовала определению «добрая старушка». Тем удивительнее, что Ульпиан, кажется, супругу вполне искренне любил. Не уважал, не признавал за ней значимое положение в фамильной иерархии, а именно что любил, весьма трогательно и мило.

Старушка поначалу восприняла Елену с некоторой настороженностью, надо полагать, опасалась какой-нибудь легкомысленности. Но, убедившись, что юриста и писца связывают исключительно деловые интересы, и рыжая девица не совершает поползновений, начала относиться к Елене чуть ли не по-матерински. Спокойно, не суетливо, с теплой доброжелательностью, которая свойственна лишь очень добрым людям.

Пока длилось ожидание, Елена потягивала напиток и думала, как все забавно и непросто повернулось в непростой жизни. Вот прибыли они сюда, в королевскую столицу, немногим меньше пяти месяцев – то есть около четверти местного года - назад, и…

И тут пришел клиент.

Молодой человек с труднопроизносимой фамилией носил все признаки мелкого и скоробогатого дворянчика, который пребывает в постоянной неуверенности, комплексует из-за худого происхождения и все время порывается доказать миру, что занимает свое, правильное и заслуженное место. Кроме того, юноша, видимо, страдал чем-то нервным, его лицо бил тик, пальцы дрожали в треморе. Глядя на все это, а также на несчастные, замученные лица двух слуг, сопровождавших господина, женщина поняла, зачем она в действительности понадобилась мэтру здесь и сейчас.

Ульпиан был очень хорошим и очень дорогим юристом, который мог выполнять обязанности, как адвоката, так и прокурора, готовящего частные обвинения. Публика, преступавшая порог небольшого двухэтажного особнячка, относилась к «чистой», куртуазной и благовоспитанной. По большей части, однако не всегда, так что время от времени – надо заметить, очень редко, и все же – приключались, так сказать, «эксцессы», когда Ульпиана хотели поставить на место или даже побить. В таких случаях Елена откладывала в сторону перо и вытаскивала на свет божий навыки бретера, умеющего в борьбу. Причем борьбу экстремальную, поскольку наука Чертежника требовала, чтобы любой прием, по крайней мере, доставлял сильнейшую боль, а в идеале калечил оппонента. Женщине уже дважды приходилось выполнять функции телохранителя пополам с вышибалой, что благотворно сказалось на ее зарплате и премиальных. Интересно, будет ли сейчас третий эпизод?.. Глядя на придурковатого и дерганого дворянчика Елена решила - скорее всего, нет. К мэтру пришла та свинья, что громко хрюкает, однако не более того. Избивать беззащитных и бессловесных слуг – его потолок.

- Да что вы такое говорите?! – вопиял непроизносимый клиент. – Да разве я за это уплатил?!

Дальше он понес стандартную околесицу насчет того, что развязал кошель за решение проблемы, а не бесполезные слова и так далее. Ульпиан благостно и постно улыбался, выжидая момент, когда юноша выдохнется и можно будет вставить замечание.

Дело относилось – по личной классификации юриста - к тем, что приносят «суетные» деньги, то есть оплачиваются хорошо, но скандально, с недовольством и воплями. Молодой дворянин из нищей и побочной ветви богатого рода, вдруг оказался единственным наследником. Такое случалось довольно часто, потому что наступили времена, когда дворянство в очередной раз становилось опасной профессией. Наследник уже приготовился вступить в права, радостно предвкушая изменение обидного и недостойного «цин» на благородное «аусф». И внезапно открыл для себя, что унаследовал в придачу к благости чертову уйму долгов и обременений. Ибо покойные родственнички жили на широкую ногу, ни в чем себе не отказывая. Некоторые преемники быстро соображали, почем котелок мяса на этом рынке и зачем дворянину хороший адвокат. А другие вели себя как нынешний гость.

- Какие налоги?! – уже не сдерживаясь, орал непроизносимый, брызгая слюной и нервно хватаясь за столешницу обеими руками. – Какие недоимки?! С какой земли? Я человек чести! Мы налогов не платим, наш долг выплачивается кровью на полях битв!!! Подайте жалобу! Исправьте это немедленно!

Вряд ли молодой человек хоть раз участвовал в настоящем бою, но Ульпиан и бровью не шевельнул.

- Вы совершенно правы, достопочтенный господин, - склонил голову юрист, удачно вклинившись в перерыв между воплями. – Но есть некоторые специфические нюансы, кои следует принять во внимание.

Какие нюансы, какая специфика, брюзгливо подумала Елена, этот кретин и слов таких не выучил. Но мэтру, в конце концов, лучше знать, как вести дела. Тому доказательством симпатичный дом и, например, этот кабинет, вполне соответствующий представлениям женщины о том как должна выглядеть приемная состоятельного адвоката. Дорогое дерево, книжные полки от паркета до высоких потолков, рукописные книги, чья стоимость как бы ни выше самого дома. Темновато разве что… однако и на свечи глоссатору тоже хватает.

- Суть в том, что люди благородной крови не платят денежные подати, это правда, - объяснял тем временем Ульпиан. – Также освобождена от налогов «белая» земля личного феода, которая стародавним образом происходит от императорских, королевских или иных благородных пожалований.

- Вот именно! – воскликнул ободренный клиент. – И я о том же!

- Но теперь вы признанный собственник большого владения со сложным составом…

- Да! Собственник, - согласился юноша который, судя по всему, понял лишь это.

- … которое содержит земли, как «белые», так и дареные, купленные, а также связанные сложной арендой, - гнул свое правовед. – Иначе также именуемые «ротюрными». Это «черная» земля, которая напрямую попадает под правило так называемой реальной тальи. И соответственно, дворянин, который владеет ею, обязан платить земельный налог, а также погашать возникшие из-за неплатежей долги. Часть из них можно попробовать оспорить, по части наверняка можно пересмотреть условия выплат,но сама по себе обязанность имеет место и неустранима. Увы, почтенный дядюшка, что покинул этот мир, насколько я вижу по записям, долгое время и очень деятельно скупал землю, расширив первоначальное владение двоекратно, и все за счет неблагородных, общинных участков. Это породило обязательства, которое дядюшка не исполнил, а вы унаследовали в полном объеме.

Елена спрятала улыбку за широким пером. На ее памяти это был уже третий или четвертый клиент благородного происхождения, который, не разобравшись в сути вопроса, отвалил золота за консультацию у дорогого специалиста, ожидая, что сейчас досадная несправедливость будет устранена. И получил экспресс-урок юридической грамотности насчет того, что у земельных владений есть собственный статус, отвязанный от положения сиюминутного владельца. Справедливости ради надо заметить, что настолько глупые представители дворянства встречались редко, а многие люди чести ориентировались в путаных законах едва ли не лучше юристов.

- Но это что же такое… - едва ли не прошептал экзальтированный юноша. – Если какой-нибудь простолюдин, грязный смерд купит мою родовую землю, мое… э-э-э…

- «Белую» землю, часть личного семейного владения, - подсказал Ульпиан, даже не моргнув на «грязном смерде».

- Да! Так он что же… - молодой человек замер с некрасиво раззявленным ртом.

- Да, именно так, - с подлинной скорбью в голосе вздохнул Ульпиан. – Эта земля освобождена от тальи, независимо от положения владельца. Если, разумеется, упомянутый, так сказать гипотетический смерд сумеет обосновать законность владения. То есть неспоримость дарения или совершенной сделки. Дело сие непростое, но мне доводилось видеть успешные тому примеры.

Остаток консультации вышел скомканным и некрасивым даже больше чем ее начало и середина. Наследник едва ли не рыдал, горестно предвидя, как долги пожрут все наследство и категорически переживал о том, что низкородные быдланы уподобляются аристократии. До юноши постепенно – частями – доходило, что дорогой столичный знаток законов не спасет и не поможет сохранить наследство. В этой точке, как правило, и начинались попытки рукоприкладства от не привыкших стеснять себя в чем-либо благородных. Но не в этом случае, чему Елена, разумеется, была только рада.

- Суетные деньги, суетные, - пробормотал юрист, выпроводив клиента, вежливо, однако с непреклонной настойчивостью. – И тяжкие…

Елена понятия не имела, как зарабатывал юрист прежде, до появления в доме нового писца. Однако у женщины создалось впечатление, что, по крайней мере, сейчас Ульпиан работает будто бы с опаской, не в полную силу, сдерживая себя. Сторожко, как сказали бы на местных улицах, не по уровню мастера буквально международной известности. Словно глоссатор избегал привлекать в к себе внимание, производить какой-нибудь «социальный шум». Возможно, это было связано с давним разговором зимней ночью, возможно нет. А быть может Елена просто ошибалась, в конце концов, откуда ей знать, как положено работать знатоку права?

- Все, иди, могилы не ждут, - сварливо напутствовал Ульпиан.

Елена молча натянула кепку.

- Да, там тебе письмо принесли, – кинул ей в спину мэтр. – От Дан-Шина. Совсем забыл. Внизу заберешь.

Елена поморщилась, гадая, что вдруг могло понадобиться от нее хромому комиту. Имперский комиссар существовал в каком-то параллельном пространстве, занимался непонятными делами, судя по всему, безуспешно пытался расстроить переговоры между королевской семьей и островитянами. Если только нога не добила страдальца окончательно, и он таки не решился прибегнуть к помощи сомнительного медикуса. Но вряд ли, учитывая, что хотя университет в столицу так и не вернулся, одних лишь дипломированных докторов осталось не меньше десятка, а лекарей-хирургов можно было нанимать оптом.

Письмо женщина просмотрела у двери, перед тем как откинуть засов. Да, и в самом деле, удивительное дело, но Дан-Шин просил медицинской помощи. Путанно, вымученно и косноязычно, как человек не слишком изощренный в грамоте и привыкший требовать, а не молить. Но вполне однозначно. Послание, судя по всему, было писано собственноручно, на бумаге остались слабые следы карандаша, которым выделялись строки, а буквы походили на ученические каракули. Очевидно, комит научился писать не так уж давно. Интересно, он всю корреспонденцию ведет сам или не хотел посвящать кого-нибудь в суть затруднений?

Хм… забавно, подумала Елена, привычно сжигая письмо на огне свечки в прихожей. Что ж, за «посмотреть» спроса нет, ей и самой было интересно с чисто практической точки зрения, что могло вызвать такие симптомы. На Пустошах, да и после женщине с подобным встречаться не доводилось. Больная нога либо выздоравливала, либо отпиливалась, либо утаскивала хозяина в могилу, но всегда – быстро, за считанные дни, самое большее недели. Здесь же речь явно шла о чем-то хроническом и долгом.

Решено – глянуть, а там по ситуации. В конце концов, Дан-Шин не чей-нибудь фаворит из местной аристократии, ему вполне можно и отказать. Но вдруг проблема решаема? Заодно интересно было бы попробовать вызнать, как вообще обстоят дела в «верхах».

Накидывая короткий – до талии – плащик с капюшоном, скорее дождевик, нежели теплый аксессуар, Елена поймала себя на иррациональном желании надеть платье. Платья она не любила и в прошлой жизни, предпочитая джинсы, а уж местные – тяжелые, избыточно жаркие – вообще больше напоминали орудие изощренного издевательства над женщиной. Но все же… Однообразие надоедает, а мужские штаны с гульфиком она носит уже… второй или третий год?

Выход из дома проходил по стандартной процедуре, общей для всего Пайта – выглянуть через зарешеченное окошко, оценить диспозицию, убедиться, что снаружи нет ни засады, ни другой угрозы. Только после этого откинуть засов, снова проверить – не подкрадываются ли злодеи, привлеченные скрипом дерева и металла. Выскользнуть наружу через приоткрытую дверь. Слуга за спиной так же оперативно заперся, громыхнув засовом.

Елена поправила кепку, надвинув козырек ниже – безоблачное небо сегодня было отдано в полную власть солнца, свет буквально выжигал тени, заставляя болезненно щуриться. Опустила пониже пояс, чтобы сидел плотнее, поправила ножны. Старый и плохонький меч женщина продала недели три назад, купив мессер, похожий на тот, который одолжил ей когда-то для боя Чертежник. Оружие безыскусное, но практичное, короче большого ножа Раньяна и с почти прямым клинком. Двадцать коп - это было больно, но броня и оружие только дорожали, не похоже, чтобы на рынке в обозримом будущем наступил кризис перепроизводства.

Теперь следовало накопить пятьдесят (плюс-минус) серебряных монет и заказать себе меч наподобие того, каким учил владеть Пантин. Еще каких-нибудь несколько месяцев работы…

Дом Ульпиана расположился на самой границе между «чистым» районом, который представлял собой прямоугольник в центре города, и кварталами попроще. Так, чтобы не дразнить гусей вопросом «что этот простолюдин себе позволяет?!», но и не заставлять благородных клиентов ходить слишком далеко. До Храма отсюда было минут двадцать умеренно быстрой ходьбы, но Елена потратила не меньше получаса – пришлось обойти две могучие свары. Одна чисто бандитская, вторая выдалась интереснее – приспешники графских фамилий опять сошлись пеше и оружно, выясняя, кто здесь самый сильный.

Елена уже который раз становилась невольным свидетелем таких баталий, они разгорались по всему городу едва ли не ежедневно, обеспечивая стабильную норму раненых и покойников. Но женщина никак не могла понять – каким образом противники узнают своих и чужих? Предполагалось, что по символике и цветам враждующих домов, однако для ее взгляда все они были разодеты одинаково, то есть красочно-беспорядочно, как психоделические петухи. Приличный наемник – если конечно он не принадлежал к свите дворянина или не носит ливрею, скажем, «лучника тела» - жил как настоящий рок-н-рольщик, то есть быстро, дерзко и обязательно разукрасив себя как новогодняя елка. Поэтому гербовая бляха или медальон звенели, болтаясь в тесной компании с десятком брошей, заколок, оберегов и прочей бижутерии. А про цветные ленты и кокарды и говорить бессмысленно. Однако сами противники своего и чужого опознавали с первого же взгляда. Вот, что значит практика.

Итак, по десятку мордоворотов с каждой стороны занимались дракой. «Занимались» в данном случае описывало происходящее точнее всего, потому что противники явно не горели желанием биться «за живот», то есть насмерть. Если бы не настоящие кинжалы и короткие обоюдоострые мечи с гардами «восьмеркой», вошедшие в большую моду по всем городам Ойкумены, процедура походила бы на мероприятие для записи в протоколе и отчетности перед начальством. Усато-бородатые морды воинов были выразительны и преисполнены грустным осознанием с одной стороны бесполезности, а с другой - неизбежности текущего занятия. Ругались без огонька, дежурно оскорбляя «одноглазую шлюху» и «вяленых старперов». Раненых не добивали, да и вообще, кажется, целили больше по кольчугам – больно, синяки и кровоподтеки впечатляющие, однако в целом для жизни малоопасно.

Как всегда, хорошая драка собрала обширную группу поддержки – зевак, жуликов широкого ассортимента, городских стражей, которые символизировали порядок, законность и контроль, держась, впрочем, подальше, а то и прибить могут. Девицы легкого поведения обещали должным образом охладить разгоряченную кровь боевитых мужей. Лекари, несмотря на тесноту, деловито раскладывали прямо на мостовой нехитрую снасть, вездесущие мальчишки тащили к ним раненых, как муравьи жуков (попутно обшаривая и срезая кошельки, это была привилегия носильщиков-санитаров, которую прочий криминал не нарушал), а затем бегали с кувшинами воды от ближайшей колонки. Пахло кровью, потом и железом. Перебивая вопли дерущихся орали, как павлины (то есть предельно гнусно) продавцы пирогов, сладостей и напитков.

Елена поглядела на все это, вздохнула и решила обойти непотребство по соседней улице. Решение оказалось мудрым, потому что как раз в указанный момент к обеим группировкам прибыло подкрепление. Оное представляло собой по одному всаднику с каждой стороны, по виду типичные бедные кавалеры, что-то вроде драгун, которые на лошадях не сражаются, а приезжают к месту битвы. Надо полагать, то были местные комиссары, и они без промедления начали работу с контингентом. Меж домов повисла тяжким пологом брань, угрозы запороть в чертям свинячим и самое страшное – лишить жалованья. Морды солдат удачи стали еще тоскливее и зверинее, клинки загремели куда бойчее, но женщина уже оставила драку в стороне, свернув за угол.

Ха, подумала она, если бы не Лекюйе-Аргреффы, с голоду она бы здесь все равно не умерла бы. Учитывая количество мертвецов, ежедневно производимых Пайтом, ни ее пол, ни грамота не имели никакого значения, главное держаться низовой хирургии, отрасли, традиционно презираемой «настоящими» докторами университетского образования.

Навстречу бежал народ, горожане спешили к месту локальной битвы ради веселья и заработка. Елена посторонилась и привычным жестом нащупала поясную сумку. Нет, все в порядке. Надо придумать карманы…

За высокими крышами уже поднимались остроконечные шпили Храма. В солнечный день даже свинцовые кровли поблескивали, как позолоченные. Женщина ускорила шаги, пересекла небольшую площадь на перекрестке. Такие всегда выполняли несколько функций, обычно тут размещался рынок, происходили гуляния, выступали бродячие цирки и театры, часто здесь оказывался колодец, водная колонка или даже фонтан. А еще на площади устраивались местные экзекуции по малосущественным делам без квалифицированного судебного вмешательства. Сегодня колодки пустовали, зато рядом сидел очень грустный и оборванный мужчина средних лет, прикованный за шею к мельничному жернову. Обычный «несанкционированный» точильщик.

Елена снова поморщилась, вспоминая лекцию, прочитанную на днях Ульпианом в качестве ответа на простой вопрос – кто эти бедолаги, которых взялись репрессировать с таким жаром, будто они какие-нибудь фальшивомонетчики? В результате женщина обогатилась знанием того, что мельничные и мукомольные жернова бывают двух видов. Гранитные – лучше всего, надежная классика, но дорогие. В Пайте и окрестностях дорогие особенно, потому что хороших залежей гранита здесь нет. Поэтому те, кто не мог позволить себе такое, пользовались вариантом похуже, но куда бюджетнее – из кварцевых частей, соединенных гипсом. Подобного рода эрзацы традиционно делали «проточники», то есть мастера, вытачивавшие заново стертые бороздки на жерновах.

Дорбо сумели каким то чудом выбить из города и короля право «доброго исчисления» мукомольных промыслов - в привычных Елене терминах это звучало бы как «лицензирование». Фактически супружеская пара взяла под контроль все производство муки, то есть буквально стратегическую отрасль натуральной экономики. Привилегия была очень крутой, но графиня Карнавон ответила тем, что продавила запрет пользоваться кварцевыми жерновами, дескать, гипс ужасно вреден и стачивает зубы. Теперь молоть зерно разрешалось только гранитом, на который у графини была монополия, так же как и на право точить заново стертые бороздки у жерновов.

Таким образом уже не первую неделю на десятки километров вокруг столицы поднимались дымы от сжигаемых головорезами Дорбо недозволенных (то есть не откупившихся огромным взносом) мукомолен. И брели к местам экзекуций «проточники», не выправившие у Карнавонши лицензионную грамоту. Этому бедняге еще повезло, надо всего-то месяц просидеть на площади. В сельской местности солдаты графини нарушителям честной монополии без затей ломали руки. Мука сразу подорожала на пятую часть от прежней цены, хлеб на четверть, а тот, что делался из настоящей муки, без примесей – почти на треть. Поползли слухи, что любовь крестьян к богом дарованному королю сильно поубавилась, однако никому, разумеется, не было дела до грязных селян с их убогими нуждами.

Елена бросила «проточнику» серебряную монетку, тот ловко поймал и жестом поблагодарил. Денежка обещала ему несколько умеренно сытых дней – кормить колодочников и приравненных к ним злодеев не полагалось, рассчитывать они могли только на родственников и подаяние. Доброе дело Елену воодушевило и даже близость храма не вызывало такой неприязни.

Женщина прошла мимо кабачка «Под сломанной стрелой», который удачно располагался на козырном месте, не настолько близко, чтобы злить церковных поборников морали, однако достаточно, чтобы отводить ручеек от ежедневного потока богобоязненных граждан и паломников. Кабак ныне держал бывший браконьер и актер характерных ролей Марьядек из Керазетов. Беглец от горских традиций и баранов удачно использовал актерский опыт, выдал себя за сурового пирата и очаровал вдову, хозяйку преуспевающего заведения. Хотя Елена, глянув пару раз на эту бизнес-вумен, крепко усомнилась в том, «кто же кого из них вывел гулять»? С тем же успехом битая жизнью тетка, удивительно похожая на Матрису из Пустошей, могла приспособить к полезному делу «пирата». В любом случае они нашли друг друга и неплохо ужились. Название обновленного заведения, кстати, подсказала Елена. Широкую дверь, через которую удобно выкидывать загулявших, украшала свеженарисованная метка – три цветные полосы, желтая, черная и белая. Строго говоря, желтая должна была быть шире, на оригинальном гербе она занимала половину поля, но и так ясно, что кабак входил в империю Карнавон. Цветная композиция была перечеркнута косым мазком свежего навоза, напоминавшего, что враг не дремлет.

Если привстать на цыпочки и вытянуть шею, то как раз можно было увидеть штандарт над домом-крепостью одноглазой графини, но Елена воздержалась и от вставания, и от визита к товарищу по давним несчастьям. В заведении Марьядека с нее брали по-божески, но у мэтра и баронов еда вообще была бесплатной, а Елена, став более-менее прилично зарабатывать, открыла в себе некоторую скупость и желание экономить. А, может быть, подспудное стремление накопить побольше серебра к тому дню когда придется бежать и отсюда.

По мере приближения к Храму людей на улицах становилось больше и больше. Типичная мозаика из гражданского платья красно-коричнево-желтых цветов солидно разбавилась церковными халатами из небеленой ткани, а также коричневыми хламидами, отчасти похожими на земные рясы. Изредка встречались совсем черные одежды, выдавая «демиургов», то есть местных обновленцев, которые ратовали за нестяжание, чистоту веры и прочие традиционные вещи. А еще – что Елену неизменно удивляло – за прогресс.

Церковный канон, намертво закрепившийся после Бедствия, уподоблял магию содомии, то есть относил ее к занятиям категорически предосудительным, обрекающим душу на страшное посмертие, однако неизбывным в силу несовершенства человеческой природы. Таким образом, кто использует волшебство, тот все равно, что ходит к проституткам обоего пола – нехорошо, предосудительно, богопротивно, однако, в конце концов, это личное дело. Пантократор дал каждому свободу действий именно для того, чтобы человек сам, собственно волей решил, какой посмертный удел он избирает. Колдунов следует держать в строгости, время от времени пинать и унижать, чтобы помнили свое место, но пытаться их полностью извести – так же бесполезно, как и бороться с распутством. В конце концов, Пантократор лишь сократил магию и магов, а не истребил целиком. Там, где Бог проявил умеренность, человек тем более не должен стремиться к большему.

Демиурги канон толковали по-своему, настолько, что балансировали на грани ереси. «Черные» говорили: магия сама по себе злом не является, наоборот, это костыль, опираясь на который, смертные делали первые шаги. Но люди слишком привыкли к опоре и дальше учиться ходить не пожелали. Пантократор долго терпел слабость чад своих, но в гневной ипостаси своей костыль однажды сломал, заставив дитя пойти собственными ногами. Поэтому грешно и попросту неразумно держаться за подпорку дальше, наоборот, следует опереться на силу разума как антитезу магии. А всех колдунов надо убить, показывая Всевышнему, что урок должным образом усвоен. Поэтому если где-то когда-то какой-нибудь магик умирал сомнительной смертью, тут же начинали расползаться слухи о карающих отрядах и тайных убийцах во имя веры.

Мирские владыки с настороженностью воспринимали концепцию бедной церкви, справедливо полагая, что дальше скромности потребуют уже от них. В самой Церкви Единого «черных» недолюбливали за радикальные мысли и воззвания, развернуться им не давали, временами даже запрещали, устраивая гонения с казнями.

А вот низшие классы демиургов уважали и ценили. Ведь знания угодны Пантократору в атрибуте Мудрости, поэтому «черные» не просто могли, но прямо обязывались своим уставом «ходить в народ» и учить его. Грамоте, сложному счету, некоторым ремеслам, но главное – медицине и агрономии. Образ бритого налысо человека в темном халате и с тростниковой дудочкой стал нарицательным – он посрамлял дьявольские силы, загонял в могилы покойников, хитростью превозмогал неправедную силу, варил похлебку из серпа, советовал как восстановить истощенную землю и так далее. Отчасти благодаря этому «ересь увечных», несмотря на все репрессии, возрождалась снова и снова, как побеги из живучего корня, разрубленного на части лопатой. Возрождалась и упорно повторяла: почитание Богу, смерть колдунам, умеренность вере, знания человеку.

Елена предполагала, что как раз демиургам Ойкумена обязана невероятно быстрым – всего за четыре столетия – восстановлением после крушения местной античности. Но тут приходилось лишь гадать. Увы, в библиотеке Ульпиана религиозных книг и хроник не имелось вообще, только упомянутый ранее сборник молитв. А уж в чем лекарка была ныне точно уверена, так это в том, что именно «черные» за пару лет разнесли по всему континенту идею обеззараживания «мертвым вином» то есть крепким алкоголем. А также правильную шину и проверку пульса, то есть знания, которые она сама принесла в этот мир.

Мимо пробежал уличный зазывала – парнишка лет двенадцати, босой и в лохмотьях. Он ухитрялся бежать, гримасничать, хулиганить, тырить с прилавков всякую плохо лежащую мелочь и одновременно работать, причем на совесть. Все в пределах пары близлежащих улиц узнали, что на площади мясников - той, которая ближе к южным воротам, где белый кирпич и хромой стражник, жалующийся на стрелу в колене – за час перед закатом ежедневно дается представление о корабле праведников. Там сказ про истинную веру, злых колдунов, храбрых рыцарей и настоящую любовь. Все очень красиво и душепечально. Недорого, платить можно и деньгами, и съестным. До представления акробаты, после кулачные бои, а каждый второй день состязание по ловле намазанного жиром поросенка. Елена ощутила укол творческой ревности, желание сходить и посмотреть, насколько извратили ее креатив неведомые постановщики. Может быть после…

Еще шумно обсуждали слухи о приезде в город некоего бретера, который величавее всех великих, страшнее самой смерти, да еще и красив как ангел. Зачем профессиональный убийца явился в Пайт (и в точности ли явился, не очередная ли это сказка на пару недель?) никто, разумеется, не ведал, но каждый имел авторитетное мнение. Елена поставила галочку в памяти - спросить у Раньяна и Пантина, что за приезжий мастер.

А Храм уже возвышался перед ней.

Больше всего эта постройка напоминала парижскую Notre-Dame de Paris, только растянутую по концам до состояния буквы «Т». На первый взгляд храм (или собор, Елена не понимала разницу) казался монолитным и приземистым, можно даже сказать «приземленным», было решительно неясно, почему об этом чуде света с придыханием говорили все, кому довелось увидеть, даже слуга Раньяна, человек далекий от культуры как свинья от звезд. При более внимательном рассмотрении взгляд будто заострялся, ему открывались новые и новые детали, а скучный монолит разделялся на целый комплекс сооружений, где не имелось прямой линии длиннее метра, сплошь зубцы, кружева и плавные переходы многоцветного камня. Все это было заключено в настоящую сеть контрфорсов, выполненных как самостоятельные опоры, очевидно в декоративных целях. Так что храм навевал еще и мысли о скелете благородного чудища , а также рождения чего-то монументального из символической скорлупы. Общая совокупность впечатлений, неуловимая атмосфера этого места говорила – се творение рук человеческих, но люди те были совсем другими.

В общем Храм Шестидесяти Шести Атрибутов стоил того, чтобы его увидеть, и даже у Елены, человека совершенно иной культуры, видевшего неизмеримо больше архитектурных чудес, вызывал чувство благоговейного почтения. А также неконтролируемый, иррациональный страх, отзывающийся дрожью в коленях и струйками холодного пота вдоль позвоночника. Елена отчетливо, во всех деталях помнила, чем закончился ее первый и последний визит под своды храма. И не намерена была повторять этот скверный опыт.

Она обошла Храм по широкой дуге, двигаясь самым краешком обширной площади. С правой стороны, вдоль и далее вытянутой ножки «Т» располагался сад, переходивший в кладбище, туда женщина и направила стопы. Площадь, выложенная ровными восьмиугольниками из плавленого камня, перешла в кирпичные дорожки, а затем в гравийные тропки. Единственный на весь город настоящий парк, очень маленький, но густой и ухоженный, принял гостью, накрыл тенью, окружил запахом сырой земли, перебив даже вездесущую и всепроникающую вонь города.

Елена – как обычно - поплутала немного среди запутанных дорожек, но быстро вышла к нужной. Направо было кладбище, но женщина посмотрела сквозь листву на солнце, прикинула время и повернула в левую сторону, ближе к собственно храму, туда, где сгорбилась над широким кустом, подрезая жесткие ветви, невысокая фигура садовника.

- Привет, - сказала Елена, подойдя ближе.

- Здравствуй, - вымолвил Насильник, распрямляясь и откладывая жуткого вида и размера садовые ножницы. – Я так и думал, что сегодня ты зайдешь.