Дракоморте

Глава 11. Прайд

Мир котульского прайда был полон запахами близкой воды, рыбы, жёлтой пыли и шерсти. Запахи сплетались в косичку, но никогда не смешивались.

Самым крепким жрецам и дракону Юльдра велел оставаться в посёлке и «ожидать пригона ездовых животных, которые могут быть доставлены в любой момент». Илидор пытался выяснить, почему существа, которые передвигаются с известной скоростью и находятся на известном расстоянии, могут быть «доставлены в любой момент», а не, к примеру «завтра в полдень» или «не позднее сегодняшнего вечера, если только кряжич не упадёт им на башку» — но ответа не получил.

За посёлком следили. Кто-то смотрел из крон кряжичей, из густого подлеска — Илидор часто ощущал у себя на шее щекотку, какая бывает от недоброго и внимательного взгляда со спины. Дракон бы не очень удивился, если бы оказалось, что следит за ним та женщина с лисьими глазами, хотя ни разу он, обернувшись, не видел в лесу никого, и даже листья не шевелились на деревьях и кустах. Но щекотка от чужого взгляда возвращалась снова и снова.

То и дело кто-нибудь из полунников, живших за рекой, приходил к котулям по какой-нибудь пустячной надобности и потом долго не убирался восвояси, шатался туда-сюда, заводил разговоры, слушал проповеди жрецов — кто-нибудь из них то и дело оказывался посреди поселения и рассказывал котулям о Храме, об отце-солнце и об умных мыслях, которые изрёк когда-то воин-мудрец. Котули слушали короткие проповеди, замерев, внимательно глядя на жреца и подрагивая ушами. Полунники — сосредоточенно, словно запоминая каждое слово и пытаясь тут же найти в нём потаённый смысл.

Пугающе выглядели эти существа, похожие одновременно на человека и ягоду, странно блестела на солнце их зеленоватая плотная кожа, испещрённая мельчайшими рытвинами, словно приклеенные держались волосы, похожие на пуки водорослей, чуткими змеями шевелились над головами растущие из макушки длинные усики.

Илидору было не по себе, когда какой-нибудь полунник останавливался неподалёку от вещающего жреца и молча смотрел на него, ничего не выражая плотнокожим зеленовато-белым лицом, пробуя воздух торчащими над головой усиками. Но и жрецы, и котули, похоже, принимали внимание полунников за искреннее, и жрецы распинались с удвоенным рвением:

— Воин-мудрец говорил так: жизненное назначение всегда можно понять и узнать, поскольку оно следует за тобой неотступно и неизменно. Дело лишь в том, замечаешь ли ты своё назначение, желаешь ли признавать то, что видишь. Следует ли за вами стремление изничтожать на пути зло и тьму, нести свой свет вовне, гореть очищающим пламенем?

Остальные жрецы устроились а шатрах в лесу, к востоку от поселения.

Котули не строили домов. Спать расходились по огромным деревянным и глиняным ящикам, такие же ящики предоставили гостям, отчего жрецы впали в ступор, Илидор пришёл в детский восторг, а Йеруш хохотал как безумный. В ящиках не было ничего, помимо груд подвявших лопуховых листьев, в которые котули зарывались для тепла. Илидор был очень рад, что у него есть одеяло. По ночам котули ходили в гости в другие ящики — трудно было придумать другую причину страстных мяуканий, которые то и дело разносились по территории.

Помимо расставленных и полузакопанных там-сям коробок, были участки земли, прикрытые навесами, иногда — с недоделками плетёных и глиняных стен вокруг. Под навесами занимались ремёслами и обменом, встречались для игр и разговоров. Там же в огромных корзинах хранили вещи и утварь, и никогда невозможно было понять, где чья. Дракон подозревал, что котули сами этого не понимают и просто берут ту вещь, которая им нужна сейчас, а потом возвращают её на место.

Да у каждого дракона в тюрьме Донкернас был собственный ящик для ценных вещей! Даже в камерах Плохих Драконов, с которых почти никогда не снимали оков, ящики для вещей были, во всяком случае Илидор видел такой в камере ужаснейшего и вреднейшего дракона Арромееварда, патриарха слышащих воду.

Котята носились туда-сюда по безо всякого контроля и опеки, то и дело прибиваясь стайкой к какому-нибудь взрослому, чья деятельность казалась им интересной, и подражали ему какое-то время, пока эта игра не надоедала. На ночь все дети забивались в большой спальный ящик. Подростки по одному или по двое прибивались к добытчикам, мастеровым, охотникам.

У прайда имелся вожак, о котором то и дело говорили с почтением, но Илидор его ни разу не видел и подозревал, что вожак у прайда воображаемый.

Светлобородый жрец Кастьон, один из немногочисленных людей, которых оставили в посёлке, часто и с огромным удовольствием выступал перед слушателями — вот и сегодня утром Илидора разбудил вкрадчивый баритон. Кастьон, взобравшись на принесённый кем-то табуретик, увлечённо вещал собравшимся вокруг него котулям, явно наслаждаясь звуком собственного голоса:

— Воин-мудрец возглашал так: делая выбор, слабые оглядываются не столько не свои убеждения, сколько на обстоятельства! Всякая отдельная ситуация содержит такие обстоятельства: это действия других людей и действия тварей, наш страх и наши сомнения, наши желания спрямлять дороги, ощущать безопасность, получать одобрение тех, кто нас окружает в данный момент. Слабые духом никогда не знают, что выберут, когда придёт время выбирать. Для слабых духом существ убеждения являются лишь одним из обстоятельств, которые влияют на выбор. Воин-мудрец говорил так: чем человек сильнее, чем больше он понимает сущность явлений, тем чаще его выбор определяется сообразно однажды принятым убеждениям и без большой оглядки на обстоятельства, сколь бы сложны они ни были. Но в понимании сути вещей таится также великая опасность. Ведь мудрый человек легко придумает новые убеждения для себя и других, легко подберёт правильные слова для пояснения неверного выбора, чтобы представить его правильным в глазах других. Слова всегда неточны — это лишь искажённое отражение наших мыслей и чувств. Слова могут быть искажены намеренно, могут быть нарочно подобраны так, чтобы убедить других в том, в чём выгодно их убеждать. Потому воин-мудрец учил не слушать слов, а смотреть на выбор. Лишь только выбор, только поступок сдувает шелуху слов, отсекает излишества, открывает истинную суть каждого из нас. Людскую ли суть — солнечную, или тёмную — тварьскую!

Дракон почувствовал на себе несколько косых жреческих взглядов, и косые жреческие взгляды его рассердили и расстроили. Так же, как, к примеру, сам Кастьон его сердил. Дракон уже утвердился в мысли, что они с Храмом похожими глазами смотрят на многие вещи, потому Илидору любопытно было послушать проповеди, но сосредоточиться на них не получалось: Кастьон говорил витиевато и сложно, а его голос будил в груди дракона колючее раздражение, оно колотило сердце, выстреливало колючками в пальцы, бросало жар в щёки и вихрило в голове мрачные картинки. В основном о том, как бы сделать Кастьону плохо — картинки были навязчивые и тем более странные, что этот жрец не причинял Илидору никакого зла. Скорее уж Илидор причинил печаль Кастьону, поскольку тот имел какие-то виды на Фодель и все эти виды накрылись драконьим хвостом.

Если воин-мудрец говорил, что нужно смотреть на действия, а не слушать слова — какой кочерги его последователи так любят плести кружева из слов?

То и дело к Илидору приходил какой-нибудь котуль, желавший расспросить про отца-солнце, и дракон терялся. Котули не понимали, что Илидор разбирается в храмовых верованиях хуже них самих. Он же приехал со жрецами, верно? Он же человек не отсюда, правильно? Значит, всё знает о вере в отца-солнце!

— Ты ж храмо-увник, — говорили котули так, словно это всё объясняло, и хотели знать прорву всяких вещей.

— А может котуль сделаться жрецом?

— А когда батька-солнце вертается с ночи — то мир так сам себя чистит?

— А раз грибойцы говорят, что в воине-мудреце была тёмная сила сокрыта — то их разум смутил мрак и сами они мракотня? А можно им так сказать?

— А ночь — то плохое время, раз в ней нет батьки-солнца? Так раз я полюбляю ночь, то я сам по себе плохой, негодный кот?

— А какое слово верное: «носится солнце» али «проносится солнце»?

— А когда шикши скажут, что путь Храма по лесу был болью и злом, чего мне им ответить?

Когда здоровенный полосатый котуль попросил Илидора почитать ему сказку про воина-мудреца, дракон ошалел окончательно и прикинулся спящим, поскольку прятаться в посёлке было некуда, а сбежать он не мог.

Вчера в прайд приезжал человек-торговец с гружёной тележкой и вооружённой охраной. Котули явно привычно и кучно потянулись к тележке и устроили ритуал найма проводника: несколько взрослых мужчин с видом независимым и важным по очереди подошли к торговцу и, сложив руки на груди, неспешно произнесли перед ним некие речи, заготовленные, насколько понял Илидор, заранее. Ещё он видел, как пожилая котуля, разносившая еду, толкала в бок молодую рыжую и страшными глазами указывала на торговца, но рыжая отворачивалась и сердито мела хвостом. Человек же, выслушав каждого подошедшего к нему котуля, выбрал проводником полосатого здоровяка, после чего тележка отправилась на северо-запад, а жизнь в посёлке потекла как прежде.

Вот бы перекинуться в дракона! Вот бы взлететь над всем этим, окинуть взглядом сразу все-все-все коробки, навесы, десятки котов, увидеть, как простирается и дышит это пространство! Но превращаться в дракона нельзя, летать нельзя, храмовники не летают, Илидор помнил это, и крылья Илидора это помнили, то и дело сердито встряхиваясь или демонстративно повисая за спиной вялыми тряпочками, — тогда дракону казалось, что крылья тянут его к земле, источают уныние и заражают раздражающим чувством безнадёги.

Пекущее пятки ожидание было тем более невыносимым, что Найло всё время носился кругами по поселению, задавал котулям вопросы, что-то вдохновенно орал и постоянно убегал куда-то в сопровождении Ыкки и серо-белой котули Тай. Несколько раз к Йерушу приходила Рохильда, и они о чём-то спорили, дёргая головами туда, где в тот момент находился дракон, точно хотели посмотреть на него, а то и потыкать пальцем, но не желали, чтобы он это видел. Всякий раз Найло о чём-то просил Рохильду, о чём-то явственно нужном и важном для него, едва не подпрыгивал и даже брал её за руки и поглаживал большими пальцами по тыльной стороне её ладоней. Всякий раз бой-жрица замирала, улыбалась и ласково что-то приговаривала, но потом решительно мотала головой и уходила, а Найло выглядел ужасно раздосадованным.

Большую часть времени Йеруш как будто вовсе не помнил про дракона и обращался к нему лишь изредка, чтобы скороговоркой пожаловаться на судьбу — вроде того, что у него, Йеруша, очень-очень мало пробирок и очень-очень-очень мало времени.

— Да попроси у них кувшин и успокойся! — рявкнул на это Илидор, и Найло перестал разговаривать с драконом, потому что умчался к очередному источнику.

На ногах у Найло были плотные чулки из кожи наподобие ящериной: мелкие частые чешуйки серо-зелёного цвета образуют узор из пятен и полос — видимо, такой помогает прятаться в камышах или где там обитают звери, из которых пошили чулки. Нервический эльф в облегающих ящериных чулках мог бы казаться смешным, но Йеруш, скорее, выглядел пугающе — как очень умная и очень бешеная птица. Болотная, стремительная, высоченная и плотоядная. Легко было представить, как он, весь покрытый маскировочной шкуркой, подкрадывается к гигантской ящерице, дремлющей в камышах, или к рыбаку-котулю, который пришёл на бережок в надежде поймать ерша или густеру, и… Да кочерга его знает, что «и»! Ясно лишь, что никто не обрадуется, если к нему вот так подкрадётся Йеруш Найло!

Илидор завидовал Йерушу, который умчался к очередному водному источнику в идиотских чулках, волоча за собой Ыкки и Тай. Йеруш непрестанно и дотошно их о чём-то расспрашивал, и дракон понимал, что Найло думает, будто напал на очередную ниточку, ведущую к этой сказочной живой воде.

Можно подумать, у Йеруша так уж много шансов найти то, чего не обнаружили десятки поколений старолесцев. А если обнаружили, то… будь в лесу источник живой воды — какой идиот рассказал бы об этом чужаку?

Илидор не сомневался, что у Найло найдётся сразу несколько вариантов объяснений, как может быть возможно и первое, и второе, и сердился из-за этого: манера Йеруша опровергать драконьи доводы изрядно бесила. Ведь всегда приятно выстроить в своей голове стройную цепочку причин, по которым кто-то другой — наивный недальновидный дурачок, и куда менее приятно узнать, что на все твои «Но ведь» у него есть какие-то давно известные «А потому что». И вообще, может быть, Илидор всё понял неправильно и в этом посёлке Найло напал на какую-нибудь другую ниточку и с той же страстью ищет какой-то другой источник, который ему остро необходим, чтобы зачерпнуть оттуда очередные несколько склянок воды, закрепить их в держателях и носиться вокруг с невразумительными восклицаниями.

Илидора сейчас почти так же сильно, как в донкернасские времена, раздражал Йеруш — нет, ну а чего он свободно перемещается по окрестностям в обществе котулей, видит новые места и узнаёт какие-то увлекательные вещи? Мог бы остаться здесь и изнывать от скуки вместе с Илидором — вдвоём было бы гораздо веселее скучать!

А носиться вдвоём по окрестностям было бы ещё веселее, но… Илидор сейчас нужен Храму смирно сидящим в посёлке — и дракон сидит смирно в посёлке.

***

Лекарку, спешащую со свежевыстиранными тряпками к лекарскому шатру, перехватила Асаль. Цапнула её повыше локтя костлявой рукой с обломанными ногтями, уставилась сумрачным взглядом. Короткие рыжие волосы, похожие на ощипанные перья, придавали жрице ещё более помешанный вид.

На сгибе локтя второй руки Асаль держала ворох спелёнутых тряпок.

— Когда умер Цостам, — медленно произнесла она, глядя лекарке в глаза, — была ли ты в лекарском шатре?

Лекарка спокойно протянула руку, расцепила на своём предплечье пальцы Асаль.

— Видела ли ты, как умер Цостам? – Настойчиво спросила та.

Лекарка нахмурилась.

— Не понимаю, к чему эти вопросы, дорогая. Позволь пройти. Хочешь помочь?

Асаль с неожиданным изяществом сделала длинный плавный шаг в сторону, пропуская лекарку, и едва слышным, прибито-пыльным голосом бросила:

— Я знаю, что Юльдра хотел его вылечить, а потом Цостам умер и мы не видели его тела. Никто из нас не видел его тела. Тебе не кажется это чуточку странным?

***

— А дальше нельзя, — вдруг заявила Тай, прерывая собственный рассказ о разливах весенних вод.

— Чего это? — удивился Йеруш.

Он даже глаз не поднял на котулей — был занят, сгонял в стеклянный пузырёк капли влаги с огромного мясистого надводного листа. Йеруш осторожно орудовал маленькой костяной щёточкой и был предельно занят одновременно и руками — собирая воду — и головой: Тай рассказывала очень необычные вещи, хотя сами котули не могли понять их необычности.

Было весьма похоже, что из земель котулей целая прорва воды утекает в центральную часть Старого Леса. Или Йеруш не понимал, о чём все эти истории и отчего местные источники упорно не превращают прайд в болото, хотя попросту обязаны были это сделать ёрпыль знает как давно.

Земли прайда оказались фактически островками в бесконечных разливах разновсяких вод. Вчера Йеруша водили к горячим источникам: на каменистом пригорке в четырёх углублениях, расположенных в форме кошачьей лапки, паровала горячая вода с запахом соли. Котули в эту воду не заходили, но с превеликим удовольствием собирали нарастающую на камнях соль и временами, как понял Найло из оброненных вскользь фраз, гоняли от этих источников детвору полунников, живущих через реку.

Ещё неподалёку от поселения была река с безумным руслом, которое то сужалось — можно перепрыгнуть, то расширялось — утомишься переплывать. Был Пруд Грусти — тихое место среди молодых кряжичей, куда котули приходили печалиться. Вода в пруду оказалась прозрачно-серой у берегов и фиолетово-синей в середине водоёма — выглядело это так жутко, что Йеруш долгое время не мог даже пошевелиться, смотрел и смотрел в эту фиолетовую воду, подобную гигантской воронке, и тишина Пруда Грусти делала это зрелище ещё более жутким. Казалось, в воронку с воем должна втягиваться вся вода этого водоёма и парочки ближайших, а заодно молодые кряжичи и не успевшие увернуться котули — но Пруд был очень тихим, вода — почти недвижимой, и гидролог Йеруш Найло даже приблизительно не мог понять, что это такое он сейчас видит.

Йеруш набрал пипеткой немного воды из пруда в пробирку. А на дне у самого берега он обнаружил пару странного вида… не то жуков, не то червяков размером в полпальца, с хитиновыми шляпками на голове. Одного червяка Найло, поразмыслив, тоже усадил в пробирку. Как и положено гидрологу, он немного разбирался во всём, что касается живности и растительности, встречающейся у водоёмов, и временами по каким-нибудь водорослям или улиткам удавалось больше понять об источнике, чем анализируя саму воду из источника.

— Дальше нельзя, — повторила Тай. — Там земля полунников. Есть уговоры, по каким землям нельзя ходить. По этой нельзя. Можно в обход через ничейные леса до поселения. Если надо. А по этим местам — не ходить. Не плавать. Не ползать. Не кататься. Грибы не ловить. Нельзя.

— Какая ещё земля? Это вода!

Котули молча пялились на Йеруша.

Каким образом старолесцы умудряются соблюдать или хотя бы узнавать границы своих владений? В первые дни в лесу Найло пытался у кого-нибудь получить или самостоятельно составить карту с обозначением владений разных народцев, но быстро понял, что это дело безнадёжное и невыполнимое, если у тебя в распоряжении нет отряда картографов и допуска во все владения. Границы старолесских владений были подобны даже не лоскутному одеялу, а листу бумаги, забрызганному цветными чернилами: вот тут земли прайда, а ещё земли прайда там, а ещё — где-то за во-он тем куском земли, который принадлежит почему-то полунникам, а вот тут растянута грибница, где обитают грибойцы, через всё это безумно петляют земли людей, а ещё по этому гигантскому лесу гарцуют владения шикшей, в которые не на всяком волочи-жуке заедешь, если шкура дорога. А вот во владения крылатых волокуш — очень даже заедешь, те ещё и рады будут. Рохильда говорила, что рынки в лесу устраивают именно волокуши, и там можно найти даже кое-какие товары из далёких земель.

А вот Тай сейчас указывает прямо на воду за толстым листом, с которого Йеруш собирает капли, и повторяет:

— Дальше нельзя.

— Проводить границу по воде — это даже для котов слишком безумно, — пробормотал Найло.

Аккуратно закрыл пузырёк, сунул его в карман, отёр лоб — день выдался жаркий — и уставился на «владения полунников», поставив руку над глазами козырьком. Сейчас Йеруш походил на речную двуногую ящерицу, которую семейство отправило в дозор, — ящерицу крупную, угловатую и слегка невменяемую. Он стоял и пялился вдаль, а котули Тай и Ыкки переглядывались, подёргивали хвостами, подёргивали губами и вели взволнованный диалог взглядами. Подрагивало тяжёлое жёлтое кольцо в носу Тай, ездила вверх-вниз намотка бинта на лбу.

Чуть поодаль от того места, где они стояли, река виляла и расширялась, выливалась в красиво-тревожную долину с небольшим водопадом. Долина казалась необитаемой, даже, сказал бы Йеруш, подчёркнуто необитаемой, и тем страннее выглядел причал неподалёку от водопада. У причала стояла лодочка, чем-то гружёная, судя по низкой посадке.

Причал и лодочка притягивали взгляд. Они словно заблудились в этой долине, среди растрёпанной травы на длинных пологих холмах. Ягодные кустарники, насколько мог видеть Йеруш издалека, были обобраны, а может быть, обклёваны змеептичками. А в тихой реке за пределами владений котулей совсем не было мясистых надводных листов.

Ногам вдруг сделалось зябко в чулках из ящериной кожи, хотя день стоял жаркий и место тут было мелкое, вода прогретая на всю глубину до самого илистого донышка.

— Там пещера, за водопадом, да? — спросил Найло, не отрывая взгляд от причала. — Разбойники? Контрабандисты? Хм-м, работорговцы? В Старом Лесу есть рабство? А контрабанда?

— В Старом Лесу-а есть дороги, по которым не хо-удят, — мявкнула-рыкнула на это Тай. — И не смо-утрят в их сторону слишком внима-утельно.

Но Йеруш смотрел. Йеруш всегда смотрел внимательно в какую-нибудь сторону, где могло найтись что-то неизведанное… и где наверняка была прорвища народа, ещё не имеющего понятия о полезности Йеруша Найло.

— Время обеднее, — Тай сменила тон. — Пора возвращаться. Голодно очень, ведь да-у?

— Да, — искренне согласился Йеруш, внезапно поняв, что у него уже давно подводит живот.

Как бы там ни было, Найло не собирался из праздного любопытства нарушать неписаные лесные правила и ссориться с полунниками. Зачем? Вдруг они ему пригодятся!

Словно возмущённый такой покладистостью Йеруша, от долины долетел порыв ветра, донёс звон и хруст, запах крови и гари. Йеруш дрогнул ноздрями, оскалился, хихикнул, остервенело почесал рукавом неистово засвербевший нос и ещё раз вгляделся в долинку. Краем глаза видел, что Ыкки и Тай повернулись обратно к котульскому поселению, повернули резко, поспешно и с явным облегчением.

А Йеруш вдруг разглядел на бережку, недалеко от водопада, искусно вырезанную статую женщины. Она была очень далеко и её частично скрывала густая высоченная трава, но Йеруш видел её ясно-ясно, просто до невозможности отчётливо с такого расстояния — кто-то словно поставил перед глазами Найло выгнутое стёклышко.

Статуя изображала охотницу — молодую женщину в простом платье с поясом и меховой накидкой на плечах. На руке женщины, на толстой стёганой намотке, сидел сокол, сидел, подобравшись, и оба они смотрели в одну точку сосредоточенным, оценивающим взглядом. Лицо женщины — открытое, волосы собраны надо лбом в широкие косички и уходят за уши, оттуда спускаются ниже плеч пушистыми прядками. Лицо, пожалуй, неприятное или, скорее, неприятно его выражение — злые лисьи глаза, крылатый разлёт идеально ровных бровей, нос с небольшой горбинкой, полуоскал рта. Вот-вот сорвётся сокол с руки охотницы, вот-вот полетит туда, куда так напряжённо смотрят птица и её хозяйка.

К счастью, смотрят они не на Йеруша. Нет, не на Йеруша, но в его сторону. Мимо него. На кого-то, кто рядом с ним или должен быть рядом.

Ноги Найло околели в мелкой речушке, по щиколотку ушли в донный ил, потому Йеруш стал приплясывать, чтобы согреть ноги и взбаламутить ил, притворявшийся спящим. Котули, уже отошедшие на несколько шагов, обернулись, ожидали его.

— Что это за статуя? — спросил Найло, выдёргивая из ила одну ногу за другой.

Ыкки и Тай смотрели на него непонимающе.

— Вон та статуя, тихая, злобная и шипит, — Йеруш, бредя к берегу, махнул рукой в сторону водопада. — Женщина с соколом. Полунники поклоняются какой-то охотнице?

Котули одеревенели лицами и не ответили.

Йеруш выбрался на берег, кое-как отряхнул ноги от ила и воды, раздражённо воскликнул: «Ну вот эта!», обернулся на владения полунников — и не сумел разглядеть никакой статуи в зарослях травы у водопада.

***

Сегодня у дракона под лопатками зудело особенно настырно, тело требовало немедленно проверить собственную силу, броситься в небо, вскарабкаться на самое высокое дерево, уплыть за горизонт, сделать подкоп… куда-нибудь. Дракон напевал тревожные обрывочные мотивчики, лазил по крышам навесов под предлогом «проверить крепления, а то эти верёвки какие-то разлохмаченные», один раз едва не сверзился, дважды занозил ладонь и действительно обнаружил некоторое количество основательно «гуляющих» креплений. Срезал старые верёвки и намотал новые с таким рвением, что опорные столбики, кажется, придушенно хрипели, когда дракон уходил.

— Некоторые считают, что жизни придают смысл исключительно великие моменты, которые приходят в сиянии света! — надрывно заливался откуда-то Кастьон. — Но воин-мудрец говорил, что великие моменты приходят неузнанными, завёрнутыми в одежды повседневности!

— А некоторые считают, что Кастьону будет к лицу кляп! — поделился Илидор с солнцем, благостно сияющим в вышине.

С самого утра за драконом, аккуратно выдерживая дистанцию шагов в пятнадцать, следовали три юные девицы-котули, при этом двигались как-то боком и слегка гарцуя, словно помешанные лошади. У Илидора не было уверенности, что девицы дружелюбны.

К середине дня следом за девицами-котулями стал таскаться молодой котуль. Девушки держались на расстоянии от Илидора, а котуль держался на расстоянии от девушек и тоже наблюдал за драконом, причём у него вид у котуля был очень мрачный. Илидор с трудом сдерживался, чтобы не подойти и не набить его кислое лицо просто для того, чтобы дать лицу повод быть кислым, и невольно продолжал выступать во главе этой безумной растянувшейся на полпосёлка гусеницы, и сам не заметил, как в его напевы влилось низкое злое порыкивание. Девиц это почему-то очень взбудоражило, и дракон стал немного понимать, что ощущают мыши, на которых смотрят кошки.

— Взъерошенный ты какой-то, котёноче-ук, — заворковала Яи, пожилая котуля, которая разносила по поселению еду. — Может, тебе ещё одну одеялку принести? Или рыбки варёненькой? Ну идём, идём, котёночек, поможешь бабулечке, я тебе сказочку скажу, ты и повеселеешь!

Илидор охотно внял просьбе о помощи и обрадовался компании. Пожилая котуля Яи казалась куда более безопасной, чем юные девицы-котули и их сумрачный соглядатай, а истории старухи обещали новые дивные открытия. Пусть даже это будут глупые байки — они хотя бы развлекут дракона и позволят лучше понять этих странненьких кото-людей. Во всяком случае, по наблюдениям Илидора, драконы, эльфы и гномы придумывали байки именно для этого: объяснить, где находится их место в мире, причём объяснить для начала друг другу, а потом уже всем прочим, — и засунуть в историю какую-нибудь хитрость или умность, поскольку никто не станет дослушивать байку без хитрости или умности.

Яи отвела Илидора под просторный навес — в местную кухню. На пороге котуля натянула на голову полотняную шапочку с прорезями для ушей — видимо, чтобы шерсть не попадала в еду. Хотя она всё равно попадала.

Под навесом пахло варёной рыбой, варёными тряпками и тёплой от солнца шерстью. Пожилая котуля Яи наполняла это место уютом и какой-то осмысленностью, само присутствие Яи в этом месте как будто уже было достаточным основанием для его существования. При этом кругленькая, с пушистой серой шерстью на голове и боках, в лёгком бордовом платье-накидке Яи всецело властвовала над этим пространством, она с удивительной плавной грацией порхала по кухне, а кухня, казалось, танцует вокруг пожилой котули. Глядя на неё, Илидор вспоминал, как пространство танцевало перед старейшим снящим ужас драконом Оссналором, с той лишь разницей, что Оссналора пространство боялось, а котуле Яи всячески желало угодить.

Под кухонным навесом оказался свой отдельный мир, миниатюрное поселение из мешков, коробок и корзин, в которых были навалены груды съедобных клубней и охапки трав. Над кувшинами и мисками, накрытыми тряпочками, вились мелкие суетные мухи. Там-сям стояли выскобленные столы, лежали ножи и ножики, топорики, двузубые длинные железяки, стопки чистых тряпочек, ухватки и ошкуренные палочки из незанозистой древесины, стояли миски, тарелки, горшки, чашки, пиалы и кастрюли. Там-сям наставлены шкафчики, при виде которых Илидор почему-то подумал про обломки стен, оставшихся после осады замка, хотя ни одной осады замка Илидор в своей жизни не видел, да и замков-то встречал не то чтобы много. Под северным краем кухни сложена большая печь, на которой, судя по набросанным сверху покрывалам, ночью спит Яи. В южной части кухни стоит открытая жаровня, такая большая, что на ней можно целиком зажарить не очень крупного дракона. В западной части кухни прямо из земли тянуло жаром и сдобно-сладким запахом — как предположил сообразительный дракон, там запекалось что-то сладкое. Возможно, пара ульев вместе с пчёлами, от котулей всего можно ожидать.

Для начала Яи велела Илидору наполнить водой большую бочку, в которой, пожалуй, без особого труда смог бы поместиться сам Илидор, и дракону пришлось много раз выйти с вёдрами к колодцу, устроенному недалеко от кухонного навеса, и много раз поднять из глубины тяжеленное ведро с ледяной, прозрачно-серой водой. Котули делали колодцы невысокими — кладка окружающих чашу камешков заканчивается чуть выше колена, и дракон всякий раз, опуская и поднимая ведро, думал, сколько уже неловких котулей перетопло в этом мокром мешке в попытках добыть водички. И насколько безопасна эта водичка, в которой перетопли котули. Вот что стоило бы исследовать Йерушу, вместо того чтобы убегать в какие-то дали, натянув на ноги шкуру дохлой ящерицы.

Тело Илидора радовалось работе, с удовольствием крутило ворот, вытаскивая вёдра из колодца, бодро таскало под кухонный навес по два полных ведра за раз и лихо подхватывало эти вёдра, чтобы перелить воду в высокую бочку. Тело было счастливо, что его наконец-то нагрузили чем-то посерьёзней сидения на заднице и махания ложкой. Если нельзя летать, если не пускают ходить по окрестностям и плавать в ближайших речушках, то годится и беготня с вёдрами, полными воды, а можно нам ещё, ещё какой-нибудь тупой и бессмысленной работы?!

Наполнив бочку, Илидор по собственному почину взялся отчищать песком сковороды и противни. Яи отправилась за драконом на улицу, устроилась неподалёку с мешком неизвестных ему клубней и ножичком, принялась отрезать от клубней верхушки с хвостиками ботвы и рассказывать гостю истории.

— Перед Сини кружились загадки Вселесья, похожие на следы падающих звёзд, и Сини давала своим сёстрам жабры, чтобы они могли нести яйца. Она видела в своих снах замок из раскалённого стекла и морских звёзд. И тогда пришёл к ней Сани, чтобы обладать невидимыми знаниями, сотканными из мечей…

В таком духе Яи говорила довольно долго, почти бесконечно долго, а дракон постепенно отчаялся увязать в историю смысл всех этих слов и сосредоточился на противнях — и голос котули превратился для него в монотонный гул вроде шмелиного.

Зато когда Илидор наконец справился со сковородами и противнями, Яи вдруг опомнилась, что «совсем заболтала бедного котёночка», всплеснула руками, с неожиданной пружинистостью поднялась на лапы и повела «котёночка» Илидора под навес. В западной части кухни, аккуратно отодвинув в сторону груду тряпок, укутывавших возвышение, Яи открыла дверку в небольшую подземную печь. Вооружившись толстой мягкой тряпочкой, стряпуха вытащила из печи противень вроде тех, которые только что оттирал песком Илидор. Сладкий запах вертелся вихрем над подземной печью, и у дракона заворчало в животе. На противне лежали, напирая друг на друга боками, пушистые булочки с коричневато-золотистой корочкой поверху.

— Вот, покушай, котёночек, — заботливо промурчала Яи, подвигая противень к Илидору. — Уморился, бедненький, натрудил лапочки!

Едва не захлебнувшись голодной слюной, обжигая пальцы, дракон отковырял одну булочку из длинного ряда, несколько раз сильно подул на неё, перебрасывая из руки в руку, а потом отхватил зубами сразу половину. Обжёг нижнюю губу, язык и нёбо, но проглотил выпечку, почти не жуя и урча, а потом принялся усердно дуть на оставшуюся половину. Проглоченный кусок оказался таким горячим, что Илидор не почувствовал его вкуса, и ещё этот кусок теперь встал комом в горле, но дракон всё равно желал немедленно сожрать оставшуюся половину булочки, а потом остальные булочки — можно прямо с противнем и толстой тряпкой, которую Яи использовала вместо ухваток.

Что-то успокаивающе приговаривая, котуля прошаркала туда-сюда по кухне и поставила перед Илидором тяжёлую глиняную чашку с запотевшими боками. Дракон признательно мукнул и опустошил чашку в несколько глотков. Внутри оказался холодный, кислый и очень освежающий напиток, по запаху напоминающий огурцы из теплицы Корзы Крумло в Донкернасе. Едва ли, конечно, кому-нибудь прошло в голову выращивать огурцы в котульском прайде или использовать их для приготовления напитков — но по запаху было очень похоже.

Обожжённые губа, язык и нёбо стали болеть как будто меньше, вторая половина булочки наконец немного подостыла, и дракон прожевал её уже без почти спешки. Такой мягкой и сладкой выпечки ему не доводилось пробовать даже в людских землях… впрочем, если на то пошло, Илидор вообще не мог бы сказать, когда ему в последний раз доставалось что-то сладкое. Ну разве что на празднике смены сезонов в Гимбле кто-то угощал его пряником, привезённым из людских земель, а до этого… даже не вспомнить. Большую часть жизни дракон всё-таки провёл в неволе у эльфов, и не сказать, чтобы они растили драконышей лакомками. С натяжкой, можно, конечно, считать сладким жучиное желе, приготовленное с капелькой мёда — дракон и считал его сладким, аж до тех пор, пока года полтора назад в одном из посёлков Чекуана Йеруш не купил на базаре хрустящие палочки из овсяной муки, с вареньем из протёртой смородины внутри.

Дракон осознал себя доедающим четвёртую булочку и усилием воли остановился, хотя был уверен, что может сожрать всю лежащую на противне выпечку, не переводя дыхания. Но едва ли все эти булочки испекли лично для него — скорее, в знак признательности за помощь Яи позволила ему обожрать кого-то другого. Быть может, детвору или вожака, которого Илидор пока так и не увидел.

От горячей сладкой еды и ещё одной чашки кисло-свежего питья глаза у дракона слегка осоловели, что стряпуха поняла по-своему.

— Задумчивый ты сделался, котёночек, — умильно залопотала над ним Яи. — Тревожит тебя что-то, маленький? Может, хочешь шар для раздумий?

— Какой-какой шар?

— Ну для раздумий, котёночек, чтобы дума-улось лучше.

Илидор, разумеется, тут же оживился, немедленно возжелал этот дивный предмет и был весьма озадачен, когда Яи, отперев висевшим на шее ключиком один из кухонных шкафов, бережно развернула замотанный в полотенчико большой клубок пряжи.

Едва сдерживаясь, чтобы не смеяться в голос, Илидор под одобрительным взглядом Яи некоторое время катал клубок туда-сюда по полу. И, к своему удивлению, обнаружил, что у него действительно слегка проясняются мысли, когда руки заняты монотонным и бессмысленным перекатыванием клубочка, а голова вроде как не занята вообще ничем.

Когда из печи потянуло сытным запахом густой похлёбки, Яи отпустила Илидора — или, скорее, доброжелательно выставила его из кухни, сказав, что дальше справится сама. Судя по тому, что из кармана стряпухи при этом появился очередной ключик, настало время добавлять в еду какие-то очень таинственные котульские специи, которые Яи совсем не намерена показывать даже очень милым чужакам-«котёночкам», и дракон без возражений покинул кухню.

***

Лекарка не знала, что случилось с этой жрицей. Утром её нашли впавшей в тревожное беспамятство, жуткое подобие сна наяву. Женщина бормотала и металась, глаза её были открыты и незрячи, руки-ноги дёргались, голова моталась туда-сюда, тело то и дело покрывалось потом и становилось всё холоднее.

Юльдра пытался зацепиться за её сознание, сам не понимая зачем. Что он сделает, даже если сможет — как учил его когда-то эльфский маг умирения? Что и с чем сейчас Юльдра будет сживлять, чтобы помочь несчастной жрице? Как может спасти её жизненная сила, которую Юльдра так ясно чувствует разлитой вокруг и которую не в силах никуда направить?

Юльдра купается в этой силе, ощущает её повсюду и чувствует, как она питает его самого, он всегда полон жизненной энергии, — но не может, не умеет показать другим этот источник неисчерпаемых сил и не может привести источник к другому человеку.

Какая ирония. Не хочет ли мироздание сказать, что точно так же Юльдра не способен открыть другим величие отца-солнца, свет и силу которого так ясно ощущает сам?

За плечом как будто встрепенулась и вздохнуло что-то. Краем глаза Юльдра уловил позади движение — сгорбленная тень мелькнула и пропала, рассеялась в дрожащем свете лампы.

Нет. Прочь, упаднические мысли! Разве люди и котули старолесья не пожелали принять веру в отца-солнце? Храм непременно вернётся в эти края, вернётся полноценно, снова обоснуется в своей исконной обители, возродит своё былое величие, заложенное в камень храмовой башни воином-мудрецом! Юльдра, сын Чергобы, приведёт своих подопечных к Башне и все вместе они почтят прах воина-мудреца, что покоится под гигантским деревом у восточной стены, — во всяком случае, так гласит…

Жрица захрипела, заметалась.

Юльдра стиснул её руку, снова и снова пытаясь нащупать нитку сознания женщины, отыскать способ поделиться с ней жизненной силой.

Эта жрица присоединилась к Храму недавно, во время перехода от гор Такарона к Старому Лесу через череду людских поселений.

Юльдра даже не помнил её имени.

***

Илидор не чувствовал усталости после полдня работы и не отказался бы отчистить ещё пару-тройку противней. Тело возражало против безделья и просило передать голове, что оно требует действий, а раз уж ему в этом лесу нельзя летать и петь — тело настаивает, чтобы дракон изыскивал какие-нибудь другие способы напрягаться, метаться, заигрывать с собственной прочностью и выливать в мир эмоции.

И тут, на свою беду, на Илидора почти выпрыгнул давешний котуль, который полдня таскался за девицами, которые таскались за Илидором.

— Чему это ты скалишься? — прошипел котуль. Его губы дёргались, обнажая сразу и верхние, и нижние клыки, и светло-розовые, не по-человечески гладкие дёсны. — Чему ты скалишься, чужа-ук? Что на нашей земле выглядит таким смешны-ум?

— Ты, — обрадовался Илидор и засиял приветливейшей из улыбок. — Ты сегодня весь день выглядишь просто охренительно смешным! Никогда ещё котик не бегал за мной как собачка и не пытался при этом прикидываться ветошью!

Котуль опасно прищурил прозрачно-зелёные глаза и вдруг рухнул на четвереньки, прижав уши к голове, ощерился и громко зашипел. Человек в такой позе смотрелся бы глупо и забавно, но котуль выглядел не как стоящий на четвереньках обычный мужчина — а как огромный кот, изготовившийся к атаке. Каким-то диким образом сместились и округло выгнулись его бёдра, съехали к бокам, вывернулись колени, прикрывая живот. Хвост заходил ходуном, словно у собаки, которая счастлива видеть хозяина.

— Как ты это сделал? — восторженно выдохнул дракон.

Котуль издал бешеное «Мра-ау!» и сиганул на него. Илидор увернулся — лишь шерстяной бок слегка задел его плечо. Хлопнули крылья, помогая дракону восстановить равновесие. Девицы-котули истошно завизжали — как визжат от испуга обычные человеческие девчонки.

— Эй ты, дурацкая меховая…

— Илидор!

Дракон обернулся на голос и тут же нашёл себя распластанным на земле, придавленным котулем, со звенящим от удара затылком. Недолго думая, стиснул мёртвой хваткой горло этой бешеной кошки, а бешеная кошка сильнее вцепилась в плечи дракона ногтями, чего тот вообще не заметил, и в бёдра — когтями задних лап, что оказалось зверски больно.

— Илидор!

Краем глаза увидев над собой серо-сиреневую мантию, дракон выругался и стиснул горло котуля обеими руками. Тот закашлялся, забился, попытался скатиться с Илидора, дракон оттолкнулся от земли пяткой, перевернулся, оказавшись на котуле, придавил его лапы коленями, сжал его горло ещё крепче, почувствовал под пальцами трахею и истошную пульсацию артерии — от этого перед глазами Илидора расплылась туманная дымка, в нос пополз запах нагретого лавой воздуха и жирного пепла, летящего с затерянного в бесконечной вышине потолка. В ушах гулко застучал по наковальне молот, с горизонта повеяло жарким дыханием исполинского угольного дракона…

Котуль бился под Илидором, кашлял, сучил ногами, силился оторвать его руки от своего горла — дракон этого не видел и не понимал. Он смотрел в клубистый туман и чувствовал только горло врага, которое стискивали его пальцы. На краю слышимости ушей дракона достигал тонкий девичий визг.

— Илидор! — вспорол туманную дымку рявк Йеруша, а потом Найло отвесил дракону размашистый подзатыльник, и дракона выдернуло обратно в реальность.

Он сделал два быстрых вдоха сквозь зубы, слегка ослабил хватку на горле котуля, у которого уже глаза начали лезть из орбит и язык завернулся беспомощным колечком.

Йеруш свалился на колени прямо в пыль рядом с Илидором, обхватил одной рукой его плечи, другой рукой больно впился в предплечье и выдохнул в ухо сквозь зубы:

— Ты какой бзыри творишь, ёрпыльный друг Храма?

Илидор ещё ослабил хватку на горле котуля. Несколько мгновений дракон внимательно слушал шум в ушах и чувствовал, как жар медленно заливает его щёки, шею и спину. Потом медленно огляделся и обнаружил, что вокруг стоит десятка полтора ошалевших, раззявивших пасти котулей. Столь же неспешно Илидор осознал себя сидящим в пыли посреди прайда верхом на котуле и всерьёз пытающимся его придушить, — себя не просто-дракона-Илидора, а себя вроде-бы-человека-храмовника.

Пальцы начало сводить судорогой.

— Так, ну-ка медленно, — шептал ему на ухо Йеруш, — медленно и печально отпусти зверушку, тупой дракон. Хорошо. Вставай с него. Давай, поднимайся, держись за меня и делай вид, что тебе от него очень досталось. Можешь похромать на две ноги сразу, это малахольное животное порвало тебе штаны и шкуру.

Дракон с удивлением посмотрел на свои ноги. Штаны над коленями правда оказались порваны, под разрывами вспухали длинные толстые ссадины, набрякшие кровью. Несколько кровавых пятен размазалось по штанам. Котуль лежал на земле, пучил глаза и ощупывал горло.

— Давай, Илидор, — шипел Йеруш, притворяясь, что поддерживает шатающегося дракона, — не рычи. Изобрази пострадавшего.

— Ладно, — вдруг согласился Илидор, повис на Йеруше уже всерьёз, едва не уложив того рядом с котулем, и довольно натурально возопил: — Моя нога! Нога! Я не чувствую её, она немеет, она холодеет, она сейчас отвалится!

— О-о-о! — из окружающих место потасовки котулей отделился пушистый серый шар в красно-буром платье — Яи. — Ньють, бессовестный, чуть не убил котёночка! Как ты ведёшь себя с гостем, бесстыжий злобный Ньють? Что скажет вожак, если узнает о твоём поведении?! Вожак скажет: Ньють, прайд не гордится своим сыном сегодня!

Котули беспокойно зашептались, несколько раз из толпы прозвучало обескураженное «Ма-ау?».

— Но чужак посягнул на женщин! — возопил Ньють, прижимая уши.

— Что? — опешил Илидор.

Девицы-котули стояли, потупив глазки, покачивая бёдрами и делая вид, что всё происходящее их вообще не касается, только хвосты нервно подрагивали.

— Женщины сами выбрали чужака! — твёрдо возразила Яи Ньютю. — Я зрела и свидетельствую. Чужак не выбирал женщин.

— Он их подманил! — горестно завопил Ньють, вскочил на ноги — которые снова выглядели так, словно всегда росли оттуда, откуда растут у людей, и не умеют уезжать на бока. — Я слышал! Он их звал! И они слышали!

Девицы мечтательно улыбались, глядя в землю и подёргивая хвостами. Котули шептались, кто-то шипел, кто-то взмяукивал. Яи что-то втолковывала небольшой толпе, мгновенно образовавшейся вокруг неё — Илидор надеялся, что Яи отстаивает его доброе имя и рассказывает, как ни в чём не повинный дракон, то есть ни в чём не повинный храмовник полдня помогал Яи на кухне, слушал её истории, катал по полу шар раздумий и вёл себя очень, очень пристойно, никаких девиц никуда не подманивая.

Йеруш снова повис на плечах Илидора, обхватив его длиннющей и тревожно-цепкой рукой.

— Ты что, пел, придурочный дракон? — спросил Найло сквозь зубы, и по его голосу было понятно, что он знает, каким будет ответ.

Илидор лишь сглотнул, наконец сообразив, что произошло. Но он ведь совсем ничего такого не имел в виду! Он думал о приключениях, об исследованиях, о свободе упасть в небо и лететь, не притворяясь никаким приличным, кочергу вам за шиворот, человеком и храмовником! Откуда он мог знать, как котули воспримут его пение? Что не так с их ушами?

Котули меж тем шипели друг на друга, слышались взмяки «Да ты сама-у!», «Так он никогда-у!» и «В мои-то года-у!», а также опасливое «Прайд теперь не то-ут!». Котули прижимали уши, мели хвостами, кое-где даже шерсть потрескивала.

— Пойдём отсюда, — почти не разжимая губ, велел Йеруш и, не дожидаясь ответа, потащил Илидора прочь из образовавшегося круга.

Никто из котулей не обратил внимания на их бегство: все были слишком заняты, шипя на сородичей, и было похоже, что котули вот-вот бросятся выдирать друг другу шерсть на загривках, напрочь позабыв, с чего всё началось.

Йеруш оттащил Илидора достаточно далеко от взъерошенных котулей, за один из навесов, где игрались подростки. Но не успел Илидор облегчённо выдохнуть, как Йеруш сгрёб ткань его рубашки прямо под горлом, притянул к себе и злобно выплюнул в ухо:

— Ты, идиотский, тупой, безнадёжный кусок дракона! Какого хрена, Илидор?

Тот, изрядно пристыжённый и смущённый, не возражал и не пытался вырваться, хотя Найло трепал дракона довольно обидным образом, и в другое время эльф бы уже летел кубарем в пыль.

— Ты какого ёрпыля себе позволяешь? — шипел Йеруш. — Ты мог его убить!

Илидор болтался в его руках битой тушкой и смотрел в землю.

— Ты не можешь просто ходить по лесу и душить каждого, кто косо на тебя смотрит, ты не знал об этом, кусок дракона, тебе забыли об этом сказать? Так вот: я говорю тебе об этом, Илидор, и не делай вид, что я тебе об этом не говорю! Ты не можешь убивать кого попало в лесу, слышишь меня? Это не подземья Такарона, тупой, идиотский дракон! Ты здесь чужак! Ты здесь храмовник! Да ты же мог развязать войну или хрен знает что ещё, если бы придушил это животное!

— Ой, прекрати, Найло! — взмолился Илидор и не без труда оторвал руку эльфа от своего ворота. — Чего сразу «убивать»? Какую ещё войну? Я всё понял, правда, хватит плеваться мне в ухо, ну! Я был неправ! Я просто вспылил! Я просто заскучал, а тут этот придурочный…

— Ты просто… что?

— Заскучал! — свистящим шёпотом повторил Илидор. — Пока ты бродил в бешеных штанах по окрестностям, я торчал тут и выл от скуки! Вот и всё!

— О, ну с каких пор тебя это тревожит? — Йеруш забегал кругами вокруг дракона, вцепившись в свои волосы, и со стороны это выглядело так, словно Йеруш треплет маленькую пушистую зверюшку. — Почему тебя это вообще беспокоит? До сих пор ты очень спокойно сливал свою жизнь на ожидания, очень-очень спокойно!

— Что?! — обалдел дракон.

— Я имею в виду, до сих пор тебе не нужно было никого душить, если приходилось немного поскучать! Ой, брось, я даже не думал, что ты умеешь скучать!

— Найло, ты сломался? — сердито спросил Илидор

— Впрочем, ты далеко не самый худший вариант, — продолжал эльф, не слушая дракона. — О да, ты совершенно точно не худший, я бы даже назвал тебя одним из самых любопытных, одним из самых неуёмных существ среди этих всех прочих, этих всех безумных, безумных-безумных людей, которые тратят свои дни на такую чушь, словно не живут, а пишут черновик! О нет, нет-нет-нет, ты далеко не столь безнадёжен, как большинство из них, да ты ещё к тому же и не человек!

— Найло!

— Да! Ты не человек, и у тебя впереди сраные сотни и тысячи лет, которые ты можешь тратить как угодно! Почему бы не на просиживание штанов в старолесском котульском прайде? Почему, хочу я знать, чем этот прайд для твоих штанов хуже, чем любое другое место? Какого хрена ты смеешь жаловаться? Твоя жизнь длинная, твоя жизнь почти бесконечно длинная, идиотский дракон! Почему ты настолько расстроился из-за пары дней скуки, что тебе потребовалось кого-то придушить, а? О-о-о, нет, я понял, понял, тебе просто плевать! Тебе просто плевать на какого-то котуля с высоты своей бесконечно долгой драконьей жизни, да, И-и-илидор?

— Да что ты несёшь?! — дракон тоже схватился за голову: ему казалось, она сейчас треснет в попытках осмыслить кульбиты и перепрыги логических умозаключений Йеруша.

Этот эльф, кажется, торопился даже думать, и другие не поспевали за ним.

Играющие неподалёку подростки взмякивали и хохотали, из-за чего в голове Илидора всё ещё больше перемешивалось.

— Ну, скажи мне! — надрывался Найло. — Скажи мне, как ты это видишь, давай! Ну! Когда ты знаешь, что все мы, все мы, ёрпыльная кочерга, кого ты знаешь сейчас, и наши потомки, и потомки наших потомков превратятся в истлевшие кучки шпынявых костей, а ты ещё не будешь даже достаточно взрослым для дракона! А, Илидор? Потому ты запросто можешь взять и придушить какого-нибудь котуля, который посмел косо на тебя посмотреть, так, что ли? Может, и меня придушишь? Я тоже косо на тебя смотрю, придурочный дракон, никто не смотрит на тебя косее, чем я, ну разве что Рохильда! Тебе вообще есть дело хоть до чьей-нибудь жизни, когда ты знаешь, что переживёшь всех нас? И так же переживёшь десятки, сотни поколений после нас?!

И тут Йеруш осёкся, что с ним в состоянии увлечённой ярости бывало отнюдь нечасто: дракон стоял перед ним белый, как снежная вершина горы Иенматаль, от подножия которой Илидор когда-то по милости Йеруша ехал в цепях, в клетке и полуголым аж до самого Донкернаса. И что-то похожее на чувство вины омрачило злой обвинительный запал Йеруша Найло — то ли при воспоминании о том случае, то ли от внезапно пришедшего озарения, что Илидор, вероятно, думал о том, каково это: знать, что переживёшь всех, кто шевелится и дышит вокруг тебя сегодня.

Илидор наверняка думал об этом, потому сейчас он стоит перед Йерушем такой смертельно бледный, сжимающий зубы до хруста и не знающий ответов. А Йеруш Найло иногда — идиот.

Потому что, вполне возможно, золотой дракон даже довольно много думал о том, что он будет делать, когда все, кого он знает сегодня, примутся понемногу стареть, утрачивать задорный пыл и свободу движений, когда они постепенно растеряют какие бы то ни было желания, утратят ясность разума, когда они перестанут хоть сколько-нибудь походить на себя прежних, а всё, что связывало их с золотым драконом, останется только в памяти самого дракона — да, сначала умрёт всё тёплое, важное и незримое, что связывало постаревших эльфов, гномов и людей с вечно молодым драконом, а потом уже не станет тел этих эльфов, гномов и людей. И, кто знает, может быть, смерть их тел будет для дракона даже облегчением: что хуже — когда физически ушёл тот, кто был когда-то тебе дорог, или когда в его состарившемся теле ты находишь кого-то совершенно другого, незнакомого и ненужного тебе?

Очень даже возможно, что Илидор неоднократно и очень живо представлял, что это такое — дружить с кем-то столь недолговечным или любить кого-то столь недолговечного, или просто быть знакомым с кучей существ, которые, прав Йеруш, превратятся в прах задолго до того, как ты достигнешь хотя бы возраста зрелости. И с той же скоростью превратятся в прах другие, которые придут после них. Все другие. Все-все-все другие, кого ты знаешь и любишь, кого ты узнаешь и кого ты полюбишь, и это нельзя отменить, это нельзя остановить, это нельзя замедлить сегодня и нельзя будет остановить или замедлить никогда.

И, вполне вероятно, что Илидор, думая об этом, не находил ответа на вопрос, как же можно научиться справляться со всем этим и продолжать быть. Его любопытная, созидательная золотодраконья натура не совместима с решениями вроде «Просто ни к кому не привязывайся, Илидор» или «Забейся в нору и не окружай себя этими непрочными краткожителями, Илидор». И, сообразил Йеруш, если дракон об этом задумывался — а он, похоже, об этом задумывался, то вполне мог прийти к мысли, что на этой дороге его довольно быстро встретит путевой камень с единственной надписью: «Безысходность».

А другой дороги у него, собственно, и нет.

Потому что золотой дракон, мутант, которого никогда не любили сородичи, не мог даже изредка возвращаться в лоно драконьей семьи и переводить дух в обществе существ, которые живут с ним в одном ритме, которые хотя бы понимают его — потому что им самим приходится раз за разом переживать всех, кого они любят, кого они знают, с кем они дружат, ведут дела и говорят пустяшные разговоры сегодня. Ведь только другие драконы знают, каково это — раз за разом вырывать из своего сердца тех, к кому был когда-то привязан и с кем разделял кусочки своей жизни. Другие драконы знают, как это — жить с мыслью, что людей, эльфов или гномов, которые были тебе дороги, которые помогали ткать полотно твоей повседневности, да которые хотя бы просто окружали тебя, создавая фон этого полотна, — этих людей, эльфов и гномов больше нет. Снова. Как прежде до них не стало других. Как в будущем не станет следующих. Этот процесс не замедляется никогда. И его нельзя остановить.

Другие драконы знают, что узоры и фоны на полотне твоей жизни будут вечно меняться, и тебе раз за разом придётся откуда-то брать силы, чтобы снова заговаривать с существами, чей век краток. Снова запоминать имена и лица, кого-то не любить и к кому-то привязываться — даже если ты не захочешь снова запоминать и привязываться, а ты, конечно же, больше не захочешь, но куда ты, в кочергу, денешься. Ты снова и снова будешь впускать в свою жизнь людей, гномов и эльфов, их лица, имена, голоса и прилагаемые обстоятельства, снова и снова будешь знать, что через ничтожно малый промежуток времени в несколько десятков лет эти имена, голоса и обстоятельства присоединятся к бесконечной череде теней, воспоминаний, призраков, которые продолжают жить только в твоей памяти, и даже там понемногу стираются, чтобы в конце концов окончательно рассыпаться прахом.

Как говаривал старейшина снящих ужас Оссналор: «Мы летим сквозь тысячелетия, а существа, живущие кратко, слагают легенды про наш бесконечный путь».

Золотой дракон не сможет разделить свою боль утраты с другими драконами, ведь золотой дракон не принадлежит ни к какому драконьему семейству, и никакое семейство не пожелает его принять. Его голос и его магия слишком бестолковы и одновременно слишком сильны для них. Он ничей.

Как золотому дракону научиться справляться со всем этим и продолжать быть?

Как ему справляться со всем этим и продолжать быть собой?

Илидор смотрел на Йеруша ледяными глазами, бледно-серебристыми с тусклыми оранжевыми бликами.

— Найло, — произнёс он почти по слогам и совсем без эмоций, хотя это был тот редкий случай, когда Йеруш бы предпочёл, чтоб на него наорали. — Я не знаю, каково это. У меня нет такого опыта, какого хрена я могу тебе ответить сегодня? Спроси меня снова лет через двести, тупой эльф.

Развернулся, громко хлопнув крыльями перед носом Найло, и пошёл прочь.

***

– И на что тебе потребовалось трогать это мерзкое драконище, – приговаривала Рохильда, выхаживая вокруг Йеруша.

Он сидел на ящике, скрестив ноги, держал на коленях свои записи. Рядом стоял маленький дорожный рюкзак с раззявленной пастью. Из рюкзака торчал угол красного замшевого конверта, на который Йеруш поглядывал сердито и опасливо, словно на привязанную, но весьма недружелюбную псину.

– Вот он и показал, каков есть, вот и показал, какое драконище гадкое! – шипела Рохильда. – Ты дал бы ему придушить того кота, невелика потеря! А зато все сразу бы поняли, что это за мерзость змейская, то драконище! Сразу бы все поняли и разназвали бы его другом Храма! То позорище для детей солнца – звать другом дракона!

– Расскажи, почему, – в сотый раз попросил Йеруш, и в сотый раз Рохильда замотала головой.

– Отчего не веришь моим словам? Мы в старолесье знаем, каковы драконы! Знаем! Отчего не веришь?

– Я хочу понять, – вкрадчиво и очень терпеливо пояснял Йеруш. – Понять, а не просто поверить.

Бой-жрица фыркнула.

– Чего тебе понимать ещё! Сам видел, какое драконище вероломное! Сам видел, что он летал у вырубки!

Найло зажмурился.

– Да-да! – Рохильда упёрла руки в бока. – Я не сказала никомушеньки, посколь ты рядом с ним был, а я не хочу, чтобы тень лживости на тебя упала, но она ведь уже падает! Уже падает на тебя мрак его тварьскости, а ты всё не отходишь, всё рядом с ним идёшь, словно с другом! Но не можна называть другом дракона! Знаешь что бывает от этого?

Йеруш сердито шлёпнул на ящик стопку записей.

– Не знаю! Потому и прошу тебя: расскажи то, что знаешь о драконах!

Бой-жрица открыла рот, подалась вперёд, Найло подался навстречу, стиснув пальцы: ну, ну, ну, заговори же ты, наконец! – но Рохильда тут же качнулась обратно. Покачала головой.

– Есть в Старом Лесу вещи, про которые не говорят. Лес прогневается.

***

Илидор ещё не успел доесть свой ужин — по правде говоря, у него и аппетита не было, так что дракон скорее не ел, а ковырял ложкой зерновую запеканку с рыбой — как к нему под навес ввалились Ыкки и дымчато-серый котуль Букка, с которым Ыкки приходил на вырубку.

— Идут! — заголосили они на два голоса. — Идут! Скорее! Скорее! Бежим!

Илидор не понял, кто идёт, но тут же вскочил, едва не уронив миску, и помчался за котулями, на ходу завязывая ножны. Ыкки и дымчатый кот были так взбудоражены, что у границы посёлка опустились на четвереньки и понеслись по дороге роскошными длинными прыжками, на что Илидор негодующе рыкнул: он-то не мог перекинуться драконом и полететь, а человеческими ногами за котулями не угонишься! Тем более что ссадины, оставленные Ньютем, сильно вспухли, тёрлись о кое-как зашитые штаны и никак не прекращали кровоточить.

Котули неслись по дороге, взмякивая и настопорив уши, то и дело врезались плечами в кусты при входе в повороты. В подлеске поднялся гам: разбегались мелкие зверюшки и прыгучие грибы, ругались с безопасной высоты птички-падалки, поверх всего этого протяжно кряхтели кряжичи.

Забег длился недолго: в долгом Илидор бы просто потерял из виду шустрых котулей, но дракон до того ухекался, что хоть падай наземь мордой в пыль — и он таки едва не упал, когда за очередным поворотом дороги увидел…

Как навстречу им несутся штук десять чёрно-зелёных жуков размером с небольшую степную лошадку и шириной с тахту, они бегут так быстро, что их лапки сливаются в одно сплошное паутинное мельтешение. На спинах двух жуков сидят-подпрыгивают котули, гонят их бежать ещё быстрее, щелкают по панцирям. Самый большой жук — ярко-красный, как ягода малины, а следом за жуками и котулями катятся три шара из лозы, похожие на гигантские недовитые гнёзда размером с человека. Вслед жукам и недовитым гнёздам орут птички-падалки и громко трещат-ругаются кряжичи.

Илидор стоит на пути у жуков, согнувшись, опирается руками на колени, силится продышаться после бега. Солнце тыкает в дракона своими лучами через сито листвы. Сердце колотится в ушах и в горле. Лес пахнет забродившими плодами и опустевшими птичьими гнёздами. Жуки несутся навстречу. Котули истерично толкают дракона в спину:

— Иди-у! Иди-у! Достань меч!

Едва переведя дух, Илидор выхватывает меч из ножен — он должен остановить жуков? Это какие-то чужие котули на них? Или он должен разрубить покатучие гнёзда? Что тут происходит, кочергу вам в холку?!

Жуки бежали прямо на дракона и котулей, взрывая землю, поднимая вокруг лапок тучи травинок и прелой листвяной подстилки. Сидящие на них котули орали и махали руками. Шары из лозы неслись следом, и дракону казалось, в мельтешении этой лозы мелькают сплетённые из лозы же лица, руки, плечи. Словно кто-то сделал ивовые пугала размером с человека, обнаружил, что осталось ещё слишком много неизрасходованной лозы, и оплёл ею пугала по бокам как попало, а потом придал всему этому безобразию форму шара. Они напоминали что-то — или кого-то.

Ыкки и дымчатый громко шипели — всё-таки не на жуков, понял Илидор, а на лозовые шары, и дымчатый котуль вцепился в рукав Илидора, словно опасаясь, что тот сбежит — жуки были уже шагах в двадцати, и вдруг один из всадников крикнул: «Бидих!», а следом другой, словно давая отзыв на пароль, заорал: «Данка!», и жуки, разделившись на две колонны по правую и левую руку от дракона и котулей, обтекли их длинной многоногой лентой. Один из жуков слегка задел Илидора панцирем, и дракон, увлекаемой энергией жучиного движения, едва не сшиб с ног Ыкки.

Лозовые шары остановились и… встали на ноги. Длинные лозы с тихим, не древесным шорохом втягивались в плетёные тела, наматывались на пояса, притворялись штанами, наплечниками, длинными волосами.

Шикши!

Илидор вцепился в меч так, что закололо в запястье, шикши остановились в десяти-пятнадцати шагах перед ним. Дракон в первый миг растерялся — кочерга его знает, что сейчас нужно и правильно сделать, котули только шипят позади него, и хрен пойми, на шикшей они шипят или просто так, в пространство, от избытка чувств. Оборачиваться и проверять Илидору совсем не хотелось — выпускать из виду шикшей не выглядело хорошей идеей.

Заминка длилась миг, другой — а потом шикши, ссутулившись и потряхивая лозами-волосами, двинулись на дракона. Илидора захлестнул неуёмный и яростный восторг: угроза, опасность, снова кто-то не рад ему, снова можно кому-то набить лицо, пусть даже оно и деревянное по пояс!

— Это какая захухрая шпыня раззявила свои корявкалки на храмовых животных? — завопил дракон, поднимая меч. — Какая деревянная херовина сейчас получит поджопника мечом по всей своей херовине?

Шикши остановились, один даже попятился. Дракон рассмеялся восторженным и нездоровым смехом, рявкнул во всё горло, низко и злобно, по-звериному, крылья с хлопком развернулись у него за плечами, ещё шаг, замах — и дракон даже не уловил момент, когда трое шикшей свернулись в три шара и раскатились от него в разные стороны.

Не ожидавший такой подлянки Илидор сбился с шага и завертел головой, но шикши не стали нападать ни на него, ни на котулей — подскоками покатились прочь, запинаясь о кусты и бестолково виляя туда-сюда.

— Ну вот, — расстроился дракон и опустил меч.

Три шара из лозы зигзагами катились всё дальше и дальше, пока наконец не встретились друг с другом, уже шагах в пятидесяти от дракона, и тогда, словно почувствовав себя наконец уверенно, припустили вдаль дружно, резво и споро, уже не виляя и не подпрыгивая.

— Я ведь впервые в жизни ругался по-эльфски, — с досадой сказал улепётывающим шарам Илидор. — А вы даже не попытались набить мне лицо.

За спиной дракона не то воинственно, не то испуганно шипели котули.

***

В этот вечер, после прибытия в посёлок ездовых насекомых, которые назывались волочи-жуками, Илидор наконец увидел вожака местных котулей –кочерга его знает, откуда он взялся в посёлке или где сидел до сих пор. Это оказался серо-белый котуль средних лет, короткорукий и широкоплечий. На груди он носил подвеску с клыком какого-то зверя, с которым Илидор бы не хотел повстречаться, и говорил шершавым низким голосом, похожим на раскат простуженного грома.

— Друг Храма Илидор, — котуль-вожак раскинул руки, показывая отсутствие дурных намерений. — Прайд удовольствован видеть тебя своим гостем сегодня. Прайд пригнал ездовых животных, обещанных Храму.

— Животных? — одними губами повторил Илидор.

Волочи-жуки, словно поняв, что говорят о них, дружно повели вверх-вниз короткими головёшками. Стоявшие рядом жрецы, Юльдра, Ноога — все они выглядели исключительно довольными.

— Прайд подготавливает Храму провожатых в дорогу, подготавливает в дорогу еду, обереги от оборотней и чесалку для спины из волчьих когтей в подарок верховному жрецу Юльдре.

Упомянутый прижал ладонь к груди и рассыпался в заверениях величайшей признательности.

— А-а-да, — пробормотал себе под нос Илидор. — Здорово. Прекрасно.

— И прайд мирно просит Храм довольствовать прайду вразумляторов, которые будут говорить с нами про батьку-солнца. Научив нас хорошо говорить про батьку-солнце, Храм будет уверствован, что дочери и сыны прайда понесут истории про Храм в другие земли прайда, и то для всех будет хорошо.

Давая возможность жрецам перешептать эту просьбу, вожак обернулся к дракону.

— Ты долженствуешь узнать, друг Храма Илидор, что прайд не гордится своим сыном Ньютем сегодня. Прайд измыслит поведение Ньютя. Быть может, прайд завялит этого негодного кота на солнце.

— Да зачем так-то, — пробормотал дракон и умолк, споткнувшись об удивлённый взгляд Ыкки. — М-м-м, друг Храма Илидор был радостен гостить в прайде и, гм, будет радостен видеть своих друзей-котулей снова в любое время.

Вожак выглядел очень довольным ответом дракона. Юльдра и старшие жрецы завершили свои краткие перешёптывания, и вожак пригласил гостей под свой навес, чтобы угостить холодным молоком и пересказать важные вести. Дракон шёл, прихрамывая: беготня по лесу с расцарапанными ногами даром не прошла. И ещё на него, наконец, навалилась усталость всего этого безумно безумного дня.

Навес вожака оказался самым обычным, небольшим, с брошенными наземь соломенными подстилками и парой ящиков. Всех отличий от любого другого навеса — развешанные там-сям крашеные скелетики рыбок и страшно истрёпанная пыльная волчья шкура на полу. Вместе с Илидором под навес вожака потащились не только жрецы, но и многие котули.

Дракон, уже мало что соображающий, принял кувшинчик холодного молока, который вожак достал из ящика в полу (молоко, судя по вкусу, было козье, хотя одни лишь старолесские хрущи ведают, где эти котули держат коз) и честно попытался осмыслить все те бессвязные хваления себя и Храма, которые исторгал вожак. Жрецы слушали его с большим и явным удовольствием.

Пока вожак говорил, котули грудились вокруг навеса, одобрительно взмякивали, мурчали, ходили туда-сюда, не спуская голодных глаз со своего вожака, то и дело опускались на четвереньки и подходили потереться об него боком. А вожак, не прерывая рассказа, с нажимом проводил по подставленным бокам котулей растопыренной пятернёй.

Дракон смотрел, как котик гладит котиков, и почти физически ощущал, как с его макушки сыпется наземь звонкая черепица.

Потом котули затянули храмовые гимны, и всякий раз после исполнения очередной короткой песенки про стрелы судьбы, запах грозы и свет отца-солнца в груди котули с живейшим интересом выясняли, как жрецы и друг храма Илидор оценивают их пение. После исполнения третьего гимна к Илидору подсела молодая котуля — та самая, что сердито мела хвостом, когда в посёлок приехал человек-торговец. Котуля устроилась поближе к Илидору, уставилась на него прозрачно-зелёными глазищами и принялась с тихим подмуркиванием выяснять, может ли котуля сделаться жрицей Храма Солнца и не сумеет ли славный храмовник Илидор замолвить за неё словечко перед Юльдрой.

Прежде чем изрядно одуревший золотой дракон сумел стряхнуть с себя котулю, та заставила его дважды повторить, что зовут её Лала и что у неё великолепный мурлычащий голос, который приведёт к отцу-солнцу неисчислимые множества новых последователей, а также что Лала готова ехать хоть на край света, чтобы петь про отца-солнце на бульварах и площадях самых всевозможнейших городов, особенно если Лале выдадут красивую голубую мантию.

Неподалёку от навеса вожака Йеруш Найло с невозмутимейшим видом нагружал своим скарбом самого бодрого с виду волочи-жука.