Дракоморте

Глава 35. Огромное и бескрайнее море

Дракон оказался зверски тяжёлым. Даже в своей человеческой ипостаси. Пожалуй, четыре волокуши его бы действительно не подняли.

Правда, Йерушу никогда не доводилось носить на себе ничего увесистее дорожного рюкзака и, вероятно, ему просто не с чем было сравнивать. Теперь же в дополнение к рюкзаку на его спине висел бесчувственный окровавленный дракон и Йеруш, как мог, почти ползком, спешил убраться подальше от поселения грибойцев. Пока они не опомнились.

Найло оставил лекарю-грибойцу своё сокровище — выгнутое стёклышко от гномских мастеров. Когда грибоец его увидел — аж затрясся от восторга и, кажется, в этот миг краткого восторга готов был отдать Йерушу не только дракона, но и собственное обиталище вместе со всем содержимым. Мужиков-дозорных он попросту выставил из дома — через северную дверь — и выпустил Йеруша с драконом через южную.

Найло был уверен, что за ними гонятся. Что грибойцы как-то сообразили: Илидора покусал оборотень, и теперь, конечно, желают его сжечь живьём, для верности — вместе с этим странным эльфом, который его уволок на себе. Вдобавок гам от произошедшего в башне скоро докатится до селения, и тогда грибойцы поймут совсем всё. Что у них в руках был дракон и храмовник, а они его не прибили. И захотят немедленно исправиться.

Илидор висел на спине Йеруша, как груз прожитых лет, и истекал кровью — тоже как груз прожитых лет.

Какого-то лешего, когда Найло стоял среди грибойцев в доме-лекарне, он был абсолютно уверен, что главное — вытащить дракона из посёлка, а потом ему помогут волокуши. Что взбрело в голову Йерушу? Тут поблизости нет никаких волокуш, а где они есть и как их можно позвать — решительно неясно. Куда он тащит Илидора? Кто в целом мире ему сейчас поможет? Что вообще происходит сейчас в лесу, куда можно двигаться, куда нельзя?

В конце концов у Йеруша просто перестали двигаться ноги и он понял, что либо сейчас сгрузит с себя дракона, либо они оба грохнутся наземь и уже не поднимутся.

Как можно осторожней, медленно, пыхтя от натуги, присел, сдвинул-скинул со своих плеч Илидора и уложил его наземь, стараясь не задевать выкрученную из сустава руку, и, тяжело дыша, сел рядом.

— Твою ёрпыль, — сказал он, только сейчас, при свете дня, толком рассмотрев дракона, и тут же зажмурился.

Глубоко рассечённый висок всё сочится кровью, волосы справа слиплись и потемнели, губы слева разбиты, нижняя челюсть посинела и надулась, правое плечо выкручено из сустава, кисти опухшие, окровавленные, словно чужие (Йеруш предпочёл не всматриваться), рубашка в крови — длинными полосами-пятнами между рёбер, одно бедро разорвано в тошно блестящее мясо, второе погрызено, сплошь в следах зубов, вдавленных в тело вместе с ошмётками штанин.

И крылья. Сейчас как никогда похожие на плащ. Обычнейший плащ, по нелепой случайности попавший в шинковалку для капусты.

И дыхание. Такое неглубокое и прерывистое, словно грудь двигается только от биения сердца, а на самом деле воздух уже очень-очень давно не попадает в лёгкие, и дракон не дышит. Кожа в тех местах, где не залита кровью и не посинела от ударов, — серовато-белая.

И запах. Запах крови, псины и смерти.

И совсем никого поблизости, совсем никого, кто может помочь и знает, что с этим делать.

Йеруш вцепился в свои волосы.

Нет-нет-нет, драконы живучие, гораздо более живучие, чем эльфы или люди, у этих ящериц-переростков даже отрастают новые зубы! Окажись сейчас рядом драконий лекарь из Донкернаса Диер Ягай, он бы наверняка спас Илидора. Может быть, не его крылья, но его самого — наверняка. Или наверное… Окажись сейчас рядом те волокуши, которые умеют врачевать, они бы тоже, пожалуй, знали, что нужно делать. Ох, может быть, не стоило забирать Илидора из дома лекаря-грибойца, ну какого ёрпыля Найло утащил его в лес? Дракон выглядит плохо, вот прямо совсем плохо! Но он живучий, да-да-да, Йеруш точно знает, насколько он несгибаемо-неуёмно-живучий, и у Илидора точно-точно есть ещё сколько-то времени, если только помощь сможет подоспеть…

Найло вскочил, бешено огляделся вокруг и, поникнув плечами, снова медленно сел. Он не знал, куда бежать за помощью, и не знал, что сейчас рыщет вокруг. Да и где именно находится это «вокруг». Если Илидор здесь, значит, и храмовая башня недалеко. Кто может встретиться Йерушу, если он оставит Илидора и ринется в лес, или кто способен добраться до беспомощного дракона, если Найло куда-то побежит? Да и куда бежать? Куда, к кому?

Грибойцы точно сожгут их обоих. Рядом нет никого, кто разбирается в лечении драконов, есть только кряжичи, которые умеют трещать, и синепузые птички, которые умеют чирикать, и Йеруш Найло, кладезь бесценных знаний в области гидрологии, он великолепно разбирается в разных водах, больших и малых, но ничегошеньки не смыслит в…

Едва не вывернув карман, Йеруш выхватил из него хрустальный пузырёк с живой водой, крошечный хрустальный пузырёк, цельный, без крышки. Выхватил и замер, чувствуя, как сводит пальцы. Медленно поднёс пузырёк к глазам, посмотрел сквозь него на Илидора, и дракон распался на много мелких и нестрашных кусочков, запертых в гладких гранях хрусталя.

У Илидора есть сколько-то времени. Драконы живучие, Йеруш сам видел, как быстро на них заживают даже очень нехорошие раны. Кто-нибудь ещё может прийти сюда и спасти Илидора. Просто прийти и спасти его.

Кто-нибудь другой.

Йеруш сжал хрустальный пузырёк в ладони и спрятал ладонь за спину, словно кто-то мог его увидеть сейчас.

Он не может потратить живую воду на дракона. Какой дурак будет спасать кого-то одного, если возможно спасти многих? Каждого больного эльфа, угасающего среди беспомощности лучших эльфских лекарей. Каждого эльфёнка, умирающего от холеры в какой-нибудь трижды никому не нужной деревне между Такароном и Старым Лесом. Степняка из людских земель к югу от Чекуана, да, степняка, получившего в лоб копытом от норовистой лошади-полынки. Гнома-векописца, оставившего здоровье и лёгкие в лабиринтах архивных стеллажей с пыльными свитками и тяжеленными каменными табличками. Подранных грызляками котулей и побитых кряжичами волокуш.

Какой дурак будет спасать одного, если возможно спасти многих?

Какой дурак может просто израсходовать, потратить, безвозвратно и окончательно потратить, навеки утерять то, что можно тщательно изучить, воспроизвести, сделать частью системы научных познаний?

Какой дурак просто использует то, что можно изучить, размножить и подарить миру? И прославить себя?

Выбор — это же так просто, верно, Йеруш Найло? Особенно когда никто не смотрит…

Золотой дракон лежал рядом недвижимый и безучастный, лицо его сделалось совсем белым, жилка на горле почти не трепыхалась. Кто-нибудь ещё может прийти сюда и спасти его. Почему бы сейчас не появиться дозору волокуш?

Йеруш крепко сжал крошечный хрустальный пузырёк без крышки, зажмурился и очень ясно представил, как добрался до лаборатории в Ортагенае, как осторожно срезал верхушку хрустального пузырька и длиннющей пипеткой достал первую каплю живой воды. Представил, как дрожат его руки от восторга этой огромностью, этой важностью, как невиданные перспективы разматываются перед ним, словно бесконечное сине-зелёное море, на которое выходят окна университетской лаборатории. Йеруш ясно видел и почти осязал залитый солнцем стол красного дерева, бесконечную череду прохладных металлических держателей, коробочки и склянки реактивов, и системы подсветки, и гнутые стёклышки, и так вкусно пахнущие стопки шершавой бумаги для записей, а ещё аккуратные баночки с чернилами, на гладких боках которых бесятся солнечные блики. Представил трепет исследователя, которым будут до краешка полны долгие-долгие дни опытов и наблюдений, представил долгую-долгую дорогу к пониманию, многие-многие капельки драгоценной живой воды, которые он будет доставать из пузырька длиннющей пипеткой, и, конечно, новый пузырёк с плотной крышечкой, в который Йеруш перельёт драгоценную воду, чтобы не испарилось ни капли. Долгие-долгие дни и месяцы, когда он будет разгадывать тайну живой воды — и, конечно, разгадает, кто же ещё сделает это, если не Йеруш Найло, талантливейший гидролог, первый платиновый выпускник Университета Ортагеная за всю историю?

Он разгадает тайну живой воды, и голоса в его голове умолкнут. Его имя станет известным каждому эльфу, человеку и гному в Малллон-Аррае, но главное — он наконец узнает наверняка, что был прав, когда ушёл изучать гидрологию, он будет твёрдо знать, что сумел положить на другую чашу невидимых весов нечто неизмеримо большее, чем та боль, те неудобства, те разочарования, которые принёс своей семье, которые приносил своей семье в течение всей своей жизни — он был прав, когда ушёл и стал учёным, потому что тем самым он сделал лучше не только лишь свою жизнь, и этого уже никто не посмеет оспорить после того как Йеруш Найло подарит всему миру живую воду!

Он совершит, наконец, то огромное и важное открытие, которое поможет спасти сотни, тысячи жизней эльфов, людей, гномов и других существ по всему Маллон-Арраю. Он покажет, что занятия гидрологией — не только его эгоистичное желание, что он ушёл не только ради себя, но и ради других, ради возможности сделать нечто действительно значимое, важное, колоссальное, нужное всему этому огромному миру, что Йеруш Найло в силах приносить ясную, понятную всякому и безусловную пользу. Он покажет, что фамилия Найло может сделаться известной не только в Сейдинеле и не только в области денежных операций.

Затянувшийся перерыв в научных публикациях будет восполнен многократно, теперь-то про Йеруша Найло не забудут в научном сообществе, даже если он снова пропадёт с горизонта на несколько месяцев, да хоть даже на год или на десятилетия. Раз и навсегда весь мир убедится, что Йеруш Найло — полезный, нужный и толковый!

Маленький жалкий ручеёк наконец-то станет огромным и бескрайним морем.

Многие поколения будут превозносить его вклад в прикладную гидрологию! Его имя войдёт в учебные курсы по истории Эльфиладона, а то и всего континента Маллон-Аррай! Никто и никогда больше не сможет сказать, что в Йеруша не стоило вкладывать силы и время! Ни у кого не возникнет мысли, что Йеруш Найло не дал отдачи за всё, что было в него вложено!

Да только какого же хрена пожиравшее его годами стремление всё доказать себе и другим, вся эта ёрпыльная система научных познаний вместе с собственным душевным равновесием и такой ослепительно-ясной, такой наконец-то-зримой перспективой вечной славы, вместе с радостью всех разумных существ этого захухрого мира, и даже настырные голоса в голове, и даже возможность наконец доподлинно понять, что ты был прав, что ты всё сделал верно и можешь наконец прекратить эту пытку спорами с внутренними демонами, пытку, которая выматывает тебе душу день за днём многие годы, — какого же хрена всё это сейчас не может перевесить значения одной-единственной жизни золотого дракона, которая заканчивается прямо у тебя на глазах?

Словно от порыва ветра развеялось видение: университетская лаборатория, запах бумаг, бесконечное сине-зелёное море за окном, постукивание склянок, плеск воды. Растворился в тумане призрак вечной славы, обретённого душевного равновесия и возможности спасти сотни, тысячи жизней эльфов, людей и гномов по всему Маллон-Арраю. Рассыпались прахом тени неизданных научных публикаций и ненаписанных страниц учебников.

Остался только Старый Лес. Остался только лежащий на земле дракон в изорванных крыльях и пятнах крови. И рядом не было ни драконьего лекаря Диера Ягая, ни дозора волокуш, ни самого завалящего грибойца с катушкой ниток.

Выбор — это так просто, правда, Йеруш Найло? Даже когда никто не смотрит.

Нахрен не нужна возможность спасти многих, нахрен не нужно всё, что прилагается к этой возможности, если среди спасённых многих не будет одного.

— Как же я тебя ненавижу, — сдавленно прошептал Йеруш. — Как бесконечно и до трясучки я тебя ненавижу, идиотский дракон!

И отломил верхушку хрустального пузырька.

Она сломалась неожиданно легко, и так же легко острый краешек разрезал кожу на подушечках пальцев Йеруша, и его кровь мгновенно залила пузырёк и потекла по руке. Найло даже не почувствовал боли, кроме той которая сжимала его грудь при мысли о лаборатории в Университете Ортагеная, долгих днях и месяцах исследований и великой важности, которой он никогда не принесёт каждому эльфу, гному и человеку Маллон-Аррая.

О неспасённых эльфах, людях, гномах, котулях и волокушах.

О голосах, которые не утихнут в его голове.

Где-то в бесконечной высоте, под самой кромкой безмятежно-голубого неба, захрустели ветки кряжичей.

Понимая, что ещё немного — и его затрясёт от ярости, пузырёк выскользнет из влажных от крови пальцев, и вся вода окажется на листвяной подстилке, Йеруш рывком повернул к себе голову золотого дракона. Посеревшая кожа, капли пота на лбу, затухающее дыхание, едва заметно дрогнувшая разбитая верхняя губа. Найло стиснул щёки Илидора, одновременно удерживая его голову и заставляя приоткрыть рот, и перевернул над ним хрустальный пузырёк.

Живая вода, весь этот ничтожно маленький и бесконечно огромный глоток живой воды, смешавшийся с кровью из порезанных пальцев Йеруша, влился в рот золотого дракона.

И ничего не произошло.

Йеруш смотрел, смотрел, смотрел на Илидора во все глаза, пока глаза не заболели, он ожидал, ожидал, ожидал, что сейчас, вот-вот, что-то случится, вот сей миг или ещё миг спустя краска начнёт возвращаться на серо-белое лицо Илидора, дыхание дракона перестанет быть прерывистой ниточкой, а сделается ровным и сильным, и рваные раны перестанут быть ранами, и ошмётки крыльев сделаются единым целым — привычным двуполым плащом.

Найло сидел, сидел перед Илидором, так и не отпуская его щёк, так и сжимая во второй руке опустевший пузырёк, и кровь эльфа всё медленней текла по хрустальным граням пузырька, редко и скорбно капала наземь. Ничего не менялось. Дракон едва дышал, кожа его оставалась серо-бледной, лоб — влажным от пота, чуть заметно двигались зрачки под опущенными веками. Йеруш смотрел на Илидора неотрывно, смотрел долго-долго, ожидая хоть какого-то изменения, хоть какого-то знака, что дракон сейчас перестанет умирать, но не происходило ровным счётом ничего.

В груди у Йеруша, сначала медленно, а потом всё быстрее и сильнее застучал молот, разрывая рёбра, закладывая уши приливными волнами, выливая в виски ужас, обжигающе-ледяной ужас.

Кьелла просто поиздевалась над доверчивым гидрологом, который хотел дать миру чудо! Ведь Кьелла ни единым словом не подтвердила, что чудо существует! Это сам Йеруш решил, будто ему удалось получить живую воду!

А может быть, чудо существовало? Может быть, Кьелла вовсе не вводила в заблуждение доверчивого гидролога? Просто живая вода не действует на драконов…

Почувствовав, что кисть сводит судорогой, Йеруш наконец освободил из хватки своих пальцев разбитое лицо Илидора. Голова дракона тут же мотнулась в другую сторону. И очень хорошо. У Найло сейчас всё равно не было сил на него смотреть.

Силы кончились. Все.

Йеруш даже не смог швырнуть опустевший пузырёк в чащу — просто разжал пальцы, и его главная, самая огромная, отчаянная и бессмысленная жертва укатилась по подушке опавшей листвы, затерялась в траве.

Он не ругался. Никакие известные ему слова не имели достаточно смысла, чтобы их стоило сейчас произносить.

Найло отвернулся от Илидора — не отсел, не отстранился, а просто отвернулся, чтобы не смотреть на его изувеченное тело, чтобы не видеть, как золотой дракон испускает последние вздохи. Это было бы выше сил Йеруша даже в лучшие времена. Так что он просто отвернулся, уселся рядом с драконом, скрестил ноги, касаясь бедром драконьего плеча. Плечо было холодным, Найло ощутил это даже через драконью рубашку и собственные штаны.

Сам не сознавая, что и зачем делает, Йеруш потащил к себе изорванное драконье крыло — оно было похоже на лохмотья тонкой тряпки.

Как-то несправедливо, что драконы умирают не в небе. Как-то нечестно, что существа, созданные для неба, обречены умирать на земле.

Впрочем, может, в этом и есть какой-то смысл, ведь драконы Такарона рождены от камня.

Почему-то Йерушу стало спокойней, когда его рука легла на лохмотья крыла. Теперь он словно провожал дракона туда, в вечность, и кочерга разберёт, почему для этого нужно было держать Илидора за крыло.

На самом деле, Йеруш даже не знал, жив ли ещё дракон. И проверять не собирался. Не мог.

У своих ног он с отстранённым удивлением обнаружил собственный рюкзак. Вздохнул тяжко и прерывисто, свободной рукой распустил тесёмки. Вытащил комом одежду, несколько банок с реактивами и пузырьки с прудной зеленью, кошель, фляжку с водой и, наконец, добрался до большой папки-конверта из мягкой красной замши. Эта ёрпыльная папка всегда так настырно лезла ему в руки – а теперь словно пытается потеряться навсегда.

С трудом, дёргая конвертом в рюкзаке, Йеруш извлёк его на свет. На красной замше остались коричневатые пятна — следы крови из порезанных пальцев.

Безо всяких эмоций, с одеревеневшим лицом Йеруш расстегнул замок конверта. Внутри лежали бумаги, документы, заметки и письма — одно разорванное и потом кое-как склеенное, ещё там виднелась синяя атласная лента, какой-то значок, что-то похожее на длинные древесные стружки, ещё всяческая мелочёвка, едва различимая в глубине. Йеруш смотрел внутрь красного замшевого конверта так, словно сам впервые видел его содержимое.

Многие годы он наполнял этот конверт, но ни разу не заглядывал внутрь.

Одной рукой неудобно было доставать из конверта бумаги, и Найло долго возился, выуживая первую порцию — это оказались исчёрканные заметками листы, сшитые по краю грубыми серыми нитями, двумя широкими, неаккуратными стежками. Заметки были очень старыми, чернила во многих местах выцвели и расплылись. И эти заметки явно писались в течение долгого времени — Йеруш листал их всё так же неловко, одной рукой, вторую держа на разорванном драконьем крыле. Йеруш рассматривал собственные записи, сделанные синими чернилами и голубыми, чёрными и фиолетовыми, пометки грифельным карандашом и несколько примечаний изумрудно-зелёным. Смотрел и беззвучно смеялся.

— Мои выкладки про колебания плотности воды при изменении давления, — прошептал он вдруг и покивал каким-то мыслям или же воспоминаниям. — Эту идею я подал ещё на первом курсе, а формулировать её начал даже раньше, да, раньше, — лет в пятнадцать, пока ещё не учился в университете, но верил, что смогу попытаться. Да. Изменение плотности воды. Даже для меня это звучит странно, согласен. К тому же я понятия не имею, какое практическое применение можно найти повышенной плотности воды, окажись моя гипотеза правдой. Всего лишь гипотеза, да. Без понятия, как её проверить. Нет у нас такой технической базы. Без понятия, кому и зачем может быть нужна эта информация. Хах! И тем занятней, что эту идею у меня спёр один из моих же преподавателей, Вашарай. Да-а, Вашарай, старый хрен. Ты бы сказала, что я не способен позаботиться даже о своих идеях, правда, мама? Наверняка бы ты так сказала. Я же слышал.

Перевернув последнюю страницу сшитых заметок, Йеруш дёрнул головой, клюнул воздух. Бережно отложил заметки в сторонку и снова открыл одной рукой красный замшевый конверт. Кровь уже подсохла на его пальцах и не пачкала замшу, но теперь наконец пришла боль от порезов.

Йеруш потащил из конверта ещё один черновик и почти впился пальцами другой руки в безжизненное драконье крыло.

Это не Илидору нужно, чтобы Йеруш держал его за крыло, провожая в вечность — дракон без сознания, а может, вообще уже мёртв. Это Йерушу нужно держаться за Илидора, прыгая в свою пропасть.

Именно за Илидора Йерушу нужно держаться, чтобы осмелиться прыгнуть туда.

— О-о, черновик моей первой научной публикации! Да. Она была посвящена сухой воде. Ха. Такой редкий случай, почти невозможный: второкурсник публикует работу аж в «Омуте мудрости», от своего имени публикует, а не каким-нибудь там прицепом к имени ректора, о нет. «Омут мудрости» — очень уважаемое научное издание, очень! А ту мою работу заметил Убьер Змарло, один из виднейших гидрологов Эльфиладона. Подозреваю, именно поэтому мной потом так интересовались в Зармидасе. Хах, я ведь уже тогда знал, что никогда не смогу показать вам эту работу, никогда нихрена не смогу вам показать и объяснить, так какого ж ёрпыля я всё таскаю и таскаю её за собой?

Йеруш качает головой, откладывает черновик в сторону и снова лезет в красный конверт, а другой рукой нервно гладит бархатисто-мягкие обрывки крыла Илидора. Но смотреть на Илидора Йеруш боится. Он не знает, жив ли ещё золотой дракон. И не знает, что будет делать Йеруш Найло, когда золотой дракон перестанет быть живым.

Так же Йеруш не знает, живы ли ещё его родители — и на что это влияет, и влияет ли это на что-нибудь вообще.

И ещё Йеруш понятия не имеет, какой кочерги он сидит сейчас посреди Старого Леса рядом с умирающим или уже мёртвым драконом и ведёт монологи с родителями, которых, ну мало ли почему, уже может тоже не быть на свете.

Но кто сейчас точно жив — так это демоны в голове Йеруша Найло, и Йерушу Найло сейчас не с кем больше говорить. Старый Лес — и тот молчит. Даже ворчливые кряжичи не издают ни звука. Даже птицы не чирикают, и ни одного шпынявого комара не жужжит над ухом. И Йеруш говорит с демонами внутри своей головы. Достаёт из конверта один предмет за другим и говорит. Говорит. Говорит.

Лишь бы не смотреть на золотого дракона, лишь бы не оставаться в одиночестве перед простым и невозможным вопросом «А дальше-то что?», хотя когда это Йеруш Найло бегал от невозможных вопросов? Йеруш Найло скорее бегал за ними, а не от них — но не теперь. Нет-нет-нет, не теперь!

Сегодня ему проще открыть эту ёрпыльную красную папку и обернуться лицом к своим демонам, раскинуть перед ними руки, то ли для объятий, то ли показывая отсутствие дурных намерений, как это принято в Старом Лесу, проще отдаться своим демонам на растерзание, оглушить себя ими, позволить им заполнить всё пространство вокруг, одуреть от их голосов и раствориться в едких замечаниях, разорваться на куски под камнепадом их обидных упрёков и язвительных насмешек — всё это проще, чем посмотреть на дракона и обнаружить, что он больше не дышит, и спросить себя: «А дальше-то что?».

Йеруш вытаскивает из замшевого конверта разорванное и кое-как склеенное письмо.

— А это я получил незадолго до окончания учёбы. Этим письмом меня приглашают на работу к владыке Сейдинеля, да, честное слово, мне предложили десятилетний контракт с возможностью продления и в приложении к письму обозначили кучу вкуснейших задач, которыми хотят меня нагрузить! Я был в бешеном восторге и немедленно порвал письмо, я чуть не околел от ужаса при мысли о возвращении в родной домен, да, да-да-да! Я ведь без нужды даже не смотрю в его сторону, мама!

Последнее слово Найло почти выкрикивает. Истерически хохотнув, он откладывает письмо в стопку лежащих перед ним бумаг, и его рука дрожит, а дыхание сбивается, как после долгого бега.

— Мне поступило довольно много предложений ко времени окончания учёбы, да, на выпускников Университета очень большой спрос, а за некоторых выпускников очень важные эльфы из разных доменов буквально готовы вцепиться друг другу в горло, и я надеюсь, из-за меня кто-нибудь вцепился кому-нибудь в горло, это было бы довольно приятно и очень мило с их стороны. Но я не принял ни одно из предложений, которыми меня забросали, я решил ещё на какое-то время остаться в Ортагенае, в лаборатории Университета, и ректор едва не обделался от счастья, а мне было так приятно остаться в Университете, остаться и принести ему какую-то пользу, ведь Университет так много в меня вложил и дал мне так много доверия, когда позволил стать студентом. И мне было безумно интересно ещё немного позаниматься исследованиями: в тишине, в громкости, в шуме моря, когда вокруг больше нет никаких необходимостей, есть только я и то, чем пожелаю заниматься. Что может быть лучше, когда есть только ты и любимое дело, и когда вокруг так много эльфов, которым только и нужно, чтобы ты был, был таким, какой есть, и занимался тем, что любишь? О, тогда мне казалось, что я сплю и вижу счастье, мне казалось, я бы женился на Университете, если бы мог. Нет, я много выезжал в другие домены, конечно, на то всегда была какая-нибудь нужда. Но, хах, я никогда не ездил в Сейдинель, нет, только не в Сейдинель! Даже в Зармидасе мне было не по себе, знаете ли! Зармидас слишком близко, слишком близко к вам! Мне казалось, как только я окажусь на территории Сейдинеля или поблизости к Сейдинелю, — вы тут же об этом узнаете и…

Йеруш обрывает поток слов и поправляет небольшую стопку бумаг, лежащих перед ним на палой листве.

Вместе с его словами предметы словно обрели дополнительный вес и смысл, получили настоящую, весомую форму и право лежать в конверте, а может, на лесной подстилке. Право быть, право появляться на свет из тени красной замши, право наконец-то быть названными, осмысленными, существующими в мире, имеющими в нём свой вес, свою историю, ценность и важность.

Из конверта появляется синяя атласная лента, похожая на те, которые женщины вплетают себе в волосы.

— Понятия не имею, какого ёрпыля она тут делает. До Бирель вам вообще не может быть никакого дела.

Он кладёт ленту на изорванное письмо и медленно, задумчиво ведёт по ней пальцами. Гладкий атлас скользит, блестит, податливо приминается, оглаживает успокаивающей прохладой свежие порезы на коже, но Йерушу кажется, что сейчас они опять начнут кровоточить. Вторая рука Йеруша бессознательно гладит порванное драконье крыло. Рот приоткрыт и искажён не то оскалом, не то улыбкой, наполненной болью.

Проходит мгновение и вечность, прежде чем Найло отрывает пальцы от ленты, а из красного замшевого конверта появляется ещё несколько писем, заботливо стянутых бечёвкой.

— Это недавние послания из Ортагеная и Донкернаса. Ортагенайский Университет ждёт меня обратно в любое время, хоть сейчас, хоть двадцать лет спустя, готов предоставить хоть научную лабораторию, хоть место на кафедре, и это очень-очень щедро со стороны Университета, и я очень-очень это ценю… Вернуться в Университет — это как вернуться домой, наверное, да, я бы мог так сказать, если бы у меня был какой-то «домой», кроме Университета. А Донкернас сдержанно расстроен, что такой ценный я их покинул. О, я понимаю, что Донкернас не только расстроен, но ещё и возмущён и одновременно изрядно обрадован, и если бы я его не покинул, всё могло бы закончиться гораздо хуже для нас обоих. В любом случае я выбираю идти дальше, дальше Университета, дальше Донкернаса, ведь на свете ещё так много вкусного! Ты видишь, пап, я могу принимать решения, да, я только и делаю все эти годы, что принимаю решения и несу за них ответственность, мне хватает мозгов и характера, чтобы понимать собственный путь, выбирать собственный путь, прокладывать собственный путь! И держаться его, и менять его прямо у себя под ногами, если потребуется!

Вместе со словами из Йеруша уходило бессилие. Да, именно так: не возвращались силы, а уходило бессилие, словно внутри него всегда существовал источник энергии, который Йеруш уже много лет держал придавленным камнем. Каким-то образом простое касание предметов из красного замшевого конверта, простые истории об этих предметах разрушали тяжёлый камень, забытый источник потихоньку начинал оживать и отдавать энергию измотанному телу и разуму Йеруша Найло.

— О, а вот это ещё один мой эпический провал! Я пытался организовать экспедицию в северные моря, чтобы изучать подлёдных рыб и снег, сыпучий, как песок! Но передо мной оказалось слишком много народу, который тоже хотел что-нибудь организовать и при этом умел целоваться в дёсны с теми, кто принимает решения, а я не умею целоваться в дёсны, я умею работать и чтобы мне тихо было вокруг! Да, этот проект провалился с оглушительным треском! Много яда потом плескалось вокруг меня: такой повод отвести душу, ведь каждая моя статья, каждое моё исследование кому-нибудь да поперёк горла в Эльфиладоне, ха! Как же, как же, что это я себе позволяю, всё время что-нибудь делаю, изучаю, разъезжаю, публикую, выскочка, плохой, негодный эльф! Такой молодой и такой грамотный! Да как я смею! Да наверняка я ворую чужие идеи, ведь в одной голове не может быть столько идей! И сам я ничего не знаю, не умею, я просто окрутил какого-нибудь покровителя в научных кругах, ахах! Даже почти интересно, что бы ты на это сказала, мама, что бы ты сказала на всё это: что оно так складывается, потому что я неорганизованный балбес или потому что так и должно быть, что только так мне и надо?

Закинув голову, так резко, что хрустнуло в шее, он уставился в светло-голубое небо, кое-где различимое через густую листву кряжичей. Сухие глаза щипало от недосыпа и лютой, невыразимой усталости.

— Да. Эпические провалы. Горстями и охапками. Добро пожаловать в мою жизнь. И как бы не имеет значения всё то, что удалось, — имеет значение лишь то, что рухнуло, свалилось, отдавило ноги, раздолбало успехи, разбилось и впилось осколками, покатилось и раздавило. — Йеруш провёл костяшками пальцев по бархатисто-тёплому драконьему крылу. — По большому-то счёту мне вечно нихрена не удаётся. Идеи воруют, гипотезы высмеивают, проекты смешивают с говнищем, я всегда один на острие копья, которое сам же создал, а сейчас, именно сейчас, когда я раз в жизни нащупал нечто действительно огромное и понятное абсолютно каждому…

Йеруш беззвучно рассмеялся небу, тело его спазматически сжалось, как кривая пружина, и кряжичи при виде оскала Найло тоже сжались, сложили листья, открывая перед Йерушем больше неба. Тому деваться было некуда, и оно висело над Йерушем, свеже-голубое и с виду умиротворённое.

— Раз в жизни, — повторил Найло шёпотом. — Раз в жизни оказалось, что я погнался вовсе не за сверкающим туманом и не за какой-то мелочёвкой. Что я мог… Да ёрпыляйся оно шпынявой бзырей, я столько всего мог сделать сейчас! Именно сейчас! Но какой же ржавой кочерги я снова всё продолбал?!

Вопль Йеруша унёсся в небо и растворился в его равнодушной приветливости. А где-то вдали отозвался заинтересованным рычанием оборотень.

— Хах, нет, — лицо Найло исказилось оскалом, голова клюнула-дёрнулась, губы дрожали так, что он с трудом мог выговаривать слова. — Я не мог. Конечно, нет, я ни в коем случае ничего не мог сделать как надо сейчас, в этот единственный раз, когда нащупал нечто действительно важное. Я просто обязан был и тут всё испортить.

Впервые за всё это время Йеруш повернул голову к дракону, но смотрел не на Илидора, а поверх него, смотрел, прищурившись и чуть склонив голову, будто удивлённый тому, что видит там — и что видит внутри себя.

— А знаешь. Да хрен бы с ней, с живой водой, хрен бы с ними, со сверкающими туманами. Я продолбал кое-что поважнее. Ведь ты, ты меня спас, дракон. А я тебя — нет.

Снова отвернулся, подтянул колени к груди.

— Раньше как-то так получалось, что мы оба спасали друг друга, — почти прошептал Йеруш, вцепился свободной рукой в свои волосы и замер.

Шевелиться не хотелось. Больше никогда.

И Йеруш не шевелился. Сидел, держась одной рукой за обрывки драконьего крыла, а другой вцепившись в свои волосы, скрючившись, прикрыв коленями грудь, в которой больно-больно стучало сердце, и время текло не сквозь, а мимо, тихонько шумела в ушах кровь, а может, это шумели оживающие зачем-то листья и ветки кряжичей. Лежал на земле перед Йерушем красный замшевый конверт с бессильно раззявленной пастью, держал внутри ещё какие-то кусочки воспоминаний, едких и горьких, трогательных и светлых, важных и не имеющих никакого значения.

Йерушу нужно было держаться за Илидора, прыгая в бездну к своим демонам, но самым страшным в ней оказались не демоны, а то, что Йеруш не смог вытащить из бездны Илидора.

И время текло мимо, и пятна солнца неспешно ползли по траве, по лежащим возле Найло бумагам, по синей атласной ленте, по его волосам и по пальцам, отчаянно вцепившимся в волосы да так и не разжавшимся.

А потом Йеруш вдруг понял, что уже какое-то время он держится второй рукой не за обрывки драконьего крыла.

Он держится за совершенно целое драконье крыло.

***

К закату шикши в сопровождении Асаль, двух её жрецов и одного оборотня отыскали место, где останавливались на какое-то время двое. Трава всё ещё были примята в тех местах, где один сидел, а другой лежал, а кое-где — вытоптана или выворочена с корнем. Там-сям рассыпана какая-то труха, которая извечно скапливается на дне котомок и рюкзаков: крошки, ворсинки, всякий мелкий сор, по виду которого невозможно понять, чем он был прежде. Птицы притихшие, все грибы-прыгуны разбежались задолго до появления команды преследования — ничего не шелохнётся, не двинется в подлеске.

Задумчиво молчат кряжичи, лишь изредка один вопросительно хрупнет веткой, а другой, поразмыслив, тихонько шелестнёт листьями.

Оборотень очень долго обнюхивал место стоянки, пару раз порывался слизать кровь с земли — а крови тут было вдосталь — но тут же передумывал и делал такую морду, словно вместо крови ему подсунули вонючую краску или нечто иное столь же отвратительное. Из травяных зарослей выкатил лапой маленький хрустальный пузырёк с отбитым горлышком — тоже залитый кровью. Эту кровь оборотень слизал, хотя и без видимого восторга. Потом покрутился ещё немного по поляне, чихнул раз-другой от бумажной пыли и уселся в сторонке выкусывать блох.

— Ну? — спросила Асаль у самого старшего, высохшего шикшина. — И где они?

Шикшин посмотрел на оборотня, хотя ясно было, что тот не знает. Оборотень по-собачьи наклонил голову — одно ухо выше другого — вывалил язык, издевательски запыхтел и невнятно, с трудом двигая неприспособленной для человеческой речи пастью, пошутил:

— Уль-летели, нав-верное.