Дом, где живет чудовище

Глава 8

Ночь прошла беспокойно. Не дождавшись дождя, я уснула, свернувшись клубком на постели и, должно быть, замерзла, потому что снился сад, засыпанный снегом, поникшие под его тяжестью розовые бутоны, продрогшие деревья и съежившиеся листья, дорожка, будто посыпанные блестящей пудрой и я на ней босиком в ночной сорочке с открытыми плечами, каких у меня не водилось, а на плечах — чьи-то теплые руки.

Я закрыла глаза во сне, и мне грезилась танцующая над водой цапля и взгляд сквозь пронизанное светом стекло гостинной. Плечам было тепло, но я помнила, что стою на снегу босиком и ничего этого на самом деле нет. Тогда теплые руки соскользнули с плеч, и я, вздрогнув, проснулась, а бросив взгляд в окно, впопыхах оделась и выбежала наружу.

В саду и правда будто снег выпал. Розовый. Всех возможных оттенков розового. Другие цвета жалко проигрывали.

Ветер вчера вечером и ночью метался с такой силой, что все под ногами устилали цветочные лепестки. Они ровным слоем лежали на дорожках, набились в завитки низких ажурных изгородей, пологими горками скатывались с поребриков и ступеней крыльца, неподвижно покоились махровым покрывалом в чаше фонтана. А фонтанная дева принарядилась и перестала хмуриться.

Я не смогла удержаться и спустилась. Ноги тут же утонули. Сколько же здесь на самом деле роз… Было.

Словно в продолжающемся сне побрела вдоль лишенных бутонов кустов, взбивая ногами осыпавшиеся лепестки, пахнущие влажно и сладко, как старое ягодное вино. Представила, как Ганц сгребает цветочное море деревянными граблями в кучи, будто листья осенью, а мадам бранится и велит не грести с травой и мусором, потому что ей придумалось сделать розовое варенье.

— Доброе утро, Элира. Не боитесь простудиться? — спросила тень у беседки, разом вернув меня из фантазий. — Здесь прохладно, а вы без… в легком платье.

— Не волнуйтесь, лорд Эдсель, вам не придется тратиться на целителя, я ответила прежде, чем подумала.

— Можно было просто сказать “доброе утро”, — отозвался голос.

— Вот именно, — поддакнула я, пристально разглядывая тень. — Можно было просто сказать “доброе утро”.

Я вела себя недопустимо. Выскочила с неубранными волосами, с наверняка мятым после странных снов лицом, грублю. Тоже наверняка.

Раскатистое “рра” в моем имени заставила поежится, едва он заговорил, но причиной была вовсе не утренняя свежесть.

Маг, эльф или… О! Это было бы поистине злой шуткой.

Что ему стоило промолчать? Или так претит, что я не прихватила на спонтанную прогулку его совершенно неуместный подарок. И вообще, что он тут делает в такую несусветную рань. По моим ощущениям, до приготовлений к завтраку еще несколько часов, и даже Рин еще спит. Тоже, как восторженная барышня, помчался любоваться на розовый снег?

— Что вы делаете здесь в такую несусветную рань?

— Гуляю, как видите.

Озвучивать мне же мои же мысли о нем же — вот где истинное коварство, а подкрадываться с внезапными разговорами из тени, просто мелкая пакость. Хорошо, что сам Алард Эдсель об этом не знает. Тут же представила, как хозяин дома в своем неизменном плаще и маске крадется в сад, чтобы караулить служанок и пугать, заговаривая с ними из тени. Картинка вышла гротескной. Губы решили, что самое время попрактиковаться в улыбках. Это все странные сны.

— И судя по направлению, гуляете тайком в ту часть сада, куда я прямо запретил соваться одной, — укорил голос.

— А не одной можно?

Меня разглядывали. Пристально. Мне даже щекотно стало. И мне это… нравилось.

— Не одной — можно, — выдержав паузу, ответил Эдсель

— Тогда попрошу Ганца меня проводить. Прямо сейчас. К обеду дойдем.

Это была наглость чистой воды. Просто все вокруг выглядело таким нереальным, что меня не отпускало ощущение продолжающегося сна. Но щипать себя за руки, чтобы проснуться, я не стала.

— Ганцу сейчас предстоит невероятно сложный выбор: найти в сарае с садовым инвентарем грабли пошире или оставить это розовое безобразие как есть, надеясь, что оно само куда-нибудь денется. Так что для начала вы как минимум до обеда его прождете, потом пару часов будете объяснять, что от него требуется, и, возможно, к ночи как раз догуляете.

— Вы шутите, — с удивлением отметила я.

— Никаких шуток. Я вполне серьезно предлагаю свою кандидатуру в качестве провожатого, — тень шевельнулась от нее отделилась фигура в плаще и шагнула на освещенный робким утренним солнцем участок лужайки.

Безжалостно разбрасывая лепестки мысками сапог, Эдсель приблизился. Видимо, он в саду довольно долго — кончики волос стали влажными и похожими на колкие шипы нагло вылезшей на дорожку декоративной айвы. Здесь розовые лепестки густо перемешались с алыми, и Эдсель сейчас как раз стоял на этом красном пятне. В своем темном плаще и серебрящимися в волосах нитями хозяин поместья походил на дух возмездия по поверьям являющийся преступникам на рассвете перед казнью. Что же… Я заслужила.

Мне показалось, что Эдсель сейчас локоть предложит, но он не стал, потому я немного расслабилась и спросила:

— Зачем вам это?

— Понятия не имею. Но был еще вариант не окликать вас, позволить пойти, куда вы так рвались, а потом наябедничать Лексии, чтобы вы получили взыскание.‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— И опять же — зачем?

Мы шли по дорожке. Лепестки жалобно похрустывали под каблуками сапог Эдселя. Или это мои сжатые пальцы?

— Я тиран и самодур.

Он справа от меня, и если позволить себе посмотреть, можно вообразить, что никакой маски нет. Совершенно обычное лицо.

— Это вопрос или утверждение? — уточнила я, потому что по интонации было не понять.

— Вам решать.

Он точно тут, в саду, давно. Ткань плаща даже на вид казалась влажной, а от самого Аларда пахло неслучившейся грозой и морем.

— Я недостаточно вас знаю, чтобы делать подобные выводы, — вполне нейтрально отозвалась я.

— Предлагаете свести более близкое знакомство? — внезапно предположил Эдсель. — Пожалуй, я не рискну. Мне все еще памятен ваш удар по моей челюсти и отдавленная нога. И пренебрежение, с которым вы на меня не смотрели, когда я пытался извиниться за то, что напугал и даже подарок приготовил.

Сказать мне на это было нечего. Извиняться — незачем. И я просто шла, куда вовсе не собиралась. Я была там вчера, надеюсь, меня не видели.

— Как часто вы это делаете? Ходите к обрыву вопреки моему запрету, — спросил Эдсель и заглянул мне в лицо, чем неожиданно смутил.

— Иду сейчас. С вашего позволения, — я уставилась под ноги, так было спокойнее, никаких смущающих взглядов, просто голос из тени.

— А вчера?

— Изви… — по привычке начала было я, но вспомнила его отношение к покаянию и не стала договаривать, и голову поднимать тоже. — Нажалуетесь?

— Понятия не имею.

Лепестки на дорожке меняли цвет в зависимости от росших по бокам цветов. Сейчас были почти белые вперемешку с бордовыми, а значит мы приближались к месту нашего с Алардом Эдселем непосредственного знакомства. Вот этих блекло-розовых и бордовых плетистых роз, очень колючих, с мелкими бутонами, было полно у обрыва. Бродовые пахли медом, светлые обладали тяжелым одуряющим ароматом, который сейчас, приглушенный прохладным утренним воздухом, был очень хорош.

— Стойте!

Я врезалась в вытянутую руку Эдселя как во внезапно возникшую на пути ограду. В полуметре от меня дорожка обрывалась. Торчащие из земли корни опрокинувшихся, но упрямо цепляющиеся за каменистую почву кустов, тоже были густо присыпаны лепестками. Старая акация сбросила шаль из плюща и азарина и горестно свесилась вниз, будто скорбя по рухнувшей беседке, от которой остался только полукруг основания и кусок бортика с двумя покосившимися опорами. Розы, почти полностью лишенные цветов, те самые, блекло-розовые, что прежде изобильно росли на ней, водопадом ныряли в пропасть, к далекому пляжу, коварно скрывая край обрыва под массой надломленных ветвей.

— Вот поэтому сюда не стоит ходить, — менторским тоном произнес Алард.

— Одной, — ошеломленно проговорила я, отстраняясь, поскольку Эдсель не торопился убирать руку, к которой мне, в силу обстоятельств, пришлось прижаться.

— Без меня, — уточнил он.

Хотелось отступить дальше или вцепиться во что-нибудь для надежности, но невостребованную руку уже убрали, а рядом со мной была только еще одна акация. Совершенно сухая. На ней вольготно разрослись плети когда-то розовой глицинии. Цветов почти не осталось, и лысоватые соцветия смотрелись жалко и уныло.

— А вы, можно подумать, в воздухе зависнете, если земля из-под ног уйдет.

Я не удержалась и нащупала чуть позади себя шершавый морщинистый ствол, оплетенный стеблями глицинии, как старческая рука венами.

— Вроде того. — Эдсель смотрел, будто видел перед собой непонятную, но любопытную штуку. — Я вам говорил, что здесь случаются оползни.

— Когда?

— Перед грозой, когда вы вообразили, что бессмертны.

— Вы могли бы на валторне у меня над ухом трубить, я и то не услышала бы.

— Вы вообще часто так себя ведете в моем присутствии. — И внезапно: — Любите музыку.

— С чего вы взяли?

Он не ответил, но как-то вдруг оказался позади, а на мои плечи тяжело и невесомо одновременно опустился его темный плащ. Это точно сон. Ощущение рук было таким же теплым и эфемерным. Я не видела, но мне показалось, что одна из этих рук задержалась, будто хотела вытащить, прижатые воротником волосы, что я наспех стянула лентой.

— Зачем? — спросила я и наткнулась на пронзительные глаза цвета тусклого серебра, очень близко.

— Чтобы не пришлось тратиться на целителя.

— Тиран, самодур, да еще и скряга… Теперь я знаю вас чуть лучше.

Он пробовал улыбнуться. Из-под маски показался край травмированной кожи. Мой взгляд мгновенно сполз туда, но Эдсель сразу же отвернулся. Стал так, чтобы маска осталась с другой стороны.

У него, оказывается, длинные ресницы, как у девушки. Темные, но не черные, сходные по цвету с карандашным грифелем. Тонкие крылья носа, подвижные, будто Эдсель постоянно принюхивается. Нервные. Так однажды сказала моя учительница по рисованию и мне запомнилось. Это сравнение невероятно удачно подходило к хозяину дома и сада, несмотря на все его внешнее спокойствие и некоторую отстраненность.

Я одернула себя и отвела взгляд в сторону. Нужно прекратить эти фамильярные отношения, ни к чему хорошему подобное не приведет. Прекратить, если я хочу здесь задержаться. А я хочу.

Заброшенный сад привязал меня к себе крепче, чем иные узы. Оплел ноги вьюнками, убаюкал шелестом и приворожил ароматом цветущих роз, звал гулять, заманивая солнцем и птичьим щебетом, устилал ковры из лепестков. Я поздняя и многого уже не смогу, но мне достаточно малого: чтобы не было зеркал и дождя, а дичающий сад над обрывом пусть будет. Сад, дом, где замирает время, и… И было лишним.

Я решительно освободилась от наброшенного мне на плечи плаща, вернув его хозяину, и пошла прочь. Меня ждали поднос, тарелки, письма, учетные книги и задумчивые взгляды мадам Дастин. Вчера вечером Лексия была на них щедра, как никогда.