Дракоморте

Глава 16. Предание Старого Леса

Илидор появился после полудня в обществе крепкого подростка-жречонка и котуля Ыкки. Найло издалека наблюдал, как дракон идёт к кухонному кострищу, неся на плечах диковинный воротник — тушку небольшой косули или кого-то очень похожего.

— Ты чего, с мечом за ней гонялся? — пробормотал Йеруш себе под нос и тут же умолк, прислушиваясь.

Ыкки во весь голос сообщал каждому, кто желал его слушать, что тропа на северо-восток безопасна, совсем-совсем безопасна, славный храмовник Илидор всё проверил, не нашёл саррахи, разогнал хвощей и велел сидеть тихо Тому, Кто Шуршал В Кустах.

Илидор слегка припадал на правую ногу. Жречонок был зеленовато-бледен.

Сборы затянулись, отъезд перенёсся на вторую половину дня. Илидор больше не попадался на глаза Йерушу и правильно делал. Рохильда обещала вернуться в самое жаркое время, когда дети и старики улягутся вздремнуть перед дальней дорогой, — дневной зной после утренней суеты просто обязан был их сморить. Даже кряжичи сегодня были утомлены явно чрезмерной, совсем не осенней жарой и особенно не трещали, лишь вяло похрупывали.

Йеруш сидел перед своей палаткой, держал на коленях самые важные записи, которые всегда таскал в рюкзаке, и постукивал по странице пером. Мысли путались, убегали к храмовой башне, стены которой целы, а ворота ни перед кем не отпираются. Потом мысли перепрыгивали на что-нибудь, случившееся годы назад, и зачем-то начинали перебирать неудачные решения, ненужные или, напротив, зря сказанные слова, в общем — донимать Йеруша. Он сам не замечал, как погружался в переживания, как в трясину, попусту терзался из-за вещей, которых уже нельзя ни изменить, ни исправить, — а потом находил себя, вцепившимся в свои волосы или в плечи, или сильно закусившим перо, или сжавшимся в комок и тихо подвывающим.

Тогда Йеруш медленно и глубоко дышал, разжимал пальцы и зубы, разглаживал на коленях заметки и велел себе думать о том, что написано в заметках, да, о них, а не о всякой чуши, с которой уже ничего нельзя поделать. Но сегодня послеполуденная жара отупляла его. Если дурные мысли лезли в голову наперебой, вереща и пихаясь локтями, то умные мысли от жары становились медленными и блеклыми. Это злило — какой кочерги дурацкая погода мешает строить планы по захвату мира? Ну или по спасению, это с какой стороны посмотреть.

Снова и снова Йеруш велел себе немедленно собрать мысли в кучу, мотал головой, бросал перо наземь и брызгал лицо водой из фляжки. Снова и снова упрямо заставлял себя читать записи, строчку за строчкой — но лишь для того, чтобы спустя полстраницы обнаружить, что решительно не помнит, о чём только что прочитал и что мог бы в связи с этим сделать. И снова осознавал себя уставившимся вдаль бездумным взглядом и наблюдающим картинки в своей голове, и снова картинки эти были невесёлыми. Или же Йеруш вдруг понимал, что уже какое-то время смотрит в одну точку и изо всех сил прислушивается, изо всех сил ищет среди ленивых звуков этого сонного дня другой звук, не ленивый и не сонный — хлопанье гигантских крыльев или бессловесное, до печёнки пробирающее пение, или шелест листвы под лёгкими шагами.

Несколько раз Йерушу казалось, что он слышит за спиной эти шаги — летяще-танцующие, и каждый раз он упрямо не оборачивался на шелест, а потом шелест стихал и Найло досадовал, что не обернулся. Однажды он ясно ощутил на своей щеке едкую щекотку — из леса кто-то глядел, глядел на него неодобрительно или досадливо. Йеруш снова не обернулся и снова потом корил себя за это. А едва заметное шевеление воздуха принесло из леса длинный светлый волос — сильно блестящий, скорее соломенный, чем золотистый.

Рохильда тоже всё не появилась, хотя обещала прийти в сонное послеобеденное время, и разве сейчашнее время всё ещё недостаточно сонное? Оно умудрилось разморить даже Йеруша Найло! А вдруг бой-жрица не придёт, передумает, побоится рассказать ему эту историю — ну не зря же она столько времени отказывалась говорить про драконов хоть что-нибудь внятное! Да, она решила, что всё-таки должна рассказать её Йерушу — но вдруг передумала?

Но она не передумала. О приближении Рохильды Йеруша оповестил хруст веток под уверенными широкими шагами и сонно-ворчливое кряхтение кряжичей. Когда монументальная фигура в короткой голубой мантии выплыла из-за его шатра, Найло едва не подпрыгнул, едва не завопил «Как я рад тебя видеть!» и не бросился обнимать бой-жрицу. Но это было бы уже очень-очень-очень слишком.

Осознав, что чуть не кинулся к Рохильде, Йеруш мысленно отвесил себе пинка. Отложил бумаги, развернул плечи, заставил себя разжать зубы и подвигал туда-сюда языком, чтобы немного размягчить голос. Смотрел, как она подходит, массивная, серьёзная, исполненная сознания своей важности.

Найло всегда немного терялся перед такими людьми, уверенными в собственной значимости, принимающие её как данность вроде пары рук и ног. Йеруш от души завидовал таким людям. Завидовал уверенности, с которой они несут себя миру, тому невозмутимому упорству, с которым они заявляют свои притязания на других людей и эльфов, на чужое время, внимание и прочие важные ресурсы, посягать на которые у Йеруша обычно не хватало самоуверенности.

С неожиданной ловкостью опускаясь наземь рядом с эльфом, бой-жрица прошептала очень-очень тихо, так, что он вынужден был наклонить голову, приблизить ухо к её губам, чтобы услышать:

— Вот, Йерушенька, решилась я. Поведаю тебе, поведаю про то, про что вслух не говорят. Время сейчас подходящее, тихое, сонное.

Бой-жрица размашисто отёрла блестящий лоб предплечьем, оставив влажную полосу на голубой мантии, покосилась на кряжичи и пронзительным шёпотом добавила:

— Авось Лес и не услышит.

***

Негромким монотонным голосом, то и дело умолкая, непрестанно оглядываясь и перескакивая с одного на другое, Рохильда принялась рассказывать историю о давних-давних временах, когда Старый Лес был молод, слаб и восторжен. Про лес и его друга Перводракона, который пришёл из глубины подземных нор, когда тоже был совсем мал и юн. И было видно, что одни слова Рохильда говорит от себя самой, а другие слова — чужие, когда-то заученные ею. Что она не помнит в точности всех чужих слов и связывает их своими, хотя старается при этом сказать своих как можно меньше, словно снимая с себя всякую ответственность за эту историю.

Рохильда рассказывала, как к маленькому лесу, который возник когда-то давно на левобережье Джувы, пришёл маленький дракон — первый дракон, которого увидел надземный мир, и потому прозванный Перводраконом, хотя у него было и настоящее драконье имя, которого уже никто не вспомнит. Юный Лес и маленький дракон подружились, потому что были совсем одни в большом-пребольшом мире, который им ещё предстояло узнать, а ведь узнавать мир вдвоём — значительно веселее, чем поодиночке.

Лес не мог путешествовать вместе с драконом, зато лес умел его ждать, любил слушать истории и умел слушать их, как никто другой. А ещё лес мог сохранять в себе кусочки воспоминаний дракона, маленькие кусочки его приключений из разных краёв и земель.

Дракон путешествовал по разным землям, сперва самым ближним, а потом всё более далёким, но отовсюду возвращался к своему другу лесу, нёс ему истории и всякие интересные вещицы из чужих краёв. Дракон приносил Юному Лесу семена удивительных растений, и они прорастали в любопытной питательной почве. Перводракон приносил своему другу редких животных из заморских краёв: крылатых и зубастых, похожих на живые грибы и ягоды, похожих на тощих птиц и не похожих не на что.

Юный Лес бережно сохранял и умножал кусочки воспоминаний, которые приносил Перводракон из разных краёв: редкие деревья, грибы, ягоды и необычных зверей. Лес слушал истории о путешествиях Перводракона, снова и снова прося повторить их: Лес был жаден до знаний, но не мог пойти за ними сам, потому он старался добыть каждую крупицу знаний у того, кто готов был ими делиться. И дракон с удовольствием пересказывал свои приключения вновь и вновь, бродя в своём человечьем обличье среди кряжичей — проросших кусочков собственных воспоминаний.

Годы шли, но Перводракон непременно возвращался к Лесу из своих странствий, приносил с собой новые и новые кусочки воспоминаний, новые и новые истории, которых никто другой не слушал с таким вниманием и жадностью. Никто и никогда не хранил слова Перводракона в памяти так бережно, как Юный Лес.

Смешные звери, принесённые Перводраконом из странствий, росли и множились. Они с любопытством слушали долгие беседы дракона и леса, а когда дракон отправлялся в новые странствия — лес сам пересказывал зверушкам драконьи сказки, и зверушки слушали их так же внимательно, как Юный Лес слушал дракона.

В ожидании возвращения друга лес становился всё больше, он растил новые деревья и новых зверушек. Из воды, которую давала текущая неподалёку река Джува, лес создавал красивые озёра, в которых любил плавать дракон, принимая человеческое обличье. Новые зверушки, растущие на историях Молодого Леса, становились всё умнее и смекалистее и сами начинали рассказывать истории друг другу и своим малышам. Давали новую поросль кряжичи и плотоядные деревья, не растущие больше нигде по эту сторону моря. Прибегали и прилетали в лес обычные звери и насекомые из других лесов — некоторые звери и насекомые потом возвращались обратно, а некоторые оставались, селились и множились под кронами кряжичей.

Перводракон, возвращаясь к своему другу Молодому Лесу из дальних странствий, очень радовался тому, как растут и плодятся когда-то подаренные им растения и звери. Перводракону льстило, что теперь его новых историй о дальних странствиях ожидают ещё больше, ведь зверушки, привезённые им много-много лет назад, дали обильное потомство, и благодаря сказкам Молодого Леса каждое следующее поколение было умнее предыдущего.

Спустя много-много лет дети леса обрели разум и самостоятельность. Смешные прыгучие ягоды сделались полунниками, колонии грибов превратились в грибойцев, а костлявые птицы стали волокушами, и тогда Перводракон добыл для них горикамень в иссохших землях за дальними кипящими морями. Дракон сильно обжёг лапы, пока нёс горикамень через моря своему другу лесу, но боль от ожогов была малой платой за то счастье, которые принесли свет и тепло лесным народам.

Молодой Лес научился делать горикамень внутри своих скальных утёсов, чтобы его другу дракону больше не пришлось жечь лап. А на свет горикамня скоро в лес пришли люди из народа холмов, и люди тоже стали жить в лесу. Иногда дракон ходил к ним в своём человеческом обличье, и тогда лес думал, что однажды его друг останется в одном из людских поселений навсегда. Лес не знал, хочет ли он, чтобы такой день настал. Что может быть лучше, чем проводить бесконечность времени со своим лучшим другом, — но кто будет приносить новые истории жадному до знаний лесу, если дракон перестанет видеть новые земли?

Когда ожоги сошли с лап Перводракона, он снова пустился в странствия. В этот раз его не было очень-очень долго, много-много лет, поскольку мало осталось на свете таких мест, в которые ещё не приносили выросшего дракона его могучие крылья. А Молодой Лес скучал без своего друга, ведь никто не рассказывал ему новых историй про дальние края, а те сказки, которыми развлекали друг друга лесные народцы и люди, были слишком простыми и детскими для леса, прожившего много веков. Разве можно сравнить их с настоящими историями дракона-путешественника, видевшего так много! И ещё, когда рядом не было дракона, никто не приносил Молодому Лесу новых невиданных зверушек, а ему очень хотелось новую зверушку. Лес пытался создавать их сам, но получались только шикши, трескучие и сердитые.

Лес без своего друга и новых историй скучал, грустил, постепенно заскоруз умом. И когда наконец дракон вернулся, оказалось, что лес успел состариться, и у него едва нашлись силы пробудиться от сумрачной сонности, в которой он пребывал уже долгие годы.

Перводракон, как и обещал, принёс своему другу новую зверушку — кота, похожего на человека. Старый Лес обрадовался зверушке, но неизмеримо больше обрадовался возвращению друга. Много-много новых историй принёс Перводракон Старому Лесу. Долго и жадно слушал лес эти истории, и много дней провели друзья, обсуждая удивительные события самых дальних земель.

Но не сразу узнал Старый Лес, что в этот раз дракона, возвратившегося из странствий, гложет тоска. И не знал Старый Лес, на что способен дракон, тоскующий по несбыточному.

Перводракон не сказал своему другу, что больше никогда не принесёт ему новых историй и кусочков воспоминаний из неизведанных земель — потому что неизведанных земель не осталось. За свою долгую-долгую жизнь Перводракон облетел их все.

Нет, он не признался в этом старому другу. И сначала Старый Лес был счастлив, что дракон остаётся с ним так долго, что целыми днями он в своём человеческом облике гуляет среди кряжичей, дубов и вязов, купается в озёрах, лакомится земляникой и греется у костра из горикамня на своей любимой солнечной поляне у необитаемой каменной башни. Старый Лес радовался, что Перводракон приходит в поселения людей и люди встречают его приветливо. Что дракон говорит с потомками зверей, которых когда-то дарил своему другу: с волокушами, грибойцами, полунниками, и Лес гордился, что вырастил из смешных зверушек таких больших и умных существ.

Старый Лес тогда ещё не знал, что Перводракон задумал предать его, своего единственного, давнего и верного друга. Перводракон, обошедший и облетевший все земли на свете, решил, что ему ничего больше не остаётся, кроме как отправиться в звёздные миры. Неугасимая жажда нового гнала его вперёд, недостижимость звёздных миров заставляла терять разум и совесть. Перводракону не хотелось остаться одиноким, потерять своего друга, но ещё страшнее было смириться с тем, что мир больше не может открыть ему ничего нового, не может его удивить.

Из тел кряжичей, дубов и вязов дракон решил построить лестницу до самого неба — ведь звёздные миры очень далеко, до них не долететь без остановок и отдыха. Из перьев волокуш дракон захотел создать крылья для лестницы, чтобы сделать её легче и надёжней. Тела грибойцев Перводракон желал использовать, чтобы укрепить основу своей исполинской лестницы, связав её с подземной грибницей. А тела шикшей он планировал распустить на лозы и сделать неразрываемые верёвки, чтоб понадёжнее закрепить ступени. Полунников и людей дракон решил употреблять как пищу на протяжении долгого-долгого пути.

И настал день, когда Перводракон решился. В тот день он взял у людей топоры, взял лопаты и пилы и принялся рубить, пилить и выкапывать старейшие деревья Старого Леса, чтобы из плоти своего единственного друга создать лестницу, ведущую в новые миры.

— Что же ты делаешь? — возопил раненый Старый Лес, когда Перводракон начал рубить первый кряжич.

Дракон не отвечал, молча и яростно орудовал топором.

— Что на тебя нашло? — кричал ему лес. — Разве так поступают с друзьями? Я не поступил бы так даже с врагом!

— Ты сделал бы то же самое, если бы мог, — отвечал ему Перводракон, разрубая стволы стенающих кряжичей. — Кажется, ты забыл, что я сейчас не беру себе ничего чужого, а всего лишь забираю обратно своё!

Старый Лес содрогался от боли, а Перводракон рубил новое дерево, приговаривая:

— Всё, что есть в тебе, — моя заслуга и мои дары. Ты никогда не думал, что целиком состоишь из моих воспоминаний? Я приносил тебе кусочки своей памяти о других местах, приносил тебе семена растений, которые ты смог вырастить, и детёнышей зверей, которых ты смог воспитать. Я рассказывал тебе о других землях, и из моих рассказов ты почерпнул идеи и умения, которые превратил в своё колдовство. Ты стал таким важным и особенным лесом только потому, что у тебя был я. Теперь же я только беру обратно кое-что из своих собственных воспоминаний, которые когда-то оставил тебе на хранение. И ты не печалься, приятель, ведь я не собираюсь забирать всё! Я вовсе не жадный и возьму лишь то, что мне требуется!

Словно не слыша больше рыданий своего друга, Перводракон рубил деревья и строил из них лестницу. Он являлся в поселения шикшей, неотвратимый, как смерть, и забирал их детей, чтобы создать из их гибких тел прочные крепления для ступеней. Шикши хотели ему помешать, но ничего не могли сделать — недостаточно одного лишь желания, чтобы остановить кого-то столь могучего. Перводракон ловил волокуш и отрубал их крылья, чтобы прикрепить их к своей лестнице, и отрубленные крылья делали лестницу надёжной и лёгкой, и всё выше поднималась она в небеса. Волокуши тоже хотели помешать дракону, но ничего не могли сделать — одного желания для этого недостаточно, а ничего большего у них не было. Перводракон оставался глух к слезам и мольбам лесных народов, не слышал их уговоров, не замечал попыток его пристыдить. Его заскорузлое сердце не трогали слёзы, его совесть сгорела в огне неистребимой жажды видеть новые и новые миры, потому что ни в одном месте не могло быть покоя Перводракону. Его вёл внутренний огонь, неутолимая жажда, неугасимая страсть познания в том виде, в котором дракон его понимал. В какой-то момент отчаявшиеся волокуши, шикши, грибойцы, полунники хотели бежать от дракона в другие края, но не сумели оставить своего родителя, свой старый израненный лес.

Они были нужны ему.

И тогда старолесцы, столь ничтожные перед драконом по отдельности, соединили много своих слабых сил в одну великую и дополнили её мощью истерзанного Старого Леса.

И в один из дней, когда лестница поднималась уже высоко-высоко над кронами старейших кряжичей, а Перводракон, пребывающий в лёгкой и проворной человеческой ипостаси, ладил к ней новые и новые ступени, он ощутил под ногами колебания и толчки, словно из глубины земных недр выбиралось нечто исполинское и злое. Перводракон подошёл к краю лестничной площадки, но не увидел ничего, помимо длинной-длинной лестницы, творения рук своих, и отрубленных крыльев волокуш, которые трепетали перьями на ветру, помогая лестнице держаться в небе, и крон старейших кряжичей, над которыми высилась лестница.

Перводракон решил, что подземные толчки почудились ему, и вернулся к работе, но вдруг понял, что его творение, его прекрасная лестница, покосилась, а площадка между ступенями уже не выглядит такой уж ровной и надёжной. Дракон отложил пилу и снова подошёл к краю площадки, очень-очень внимательно посмотрел вниз. Его лестница возвышалась над кряжичами, монументальная и очень прочная, скреплённая гибкими телами маленьких шикши и поддерживаемая крыльями волокуш. Но дракон не видел основания своей гигантской лестницы – его скрывали кроны кряжичей, которые сейчас так старательно развернули каждый свой листочек, что ничего-ничего нельзя было увидеть внизу. А потом до дракона донёсся запах горящей плоти.

Там, внизу, лесные народы обложили основание лестницы горикамнем, и хотя стволы кряжичей, срубленные живыми, не горят, а лишь скручиваются и чернеют, источая вонь горелого мяса, — горикамень, который принёс когда-то Перводракон из-за кипящих морей, теперь разрушал его величайшее творение. Котули, которых дракон привёз своему другу лесу из последнего странствия, рыли землю вокруг лестницы, и оттого лопались тысячи тысяч тончайших нитей, которыми она была связана с подземной грибницей. Волокуши поднимались в воздух так высоко как могли и срывали с лестницы отрубленные крылья своих собратьев. А те крылья, до которых не могли достать волокуши, обстреливали горящими стрелами люди.

Одного лишь желания каждого лесного народа было недостаточно, чтобы одолеть жестокого Перводракона, которого все они ужасно боялись. Но теперь у каждого из них было нечто большее, чем желание, и теперь они могли хотя бы попытаться.

Стоя в вышине на качающейся лестничной площадке, которая вот-вот грозила рухнуть наземь, Перводракон взревел от ярости и поклялся уничтожить каждый лесной народец, который посмел поднять руку на его лучшее творение — лестницу, ведущую в звёздные миры. Отшвырнув пилу, дракон вытянулся во весь рост, раскинул руки и гневно сверкнул глазами. В тот момент, когда лестница под его ногами стала рушиться наземь, Перводракон оттолкнулся от неё обеими ногами и ринулся вниз, намереваясь принять драконий облик и обрушиться на сновавших внизу людей, грибойцев, котулей и волокуш.

Но Старый Лес, самый разумный и волшебный из лесов, сумел отсечь магическую силу Перводракона, перебороть её собственной магической силой, которую развивал и умножал многие столетия. Старый Лес не позволил дракону сменить ипостась, и тот, раскинув руки, в человеческом своём облике упал наземь с преогромнейшей высоты, выше крон самых старых кряжичей.

И долго-долго никто из тех, кто был в этот день на поляне, не мог проронить ни слова.

И долго-долго потом Старый Лес не разговаривал ни с кем из них, и до сих пор лесные народы не вспоминают эту историю вслух, если только не хотят, чтобы лес снова перестал разговаривать с ними.

В том месте, куда обрушился грудью упавший с лестницы Перводракон, Старый Лес создал глубокое озеро, укрытое от глаз своих детей. То место, куда упала голова дракона, Лес обвёл кругом мёртвой печали и велел, чтобы не росли там довека ни деревья, ни ягоды, ни малые травинки, и чтобы птицы не вили в этом месте своих гнёзд. Из разорванного сердца Перводракона, своего единственного друга, Лес создал неиссякаемый кровавый водопад.

Так горюют по утраченным друзьям те, кто действительно любил их всей душой.