Дракоморте

Часть 3. Кон фуоко. Глава 20. Дороги земные и твари небесные

Когда жрецы покинули земли котулей и Мажиний с хорошечками отпочковался от отряда, голос Рохильды почти перестал разноситься над храмовым лагерем, и ни разу с тех пор Йеруш не слыхал её смеха.

Когда не стало рядом надоедливых вездесущих хорошечек — свет как будто померк, и хмурой тучей нависли над путниками тревоги. Теперь-то никто не вцепится тугими жгутиками в лозы шикшей. Никто не поднимет шорох, если к лагерю подберутся хрущи или гигантские гусеницы, до икоты пугавшие детей. Без ежевечернего «Да разгонят крошки света тьму и мрак» всем казалось, будто тьма и мрак подбираются всё ближе к храмовым шатрам, всё ниже склоняют над ними смрадные язвенные лица.

Понемногу рассосались по людским поселениям многие храмовые старики, беременные и детные жрицы.

Чем дальше двигается редеющая процессия — тем меньше становится лучистой благости в лицах людей. Всё чаще, глядя на жрецов в голубых мантиях, Йеруш думает о воде с мелкой каменной крошкой — рабочие на родине Йеруша, в приморском домене Сейдинель, обтёсывают каменные поверхности мощными струями такой воды или смывают со старых плит въевшуюся грязь.

Всё чаще Йерушу кажется, что жрецы бурятся в Старый Лес, как каменная крошка, которая решила, будто сможет обтесать камень.

Иногда Йеруш думает: интересно, понимает ли это Илидор? Может ли всего этого не видеть дракон, который проводит так много времени в обществе жрецов, в компании Фодель, в возне с маленьким Аадром, который почему-то стал ходить за Фодель, словно хвостик?

Понимает ли Илидор, что дурная самоуверенность жрецов, поддерживаемая красиво звучащими словами, не оправдана ничем, помимо их желания снова обосноваться в Старом Лесу? Ведь одного желания для этого вдрызг недостаточно.

Хватает ли золотому дракону жизненного опыта или хотя бы чутья, чтобы понимать подобные вещи?

По котульским и людским селениям вести летели быстрее, чем двигалась храмовая процессия, ограниченная скоростью самых медленных жрецов. Разделяться и путешествовать на сгонах не рисковали, да и не было уверенности, что грибойцы, содержащие сгоны, пустят на них жрецов. А волочи-жуки тащили поклажу и не могли везти людей.

Золотой дракон и Йеруш Найло не сказали друг другу ни слова за весь многодневный переход до волокушинских земель и делали всё возможное, чтобы даже не оказываться рядом.

***

За время пути из нескольких жрецов изрядно попили крови грызляки. Одному грызляк даже вбурился под кожу между лопатками, и лекарке пришлось вырезать паразита из тела жреца, пока тот не проел в нём дыру. Во время операции жрец впал в беспамятство от боли, потом много дней полыхал жаром, разрез на спине наливался багровым, потом побурел, почернел, и в конце концов жрец испустил дух и был отдан плотоядному дереву.

Трое жречат, ушедших собирать грибы на ужин, однажды вечером пропали в чаще между владениями котулей и полунников, и не удалось отыскать никаких следов сгинувших подростков.

В одно утро попросту не проснулся один из самых пожилых жрецов. Когда откинули покрывало с тела, лежащего на спальной подстилке, увидели, что его ноги основательно кем-то объедены. Все остальные жрецы, спавшие в ту ночь в старческом шатре, клялись, что не слыхали ничего подозрительного и крепко спали с ночи до самого рассвета, что само по себе было странно, ведь обыкновенно сон стариков поверхностен и беспокоен.

Переход по полосе шикшинских земель совершили едва ли не бегом, и всё равно он занял время от позднего утра и почти до полудня. Тихо-тихо было в это время в лесу. Ненормально, подозрительно тихо. Даже насекомые не полнили воздух своим жужжанием. Даже вездесущая лесная мошкара и мелкие вечно голодные комары не донимали путешественников.

На всём протяжении пути по шикшинским землям их сопровождали большие светло-серые волки, и было это странно, поскольку дикие звери предпочитают убраться подальше, заслышав голоса и шаги множества людей — ведь любой хищник, как задумчиво изрёк однажды Илидор, «тревожен, осторожен и не хочет получить палкой по башке». Но гигантские волки шикшинских земель, растянувшись в две длинные цепи, сопровождали храмовую процессию от границы до границы шикшинских земель. Волки держались едва-едва в пределах видимости — верно, всё-таки остерегались палок и камней, но следовали рядом неотлучно. Илидор смотрел на них тоскливыми глазами некормленой змеи и представлял, как весело бегали бы кругами эти шерстяные коврики, если бы он сейчас перекинулся в дракона и с улюлюканьем ринулся в их сторону. Как раз и местность подходящая — редколесье с полосами лесостепи, есть где крылья развернуть.

Сами шикши не показывались.

— Они дают понять, что нам больше не о чем говорить, — шепнула Юльдре старшая жрица Ноога, дочь Сазара.

— Да, — почти не разжимая губ, ответил верховный жрец, — я понял.

Пожалуй, это поняли все, кроме, быть может, детей и котулей. А самые проницательные жрецы желали знать, как Асаль и примкнувшие к ней жрецы могут быть связаны с этим.

— Что же, — заключил Юльдра, — шикши, грибойцы и полунники на толковище выступят против того, чтобы позволить нам вернуться в Башню.

— Люди и котули предложат разрешить, — подхватил Язатон и посмотрел на Юльдру с укором, который тот молча проглотил.

Он знал, что Язатон думает про грибойцев. Грибойцам, пожалуй, поначалу было изрядно наплевать и на Храм, и на Башню, и далее списком на всё и всех, что есть в лесу, кроме собственных угодий и грибниц. Возможно, если бы жрецы не так рьяно живописали грибойцам счастье солнечного пути, если бы выслушали их версию произошедшего в Башне много лет назад…

Нет. Немыслимо. Терпеливо выслушивать жуткие байки тёмных народцев вместо того, чтобы озарить светом их заблуждения, развеять неправду, как дымный чад, мешающий увидеть сияние верного пути? Допускать, чтобы тёмные народцы грязнили доброе имя воина-мудреца, смущали умы, укореняли собственные заблуждения? Подобное потворство не-до-пус-ти-мо, хотя рассудительный и терпеливый Язатон предлагал «для начала послушать» всю ту чушь, которую грибойцы из себя извергали.

Нет! Храм делал то, что должно: озарял светом заблуждения тёмного народа, Храм явился в сиянии истины, осветил тот мрак, который многие годы затмевал разум грибойцев, этих несчастных созданий. Жаль, что мрак оказался настолько всепоглощающ. Жаль, что добрые и честные жрецы поплатились жизнью за попытку принести свет в тёмные углы — но когда бывало иначе?

И очень жаль, что Храм не может попробовать договориться с грибойцами ещё раз, в каких-нибудь других поселениях. Что знают в одном поселении грибойцев, то за несколько дней узнают и все другие: вести разносятся вместе с питательными соками подземных грибниц. Так что контакт с грибойцами, к сожалению, потерян, потерян настолько, что Храму стоит держаться подальше от их поселений.

— И всё это — из-за одного разговора! — качал головой Язатон. — Из-за одного разговора, в котором мы повели себя слишком напористо, с чрезмерной самоуверенностью! Следовало выслушать этих созданий так же терпеливо, как мы выслушиваем детей, и переубедить их так же мягко и доброжелательно, как мы убеждаем детей!

Другие старшие жрецы на это лишь фыркали. Заблуждения детей безвредны, поскольку исходят от незнания, а незнание — всего лишь сосуд, который должно наполнить правдой. Заблуждения же грибойцев, которые мрачат доброе имя основателя Храма — не пустота, а другой сосуд, наполненный тьмой. И любой, в чьём сердце горит свет отца-солнца очищающим пламенем, обязан развеять тьму на своём пути. Если же проявлять такое терпение, которое предлагает проявить Язатон и позволять отвратной лжи беспрепятственно изливаться из чужого сосуда, то брызги могут попасть в твой собственный и омрачить его.

Разве воин-мудрец так делал? Разве он позволял подобное? Нет.

Грибойцы не пожелали принять свет, увернулись от него, отвергли солнечный путь так же явно, как шикши. Не остаётся сомнений, что тварьская сторона этих созданий сильнее солнечной и в будущем они подлежат уничтожению, как всякая тьма и мрак.

Теперь вся надежда на волокуш. Если удастся убедить их поддержать Храм, то на толковище голоса разделятся поровну, а значит, решение будет вынесено частично в пользу жрецов.

И Юльдра, не обращая внимания на прочие предложения Язатона, принимался шёпотом повторять свои самые любимые, самые проникновенные проповеди. Они должны, они обязаны привлечь к Храму Солнца первое благосклонное внимание волокуш — полулюдей-полуптиц. Ведь они ближе других к солнцу, а значит, способны понять и принять те идеи, которые озаряют путь Храма.

***

Посёлок волокуш называется Четырь-Угол, потому что на все четыре стороны от него расходятся дороги, ведущие в другие земли: на запад — к шикшам и людям, на юг — к людям и котулям, на восток — к грибойцам и полунникам, на север — к другим поселениям волокуш и грибойцам.

Четырь-Угол — один из самых больших и самых старых волокушинских посёлков, заправляет им крылатая статная волокуша, которую все называют Матушка Пьянь — кто знает, почему, быть может, она питает слабость к настою спиртянки. Такое случается в старолесье.

В посёлок стекается бесконечная бесконечность проезжих торговцев. Сюда тянутся люди из старолесских селений, люди и эльфы из соседних земель: волокуши славятся как искусные врачеватели, умеют лечить сломанные и раздробленные конечности, порванные связки и мышцы, больные глаза, грибок на ногтях и лёгкую степень падучей. Постоянный поток людей и эльфов тянется в посёлок и вытягивается из посёлка. Чужаки приходят и уходят пешком, приезжают и уезжают на телегах, запряжённых гигантскими мурашами и гусеницами, прибывают верхом на волочи-жуках и, реже, на перегонных кряжичах. Сгон находится на северо-западе от посёлка, вокруг него выстроено небольшое поселение грибойцев, и каждый день в нём живут и работают другие провожатые — никто не покидает свою грибницу дольше чем на сутки.

Для гостей посреди посёлка в стволе многовекового дуба выращен многоэтажный перекати-дом, где есть комнаты для приезжих и склады для товара. По посёлку во множестве бегают собаки — до сих пор путешественники встречали их только изредка в человеческих землях. Зачем волокушам столько собак — становится ясно по поведению котулей-провожатых, которые не заходят на территорию посёлка, а разбивают лагеря на близлежащих полянках. Котули смотрят на волокуш жадными глазами охотников, а при виде парящих в небе дозорных многие котули принимаются бесконтрольно урчать, пригибать головы, мести хвостами.

Сами волокуши обитают по одному или парами в небольших домах, выращенных внутри домашних деревьев — обычно кряжичей или вязов. И только дозорные волокуши, самые юные, большекрылые и лёгкие, живут все вместе в большом дозорном загоне-селении. Их домики без лестниц выращены внутри группы домашних буков, огороженных фигурным плетнём. С утра до темноты дозорные парят в небе, охраняют границы Четырь-Угла. Возвещают о разных событиях, запуская в небо стрелы с красными лентами — на запястье у каждого дозорного закреплён небольшой стрелун. Событием считается приближение необычных гостей — вот, к примеру, жрецов Храма, или грозовая туча на горизонте, или злой ветер. То и дело взлетают над кряжичами стрелы с красными лентами, и тогда все волокуши-дозорные летят на этот зов. Летают они нелепо, их тела торчат в воздухе свечками, словно куклы на верёвочках, и крылья удерживают их с явным трудом.

Подниматься в небо способны только самые юные и большекрылые волокуши. Они хрупки и тонкокостны, как эльфы, но гораздо мельче их и ниже на добрую голову-полторы, и, пожалуй, если ужасающе тощего Йеруша Найло поставить рядом с дозорной волокушей, то Йеруш будет выглядеть весьма откормленным.

При виде летающих дозорных он неистово негодует и желает пояснять каждому встречному, что никакие крылья не способны поднимать в воздух столь крупное тело — какими бы мелкими и лёгкими ни были молодые дозорные, а каждый из них в четыре, в пять раз тяжелее существа, способного поднять в воздух самого себя. Жрецы слушали Йеруша с большим интересом, котули — с надеждой, точно ожидая, что летающие волокуши поймут, какое они недоразумение, и рухнут прямо в когтистые котульские объятия. Рохильда, после ухода Мажиния очень много времени проводящая где-нибудь рядом с Найло, упирала руки в бока и говорила, что «Йерушенька — учёный эльф, если он чего говорит, то так оно и есть». А Илидор, который в драконьей ипостаси был тяжелее целого отряда волокуш и при этом прекрасно поднимал себя в воздух, ухмылялся самой паскудной улыбкой, на которую был способен.

На жрецов Храма Солнца в Четырь-Угле демонстративно не обратили почти никакого внимания. Распорядитель перекати-дома, сварливый волокуш с роскошными сине-зелёными крыльями, велел им разбить лагерь между загоном дозорных и одной из полян, где устраивались котули, показал, где можно набрать питьевой воды, а где устроены отхожие места, указал направление перегонных кряжичей и рынка, после чего ушёл обратно в перекати-дом, бормоча что-то недовольно.

Посёлок волокуш — последняя надежда Храма Солнца найти поддержку на предстоящем толковище и попасть в свою заброшенную Башню, куда нет хода никому из чужаков. Говорят, волокуши перелетали через стены, но не нашли внутри ничего стоящего внимания и ничего такого, что стоило бы прятать от посторонних глаз. И, однако, ворота почему-то не открываются перед чужаками. А под плотоядным деревом, как говорят, запечатал себя в землю основатель Храма Солнца воин-мудрец, когда понял, что его жрецам не одолеть старолесские народы в последнем противостоянии.

Для Йеруша Найло посёлок волокуш — тоже большая надежда. Надежда наконец найти проводника, который не будет смотреть на него тупым взглядом в ответ на вопрос о дороге к кровавому водопаду, а просто возьмёт и отведёт туда изнывающего от нетерпения учёного-гидролога.

***

В посёлке Четырь-Угле всегда шумно, с рассвета до заката что-нибудь происходит, двигается, ходит, взлетает, верещит, суетится, негодует, переговаривается, падает, снова верещит и суетится. Оживлённее всего — у перекати-дома и всех четырёх поворотов на Большучие Тропы.

— Ты какой ебельмании дорогу загородил, гейхера ломаная! — заходится человек-торговец, сидящий верхом на гружёном тюками волочи-жуке.

— Бабка твоя гейхера, твою опунцию! — вопит в ответ полунник-возница и трясёт кнутом над спинами тягловых гусениц.

Неслись по посёлку волокуш храмовые гимны, спотыкались о стены домов, вязли в порывах ветра, разрывались звуками других голосов, скрипом повозок, шуршанием листвы. Воздух Старого Леса, живущий в этом посёлке, не хотел впускать в себя храмовых гимнов, не хотели их волокуши, приезжие люди и эльфы в перекати-доме, не желали слушать храмовых гимнов кряжичи, сливы и барбарис в подлеске.

Жрецы и жрицы славили отца-солнце, и слава эта вязла в нижних ветвях деревьев, прибивалась к земле пушистой пылью, рассыпалась по пути к другим людям, эльфам, полунникам, волокушам, и ушей их достигали только отголоски сказанных слов. Никто и ни разу не остановился возле жреца, чтобы послушать гимн. На жрецов и жриц, желавших прочитать проповеди, нападал сухой кашель, сиплость голоса, неуёмное свербение в носу или что-нибудь ещё безобидное, но страшно мешающее читать проповеди с серьёзным лицом, потому проповеди оставались непрочитанными. Однажды Ноога не отступила и продолжила исторгать из себя историю про лесную башню и воина-мудреца, при этом старательно борясь с настырными приступами зевоты, — и тогда ей в глаз врезалась жирная мошка. Пока мошку доставали из-под века, Ноога истекала слезами, глаз её краснел, в нём лопались мелкие сосудики, а вокруг век наливался нешуточный отёк, словно от укуса пчелы. После этого жрецы утратили проповедническое рвение и снова стали напевать гимны, которые вязли в воздухе и не достигали ушей старолесцев, терялись за голосами других людей и нелюдей, приезжих и местных, безостановочно снующих туда-сюда, орущих, хохочущих, ссорящихся.

— Куплю перья, куплю перья!

Толстая волокуша-стригуха каждый день появлялась неподалёку от дозорного загона, на полпути между ним и храмовыми шатрами. Стригуха приходила незадолго до полудня, вперевалку, колыхая большим животом под свободным цветастым платьем. Оглядывалась с видом хозяина, который вернулся домой и жаждет узнать, что плохого тут натворили в его отсутствие. Расставляла на облысевшем пятачке земли табуретики, тазики, раскладной столик с ножницами, расчёсками для волос, щётками для перьев, небольшими фляжками и коробками, мягкими тряпочками. Шла к колонке у дозорного забора и, отдуваясь, накачивала в тазик воды, повязывала поверх платья застиранный фартук, упирала в бока голые толстые руки и раскрывала крылья пошире — вот она, стригуха, готовая к работе. До самого заката будет причёсывать, подравнивать, укладывать волосы, смазывать их составами из банок и фляжек — составами для роста и против роста, выпрямляющими и завивающими, дающими блеск, гладкость и въедливый запах мяты. К стригухе приходят и местные, и приезжие. Она одинаково приветливо встречает каждого и с каждым делится новостями, сплетнями, своими важными соображениями обо всём, что происходит вокруг. Когда череда желающих постричься иссякает, стригуха стоит перед своим столиком, сложив руки на животе под фартуком и выкрикивает:

— Куплю перья, куплю перья! Маховые, пуховые, самовыпавшие, нестриженые!

Бой-жрица Рохильда смотрит на стригуху с тоскливой злобой в глазах — словно стригуха заняла место, отведённое Рохильде.

Мимо стригухи носились туда-сюда дозорные волокуши — кто в загон, кто из загона. Некоторые дозорные выходили разминаться, почему-то непременно наружу, делая вид, будто не видят обращённых на них взглядов отовсюду. Принимали картинные позы, так и эдак изгибались тонюсенькими телами, складывали-раскладывали крылья, смеялись чему-то. Делали высокие махи ногами, придерживаясь за забор, стоя складывались пополам, упираясь лицом в собственные колени и обнимая их руками. Балансировали, стоя на цыпочках с закрытыми глазами, обхватив себя руками за плечи и удерживая равновесие одними лишь движениями крыльев. Делали скучающие лица, притворяясь, будто всё это проделывают без труда и не замечают, как жадно, восхищённо, грустно, завистливо смотрят на них жрецы, приезжие и другие волокуши. Особенно другие волокуши. Те, кто уродился с чуточку более слабыми или мелкими крыльями и не может летать так высоко и долго, как требуется от дозорных. Взрослые волокуши, чьи кости окрепли и перестали легко ломаться — но стали тяжёлыми, сделали тело готовым к продолжению рода — но отняли у него возможность подниматься в небо. Переболевшие детской болезнью кишковой трясучкой, из-за которой нарушается развитие маховых перьев…

Большая честь — быть дозорными. Большая редкость.

Дозорный загон привлекал к себе очень много внимания — и волокуши явно хотели, чтобы жрецы всегда оставались на виду, потому и велели им установить свои шатры неподалёку. Нередко можно было видеть, как несколько эльфов и людей или группка волокуш возбуждённо перешёптываются, хмурят брови, притопывают ногами, сбившись в тесную стайку и поглядывая в сторону храмовых шатров. Но старшие жрецы упорно продолжали петь гимны, а Юльдра настырно навязывал своё общество Матушке Пьяни, старшей волокуше, при всяком удобном и неудобном случае. Старший жрец Лестел неустанно повторял сомневающимся жрецам, почему это вовсе не страшно — забраться в дебри магического леса и мозолить глаза местным жителям, которые совсем не рады тебя видеть. Путь Храма Солнца никогда не бывал особенно прост, говорил Лестел, и это правильно, ведь чем трудней задача — тем ценней победа. Много ли доблести в том, чтобы просто прийти и взять желаемое? Попадают ли в легенды подобные истории? Разве хоть в одной истории про воина-мудреца говорится о том, что ему легко далось задуманное?

Старший жрец Язатон использовал это напряжённое время, чтобы дать наставления немногочисленным жречатам и детворе, которая добралась с Храмом до земель волокуш, не рассосалась со стариками и беременными жрицами по людским и котульским посёлкам. Собрав вокруг себя детей, Язатон успокаивающе вещал:

— Воин-мудрец говорил так: каждый из нас смотрит на мир через собственное выгнутое стекло, и стекло это преломляет действительность. Чем кривее стекло — тем сильней искажается действительность в глазах смотрящего. Но никто по доброй воле не смотрит на мир через чужое стекло, никто не примеряет на себя чужие важности просто так, из вежливости. Только терпеньем и мудростью, только многими примерами и спокойным достоинством возможно донести до других свой взгляд на мир. Возможно показать другим, как ограниченно скудоумен их взгляд сегодня…

Дети мало что понимали из мудрёных речей Язатона, но он был большой, уверенный и спокойный, и рядом с ним тоже делалось немного спокойнее. Хотя бы ненадолго.

…К храмовым шатрам тянулись змеи, которых в обычное время было почти невозможно встретить в Старом Лесу. Разве что одинокий грибник в мягких башмаках, медленно и бесшумно ступающий по мягкой лесной подстилке, мог наткнуться на змею — в другом случае ползучие гады издалека улавливали приближение двуногих и спешили убраться с дороги.

***

Волокушинский рынок у южной Большучей Тропы — просторный и бойкий. Вместо столов торговцы используют пни, отполированные годами бесчисленных касаний, и поваленные брёвна — старые, позеленевшие, частью вросшие в землю и закреплённые на своём месте наростами сочного мха. Никакой охраны нет — так кажется на первый взгляд. Второй взгляд улавливает движение в небе — над поляной то и дело пролетает кто-нибудь из дозорных. Третий взгляд улавливает непрестанное движение в густой траве. Голова разумно советует не присматриваться к тому, что патрулирует рынок в траве.

Не смотри туда, путник. Смотри-ка лучше на торговые пни, смотри на торговые брёвна и на лица торговцев — улыбчивые и загорелые, румяные от солнца и дублёные нездешними сухими ветрами. Лица местных людей и пришлых, и не всегда возможно понять, где кто, если только не присматриваться к товару. Даже по одежде не всегда различишь старолесских людей и приезжих: любой может носить и льняные рубашки, и жилетки из шкурок местного зверья, и шляпы разной степени нарядности и практичности.

Местные торгуют настоем спиртянки в небольших пробковых фляжках, оберегами и мазями против пиявок, клещей, летуче-ползучих кусак, недоброго взгляда, зловонного ветра, болотных спор. Продают аккуратные шляпы с подвязанными к полям кусочками дерева или с плетёной из травы сеткой, закрывающей голову до плеч, — для путников, которые направляются в болотистые части Старого Леса. Торгуют сушёными насекомыми и грибами-прыгунами, удобной мягкой обувью, бурдюками для воды.

Приезжие люди продают изделия из металла, стеклянные колбочки, маленькие зеркальца, лекарственные настои из растений, которых не знают жители старолесья, и острые специи, и вяленое мясо из разных человеческих земель. Смотри на них, путник. Слушай их голоса, приветливые и участливые, скучающие и брюзгливые. Следи за весами, на которые торговцы бросают кусочки металла, янтарные слёзки, мешочки соли и другие предметы, которые заменяют деньги жителям Старого Леса.

По рынку ходят старолесцы-покупатели и несколько приезжих, в том числе Йеруш Найло.

Жрецы Храма Солнца не заходят на волокушинский рынок и даже не подходят к нему, и тем заметнее три молодых жреца в голубых мантиях, которые сейчас остановились у самого северного края рыночной поляны. Они беседуют друг с другом, делая вид, что это такое обычное дело — гуляя, дойти до места, куда тебе не требуется. Они делают вид, что поглощены разговором и совсем-совсем не интересуются происходящим на рынке. Но каждый из этих троих постоянно бросает на поляну цепкие взгляды. Жрецы следят за кем-то или высматривают кого-то, или чего-то ожидают.

Бойко расхватывают свой товар торговцы-волокуши. Они продают защитные амулеты в огромном множестве: от уховёрток, от саррахи, от удара молнии, от неудачной охоты и обмеления вод. Предлагают сушёные грибы-волнушки, нанизанные на нитки из жил плотоядного дерева, вяленые сливы и сырые орешки, в которых копошатся лакомые зеленоватые червячки. Продают составы для лечения застуженных ушей, мази от обветренных губ. Капли для слезящихся глаз, притирки для снятия припухлостей с суставов и щётки из щетины — для чистки перьев. Предлагают чудные складные удочки, вырезанные, похоже, из чьих-то косточек. Нахваливают инвентарь для изготовления утвари — чужакам неизвестно назначение большей части выложенных на прилавки приспособлений. Для чужаков инвентарь выглядит как бессмысленное нагромождение веток, верёвок, камешков, жил и деревяшек. Но покупатели, среди которых много местных людей и полунников, рассматривают инвентарь с большим интересом.

Йеруш Найло бросает на него рассеянный взгляд и идёт дальше.

На краю поляны вырыт небольшой колодец, а подле него, вытянувшись в нитку, стоит юная волокуша. Она на полголовы выше взрослых торговок и в два раза тоньше. Крылья расправлены за её спиной, короткие серо-зелёные волосы встопорщены, как гребень. Если подходит к колодцу желающий испить водицы — он достаёт ведёрко аккуратно и уважительно, под строгим взглядом огромных серых глаз волокуши — она следит, чтобы никто не бросил в колодец мусор, не уронил какой-нибудь предмет, не высморкался и не сплюнул в ведро, не прополоскал в нём пыльные руки. Рядом с колодцем стоит на траве глиняная кружка.

То и дело юная волокуша смотрит на пролетающих над поляной дозорных, и тогда углы её рта едут вниз, а глаза блестят, тоненькое тело вытягивается в струнку, она поднимается на цыпочки, трепещут крылья у неё за спиной, дрожат растопыренные пальцы…

— Нить! — строго окликает её тогда другая волокуша, немолодая опрятная толстуха. Она стоит шагах в двадцати от колодца, а на пеньке перед нею парует ведро сытного зернового варева. Тут же поджидает стопка деревянных мисок, прикрытая от мух сплетённым из травы полотенчиком, и деревянные ложки. Тяжёлые крылья пожилой волокуши степенно лежат крест-накрест на её плечах и груди. Должно быть, жарко.

Чуть поодаль врыты в землю невеличкие деревянные болваны, рядом навалены груды мелких камешков — для тех, кто устал бродить туда-сюда по рынку и желает развлечься — к примеру, померяться меткостью.

Особняком держатся эльфские торговцы. Предлагают крошки стеклянного корня из шахт Варкензея, глиняную посуду и стеклянные колбочки — поинтереснее, поизящнее тех, которые лежат на прилавках людей. Продают эльфы струистые яркие ткани, украшения из цветных стекляшек и пряные специи из жаркого приморского домена Сейдинель. У прилавка одного из эльфских торговцев особенно шумно, к нему то и дело подходят люди, полунники и даже другие эльфы-торговцы постоянно косятся на его прилавок. Там, среди прочих вещиц, лежат два сушеных плода дерева мельроки — редчайшего афродизиака, и верёвочная подвеска с драконьим когтем. Торговец утверждает, что этот коготь — заговорённый донкернасскими магами амулет, помогающий охотникам на крупного зверя.

К счастью, на волокушинском рынке нет золотого дракона Илидора, иначе, возможно, Эльфиладон бы лишился одного из своих торговцев, а отношения Храма Солнца с волокушами, которые и без того никак не желали складываться, испортились бы окончательно. Но золотого дракона Илидора нет на рынке, ему совсем не интересен рынок. Дракону, как и юной волокуше Нити, охраняющей колодец, интересны дозорные, которые парят в небесах неустанно и грозно, плевать желая на вопли Йеруша Найло о том, что не должно летать существо весом с крупного барана.

Три молодых жреца в голубых мантиях, кажется, весьма умаялись стоять на краю поляны и делать вид, что заняты разговором, но упорно не уходят обратно к храмовому лагерю.

В левой части рынка, подальше от колодца и в сторонке от основной суеты, на плетёной циновке разложил свои товары зачуханный полунник. Не понять, мужчина это или женщина, и Йеруш Найло то и дело с любопытством поглядывает на это существо. Полунник худой, немолодой, весь как будто иссохший, сморщенный солнцем, его мелко измятое морщинами лицо сохраняет следы округлых плавных линий, плечи под заношенной полотняной рубахой — покатые, женские, при этом ноги — сухие и голенастые, а ладони — по-мужски крупные, квадратные. Котуля Тай говорила, полунники могут менять пол и даже образовывать переходные варианты, как ягодки, — но Йеруш тогда решил, что неправильно истолковал взмякивания котули.

Полунник сидит перед своим товаром, сжавшись, словно пытается казаться как можно меньше, незаметней. Его товары — слегка ношеные, но добротные вещи, о происхождении которых лучше не спрашивать торговца, — какая разница, где он взял почти новые чулки из кожи водяного ящера, в которых можно спокойно ходить по камышам и топям, не боясь ни змей, ни пиявок, ни колючих стрелявок. Или откуда у него мужская рубашка из тончайшего шелка и с чудным волнистым воротом. Или вот оранжевый газовый платок от солнца, явно не из здешних земель.

Йеруш, ворча, цокая языком и убедительно имитируя полусмерть всего Йеруша от жертв, на которые приходится идти во имя науки, покупает у местного мужика небольшой бурдюк для воды, сделанный из пузыря какого-то животного. А у волокуши — несколько баночек размером с кулак — из чего-то похожего на ореховую скорлупу, а вместо крышки у них — тонкие кусочки кож с продетыми в них шнурками.

Ещё на рынке продают мази от солнечных ожогов. Опрятный немолодой волокуш с сильно поредевшими перьями на крыльях покачивается с ноги на ногу за своим прилавком и приговаривает:

— Мази, мази и притирания от солнечной красноты, от солнечных волдырей. Мази, мази и притирания для всех, кому нос сожгло величие отца-солнца!

Некоторые покупатели косятся на волокуша непонимающе — они ещё не знают ничего про отца-солнце. Другие улыбаются. Некоторые злобно гыгыкают. Три молодых жреца в голубых мантиях изо всех сил делают вид, что до них не долетели эти слова. Йеруш Найло задумчив.

Йеруш Найло думает, что слова немолодого волокуша — довольно смешные, и в то же время от этой шутки ему совсем-совсем не весело. Йеруш знает, что ему пора отделиться от Храма Солнца и пойти дальше собственным путём. Йеруш на своём недолгом веку повидал достаточно, чтобы понимать, когда приходит пора сойти с нехорошей дороги, пока на ней ещё попадаются отвилки.

День за днём Йеруш слышит, как поют жрецы, как славят они отца-солнце, какие слова про свет в груди говорят старшие жрецы жителям Старого Леса — наверное, это добрые, умные, правильные слова. Но Старый Лес больше не хочет слушать жрецов. Не хочет больше пения, храмовых гимнов и добрых правильных слов.

Всё чаще Йеруш ловит сумрачно-предостерегающие взгляды Рохильды, обращённые к Юльдре. Иногда она что-то говорит ему, горячо, сердито или жалобно. Иногда Йеруш слышит обрывки слов: «… всяко не для волокуш», «слишком бойко», «толковище». Юльдра Рохильде не отвечает, смотрит поверх её головы сосредоточенным горящим взором, иногда успокаивающе треплет бой-жрицу по плечу, иногда бросает какие-то слова — но это не слова ответа для Рохильды, это слова, необходимые самому Юльдре. Несколько раз Йеруш видел, как дрожит воздух вокруг верховного жреца.

Среди волокуш Йерушу не найти проводника к кровавому водопаду. Хотя волокуши иногда нанимаются в проводники, они явно уступают котулям в этой роли и водят пришлых лишь по ближайшим селениям. Как Найло ни надеялся, что крылатые существа, летающие высоко и далеко, знают лес лучше всех, на деле оказалось, что от котулей толку больше, и не зря именно их обычно берут в проводники пришлые торговцы. А волокуши, эти крылатые люди-курицы, оказались сущим недоразумением, которых в небе удерживали разве что восходящие потоки воздуха, вызванные беззвучным хохотом Старого Леса.

Йеруш долго ходил по рынку, просто удивительно долго для эльфа, которому вечно не хватает времени. Перебрасывался фразой-другой с пришлыми торговцами и почти не заговаривал со старолесцами. Подошёл и к торговцу с заговорённым драконьим когтем, о чём-то спросил и что-то положил на прилавок. А торговец, вытянувшись в нитку, едва заметно указал глазами на эльфского торговца специями.

К нему Йеруш подошёл не сразу, ещё какое-то время побродил по рынку в задумчивости. А когда подошёл — долго молча перебирал специи на прилавке, придирчиво растирал в пальцах порошок курамы, обнюхивал зёрнышки рыжего горошка. Эльфский торговец вился вокруг сородича, как пчела вокруг поздневесеннего медоноса. Рассказывал, где собраны специи, как их берегли от чуждых запахов и влаги на протяжении всего этого длинного пути, как раскрывают вкус тушёного мяса кислые сушёные тьмати, и что тёртый корень урбы можно добавлять хоть в салаты, хоть в выпечку. Торгующий специями мужик у соседнего брёвнышка долго прислушивался к эльфу, потом не выдержал и вступил с ним в спор насчёт специй, подходящих к мясу, и какие-то время оба потрясали кулаками и воздевали к небу ладони. Потом подуспокоились, и Йеруш начал задавать обоим торговцам вопросы, тихим-тихим голосом начал задавать вопросы, перебирая специи в одном, другом и третьем мешочке. А слегка одеревеневшие лицами торговцы что-то отвечали, обдумывая каждое слово и временами переглядываясь, словно ища друг у друга поддержки и одновременно этого стыдясь.

Наконец Йеруш купил у эльфского торговца несколько горстей измельчённого жгущего перца, а у человека — вязку сладко-пряных коричных палочек и, кивнув обоим, слегка деревянной походкой направился по направлению к храмовому лагерю. Торговцы смотрели ему вслед и одинаково пожёвывали нижнюю губу. Торговец, к которому до этого подходил Найло, наконец протянул руку и забрал с прилавка то, что положил туда Йеруш.

А сам Йеруш теперь быстрыми шагами шёл к лагерю, прижимал к себе котомку, в которую сложил покупки, и вполголоса спорил о чём-то сам с собой, очень убедительно делая вид, что не замечает неподалёку никаких трёх молодых жрецов в голубых мантиях. Жрецы столь же убедительно сделали вид, что не видят, как в десяти шагах от них проходит Найло. А потом молча и медленно двинулись следом.