Дракоморте

Глава 5. Ничей дракон

Днём Илидор и Йеруш, отдышавшись после горячего спора, исполнились умиротворения и дружелюбия. Разделили сухарики, оставшиеся в рюкзаке дракона, и вяленые лианы, которые нашлись среди запасов Йеруша. Потом наловили прыгучих грибов на берегу, попутно, наверное, распугав в озере рыбу, но это их не очень расстроило, поскольку ловить рыбу было нечем, чуть позже сходили за ягодами и очень удивились, когда нашли пару не до конца обобранных кустов земляники. Илидор быстро перестал выглядеть мрачно-прибитым, но Йеруш понял, что своими словами оттоптался на больных драконьих мозолях, так что теперь, стараясь загладить свой промах, вёл себя на удивление прилично.

Ближе к вечеру Найло принёс от храмовой вырубки две большие тарелки с зерновой кашей. Тарелки были из обожжённой глины, не очень широкие, но глубокие, долго хранящие тепло. На одном краю в тарелках были выемки, чтобы пить суп или жидкую кашу, не проливая. Илидор немедленно попробовал, обжёг язык и губы, после чего принял разумнейшее решение есть ложкой. В кашу, судя по вкусу, подмешали чьё-то мясо, измельчённое до состояния пасты и потому неразличимое взглядом. Когда с кашей было покончено, Йеруш погрохотал чем-то в палатке и вынес два больших жёлтых яблока, а Илидор заварил в котелке листья мяты, и жизнь стала уверенно налаживаться.

Потом Илидор валялся у палатки и травил гномские байки, а Йеруш носился вокруг со своими пробирками, наступал Илидору на ноги, бормотал, вскрикивал и лихорадочно чёркал писалом по восковой дощечке.

Солнце подкрашивало небо тёмно-синим и сине-оранжевым. Возле озера снова появился немолодой добродушный мужик («Мажиний» — назвал его имя Йеруш), который утром звал хорошечек, снова принялся издавать вопли «Уо-о!», «Уо-о!». Мажиний собирал маленьких растений-животных в гигантскую заплечную корзину, а растения постарше просто ходили за ним гуськом, как утята за уткой, которых Илидору много раз доводилось видеть в приречных людских селениях. В конце концов, как и утром, Мажиний накликал своими воплями бой-жрицу Рохильду. Она снова появилась с той самой тропы, которой утром пришёл Илидор. Снова сначала нашла взглядом Йеруша, и они весело помахали друг другу руками, а потом бой-жрица отправилась на поиски Мажиния. Кряжичи, очень тихие в течение всего дня, при виде Рохильды едко затрещали ветками.

После заката с вырубки, где расположился храмовый шатёр, понеслось нестройное многоголосое пение. Что-то блеснуло в свете уходящего солнца — прибрёл давешний малыш с зеркалом в руках, и выглядел он до того странно на этой вечерней полянке, что хотелось протереть глаза: не чудится ли? Нет, не чудился: малыш лет трёх в длинной, до колен, голубой рубашонке, стоял, чуть покачиваясь, на коротких ножках, крепко сжимал зеркало маленькими пальчиками и пускал солнечных зайчиков по поляне. У малыша было совсем ещё кукольное лицо: пухлые щёки, крошечный нос, маленький рот, приоткрытый от удивления, словно для самого ребёнка было большой неожиданностью оказаться тут с зеркалом в руках. Светлые брови почти незаметны, из-за этого крутой лоб кажется очень высоким и по-бараньи упрямым. Соломенного цвета волосёнки завиваются на висках, за ушами, на шее. Скачут солнечные зайчики по поляне, сосредоточенно следят за ними детские глазища, большущие, широко распахнутые.

— Уы-ы-уо! — надрывается у озера Мажиний.

— … далёко услышится жреческий глас… — плывёт над полянкой мощный голос Рохильды, пригибает травинки.

— Мажиний — он кто? — Спросил Илидор. — Лесничий? Он же не из жрецов.

— Просто какой-то мужик из местных, за Рохильдой пришлёпал, — Йеруш дёрнул-клюнул головой. — Скажи, зачем ему Рохильда, неужели его жизнь среди хорошечек недостаточно странная? Впрочем, ай!

В глаз Найло вломился солнечный зайчик, и некоторое время Йеруш шало моргал, едва слышно поминая свет отца-солнца, все его лучики и всех его рьяных последователей. Пение с вырубки стало слышнее, торжественней.

— Пойдём, пора, — наконец проморгавшись, Йеруш махнул рукой дракону. — Сейчас будет ужин, а потом вечерняя посиделка, я обычно от них бегаю как от огня, потому как на кой шпынь мне огонь, но сегодня жрецы захотят тебя послушать. Расскажешь им про того гнома, который остался в подземьях — ты им говори-говори, ты не стесняйся, Илидор, хотя я даже не хочу знать, что в этом мире способно тебя стеснить, но ты говори. И побольше о доблести, про сияние света, в общем, досыпай полной горстью вот этой всей мутотени. Жрецы от таких историй сразу становятся довольными и добренькими, а нам очень нужно, чтобы они были добренькими и довольными, ты слышишь меня, Илидор, эй, Илидор, ты меня понимаешь, дракон? Прекрати пританцовывать, я тебе важные вещи говорю!

— Я же их ушами слушаю, а не ногами, — сверкнул улыбкой Илидор, но покачиваться в такт пению прекратил. — Ты можешь тоже пританцовывать, пока рассказываешь!

Йеруш поморщился так, словно дракон наступил ему на ногу, хотя тот знал совершенно точно, что не наступил. Илидор решил считать, что у Найло есть какие-то сложности с танцами, что было бы не слишком удивительным для такого нервического эльфа, которому не всегда удавалось даже сидеть или ходить без резких и неуместных телодвижений.

— И ты не забывай, дракон, — понизив голос, очень серьёзно проговорил Найло, — у Храма бзик на добре и свете, ты меня услышал? Нужно быть добрым и светлым и нести свой свет повсюду. А всё, что тьма и мрак, Храм называет тварьским и выпалывает с милыми улыбками.

Дракон издал тихий-тихий горловой рык, совершенно звериный.

— И вот так при жрецах не делай, — тут же велел Йеруш. — Свет и добро не рычат, понятно? Твари рычат. С тварью Храм говорить не будет. Вы с Юльдрой вообще совсем никак не договоритесь, если ты будешь весь такой дракон, ясно тебе? А тебе нужно с ним договориться, потому что иначе ты тут застрянешь ещё ёрпыль знает на сколько! Но ты же не хочешь тут застрять? Не хочешь?

Илидор не нашёл хорошего ответа, да и плохого тоже не нашёл, зато ощутил ясное и труднопреодолимое желание хорошенько врезать Йерушу в челюсть.

Разумеется, он не хотел тут застрять. Не для того он прилетел за Йерушем в Старый Лес, чтобы теперь остаться в одиночестве на опушке. Нет уж, Илидор очень хотел помочь Найло в его изысканиях и за всё ему отомстить. Илидору очень, очень нужно убедиться, что не существует никакой живой воды, и увидеть, какое лицо будет у Найло, когда он это поймёт!

…Будь у Илидора живая вода — он бы смог спасти Балиту? Рратана? Йоринга Упорного?

Розовая дымка клубилась вокруг дракона, и клубы её превращались в силуэты: эфирная драконица танцует в небе над холмами Айялы, ядовитый дракон щурит глаза и беззвучно плетёт кружева историй про долинные людские селения, гном в кожаных доспехах с пластинчатыми вставками машет топором на гигантского хробоида, который выскочил из пола пещеры в обломках камня и клубах пыли…

Будь у золотого дракона живая вода — он бы мог спасти скрещей, которые погибали за него в подземьях, которые кричали от боли, когда лава выжигала остатки их гномских тел, которые истекали собственной лавой, разломанные пополам, с оторванными руками и ногами?

Будь у Илидора живая вода…

Дракон отчаянно мотал головой, разгоняя розовую дымку, и она неохотно, медленно редела. Таяли клубистые тени, глядя на Илидора укоряющими глазами, и напоминали, что они ещё придут. Снова и снова. Они ещё придут, чтобы опять молчаливо спросить золотого дракона: разве это правильно, что ты — выжил, а мы — нет?

Но я же пытался кого-то спасти! Но я же спас не только себя!

А если бы у Илидора была живая вода?

— Нет никакой живой воды, — твёрдо произнёс он, проморгавшись.

Из-за розовой дымки проступило лицо Йеруша Найло: мелкие аккуратные черты, извечное подёргивание губ, век, щёк, бровей, бешеные сине-зелёные глазища.

— Нет никакой живой воды, — едко повторил Йеруш Найло и вскинул руки, почти воткнувшись в кроны деревьев длинными пальцами. — Охренительно, Илидор! Живой воды нет! Ты это твёрдо знаешь! Ты это твёрдо знаешь, потому что — что?

Дракон поморщился. Пение жрецов умолкло, и как-то сразу на плечи рухнул свежий вечер, запах костра, влажной лесной подстилки, закатного неба. Над ухом начинали несмело жужжать комары.

— Почему ты знаешь то, что знаешь? — подпрыгивал Йеруш, и в сумерках закатного леса он казался призраком, выскочившим из-под земли. — Почему ты веришь всему, что думаешь? Насколько недалёким нужно быть, чтобы испытывать уверенность хоть в чём-то? Ответь мне дракон, ответь, если знаешь ответы!

Дракон не знал ответов. Дракон не очень-то понял даже вопросы. Дракон привычно ощутил желание врезать Йерушу Найло в челюсть, чтобы не умничал. А Найло стоял-подпрыгивал, поедал взглядом лицо Илидора, у Найло подёргивался глаз, Йеруш зачем-то приподнимался на цыпочки, хотя и так был выше дракона и мог смотреть на него сверху вниз без всяких подпрыгиваний. Илидор ощущал, как становится дыбом чешуя на затылке, несуществующая в человеческой ипостаси, и сосредотачивался на том, чтобы всё-таки не сорваться и не врезать Йерушу, поскольку по-прежнему полагал, что если начнёт причинять Найло боль, то не сумеет остановиться.

— Так я и думал, — наконец с удовлетворением заключил Йеруш. — Никаких аргументов и ясных обоснований! Одно лишь охренительно важное мнение, которое почему-то должно оказаться верным! Единственно верным! Хах!

Крылья Илидора звонко хлопнули, словно стряхивая невидимую влагу.

— Ладно, ладно, — неохотно буркнул Йеруш и сразу словно стал ниже ростом. — Я имею в виду, Илидор, что когда кажется — знаешь что надо делать? Проверять! Про-ве-рять!

Он подпрыгнул, дёрнул подбородком вправо, влево и забегал туда-сюда.

— Вот представь, Илидор, представь: ты решишь не проверять, существует живая вода или нет, ты просто уйдёшь, а потом окажется, что ты был в двух шагах от ответов на все вопросы жизни, смерти и всего такого! Ты был в двух шагах, но не узнал ответов, ты просто развернулся и ушёл! Тебя увела от ответов твоя идиотская ограниченность, твоя убеждённость в собственной хрен-знает-почему-правоте, твоё скудоумие, твоё долбаное неверие!

Дракон стоял, прикрыв глаза, и тёр виски пальцами.

— Так что, Илидор, — Йеруш остановился, словно налетев на стену, и даже покачнулся. — Мы с тобой договорились, верно? Ты подружишься с Храмом и пойдёшь вместе с нами в лес, потому что когда кажется — надо проверять! Нам надо идти в лес и проверять! Ты пойдёшь, ты пойдёшь со мной, правда, ты поможешь мне? Давай, кивни, дракон, пообещай мне, дракон! Я пойду в лес, ты пойдёшь в лес, мы все пойдём в лес! Ты меня услышал, услышал, Илидор?.. Ладно, ладно, не делай такое плотоядное лицо, просто кивни, кивни, хорошо? Ты подружишься с Храмом и поможешь мне, да, да, ты мне это обещаешь? Вот и хорошо. Вот и отличненько. Пойдём ужинать, что ли, пока там всё без нас не сожрали.

***

Первое, что увидел Илидор, когда они с Найло наконец вышли на вырубку — как верховный жрец Юльдра у опушки разговаривает с шикшами, сплетёнными из лозы существами. Точнее, Юльдра им что-то говорил, а они слушали. Рядом с верховным жрецом покачивалась, словно бочонок на волнах, Рохильда, время от времени делала полшага вперёд и что-то изрекала — по всей видимости, влезала с уточнениями. В сторонке стояли ещё двое: рыжая жрица с необычной короткой стрижкой — волосы её стояли дыбом, как взъерошенные птичьи перья, и молодой жрец — из тех непримечательных людей, на которых нужно смотреть очень-очень долго и внимательно, чтобы узнать их при следующей встрече. Жрец стоял, скорчившись, поджимал правую ногу, обеими руками держался за низ живота с правой стороны. Жрица держала на сгибе левой руки младенца, завёрнутого в мягкие тряпки, и Илидор ясно видел какую-то неправильность в том, как жрица держит ребёнка.

На вырубке было людно и суетно, все готовились к вечерним посиделкам, никто не глядел на шикшей, Юльдру, Рохильду и двух молодых жрецов. Подчёркнуто не глядел, быстро понял Илидор. Люди, занимающиеся своими обычными делами, говорили чуть громче необходимого, чуть раздельнее, движения их были немного избыточными и вместе с тем скованными. Кто-то уронил стопку посуды, кто-то наступил кому-то на ногу. Многие приветственно махали Йерушу, хотя по выражениям лиц жрецов не было заметно, чтобы они испытывали к Найло тёплые чувства, и столь же радостно они махали Илидору, хотя дракон тут почти никого и не знал. Хихикали в сторонке две девушки, которые следили за ним сегодня утром, когда он зашивал рубашку. Мелькнуло у дальнего шатра круглое лицо Фодель, но дракон не понял, заметила она его или нет.

Наконец шикши дослушали Юльдру и широко развели руки, словно для объятий — Йеруш немедленно ожил и, сбиваясь на дурацкие шутки и неуместные отступления,пояснил Илидору, что в старолесье этот жест означает отсутствие дурных намерений. А потом шикши обвели медленным взглядом вырубку — справа налево, слева направо — и стали отступать в лес, двигаясь спиной вперёд. Вместе с ними шёл, подволакивая ногу, тот самый невыразительный молодой жрец. Сейчас, когда он развернулся, дракон заметил довольно крупное родимое пятно на его правой щеке. Жрица со взъерошенной стрижкой качала головой, одной рукой прижимая к себе завёрнутого в тряпки младенца. Вторая рука плетью висела вдоль тела, плечи поднялись-сгорбились, словно жрица собиралась в следующий миг свернуться улиткой или же ожидала нападения. Молодой жрец, уходящий с шикшами, оглядывался на неё гордо и самодовольно, словно спрашивая: что, съела? Юльдра наблюдал за уходящим спокойно и благожелательно, а воздух… воздух вокруг верховного жреца едва-едва заметно колыхался.

— Он что, маг?!

— Чего? — рассеянно переспросил Йеруш. Он смотрел на шикшей и уходящего с ними жреца, не на Юльдру.

Эльфы говорили, среди людей почти не бывает магов, поскольку даже умнейшие и одарённейшие из людей не в силах в должной мере дисциплинировать свой ум и освоить трудную науку сотрудничества с силами природы. Эльфы говорили, люди в силах творить только прикладную магию, для каких-нибудь простейших бытовых надобностей, и только под надзором обученного эльфа, который пожелает потратить своё драгоценное время на подобные пустяки.

Но такое колыхание воздуха, как сейчас вокруг Юльдры, Илидор видел лишь несколько раз над гористыми тропами в жаркие дни и однажды — вокруг Теландона, верховного мага Донкернаса.

Это было в тот день, когда вскрылась настоящая причина многомесячных нарушений сна у донкернасских эльфов и Теландон пребывал в величайшем волнении.

— Юльдра. Маг смерти? — проговорил Илидор, сам не веря собственной догадке.

Юльдра совсем не похож на Теландона. Теландон сам как будто мёртвый, от него веет жутью и за плечом его стоит извечная мрачная тень. Теландон безусловно повелевает каждым эльфом и драконом Донкернаса, Теландон повелевает любым живым существом, с которым только пожелает. Заговорить. Так медленно. И невозмутимо. Что ты сожмёшься в комочек. И побежишь. Выполнять. Указание.

Ничего общего с Юльдрой. Ничегошеньки. Скорее, золотому дракону, который сегодня напихался впечатлениями под самое горлышко, просто почудилось дрожание воздуха вокруг верховного жреца. В закатном свете немудрено увидеть то, чего нет.

— Вот, смотри, — говорил меж тем Найло, указывая на шикшей и жреца, которые уходили в лес. — Понимаешь?

— Нет, — признал Илидор, уже не в силах расстроиться по этому поводу или пожелать врезать Йерушу в челюсть. — Не понимаю.

— Ну в самом деле! — Найло взмахнул руками со скрюченными пальцами так, словно желал подвеситься на самый высокий кряжич и болтаться на нём говорливым флюгером. — Ты же был в Гимбле! Ты видел Храм! Ты слышал, что я сказал: Юльдра хочет обратно старолесскую башню! А шикши против! И ещё волокуши против, и полунники, и грибойцы!

— Кто все эти люди? — безнадёжно спросил Илидор и взглядом попросил Йеруша не давать ему ответа.

Найло этого взгляда не понял и бросился в объяснения, которых дракон уже не в силах был воспринять. Только и улавливал, что «бу-бу-бу вовсе не люди», «ду-ду-ду вселесское толковище», «га-га-га чтобы согласились допустить Храм к башне».

— А как они могут не допустить? — спросил Илидор. — Это ужасно охраняемая башня или что?

— Ну нахрен ты такой тупой! — простонал Йеруш. — Я же сказал, что лес не принимает чужаков! Они не могут просто взять и пойти, да они и не знают точно, куда нужно идти! И ещё, насколько я понял, башня, ты только не смейся, но башня никого не впускает внутрь.

Илидор и не думал смеяться. В гномских подземьях он всякого навидался.

С возвращением Юльдры на поляну всё засуетилось ещё больше, стопку посуды снова уронили, с другой стороны вырубки понёсся детский визг. Юльдра, взмахом руки отсекший все вопросы, направился к большому кострищу, вокруг которого размещались брёвнышки-лавочки и с которого недавно сняли гигантский котёл с чем-то сыто плюхающим. В сыто плюхающее, насколько видел Илидор, тут же посыпались комары и мошки. Проткнул воздух визгливый хохот Рохильды — уперев ладони в поясницу, она о чём-то увлечённо рассказывала собравшимся вокруг неё жрецам, указывая то глазами на Юльдру, то подбородком на лес, потрясала грудью и животом.

Йеруш потянул Илидора к большому кострищу, и дракон, уже не в силах чему-либо удивляться сегодня, увидел, что в кострах горят не ветки, а камни, то есть кострище — и есть костёр. В Такароне дракон видел плавящийся камень, но горящий? Да ещё так смирно и уютно, словно большой приручённый зверёк…

Они уселись на одно из брёвен подальше от центра полукруга, где устроился Юльдра и несколько старших жрецов, которые что-то негромко ему говорили. Юльдра склонял голову то к одному, то к другому, лицо его хранило выражение сосредоточенной отстранённости. Потянулись к костру другие жрецы и жрицы, рассаживались по брёвнышкам. Небольшая группа самых юных, отчего-то выжидающе глядя на Илидора, устроилась поближе к нему и Йерушу. Были там и две давешние девушки, и пара жречат с почти детскими лицами, едва покрытыми редкой щетиной, и молоденькая невысокая жрица, которую дракон краем глаза видел днём у лекарского шатра и принял за гномку. Жрица держала на руках маленькую хорошечку, а хорошечка цеплялась жгутиками за её мизинец.

С другой стороны, спиной к кострищу, уселась Фодель, и дракон обрадованно замахал своей приятельнице-жрице. Она весело кивнула в ответ и тут же сделала страшные глаза и тут же улыбнулась — видимо, всё это должно было означать нечто вроде «Вот почему я не подошла к тебе и не заговорила с тобой», но Илидор этого объяснения не понял.

— Ты видел гимблский Храм, — вполголоса сказал вдруг Йеруш, не глядя на дракона. Он оглядывал жрецов, стекавшихся к костру. — Как думаешь, сколько там было людей, в гимблском Храме?

Илидор поёжился — что-то щекотнуло между лопатками, словно с дерева свалилась и поползла по спине гусеница, хотя не было над драконом никаких деревьев. Он понял, о чём говорит Йеруш, его и прежде царапало это ощущение неправильности: гимблский Храм был невелик, да и Фодель как-то обмолвилась, что под землёй постоянно живут не то десять, не то двенадцать жрецов. А здесь их никак не меньше полусотни. Не считая детей.

Конечно, почему бы Юльдре было не собрать по дороге жрецов и жриц из других поселений или не кинуть клич во все концы, чтобы последователи подтянулись к Старому Лесу сами. Мало ли найдётся желающих быть причастными к возвращению веры в отца-солнце в этот лес, где стоит знаковая для Храма башня, где похоронен сам основатель Храма, воин-мудрец, но…

Странненькая подобралась компания для такого ответственного дела, для такого небезопасного, по словам Йеруша, места. Молодые жрецы и жрицы, группка бодрых пожилых, детвора, причём это в основном малявки, беременные жрицы — честное слово, неужели у Храма не нашлось никого покрепче для такого сложного дела?

Илидор нахмурился, посмотрел на Фодель, точно она могла сей миг дать ему какие-то пояснения. Фодель была занята разговором с незнакомым дракону рослым светлобородым жрецом, и этот светлобородый жрец немедленно не понравился Илидору.

Над вырубкой понёсся глубокий бас Юльдры — верховный жрец начал воодушевляющую речь о том, как жрецы отца-солнца прокладывают заново путь в Старый Лес, как они отважно и умно одолевают преграды и как сияние света озаряет старолесские народы. Юльдра говорил убедительно и хорошо, и к концу его речи даже дракон убедился, что Храм затеял прекраснейшее дело, решив вернуться в Старый Лес, и что уже вот-вот все неувязки будут увязаны, все вопросы разрешены, и на всеобщем толковище старолесцы с радостью откроют жрецам путь к утраченной храмовой башне.

Речь Юльдры успокоила дракона. По всему видно, верховный жрец знает, что делает. Да и могло ли быть иначе? Ведь только безумец ввязался бы в подобную авантюру, не имея ясного плана действий на все возможные случаи. Ясно же, что у Храма Солнца есть план, не может не быть — ведь Юльдра умён и опытен в таких делах, раз протащил свою веру даже в гномский город Гимбл. В город гномов отнюдь не каждому вершиннику дозволяется хотя бы войти! Не говоря уже о том, что не всякому вошедшему в подземный город доводится выйти из него.

Успокоился не только Илидор – явственно повеселели все. С большим аппетитом умяли зерновое варево с рыбой, сытными рассыпчато-крахмалистыми клубнями и нападавшими в котёл мошками. Выпили расслабляющего отвара из листьев душицы и мяты. Осоловели, расслабились, заулыбались — только неугомонная Рохильда на другом краю бревенчатого полукруга что-то азартно втолковывала собравшимся вокруг неё жрецам, и голос у неё был очень самодовольный. То и дело она постреливала глазами на Йеруша, а тот с милой улыбкой глядел на неё почти неотрывно.

— Найло, ты в порядке? — нерешительно спросил Илидор.

Йеруш сделал вид, что не услышал.

— Наш гость Илидор, — проговорил Юльдра, и все взгляды упёрлись в дракона, защекотали ему щёки, замурашили плечи. — Расскажи о нашем прихожанине, с которым ты бился бок о бок в гимблских подземьях. Расскажи нам об Эблоне Пылюге.

Илидор честно готовился к вечерним посиделкам, готовился рассказать жрецам об Эблоне, но теперь, когда десятки пар глаз уставились на него, дракон понял, что хочет говорить вовсе не о гноме, который чтил отца-солнце. История Эблона осталась там, в подземьях Такарона, и Эблон остался в подземьях, и всё то, что казалось нормальным или хотя бы допустимым в том бесконечно долгом походе, в глубинах, не похожих ни на что известное солнечному миру, — все те вещи, которые там выглядели возможными, в любом другом месте переставали казаться таковыми.

Дракону не хотелось вспоминать о подземьях. Не хотелось подбирать правильные слова и придумывать, как бы обойти сложные и неизбежные вопросы вроде того, где же находится Эблон сейчас, какой выбор он сделал для себя. Это невозможно было объяснить людям, которых не было тогда в подземьях Такарона.

Нет, не хотел Илидор говорить о Пылюге. Илидор хотел встряхнуться, раскинуть крылья и свалиться в серовато-звёздное прохладное небо, выше жара кострищ и жужжания комаров, Илидор хотел петь небу о своём, о золотодраконьем, и пусть бы все эти внимательные глаза жрецов следили за драконом, когда он плещется среди звёзд и поёт свою песню, а не когда он мнётся у костра и не хочет рассказывает чужие истории!

Фодель глядела на Илидора тепло-тепло, с нежной приветливой улыбкой, и, встретив её взгляд, Илидор слегка воспрял. Улыбнулся жрице, тут же отвёл глаза, стал смотреть на один из небольших шатров, во множестве растыканных по вырубке. В сумерках шатёр казался клубом дыма, прочерком тени, игрой воображения. Дракон совсем забыл, с чего собирался начать свой отрепетированный днём рассказ.

Жрецы терпеливо ожидали, ели дракона глазами. Потрескивали горикамни кострищ. Слишком громко для безветрия шелестела листва на каком-то кряжиче. Вдалеке едва слышно ухала сова, вился над ухом нахальный комар, зудел, зудел и зудел, как Эблон Пылюга, бывало, зудел о чистейшем сиянии света, что горит в его груди очищающим пламенем, и о несении света во тьму и мрак, и об уничтожении тварей во славу отца-солнца и величия Храма…

Илидор заговорил, чтобы заглушить голос Эблона, который почти уже начал звучать у него в ушах. Голос Эблона мог призвать те, другие голоса, которые вырастают из бледно-розовой дымки, и дракон бы согласился целую ночь восхвалять прихожанина-гнома у храмового костра, лишь бы не слышать тех голосов. Он начал говорить как раз вовремя: краем глаза успел заметить дымчатую тень драконицы, танцующей в небе над холмами Айялы. При звуке голоса Илидора дымчатая тень пропала.

Разумеется, она вернётся. Снова.

Но сейчас золотой дракон рассказывал жрецам об Эблоне Пылюге — одном из немногих гномов, которые умудрились уверовать в отца-солнце, живя под землёй и никогда не видя солнца. Тщательно подобранными ещё днём словами, умудряясь никак не выражать собственного отношения к этому буйному гному, Илидор рассказывал жрецам, как Эблон Пылюга шёл по подземьям в составе отряда, отправленного на поиски машины-бегуна.

Илидор рассказывал, как чтил Эблон отца-солнце. Рассказывал, что в каждый бой и каждый дневной переход Эблон отправлялся со словами про осколок солнца, горящий в его груди очищающим пламенем. Рассказывал, что не было в подземьях ничего, способного испугать или смутить Пылюгу, поколебать его решимость разить тьму и мрак, изничтожать подземных тварей во славу отца-солнца, нести свой свет в самые дальние и тёмные подземные норы.

Илидор не рассказывал, как невыразимо Эблон бесил дракона и собственных сородичей этим стремлением лезть решительно во всё, его не касавшееся. Как Пылюга замедлял продвижение отряда, требуя «выжигать крохи мрака» не только на пути, но и на всех возможных его отвилках.

Не рассказывал Илидор, как долго Эблон не доверял ему, как демонстрировал своё недоверие каждым жестом и взглядом. Эблон остерегался выражать своё отношение напрямую — ведь король Югрунн Слышатель заключил уговор с драконом, и не доверять Илидору означает сомневаться в мудрости короля, а за сомнение в мудрости короля другие гномы без затей снесут тебе голову, чтоб неповадно было думать ею всякую чушь. Илидор не рассказывал, как прорастали в Эблоне проблески уважения и доверия к дракону. И как он случайно спас Пылюгу из города падающего пепла, хотя предпочёл бы, чтоб на месте этого брюзги Эблона оказался любой другой гном. Как они вынуждены были сражаться плечом к плечу и учиться сотрудничеству, выручать и поддерживать друг друга, потому что без поддержки и сотрудничества их маленький отряд из одного дракона, трёх гномов и машины-ходовайки в подземьях ожидала наивернейшая смерть. И как спустя много-много дней Пылюга отказался от возможности вернуться в Гимбл, потому что Илидору нужна была помощь. Пылюга наотрез отказался оставить Илидора, даже когда сам Илидор его гнал едва ли не в шею, и Пылюга, твердя свои мантры о горящем в его груди осколке света, прошёл вместе с Илидором до самого заброшенного города Масдулага, рядом с которым когда-то был утерян бегун.

Жрецы слушали дракона в печальной тишине, нарушаемой лишь шуршанием одежд, вздохами и редким хныканьем младенцев. Жрецы смотрели на рассказчика широко раскрытыми глазами и видели перед собой не золотого дракона Илидора, сидящего перед храмовым костром, — они видели доблестного прихожанина Храма, отважного гнома Эблона Пылюгу, который нёс сияние своего внутреннего света в наитемнейшие части подземных нор Такарона.

Разинув рты, слушали историю про Эблона совсем маленькие ребятишки и жречата, едва получившие свои первые голубые мантии. Обхватив себя ладонями за плечи, словно спасаясь от подземного холода, слушали историю про Эблона жрицы: прекрасная Фодель, боевитая Рохильда, старшая жрица Ноога, дочь Сазара, и юные жрички, едва удерживающиеся от всхлипов, и многие-многие другие.

Бешено блестя глазами, слушали историю Эблона Пылюги жрецы, и на лицах их было выражение мрачного удовлетворения, и каждый из них в этот вечер чувствовал себя готовым самолично броситься туда, в глубину подземных нор, чтобы разделить с Эблоном Пылюгой его ношу, чтобы ярче озарить опасные и жуткие подземные тропы сиянием отца-солнца.

Илидор не рассказал жрецам, что произошло с Эблоном в конце пути. Ограничился обтекаемым: дескать, Пылюга умудрился найти в глубоких подземьях место, куда вечно падают лучи отца-солнца, и Эблон выбрал остаться в этом месте навсегда, чтобы уничтожать подземных тварей до конца своих дней, сколько бы ни оставалось их в запасе.

А что именно при этом Эблон сделал с собой — дракон говорить не стал. Жрецы не поймут или не поверят, или решат, что их прихожанин Пылюга повредился умом, а Илидору не хотелось, чтобы жрецы так думали. Даже если он сам считал, что Эблон рехнулся, причём задолго до того, как спустился в подземья.

— Спасибо за эту историю, Илидор, — тепло проговорил Юльдра, когда дракон умолк и эхо отзвучавших слов рассеялось в дыму кострищ. — Память о славнодеяниях нашего прихожанина Эблона Пылюги навсегда останется в повествованиях о гимблском Храме Солнца.

Дракон деревянно кивнул.

— А теперь, — продолжал Юльдра, — я хочу спросить тебя: желаешь ли ты принять называние другом Храма и воспособствовать большому и нужному делу, которое привело всех нас в старолесье?

Илидор посмотрел на Фодель. Фодель тоже смотрела на Илидора и сияла, а светлобородый жрец, сидевший подле неё, глядел на Фодель с досадой, и дракон зубасто улыбнулся.

— Как я и говорил, ты получишь много большейше, чем потерял, Илидор, — очень серьёзно и с глубочайшим достоинством проговорил Юльдра. — Мы будем рады назвать тебя своим другом, храмовником. Ты нужен нам, Илидор.

Дракон не мог припомнить, когда кто-либо ещё говорил ему «Ты мне нужен», не имея в виду «как вещь, которой я сейчас отдам приказ». Что-то в его груди как будто расправилось, расслабилось и потеплело, а горло немного сжало от неожиданного наплыва чувств.

— Полагаем, что Храм Солнца также окажется нужным и полезным тебе, Илидор, и наша дружба внесёт свой вклад в большие и важные начинания, воспредстоящие Храму в Старом Лесу. Разумеется, в каждом храме Маллон-Аррая в любое время наши друзья-храмовники находят кров, стол и любую посильную помощь. Ты измождён — мы дадим тебе отдых, ты опечален — мы поделимся своим светом, ты ранен — мы будем целительствовать тебя. В ответ просим наших друзей-храмовников во всех краях Маллон-Аррая лишь об одном: нести свет отца-солнца так, как не умеют нести его наши жрецы. Нести свет солнца мечом и силой, отвагой и энергией, изничтожая мракотьму на своём пути со всем уместным сердцегорением. Нести свет отважно, гордо, искренне, ни на мгновение не забывая про светлосильную, жизнепитающую сущность нашего отца-солнца, столь сходную с твоей, золотой дракон. И…

Нога Найло коснулась ноги Илидора — сначала дракон подумал, что случайно, но потом увидел, какое у Йеруша напряжённо-сосредоточенное лицо, словно у него мучительно болит живот и он пытается сообразить, в какой стороне находится ближайшее отхожее место. Прикосновение Найло определённо означало «Внимание!», и дракон заподозрил, что все предыдущие убаюкивающие слова Юльдры были сказаны ради того, что прозвучит сейчас.

— И самое важное для нашего дела: мы просим тебя нести свет отца-солнце по-человечески, — делая акцент на последних словах, проговорил жрец. — Исключительно по-человечески, Илидор. Драконья ипостась не может быть связана с людской верой в отца-солнце. Невозможно, чтобы храмовником, другом Храма назывался дракон в своём драконьем обличье. Вне зависимости от того, сколь благочисты его намерения.

Илидор смотрел на Юльдру, едва понимая, о чём тот вообще говорит. Для Илидора обе ипостаси были естественны, как дыхание, и он не понимал, чем одна хуже другой. Удобней для разных целей или безопасней в разных обстоятельствах — да.

Но какая связь у ипостаси с чистотой намерений, если внутри любой ипостаси содержится один и тот же дракон? Илидор понимал, почему в первые дни его пребывания в Гимбле королевский советник настрого запретил обращаться — можно было представить, какой оглушительный эффект произведёт на неподготовленных гномов вид их заклятого врага дракона посреди городской улицы. А Юльдре-то что за дело? Какая разница Храму? Люди с драконами не воевали, и никаким храмам драконы ничего плохого не делали…

Насколько Илидору было известно, конечно.

— Кроме того, жители старолесья настороженнозлы к чужакам, — продолжал жрец. — Сейчас, когда Храму предстоит двинуться в глубину леса. Когда Храм начинайствует снова входить в будни лесных народов, они не должны усматривать в нас ничего тревожащего. Храм обязан стать для лесных народов надёжным, понятным, предсказуемым проводником в мир веры в отца-солнце…

— Я понял, — быстро вклинился Илидор в поток жреческого словоблудия, сообразив, что человеческая ипостась в Старом Лесу безопаснее драконьей. Это Илидору было понятно, с подобным он уже сталкивался прежде. — Я буду ходить по лесу в человеческом облике. Хорошо.

— Дашь ли ты Храму такое Слово? — быстро спросил Юльдра, и Найло своей ногой едва не вдавил ступню Илидора в прелые листья.

Дракон, подавив вскрик боли, рывком выдернул ногу, от души и не скрываясь пнул Найло в лодыжку и сердито ответил Юльдре:

— Разумеется, нет!

На поляне повисла оглушительная тишина. Она длилась и длилась, и только мерцающие горикамни отсчитывали мгновения метрономами. Молчал Найло, упершись лбом в сложенные шалашиком пальцы. Молчал Юльдра, разглядывая золотого дракона. Молчали жрецы. В ушах Илидора настырно бились слова верховного жреца «Ты нужен нам, Илидор», и в эти слова тонкими чернильными потёками вплеталась неправильность.

В лесной чаще, далеко на востоке, неуверенно взвыл волк. С северо-западной стороны прилетело басовитое «Ма-ау?». Вечерняя прохлада холодила покрасневшие щёки.

— Ведь достаточно уговора, — Илидор оглядел жрецов непонимающе. — Как увязывается дружба и страшная клятва?

Жрецы смотрели на Илидора в немом потрясении. Фодель сидела, опустив взгляд, брови её были сосредоточенно нахмурены. Светлобородый жрец рядом с ней буравил дракона глазами.

— Что? — уже раздражённо спросил Илидор. — Вы от всех своих храмовников требуете клясться жизнью, что ли?

— Разумеется, не требуем, — протестующе вскинул руки Юльдра. По деревянности его движений Илидор понял, что разговор пошёл очень сильно не по плану жреца. — Но исключительным представляется случай, когда храмовником становится… Гм… Ведь ты давал Слово королю гномов Югрунну, Илидор, и разве не пресдтавляет это установление некоего делового взаимоотношения, контракта…

— Так вы хотите назвать меня своим другом или хотите контракта?

Тепло в груди сменилось раздражением, в горле запульсировало, что-то подбросило Илидора на ноги, и Юльдра отпрянул, хотя дракон никак не мог бы его достать сейчас. По рядам сидящих жрецов пронёсся испуганный гул. Глаза Илидора тлели злым тёмно-оранжевым огнём, кулаки были сжаты так сильно, что в воздухе чудилось похрустывание суставов. Йеруш потянул дракона за что подвернулось — за крыло, и то сердито шлёпнуло эльфа по руке.

— Югрунн Слышатель не хотел называться моим другом, он был врагом моего рода! — звенящим от гнева голосом проговорил Илидор, и голос его заклубился по вырубке, встревожил дремлющие кряжичи, всколыхнул подлесок. — А я был его врагом, когда пришёл в Гимбл! Двести лет назад гномы истребили в войне почти всех драконов, а выживших изгнали из подземий! А потом я появился в Такароне и попросил у Югрунна всего лишь невозможного! А он в ответ захотел от меня всего лишь чуда! Разумеется, мы обменялись с королём клятвами, а с какой ржавой кочерги нам тогда было доверять друг другу? Но вы не видите никакой разницы между всем этим и своими планами на дружбу со мной? Вы понимаете, что такое драконье Слово? Вы знаете, что дракон, произнося Слово, даёт в залог свою магическую силу?

Найло снова потянул Илидора за крыло, и крыло снова дёрнулось, но уже не так сердито. Юльдра, вцепившись в пояс мантии, обменивался растерянными взглядами со старшими жрецами.

— Да, я шёл в Гимбл, зная, что предложу королю взять моё Слово взамен на его помощь! Но другие драконы из шкуры бы выпрыгнули, если б узнали об этом, ведь другие драконы на века застряли в Донкернасе как раз потому, что не вовремя раззявили рот и связали себя Словом с эльфами!

Илидор сложил руки на груди, сделал пару глубоких вдохов и спросил уже спокойнее, обычным своим голосом, лишь чуточку слишком гулким:

— Что происходит сейчас? Вы хотите моей помощи и предлагаете мне дружбу — и от меня же требуете клятвы? У вас тут что, до моего прихода дундук-трава горела и ветер дул в вашу сторону?

Дракон медленно обводил взглядом сидящих. Глаза его обретали обычный золотой цвет, яростное сверкание растворялось в чуть вытянутых кверху зрачках. Жрецы и жрицы, на которых смотрел дракон, опускали взгляд, только одна Фодель встретила его взгляд открыто, внимательно и серьёзно. Илидор улыбнулся ей одними глазами. Миловидное круглое лицо жрицы чуть порозовело.

Юльдра о чём-то размышлял, сложив ладони лодочкой и прижав их к губам, глаза его бегали от одного жреца к другому. Жрецы переглядывались в полной тишине, никто не решался даже шёпотом перекинуться словечком с соседом — настолько не готов оказался Храм к тому, что дракон откажет в таком пустяке: поклясться собственной магической силой в том, что будет выполнять пожелание Храма.

Действительно, если дракон намерен последовать своему обещанию оставаться в человеческом обличье, то почему нельзя дать Слово?

Илидор словно подслушал эти мысли, сложил руки на груди и оглядывал собравшихся, вскинув голову.

— Вы хотите, чтобы я поклялся своей магической силой — а что вы мне взамен предложите? — спросил он очень вежливо, но с крайне плохо скрытой злостью. — Или вы хотите взять мою клятву, не предложив в ответ ничего столь же ценного?

Жрецы пристыжённо загудели, завозились. Йеруш сидел, опершись локтями на колени и сложив ладони шалашиком, очень внимательно изучал свои пальцы. Илидор смотрел на Юльдру, а Юльдра смотрел на Илидора, и по лицу верховного жреца нельзя было понять ничего.

— Дайте знать, когда придёте в себя, — произнёс Илидор вежливо и с безупречно дозированным скрыто-явственным ядом в голосе, и в этот момент где-то в подземьях Такарона икнулось первому советнику короля Югрунна Слышателя, Ндару Голосистому.

Ни на кого не глядя, Илидор развернулся и пошёл прочь от освещённого кострами круга.

Йеруш Найло крепко прижал друг к другу сложенные шалашиком пальцы. Илидор, которого он знал в Донкернасе, спустя миг должен был перекинуться в дракона. Обмен мнениями Илидора и Юльдры сложно было назвать приятным, но в рамки делового разговора на повышенных тонах он укладывался — пока что, но вот если сейчас над лесом взовьётся золотой дракон… будет очень трудно вернуть беседу в конструктивное русло. Многие жрецы опасаются союза с драконом, и таких немало, Найло знал это точно: перед собранием он подслушал разговор Мажиния и Рохильды — и если Илидор сейчас начнёт летать и орать, то опасливые жрецы тут же назовут его неуправляемым, агрессивным, ненадёжным. Возможно, и сам Юльдра придёт к тому же мнению. И прахом пойдут все разговоры о дружбе и сотрудничестве, и это будет очень-очень-очень-обалдеть-как-нехорошо для планов Йеруша Найло!

С колотящимся сердцем он ожидал, что вот-вот время застынет, как загустевший мёд, и сияние глаз Илидора зальёт вечерний лес ярче солнца, а потом время снова понесётся вприпрыжку и сияющий в свете костров золотой дракон, щёлкнув кончиком хвоста перед лицом какого-нибудь жреца, полетит к синему озеру, звучно хлопая крыльями и горланя весёлую песню.

Мгновения шли одно за другим, время текло как обычно, свет не заливал поляну, не хлопали с вызовом крылья. Золотой дракон растаял в темноте бесшумно и безыскусно, не выходя за рамки приличий и человеческого облика.

Жрецы принялись очень тихо, возбуждённо перешептываться. Лицо Юльдры было непроницаемым, и таким же непроницаемым было лицо одной из старших жриц, Нооги, с которой Юльдра вёл диалог взглядами. Эти двое знали друг друга достаточно давно и хорошо, чтобы Юльдра понимал, что означает каждое шевеление бровей Нооги, а Ноога читала его невысказанные слова по трепетанию ноздрей и едва заметным наклонам головы. Рохильда воинственно сопела и мяла большими руками складки своей укороченной мантии. Мажиний смотрел на Рохильду. Фодель глядела во мрак, поглотивший золотого дракона, и качала туда-сюда башмачком. Пяткой он упирался в землю, и в земле уже появилась солидная ямка. Светлобородый жрец смотрел вслед дракону, угрюмо насупив брови. Йеруш Найло слушал разрастающиеся вокруг шепотки со смешанным чувством облегчения и тревоги, и начинал крепко подозревать, что Илидор, который последовал за ним в Старый Лес — не совсем тот Илидор, которого Йеруш знал в Донкернасе.

***

В быстро сгустившейся темноте жрецы тихонько расходились по шатрам, сумрачно поглядывая на лес, — а лес сумрачно смотрел на них. Когда повисла тьма — затихли последние скрипы кряжичей и на их место пришло нечто иное. Тень кряхтения кряжичей, холодное дыхание чего-то могучего и очень древнего, другая сторона Старого Леса. Она нависала над вырубкой со всех сторон грозовой тучей, и казалось, эта туча вот-вот двинется, вспухнет-схлопнется, раздавит храмовые шатры-волдыри и поросшие мхом пеньки — напоминание о боли Старого Леса, о позоре Старого Леса, о вторжении чужаков, которые причинили лесу боль и ушли безнаказанными.

Дежурные жрецы раскладывали гори-камень в длинные ямки по границе вырубки и крепко сжимали в руках короткие дубинки с потемневшими, отполированными рукоятями. Ходил по лесу невидимый с вырубки Мажиний, расставлял цепью своих хорошечек.

— Да остановят крошки света тьму и мрак, — спокойно и твёрдо проговаривала Рохильда, вперевалку следуя за Мажинием. — Да разобьётся о крошки света всякая погань, которая посмеет сунуться к Храму Солнца!

На случай, если из леса снова придёт нечто, чего не сумеют остановить хорошечки, дымные костры и дубинки, крайним у восточной части вырубки стоял шатёр с ранеными, у северной — шатёр стариков, у южной — детский.

— Да сожрут крохи света всякую погань с потрохами. Во славу отца-солнца!