Дракоморте

Глава 6. Приручённые

— Найло, я не дам Храму Слова, и ты не смеешь даже заикаться об этом, ясно? — Говорил Илидор и тыкал в сторону Йеруша указательным пальцем, словно ставя точку после каждого своего слова. — Клятва — не мелкая монетка, чтобы бросать её под ноги каждому встречному. Если Храм не устраивает простое соглашение — пусть катится в ухо ржавой кочерги и потом сообщит, как добрался. Мы и без Храма сможем попасть куда надо! Храм ведь не один такой умный во всём Лесу, кто знает направления и умеет разговаривать ртом?

Йеруш смотрел исподлобья, поскрипывал зубами и явственно сдерживался, чтобы не наброситься на Илидора с кулаками и не заорать. Огонёк стоящего у палатки фонаря трепетал под стеклом, как будто на огонёк кто-то дышал.

— Ну что-о? — шёпотом крикнул Йерушу дракон. — Что ты на меня так смотришь?

— Ты обещал! — зло прошипел Йеруш. — Обещал! Нельзя просто пойти вглубь леса, нельзя просто пойти по лесу куда хочется без местного проводника! Они знают дороги! Они знают лес! Сейчас они не будут разговаривать с тобой без Храма, и сейчас никто не поведёт тебя по неторговым маршрутам и…

— Ой, да хрен бы с-с мес-стными, — прошипел Илидор. — Я могу просто взять и полететь на разведку, ещё и быс-стрее будет! Плевать я хотел на Храм с макушек с-самых высоких с-сосен, ясно?

— Кряжичей. Эти деревья называются кряжичи. Знаешь, есть такой лесной народец, волокуши, они тоже умеют летать…

— Волокуши?

— Я понимаю, что ты весь из себя дракон, но здесь ты чужак, и пространство — не на твоей стороне. По земле Старого Леса нельзя ходить без местных — всегда, всегда что-то случается с теми, кто так делает. Волки. Кабаны. Кусачие насекомые. Странные болезни. Тропинки, болотца, падающие деревья, подвёрнутые ноги, выколотые глаза — о, Илидор, ну приди же ты в себя! Этот лес, быть может, уронит на тебя дерево, если ты попытаешься взлететь! Нам нужен Храм, правда, ну какого бы хрена ещё я тут сидел — нам нужен Храм, а мы нужны Храму, нужны на какое-то время, нам бы хоть добраться вглубь леса и найти там других провожатых, ведь Храм уже вот-вот снимется с места, ну ладно, ладно, хорошо! Не давай Храму Слова! Ёрпыль с ним! Только договорись с Юльдрой! Сделай что-нибудь полезное, сходи в дебри ногами, но только не в очень далёкие дебри, не убейся там до смерти, принеси им хвосты какой-нибудь срани во славу отца-солнца, я прошу тебя, Илидор!

— Верно Конхард говорил в Шарумаре: только остановись послушать жреца — и не заметишь, как окажется, что ты уже на что-то подрядился, — буркнул Илидор. — Ладно, я посмотрю, что можно сделать, я посмотрю, ясно? Всё, больше ничего не хочу слышать сегодня, вообще ничего, Найло, ни от тебя, ни от этих трепачей! Где тут можно найти палатку или какую-нибудь койку на ночь?

Йеруш резко наклонил голову набок, словно любопытная птица или словно эльф, решивший сломать себе шею.

— Вот вёл бы ты себя как хороший дракон, Илидор, — ночевал бы в храмовом шатре! — вредным голосом процедил он. — А то, глядишь, и Фодель бы тебя приютила. Может, даже не на коврике под дверью.

Илидор скорчил рожу. Хотя во время каждой из их немногочисленных встреч с Фодель вокруг них что-то искрило и потрескивало — Илидор бы очень удивился, предложи жрица разделить с нею шатёр этой ночью.

— Придётся мне, — замогильным голосом произнёс Найло и широко раскинул руки, словно для объятий, что по обычаю Старого Леса означало отсутствие дурных намерений, но слегка ошарашило Илидора, ещё непривычного к этим обычаям, зато привычного к Найло. — Я имею в виду, придётся мне пустить тебя на коврик под дверью, дракон. Правда, без коврика. И без двери.

— Ох, Найло, да не пошёл бы ты куда-нибудь вглубь леса! — Илидор развернулся, хлопнув крыльями, и нырнул в палатку Йеруша.

— Эй!

Найло привстал, взволновавшись: а вдруг дракон сейчас примется вышвыривать из палатки вещи и ногами разбрасывать утварь? Йеруш не особенно представлял себе, что будет делать в этом случае, кроме как бежать и орать: дракон сильный, дракон крылатый, и, если он действительно захочет что-нибудь разнести — сомнительно, что Йеруш сумеет ему помешать.

А в палатке, между прочим, ценные реактивы, инвентарь, несколько пробирок с водичками Леса, несколько плошек, в которых настаиваются другие водички…

Илидор вынырнул обратно со своим рюкзаком в руках и размашистыми шагами направился к опушке. Крылья его хлопали, как паруса на ветру, и в каждом хлопке Йерушу чудились ругательные слова.

— Илидор! — окликнул он. — Илидор! Ты всё перепутал и сам пошёл вглубь леса! Да стой ты, дурной дракон, я пошутил про коврик, ложись ты где хочешь! Я тебя даже к стеночке пущу! Илидор! Илидор! Кусок дракона!

Крылья хлопнули особенно громко и ругательно, и дракон пропал в густом подлеске.

— Да, — буркнул ему вслед уязвлённый Йеруш. — Я тоже тебя ненавижу.

***

Когда Илидор не вернулся на поляну утром, Найло решил, что дракон, всё ещё надутый на него, пошёл искать общения к жрецам. Что же, тем лучше — пусть налаживает добрые отношения с Храмом, времени-то на это осталось всего ничего, и очень хорошо, что Илидор решил не терять его напрасно!

— Если, конечно, этого дурацкого дракона никто не сожрал в лесу ночью, — ворчал себе под нос Йеруш, расставляя в держателях пробирки. — И если, пока я спал, этому балбесу не пришло в голову перекинуться в здоровенную ёрпыль с крыльями… и, ну не знаю, летать над вырубкой, горланя песенку. Тогда жрецы его уже, наверное, забили кольями, а может быть, и нет, откуда мне знать, в самом деле?

Йеруш собирался до завтрака немного поопытничать с синей озёрной водой и живущими в ней крохотными водорослями эльги. Водоросли оказались на удивление живучими, и Йеруш сделал стойку: живучие водоросли, живая вода — ну а что, вдруг между ними есть связь или хотя бы крошка связи? Почему бы первому встреченному в Старом Лесу озеру не привести Йеруша Найло к источнику живой воды, а? Ну хоть намёк дай мне, озёрная водичка, ну хоть намёк намёка: не случайно же водоросли эльги, который Йеруш выловил из синего озера десять назад, всё ещё живы и даже не попытались стать предсмертно вялыми, хотя их собратья из водоёмов Эльфиладона не живут дольше восьми дней?

Ещё сегодня предстояло переупаковать свои бесчисленные пробирки, реактивы и прочие драгоценные мелочи. По правде говоря, у Йеруша не так уж много вещей. Казалось невероятным, что спустя годы странствий, на протяжении которых Найло обрастал проектами и идеями, он всё ещё умудряется распихивать своё добро по двум рюкзакам. Один рюкзак — небольшой, из тонкой кожи, неистираемой и непромокаемой. Внутри — важнейшие документы, черновики работ и изысканий, который Йеруш считает главнейшими сегодня, кошель с деньгами и всякими нужными мелочами, фляга с водой, смена белья, порошок грибов-серошляпок, помогающий от нагноений, ещё какие-то мелочи, словно говорящие: «Никто не знает, куда этого эльфа занесёт завтра, и нужно быть готовыми ко всему». В этом же рюкзаке Найло таскает большой потёртый конверт из красной замши, из которого никогда ничего не достаёт. Раза два или три за последний год Йерушу доводилось кое-что подкладывать в этот конверт, но Найло делал это не глядя: засовывал бумаги и мелочи как попало среди других бумаг и мелочей и тут же снова закрывал красный замшевый конверт на маленький поворотный замочек.

Второй рюкзак Йеруша — большущий, размером едва ли не с пол-Йеруша. Там хранятся разобранные распорки, запас всевозможной посуды, банки, пузырьки и пакетики, обилию и разнообразию которых позавидовал бы, пожалуй, какой-нибудь аптекарь — с той лишь оговоркой, что среди пузырьков Найло не было никаких лечебных составов. В том же рюкзаке ездили запасы писчей бумаги, дорожные пузырьки-непроливайки с чернилами, перья, тряпочки для их чистки и ножички для заточки, а также грифельные карандаши, мелки, мотки верёвки, разноразмерные складные ножи и пара ножниц, одни маленькие и одни здоровенные. Запас одежды на всякие случаи жизни и кое-какая обувь, гребень, зубные палочки, жевательная смола из Чекуана — от головной боли, миска, тонкое одеяло, ложка, чашка, мягкие выстиранные тряпочки, горикамень, толчёный уголь для очистки воды, несколько плотно свёрнутых котомок, соль и прочие необходимые в разъездах вещи. Этот рюкзак был сделан из толстой кожи, снабжён укреплёнными лямками на скобах, и нести его самостоятельно Йеруш мог разве что в дни особого прилива сил, да и то медленно и недалеко.

Едва Йеруш закрепил последнюю пробирку в штативе, как на поляну притрусил посланный Юльдрой жречонок — Юльдра интересовался, не надо ли чего почтенному учёному, потребуется ли ему помощь при сборах в дорогу и желает ли он посетить малое торговище, которое ожидается сегодня после завтрака, когда на вырубку заявятся местные люди из юго-западных селений и котули из юго-восточного прайда.

Почтенный учёный весьма оживился, выдал жречонку список реактивов, которые он желает получить (всякие мелочи вроде особых камешков и сока некоторых растений — то, что могут принести из леса собиратели еды… а что ещё возьмёшь со жрецов?) и выразил решительнейшее желание посетить малое торговище всенепременно и в числе первых. А также строго заявил, что свои вещи уложит сам и оторвёт руки всякому, кто пожелает оказать ему помощь. И велел жречонку передать Юльдре: когда Храм остановится в юго-восточном прайде котулей, почтенный учёный Йеруш Найло горячо возжелает, чтобы кто-нибудь поводил по тамошним водным источникам.

Последние слова Йеруша заглушил треск кряжичей — он пришёл из леса за северо-восточным краем вырубки и докатился аж до самого синего озера. В треск вплетались чьи-то истошные вопли и басовитое мяуканье, в котором было нечто, явно указывающее: мяуканье издаёт не горло зверя.

Жречонок и Найло посмотрели друг на друга, Найло выругался, а жречонок вспыхнул бешеным ужасом в глазах, скороговоркой убедил Йеруша, что всё понял, и принялся отступать к озеру, испуганно глядя на трещащие кряжичи и пытаясь держаться так, чтобы Йеруш находился между ним и кряжичами. Получалось это так себе, поскольку деревья были повсюду. Судя по раздающимся с вырубки людским возгласам, мужчины-жрецы торопились на скрежет и мявы, а женщины — напротив, подальше от мявов, в сторону Йерушевой поляны с синим озером. Найло нырнул в палатку, сунул свои драгоценные записи в рюкзак, на ходу закинул рюкзак на плечи — и тоже рванул на звуки.

Он почему-то был уверен, что трески, взмявы и вопли как-то связаны с Илидором.

***

Когда Найло примчался наконец к тому месту, где трещали и орали, он весь взмок, задыхался, шипел и из последних сил ругался на дурацкого дракона, которого унесло так далеко в этот совсем не безопасный лес. С трудом протолкавшись через полукольцо жрецов, Йеруш узрел невероятное.

Илидор, сердито скаля зубы на жрецов и подрагивая крыльями, прижимает к земле какое-то существо, наступив коленом ему между лопаток. Лицо дракона в крови, на щеке словно выкушен кусочек кожи, рубашка — в кусках коры и опилок, волосы спутаны, в них болтается что-то вроде дохлого слизня размером с ладонь, золото в глазах пульсирует, отсвет падает на щёки. Существо, которое Илидор прижимает к земле, одето в синюю рубашку и короткие штаны, торс и руки у него человеческие, но из штанов торчит длинный кошачий хвост, спазматически дрожащий, задние ноги — не ноги, а кошачьи лапы, серошерстяные, крепко впившиеся в землю мощными когтями. На голове вместо волос — дымчато-серая шерсть, из неё торчат крупные кошачьи уши. Лица не видно. Плечи тяжело вздымаются — трудно дышать, когда в твою спину упирается колено сердитого дракона.

Жрецы солнца стоят перед Илидором полукругом. С восторгом и ужасом переглядываются жречата. Взрослые жрецы и немногочисленные жрицы молчат, выражение лиц у них очень схожее и притом совершенно непередаваемое. Трое местных жрецов, молодые, взъерошенные, очень нелепые в голубых мантиях, глядят на придавленное Илидором существо с нескрываемым злорадством.

Шестеро собратьев этого придавленного стоят-подпрыгивают за образованным жрецами полукольцом, громко взмякивают, метут хвостами, явно не понимая, что им делать. Их лица — почти человеческие, безволосые, только у некоторых растут короткие вибриссы, а глаза у всех — круглые, с узкими зрачками и без белков, а челюсти немного выдаются вперёд. У некоторых на лицах и ушах намотаны полосы бинтов – явно старых и не прикрывающих никаких ран. У двоих в кошачьи уши продеты тяжёлые кольца-серьги.

Поодаль исходит дымком чьё-то развороченное гнездо. Ещё дальше Йеруш замечает обрубки — на первый взгляд кажется, что еловые, но потом Йеруш понимает, что это части местных зверодрев — хвощей, которые очень не любят, когда чьи-либо ноги ступают на землю, которую они считают своей территорией. Присмотревшись, Йеруш видит на рукавах рубашки Илидора несколько еловых колючек.

— Илидор! — через толпу протискивается Фодель — встрёпанные волосы, миловидное круглое лицо сейчас по-лошадиному вытянуто, голос подрагивает. — Илидор, друг мой! Пожалуйста, отпусти котуля!

Дракон смотрит, как к нему приближается жрица, как её лицо приобретает обычную круглую форму по мере того, как она походит всё ближе и понимает, что Илидор не собирается вредить этому нелепому существу, которое вдавливает лицом в землю, держа за шкирку. Но Илидор не сознаёт смысла слов Фодель, просто смотрит на неё, и его оскал как-то очень естественно перетекает в искреннюю сияющую улыбку. Он рад видеть свою приятельницу-жрицу.

— Мой друг!

Фодель подходит к дракону, одной рукой крепко стискивая мантию под горлом, второй рукой касается запястья Илидора. У неё ледяные пальцы, и дракон вздрагивает.

— Илидор, пожалуйста, отпусти котуля! Это не враг! Это наш гость!

Дракон моргает раз, другой, мотает головой, встряхивает человеко-кота, и тот наконец поднимает лицо. Оно выражает бесконечное терпение.

— Гость? Вот это?

Фодель, пользуясь тем, что стоит спиной к своим собратьям, делает страшные глаза и одними губами, не переставая мило улыбаться, шепчет что-то очень похожее на «твою мать», а вслух негромко произносит:

— Наш гость из прайда. Уважаемые котули, — быстрый кивок-поклон в сторону стоящей в стороне группы, — пришли узнать больше про отца-солнце и свет, способный развеять…

— Ладно, ладно. Хорошо. Если гость… Нет, ты действительно уверена, что это гость?

Фодель снова делает страшные глаза. Илидор снова с огромным сомнением оглядывает болтающегося в его руках котуля и неохотно разжимает пальцы. Котуль пружинисто поднимается, отряхивает штаны. Хвост его подрагивает, как растревоженная змея, верхняя губа подёргивается. Илидор несколько мгновений недоверчиво смотрит на котуля, потом прижимает ладонь к груди.

— Извини. Я был напуган.

Котуль бочком, медленно поправляя рубашку, отходил от дракона и глаз с него не спускал. Он знал, что дракон врёт. Котулю Ыкки, несмотря на молодость, уже много раз доводилось водить людей-торговцев по тропам Старого Леса, а потому Ыкки очень точно знал, что напуганные люди не ведут себя так, как этот, золотоглазый.

Напуганные люди не носятся по лесу, как вихрь, не вопят «Опасно, мать вашу храмскую? Я вам покажу, что такое опасно!».

Напуганные люди, внезапно атакованные грызляками, стараются поскорее сорвать с себя этих слизких кровососов, убраться подальше от места, где грызляки на них напрыгнули, и бегут искать настой спиртянки да чистые тряпицы, чтобы обработать раны. Напуганные люди не топчут сорванных со своего тела грызляков, не находят и не разрушают грызлячье гнездо, вопя что-то про матерей и кочергу, заливаясь кровью и нездорово хохоча.

Напуганные люди при виде группы хвощей, преградивших путь, хватаются за голову и со всей возможной скоростью пятятся туда, откуда пришли, стараясь не сводить взгляда с хвощей и не сделать неосторожного шага в сторону: гейхера его знает, какую территорию хвощи считают своей и как давно ты неосмотрительно на неё ступил. Напуганные люди при виде хвощей не выхватывают меч и не взвиваются в атакующем танце, не разбрасывают хвощи во все стороны с такой силой и яростью, что…

Котули глазам своим не поверили, когда увидели эту боевую пляску. В Старом Лесу они не знали никого, кто мог бы так отважно и так ловко справляться с хвощами — быть может, потому, что в Старом Лесу было не принято с ними справляться, а принято обходить хвощиные гнездовища и отступать при встрече. Никому не хотелось быть исколотым смолистыми иглами — в месте укола надувался плотный шарик размером с горошину, и, если быстро не выпустить кровь, то место укола немело, твердело, становилось холодным и страшно зудело по ночам. Под кожей появлялось ощущение чего-то лишнего, которое не проходило по целому сезону. А ведь каждый хвощ, защищая свою территорию, выпустит по пять-семь иголок, так что встреча с отрядом хвощей относилась к длинному списку ситуаций, которые старолесцы определяли ёмким «Да ну его в грибницу».

Этот же человек с золотыми глазами сам набросился на хвощей и разбросал-изрубил их с такой скоростью, что те, кажется, не успели даже проскрипеть боевой клич. А когда хвощи закончились, этот человек вложил меч в ножны, обернулся — скорее как котуль, чем как человек, гибко и текуче, пригнувшись и оскалив зубы, — увидел Ыкки, стоящего на два-три шага впереди остального отряда, и бросился на Ыкки, невесть что там себе вообразив. Отряд котулей не атаковал человека в ответ, а стал призывать мявами жрецов только потому, что человек в этой части леса мог быть связан лишь с Храмом Солнца и его поведению наверняка должна была отыскаться причина — какой-нибудь обет во славу отца-солнца или вроде того, а котули совсем не хотели ссориться с Храмом… Во всяком случае, именно это объяснение считал подходящим Ыкки. Не могли же шесть котулей испугаться одного человека?

К тому же убивать Ыкки, как грызляков и хвощей, человек явно не собирался, это все поняли сразу. Хотел бы убить — убил бы.

Теперь Фодель и подоспевшие старшие жрецы многословно извинялись перед котулями. Поясняли, что этот человек, Илидор, пришёл в Старый Лес только вчера и совсем-совсем ничего не знает о народах старолесья, что он ни в коем случае не хотел вредить котулям, а всего лишь защищал своих друзей жрецов от того, что счёл угрозой… Илидор, с которого уже потихоньку спадал боевой задор, с большой готовностью закивал. И добавил: дескать, после того как отбился грызляков и хвощей, он мог думать только о новых опасностях и в этот момент увидел котулей…

Это объяснение звучало куда лучше, чем «Я был зол, как Арромеевард, и хотел набить морду Старому Лесу». После такого про дружбу с Храмом можно забыть — а кто бы не остерёгся дружить с драконом, который желает набить морду лесу?

Старшие жрецы увели отряд котулей к вырубке, за ними потянулись жречата, потом все остальные.

Илидор улучил миг, чтобы тихонько спросить Фодель:

— Это правда, что котули пришли сюда ради вашей веры?

— Котули пришли к Храму Солнца по следу из солнечных зайчиков, мой друг, — с лукавой улыбкой ответила Фодель.

— Как будто приручили сами себя? — после недолгой заминки сообразил Илидор.

Фодель тихонько рассмеялась и поспешила за остальными жрецами.

А дракон расхохотался во всё горло, пугая змеептичек, которые уже начали расползаться от дневной жары по своим домикам, слепленным из слюны и мусора под самыми тенистыми ветками кряжичей.

***

После короткого разговора с Илидором, обстоятельной беседы с некоторыми жрецами и котулями, после изучения притащенных жречатами обрубков хвощей и дохлых грызляков, после недолгого обсуждения всего услышанного и увиденного между собой верховный жрец Юльдра и старшие жрецы Язатон, Лестел и Ноога решили сказать Храму слово.

Они вышли из большого шатра на вырубку, где жречата уже собрали всех, кого это касалось, и убедились, что на вырубке нет никого, кому будет преждевременно слышать то, что предстояло сказать.

Верховный жрец и старшие жрецы заявили, что золотой дракон Илидор должен быть назван другом Храма, поскольку его сила, ловкость и готовность защищать Храм от настоящих и даже мнимых опасностей могут сослужить отцу-солнцу хорошую службу. Что помыслы Илидора пылки, а сердце отважно, и его человеческая ипостась безусловно достойна любви и дружбы жрецов солнца.

Молодые жрецы и жрицы, которых выходка Илидора впечатлила, охотно с этим согласились. Пожилые жрецы согласились с осторожностью, оговорками и некоторыми причитаниями. Были и такие, которые не выразили согласия, но и не посчитали уместным озвучить свои возражения.

Одна только бой-жрица Рохильда, сложив на груди массивные руки и сделавшись похожей на башню в голубых оборках, решительно отрубила:

— Глупость это и опасность величайшая! Драконище поганое — зло и злоба. Не можна называть своим другом творение хаоса! Мы назвали другом эльфа Йеруша — вот он очень даже приличный и приятный, вот таких, как он, нам след называть друзьями побольше – милейших эльфов и людей из хорошей семьи. А вовсе не поганых драконищ, какие есть суть мрака порождения!

Юльдра, приподняв брови, посмотрел на Рохильду в упор. Она выдвинула челюсть и засопела.

— Мы слышим твои слова, дочь Хуульдра, — невозмутимейше прогудел верховный жрец. — И есть те, в чьих сердцах твои слова отзываются.

Он подождал, пока несколько жрецов и жриц подойдут к Рохильде. Откуда-то с опушки появился Мажиний и тоже трусцой подбежал к бой-жрице, хотя он был всего лишь другом Храма и его голос не имел сейчас никакого веса, и вообще Мажинию нечего было сейчас делать на вырубке, но гнать его не стали — этот человек всеми воспринимался скорее как приложение к Рохильде и бессловесным хорошечкам-сторожам, чем как отдельное человеческое существо. Мажиний воинственно сопел и зачем-то подтягивал пояс штанов. У его ног тёрлась хорошечка-подросток.

Вышла из толпы рыжеволосая жрица. Короткие волосы её торчали, словно взъерошенные перья, мантия выглядела истёртой, заношенной, застиранной. На сгибе левой руки жрицы лежал завёрнутый в мягкие тряпки младенец, и было нечто неправильное в этом младенце и в том, как жрица его держала. Она остановилась между группкой, присоединившейся к Рохильде, и остальными жрецами — не с теми и не с этими, остановилась и уставилась на Юльдру серьёзно, жёстко, требовательно. Старшая жрица Ноога сжала губы, глядя на рыжеволосую, и длинный тонкий нос Нооги стал похожим на клюв хищной птицы. Юльдра чуть задрал подбородок, открыто встречая взгляд рыжеволосой. Старшие жрецы смотрели на жрицу с младенцем, не моргая, — почему-то она одна, ни слова не сказавшая, удостоилась большего их внимания, чем вся группа, собравшаяся вокруг громкой и рьяной Рохильды. Несколько жрецов и жриц смотрели на рыжеволосую ободряюще и выжидающе, но не подходили к ней и ничего не говорили.

— Кто ещё даст нам своё слово? — спросил Юльдра, отводя взгляд. Вокруг него едва заметно дрожал воздух, как бывает над раскалёнными солнцем камнями в очень жаркий день.

Жрецы молчали. Ещё несколько голов повернулось к жрице с младенцем, но люди то ли не понимали, что она желала сказать, отделившись от всех прочих, то ли не хотели, а может, не были готовы выразить ей поддержку.

— Золотой дракон Илидор получит прозвание нашего друга и храмовника, — заключил Юльдра. — Вступая в соприкосновение с обитателями старолесья в своём человеческом обличии и только в нём, Илидор остаётся нашим помощником и верным плечом, грозным оружием Храма и его зоркими глазами. Мы принимаем к себе Илидора, как принимает каждого друга Храма любящая семья, мы делаемся его духовной поддержкой и путеводным лучом на пути. Мы назовём Илидора другом Храма при всех, сегодня же во время обеда, куда долженствуют быть приглашены все наши друзья и куда придут все наши гости. Как и прежде, любые свои тревожнопасения по этому или другому осуществлению вы можете поведать мне или одному из старших жрецов по вашему выбору. Теперь же приготовимся к торговищу и окажем душевное тепло нашим гостям котулям и другим жителям старолесья, которые собирались стать присутствованны здесь к сегодняшнему полудню…

Голубые мантии растекались по вырубке, зазвенели в воздухе весёлые голоса, кто-то начал тихонько напевать гимн, кто-то уже деловито подсчитывал запасы, ребятишки убежали искать палки для игры в охоту на тварей, жречата отправились за котулями, которые разбили небольшой лагерь прямо среди кряжичей неподалёку. В одиночестве ушла к лекарскому шатру рыжеволосая жрица с завёрнутым в тряпки младенцем.

Не расходились только жрецы и жрицы, поддержавшие Рохильду, а та продолжала вещать. Внимательно слушал её светлобородый жрец Кастьон, который вчера вечером сидел у костра рядом с Фодель. Серьёзно глядела на Рохильду седовласая Мсура — сама элегантность и сдержанность, одна из почтеннейших и давнейших жриц Храма Солнца, которую ещё сегодня утром никак невозможно было представить внимающей Рохильде, дочери Хуульдра. Ещё несколько жрецов топтались рядом и обменивались многозначительными взглядами с Мажинием.

В десяти шагах от сборища стояла, сложив руки на груди, старшая жрица Ноога — задержалась послушать, что скажет Рохильда и что ответят поддержавшие её жрецы. Не Юльдре же этим заниматься, право слово.

— Тварь он злая по сущности своей, и натура его — змейская и тварьская, — говорила бой-жрица, не трудясь особенно понижать голос. — Уж мы-то в Старом Лесу знаем, что такое драконы, уж мы-то знаем! Зло и злость они, как всякая тварь, что исходит от хаоса. Только не послушал Юльдра моих мудрых слов, не послушал! Говорит, этот дракон особенный, говорит, этот дракон — герой и свет несёт в себе ясный. Что ж тут сказать! Если дракон вправду хорош и светоносец — так я его признаю, словечка против не скажу! Только не верю я в его хорошесть! А верю я, что он нам ещё покажет нам свою змейскую злобную натуру! Да будь он хоть десять раз по десять раз славный воин! И герой каких-то подземий! Не можна якшаться с тварями! Не можна называть другом зло и злость, порождение хаоса! Нет тому причин и оправданий! Тварь не сделается человеком ни в каком обличии! Вот попомните вы мои слова! Вот попомните!

За миг до того, как старшая жрица Ноога, дочь Сазара, шагнула вперёд и вмешалась в происходящее, с другой стороны к собравшимся подошла Фодель.

— Храм услышал твои слова, дочь Хуульдра, — звонко и твёрдо произнесла она. — Но теперь настало время дел. Чем ты займёшься сегодня: позаботишься о пище и воде? Расскажешь гостям о величии отца-солнца? Присмотришь за детишками? Поможешь лекарям?

Ноога одобрительно улыбнулась. Слова Фодель предназначались, конечно, не Рохильде: бой-жрицу таким было не пронять, она всегда лучше всех знала, что ей делать и куда идти, поскольку будет ещё кто-то ею командовать в её-то родном Старом Лесу! Но слова Фодель пристыдили остальных жриц и жрецов, и они быстренько стали отпочковываться от небольшого круга, что собрался вокруг Рохильды.

Кастьон о чём-то спросил Фодель, она улыбнулась, Кастьон протянул ей руку — жрица взяла его за рукав, и лицо жреца немного посмурнело. Опуская глаза или перекидываясь преувеличенно бодрыми восклицаниями, жрецы Храма Солнца расходились по вырубке, спеша заняться важными и полезными делами. Скоро рядом с Рохильдой остался только Мажиний и хорошечка, дёргающая бой-жрицу за подол мантии. Рохильда, тяжко крякнув, присела и взяла хорошечку на руки.

— Ох и навлечёт негодностей на свою голову эта Фоделиха! Ох и навлечёт! Думает, я не вижу, да? Думает, не вижу, как она вожделеет эту крылатую тварь?

Почувствовав взгляд старшей жрицы Нооги, Рохильда повернулась к ней. Щёки бой-жрицы были красны, из косы выбились клоки-пряди, насупленные брови и брюзгливо выпяченная губа делали её лицо одутловато-бесформенным, как поднимающееся в миске тесто.

— Чтобы жрица вожделела тварь! Постыдное немыслие! — уверенно заявила Рохильда и хотела назидательно потрясти пальцем, но обе руки её были заняты хорошечкой, потому бой-жрица потрясла хорошечкой. — И договариваться с тварью — стыд для Храма! Вот как я считаю!

Лицо Нооги оставалось безмятежным, лишь одна бровь изогнулась-дрогнула над тёмно-карим глазом, и Рохильда умолкла.

Тварь определяют помыслы и действия, а не природа. Рохильда помнила об этом. Но помнили ли другие жрецы, что по природе существа можно обоснованно предполагать, каковы его помысли и каковы будут деяния? Встречал ли кто-нибудь хищника, отказавшегося от мяса? Отчего жрецы решили, что дракон, порождение хаоса, способно сделаться проводником света, даже если на мгновение поверить, что дракон того желает? Хаос не может нести свет, как рыба не может вить гнёзда!

— Пошли, Мажиний, — помолчав, молвила Рохильда. — Потолкуем с котулями, расспросим про новости из всяких краёв. Расскажем им про Храм. Расскажем дуралеям-котам про величие отца-солнца. Принесём им каплю света! А потом пойдём собирать целебные травы в дорогу! То дело хорошее и важное, верно я говорю?

Так и держа в охапке хорошечку, поддерживаемая Мажинием под локоток, Рохильда вперевалку направилась к поляне, где устроились котули. Бой-жрица печатала шаг так яростно, словно под каждой стопой её было по твари, которых непременно следовало раздавить, и даже спина Рохильды явственно выражала невысказанное: «По-зо-ри-ще!».